Текст книги "Возвращение в Коктебель"

Автор книги: Елена Катасонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Иди, – слабо говорит Натка, – я еще немного побуду.

– С чего ты взяла, что мне некогда? – злится на ее догадливость Дима. – Дай мне хоть выпить чаю.

Прохладный поцелуй на прощание – голодное тело накормлено, нежность уничтожена дурацкими вопросами неблагодарной Натки, – ритуальная фраза:

– Я тебе позвоню.

Да не нужны ей больше его звонки! Они давно уже не приносят радости, после них еще тяжелее. Давно не знает она, что сказать: о самом главном, единственно важном говорить не велено... И все время чувствует Натка, что нет у них будущего, а значит, и настоящего.

Эти женщины... Что им в конце концов надо? Он же любит ее, действительно любит, ведь она ни минуты в этом не сомневается! Никогда, ни с кем не было ему так хорошо, ничего подобного – даже близко! – он не испытывал: такого медленного, глубокого, нескончаемого наслаждения. А какая у нее кожа – тонкая, как у ребенка, а волосы – запах свежести и травы! Зачем ей духи, когда так чудесно, изумительно пахнет кожа? И эти ее прямые плечи, стройная, без единой морщинки шея, фиалковые глаза – смотрят задумчиво, строго, и такая в них глубина... О чем же она все думает? Какие мрачности перед ней маячат? Ведь так повезло в жизни! Есть теплый, надежный дом, есть мама и дочка, есть он – преданный, любящий, постоянный! И с работой повезло, по-настоящему, по-крупному повезло: одних изобретений десятка два, не меньше, и это у женщины! В чем же, черт побери, дело?

Дима спешит домой и сердится, злится, спорит мысленно с Наткой. Кто возит Софью Петровну к врачам? Кто прошлым летом занимался с Леночкой биологией? Разве поступила бы она в МГУ без его уроков? А обои?.. Кто тем же летом клеил обои? Что ли, не он? Зачем же Натка все портит? Отчего так часто у нее на глазах даже слезы? Вечно женщины путают любовь с браком, а это, между прочим, совершенно разные вещи!

А с женой он, кстати, и вправду не спит... Ну, почти не спит... Да какая в самом деле разница? Разве можно сравнить эти механические, судорожные движения – без ласки, без слов – с тем, что у него с Наткой? Нет, женщинам не понять... Если честно, так Ольге уже ничего и не надо так, остатки, поскребыши, в основном самолюбие и тоскливый страх: никому не нужна! Приходится, конечно, считаться...

Дима досадливо встряхивает головой. Ладно, хватит, надо переключаться: он уже почти дома. Обидно, видите ли, одной отдыхать! Да он был бы счастлив! Всю жизнь – как на привязи, хоть волком вой! Коктебель исключение, и то – спасибо стенокардии. Если бы не она... Страшно представить! У него бы не было Натки.

Печальное, обиженное лицо... Легкая фигурка в чужой квартире... Прижать бы ее снова к себе, расцеловать фиалковые глаза... Да что же это? Ведь только что были вместе, а он уже соскучился, и все в нем рвется туда к Натке... Ну, вот и станция, пора выходить.

Пахнет тополем – пока ехал в метро, по Москве промчался теплый, легкий дождь, – сгущаются сиреневые поздние сумерки. Ах, Господи, к чему эти тяжелые, безнадежные разговоры? Все равно ведь ничего не изменишь! Зачем мучить друг друга? Лучше бы еще немного побыли вместе... Дима осторожно скашивает глаза, смотрит вниз. Вроде бы ничего: плащ скрывает его нестерпимое вожделение, а дома ждет проверенное лекарство – Ольга. Стоит ее увидеть, и все успокоится, можно смело снимать плащ и садиться ужинать, притворяясь, будто ужасно проголодался.

– Завтра к обеду будут наши, – встречает его радостным известием Ольга. – Прокрути мясо – я его уже разморозила, – сделаем фарш. Только поешь сначала.

– Как там у них дела? – спрашивает Дима, усаживаясь за стол.

– Хорошо. Теща в Игоре души не чает.

– Он у нас парень что надо...

Дима рассеянно крошит хлеб, поглядывая на Олю. Совсем расплылась за эти пять лет. И распустилась. Ходит в старом халате, стоптанных тапках, с какой-то нелепой тряпкой на голове. Снует между плитой и столом, что-то беспрестанно рассказывая, на диво неинтересное.

Дима кивает, вставляет стертые реплики – "да ну?" и "правда?" и "что ты говоришь?" – стараясь съесть все, что дали, – вообще-то Натка его накормила.

"А ты могла бы бросить свой дом и старуху мать? – продолжает он спорить с Наткой. – Да-да, не хмыкай: я отношусь к Ольге примерно так же... Можешь ты взять чемодан и уйти, а она – как хочет? Да, утомила и надоела, да, старая, некрасивая, но куда же ее девать?.. А дом? Полжизни ждали, стояли в бесконечных очередях, бегали, унижались, интриговали, и – бросить? Или разделить, уничтожить дом? Черта лысого мне позволят! Да я и сам не хочу. Да и делить тут нечего".

– Чего это ты головой крутишь? – с любопытством спрашивает Ольга.

– Задумался.

– Как в институте?

– А его уже, можно сказать, и нет, одно название. Вся надежда теперь на МП: заказов масса – все хотят есть чистые продукты, дышать чистым воздухом... Ничего, старушка, не пропадем. У тебя вон пенсия...

– Не смей называть меня старушкой, – добродушно ворчит Ольга, хмуря светлые брови.

– Не буду, не буду. Ну ладно, где твое мясо? Давай-ка его сюда!

Дима с энтузиазмом крутит ручку старенькой, тугой мясорубки.

– Все, готово!

– Мерси, – кокетливо наклоняет голову Ольга, и Дима пугается: чего это она, а? Ну ладно, не важно, надо еще сделать два звонка и написать письмо в Калининград: завязываются выгодные контакты.

Он смотрит на телефон – Натка, наверное, уже дома, – призывает себя к порядку и звонит директору МП. Разговор долгий и важный. Дважды в дверь всовывается Ольга. Делая зверское лицо, Дима отчаянно машет: "Уйди!" Закончив беседу, выходит в кухню.

– Сколько раз повторять: не входи, когда я разговариваю! Ты меня сбиваешь!

– Но мне надо связаться с Игорем.

Звонит. Уточняет время визита.

– Дай-ка трубку, – смягчается Дима. – Привет, сынище!

Ольга меж тем врубает драгоценный свой телевизор. Наконец-то! Что бы он без него делал?

– Пока, сынок! До встречи.

Ускользнув к себе, Дима осторожно снимает трубку, набирает привычный номер.

– Медвежонок, ты как? В порядке?

– Хорошо, что ты позвонил, – отвечает Натка.

Что-то в ее голосе пугает Диму.

– Захотелось, и позвонил, – сдержанно отвечает он. На всякий случай по имени Натку не называет, привычно избегает глаголов. Только бы Ольга не схватила параллельную трубку! Но тогда ведь она пропустит что-нибудь важное в идиотских объяснениях героев. Да и кому звонить: подруги тоже ежевечерне смотрят эту галиматью.

– Я все думаю о нас с тобой, – печально шелестит в трубке Наткин голос. – Такое бесконечное унижение... Ты прав – надо расстаться...

Как – прав? Разве он говорил что-нибудь? Да, верно, сегодня... Но это ведь просто так, чтобы опомнилась... Разве могут они расстаться?

– Не надо спешить, Наташа, – выдавливает он из себя ее имя, нарушая табу. – Давай встретимся завтра и все обсудим, идет?

– Нет, не могу больше.

Неужели она плачет? Ах, не надо было звонить; он же видел, что она расстроена.

– Хочешь, приеду? – отчаянно шепчет Дима, и – совсем геройски: Прямо сейчас?

Как – приедет? Что скажет Ольге? Не важно, не важно! Лишь бы остановить Натку. Что-нибудь он придумает.

– Не мучай меня. Пожалуйста, – плачет Натка.

– Нет, подожди!

Короткие гудки – как нож по сердцу: ведь это он всегда первым клал трубку: боялся Ольги. Но сейчас он никого, ничего не боится! Набирает и набирает номер – знакомые сочетания цифр непонятно мучительны. Длинно гудят насмешливые гудки. Она не смеет так с ним поступать! Скоро их годовщина, он припрятал от Ольги деньги, хотел купить индийские бусы... Пять лет – это же целая жизнь!

Ольга снимает параллельную трубку: кончилась очередная бредовая серия, и она спешит обменяться мнениями с подругой – кто кого любит и кто кого бросит. А его бросила Натка... Дима вскакивает с кресла, вбегает в кухню.

– Пойду пройдусь.

Ольга равнодушно кивает. Сейчас ей не до него: она азартно спорит с приятельницей – женится или нет какой-то бездельник, кретин, идиот! С тех пор как ушла с работы, совсем отупела!

У автомата никого, к счастью, нет. Дима звонит и звонит. Натка не берет трубку. Гадина, предательница, родная, любимая! Медвежонок, не делай этого!

2

Высокий человек в черном молча берет его за руку, тянет в гору. Кто он? Откуда? Мрачный капюшон скрывает хмурое, чужое лицо. Куда идут они? Неизвестно. С какой стати Дима ему подчиняется? Извилистая тропа узка и опасна, ноги скользят по глине. Небо наглухо задернуто тяжелыми тучами. Душно, душно... Будет гроза?

Дима стонет, хрипит, задыхается, неведомая сила пружиной подбрасывает его. Схватившись за горло, он рывком садится и просыпается.

Ночь. Спальня. Через тумбочку от него посапывает Ольга. Ни его стоны, ни скрип пружин, когда он вот так, рывком, сел в постели, ее не разбудят; у Ольги железный сон.

Неуверенной, вялой рукой Дима берет стакан, медленно, глотками, стараясь не торопиться, пьет воду. Глотается с великим трудом: там, внутри, что-то сузилось, сжалось, сухость такая, что не проглотить слюны. Дима старательно, мерно дышит, воздух со свистом вырывается из натруженных легких. Что с ним такое? Почему такая лютая слабость? Холодный пот ручьем струится по позвоночнику – от шеи к самому кобчику. "Натка, я умираю..." Он умирает, а она ни о чем не догадывается. Умирает, а она не снимает трубку! Дима чуть не плачет от страха, бессильного гнева, жалости к самому себе. Вот умрет – она еще пожалеет!

Он встает, сует ноги в тапки, держась за стены, бредет в туалет. Кружится голова, дрожат колени и совсем, ну совсем нет воздуха! В ванной он чуть не падает от слабости, в кухне настежь распахивает окно. Ночная прохлада вливается в комнату. Он дышит, дышит, дышит... Садится у самого окна и вдруг понимает, что плачет. У него никого нет, кроме Натки, а она его бросила! Как – никого? А Ольга, а сын? Да, конечно, только это совсем другое: о них он заботится и за них боится, а любит Натку одну-единственную. Как же случилось, что ее нет больше?..

Утром перепуганная Ольга вызывает врача, и начинается какая-то чушь: чем он болел в детстве, да нет ли у него астмы, да не страдал ли он аллергией? Диме смешно: он-то знает, в чем дело, но причина, по сегодняшним меркам, просто анекдотична. Любовь... Скажите, пожалуйста... Да разве можно назвать врачу такую смешную, несовременную такую причину?

Его везут на рентген – чисто, берут анализы – норма, снимают кардиограмму – сердце работает, как швейцарские патентованные часы. Так, значит, все хорошо? Все прекрасно! А у него меж тем пропадает голос – Дима хрипит и сипит, почти шепчет. Ольга разворачивает бурную деятельность: полоскания, ингаляции – через каждые два часа, куриный бульон, паровые котлетки – прямо в постель. Она варит кисель из черной смородины, подает в чайничке клюквенный морс. Засыпая и просыпаясь, Дима неизменно видит то спину ее, то большой, мягкий живот, обтянутый выцветшим, в цветочек, халатом, то курносое, озабоченное лицо, склонившееся над ним, то болтающиеся в вырезе халата груди, когда, перегнувшись через него, Ольга подтягивает сползшую чуть не до пола простыню. Он старательно взращивает в себе благодарность – и он благодарен ей до смерти! – но измученное сердце рвется туда, на другой край Москвы, где в маленькой комнате, на седьмом этаже серого, невзрачного дома сидит и горюет единственная в мире женщина. Пушистые, как у детей, ресницы, темные фиалковые глаза, широкие, вразлет, брови... Такая красивая, юная не по годам – может, потому, что давно развелась и не мается с нелюбимым мужем? Медвежонок, что ты наделал? Он бы ей позвонил – улучил минутку, – но голос... Услышит его хрип – испугается. А вдруг бросит трубку? Тогда уж точно – не любит. А так все-таки есть надежда...

"Послушай, я тебе все объясню, – уговаривает он Натку. – Ну скажи, как бросить Ольгу? Она ведь даже теперь не работает: закрыли лабораторию, спровадили до срока на пенсию. А Игорь – знаешь – женился, приходит раз в две недели, и то не всегда. И друзей у нее, настоящих, как у тебя, нет, и жить без меня, как ты, она не умеет. У тебя так много всего: мама, Леночка, твои изобретения, а у нее только я и остался. Натка, помилосердствуй!"

– Дмитрий, выпей бульон. Не кривись, не кривись! Пей – выздоравливай!

Ольга садится на край постели – раскраснелась и собою довольна. На подносе большая глубокая чашка.

– Достала курицу, даже две! Открывай шире рот, а то закапаешь простыни. В магазинах – шаром покати! "Реформа, реформа... Надо отпускать цены..." Так отпускайте, чего тянуть? Может, хоть что-то появится!

Она тараторит без остановки, блестящее от крема лицо светится энтузиазмом. "Уход за больным супругом, – мысленно комментирует Дима. Рада, что немощен и лежу пластом? Рада, что весь в твоей власти? Господи, какая же я сволочь!"

– Олечка, пойди отдохни.

Через неделю забежал Костя. Притащил помидоры, оранжевые, сочные абрикосы, обрушил на друга ворох политических новостей.

– Где это видано: целых два президента!

– Так ведь Ельцин – президент только России, – просипел возражая Дима.

– Только! – фыркнул Костя. – Россия – и есть Союз, даже столица у нас одна. Помяни мое слово: вот-вот что-то будет...

Он как раз собирался поделиться с другом своими на эту тему глубокими соображениями, но Дима прохрипел:

– У тебя есть конверт?

– Какой конверт? – опешил Костя.

Дима судорожно схватил его за руку.

– Костя, прошу, умоляю! У нас тут через квартал почта. Сбегай, купи штук пять, нет, десять...

Он закашлялся, задыхаясь, и откинулся на подушки. Как же он раньше-то не додумался? Он напишет ей, все объяснит, он вернет ее, пока не поздно!

3

– Значит, так, дуй в бухгалтерию, заказывай деньги, билет. В общем, знаешь. За неделю управишься?

Натка кивает.

– На всякий случай выписал аж десять дней, – не замечает начальник ее понурости. – Завидую: июльская Ялта! Жара, море, публика легкомысленная не то что в Москве. Ты там, смотри, не влюбись!

Вадим, как всегда, полон энергии, хотя каждодневные перемены бранит неустанно.

– Погляди, что там у них происходит. Постарайся понравиться: тебе с ними работать – года два, три. А там ты у нас опять что-нибудь напридумываешь.

Он вдруг затормаживает торопливый бег слов, внимательно смотрит на безмерно усталую Натку. Что с ней такое?

– Эй, – обнимает ее за плечи, – ты меня слышишь?

– Ага.

– Натусь, – осторожно интересуется Вадим, – что-то стряслось? Как мама?

– Ничего.

– А Леночка?

– На Белом море. Там вся их группа.

– Вот как? – искусственно оживляется Вадим. – И что же они там делают?

– Там у них биостанция. Что-то, должно быть, делают.

– Хорошо устроились! – преувеличенно радуется Вадим. – Белое море, белые ночи...

Но все его восторги падают в пустоту: Натка как неживая. Галя, помнится, намекала на какой-то неудачный роман с женатиком. Уж эти мне южные встречи... Эх, девочки, девочки, все наши мужские страсти не стоят единой вашей слезинки. А ведь самой хорошенькой была на курсе, да и сейчас хороша. Что же ей так отчаянно не везет?

* * *

– А у нас Зиночка! – радостно встречает Натку мама. – Кушать хочешь? Мы как раз обедаем.

– Да я обедала на работе.

– Эй, сестра, – высовывается из кухни разгоряченная Зина, – а я тут все беляши поела, не возражаешь? Вкуснотища – не оторваться!

– Ты бы, Зиночка, предупредила, что забежишь, – сокрушается мама. – Я б испекла побольше – для Ларочки.

– Ларка у нас теперь замужняя дама, отпочковалась, – хохочет Зина. Сама пусть старается!

– Ну-ну, – как всегда, соглашается с ней мама. – Вы, девочки, тут поболтайте, а я прилягу: что-то спина разболелась.

Натка нехотя садится к столу; кофе она, пожалуй, выпьет.

– Ты чего такая смурная? – веселится сестра. – Ну прямо как мой драгоценный! После этих его закидонов совсем сбрендил! Целыми днями молчит, как немой, а по ночам, представь, курит в кухне. Ромео...

– А с Катей больше не видится?

– Пусть бы попробовал, я б ему показала! – мгновенно свирепеет Зина.

– Слушай, – задумчиво смотрит на нее Натка, – дело прошлое, но тот твой сердечный приступ...

– А как же! – покатывается со смеху Зина. – Лажа, конечно! Ларка, кстати, и подсказала: "А ты, мать, заболей! Я отвалю на дачу, а у тебя что-то с сердцем. Призови спасти!" Новое поколение уж как-нибудь нас поумнее; своего не упустят, не отдадут!

Натка молчит.

– Ну, что? – кричит Зина. – Вовку, что ли, жалеешь?

– Нет, – коротко отвечает Натка.

– А то я не вижу! – расходится Зина. – Ты б еще ее пожалела, блядищу эту! Оно и понятно: рыбак рыбака видит издалека!

Намек оскорбительно ясен... Нет сил слушать Зину, нет сил спорить и ссориться.

– Слушай, я уезжаю в Ялту, в командировку. Через неделю, на десять дней. Возьмешь маму?

Вопрос риторический: мама у них совсем старенькая, и недавно был приступ, маму давно не оставляют одну. Зина умолкает на полуслове, черные выпуклые глаза обжигают Натку негодующим взглядом.

– Куда, интересно, я ее дену?

– Как – куда? – теряется Натка. – К себе...

– На голову, – ядовито подсказывает Зина.

– Почему на голову? У вас же три комнаты.

– Ну и что? – взвивается Зина. – Сосчитала! У меня, между прочим, есть муж, ему покой нужен, он и так нервничает. Зачем ему чужая старуха?

– Тише, – пугается Натка. Встает, закрывает плотнее дверь.

– Да она глухая, – отмахивается от сестры Зина.

– С чего ты взяла? – обижается за маму Натка.

– Ну не совсем, конечно, – смягчается Зина. – Послушай, – ей в голову приходит блестящая мысль, – а ты откажись! Так и скажи: не с кем оставить мать.

– Но ведь у мамы две дочери, – напоминает Натка. – И Вадим это знает.

Она смотрит на Зину во все глаза, она не верит своим ушам: разве можно не пустить человека в его собственный дом? И не просто человека мать... Конечно, можно! Сколько об этом написано и рассказано, но чтоб у них, в их семье...

– Тебе-то что, – поджимает губы Зина и становится вдруг старой и удивительно похожей на мать, когда та сердится. – У тебя же нет мужа. Вот ты и ухаживай!

– А я и ухаживаю, – сдержанно говорит Натка, – но сейчас уезжаю.

– Так не уезжай! – орет Зина. – Сколько раз повторять! Пусть кто другой едет!

– Зина, – утомленно вздыхает Натка, – мне очень трудно сейчас! Так кстати эта поездка...

– Ага, – торжествует Зина, – я так и знала! Небось сама напросилась!

– Нет, что ты, – пугается Натка. – Ведь это мой завод, за мной закреплен, разве не помнишь? А сейчас они собираются делать блоки...

– Скажи, что не с кем оставить мать, – талдычит свое Зина.

– Да как же – не с кем? – не понимает Натка, и от ее растерянного, удивленного взгляда Зина срывается окончательно: наивность этой дурочки просто бесит!

– Не возьму я ее к себе, поняла? – говорит она четко. – Ишь, надумала: кормить третий рот! Старухи всех раздражают!

– Какие старухи? Какой третий рот? – ужасается Натка.

– Не привязывайся к словам!

– Ну хорошо, – сдается Натка, у нее что-то совсем нет сил – давление, что ли, упало? – Хорошо. Поживи тогда тут, у нас. Я набью холодильник, оставлю денег. Маме одной нельзя: она боится. Ты только ночуй, ладно?

– "Ладно..." – передразнивает Зина. – Чтоб он рванул к своей бляди?

– Зина, прошу, ты же знаешь: я не переношу мата... Никуда твой Володя не денется, они, конечно, давно расстались: такое ведь не прощается...

– Ах, скажите, какие нежности! Все прощается! Эта сука только обрадуется!

Бог мой, и это ее сестра, дочка их общей матери! Несчастная страдалица, всеми жалеемая, опекаемая... А как же иначе? У Натки изобретения и патенты, сплошные успехи, а бедняжка Зина сидит на полставки в библиотеке и вяжет. Правда, всегда неплохо получал Володя, но все равно от Наткиных крупных денег чуть ли не половину – Зине: на куртку, сапоги, модный чешский жакет. Она вроде особенно и не просила, но как-то так повелось: Зина модница, Зина красавица, Зине все надо. А как умеет она радоваться обновкам! Прибегает в новом жакете, крутится перед зеркалом, бросается на шею сестре, призывая всех радоваться с ней вместе. Все и радуются. Но скоро ей опять чего-нибудь не хватает.

Что-то не то они делали? В чем-то ошиблись? Зина вообще-то многого не понимает, чужие беды не чувствует – это Натка всегда с горечью понимала. Надо, наверное, ей объяснить, растолковать, в конце концов есть какие-то правила. Впрочем, правил Зина не признает.

– Понимаешь, – старается говорить ровно Натка, – работать по моим чертежам решили в Ялте. Дают целый цех, понимаешь? Это мое, кровное...

– Понимаешь, понимаешь, – передразнивает ее Зина. – Тоже мне, изобретатель!

– Да, а что? – У Натки падает голос: неужели Зина завидует?

– Ничего... – Губы сжаты в узкую, злую линию, щелочками стали выпуклые глаза. – Откажись, и все. Вадим твой друг, пусть войдет в положение.

– Но какое положение, Зина? Ведь всего десять дней! А хочешь, живи здесь с Володей.

– Нет. Ясно? – Зина тверда как скала. – Хитрая какая! Сама – на море, а я как дура с маменькой? Нет, поняла? Как хочешь, так и устраивайся! Хоть увольняйся!

– А на что я буду жить? – ахает Натка.

– Ну есть же у тебя какие-то сбережения.

Зина встает, резко отшвыривает чашку, так же резко толкает стул и выходит. Окаменевшая Натка слышит, как открывается дверь маминой комнаты.

– Мамуль, я пошла: супруг мой небось заждался. Дай-ка я тебя поцелую.

– Детка, чего ты такая красная? Вы там, случайно, не ссорились?

– Нет, мамочка, что ты...

Хлопает входная дверь, и наступает звенящая тишина. В кухню, шаркая шлепанцами, входит мама, осуждающе покачивая головой.

– Как Зина к нам ни придет, всегда ты ее расстроишь...

"Есть же у тебя какие-то сбережения..." Да если б и были, разве проживет она без работы? Никогда не могла, а уж теперь... Вот-вот превратятся во что-то реальное ее чертежи... Ожило, сдвинулось наконец... Потому что дешево, экономично. Потому что настало время! И надо спешить Натка чувствует это так остро, что не спит ночами. Все вокруг зыбко и шатко, все меняется, разрушается... Надо спешить!

Она возвращается в комнату, стелет постель. Свежий ветер дует в окно, но ей все равно жарко. Обидно и жарко. И еще – страшно: некому рассказать, пожаловаться – она сама бросила Диму. Телефон звонил и звонил, а она не снимала трубку. Потом воцарилась оглушительная тишина: Лена уехала, Дима смирился. Может, и рад, что все она взяла на себя, оставалось лишь подчиниться. Наверное, рад... Конечно...

Господи, что она натворила! Натка сбрасывает с себя одеяло – не думать, не вспоминать... Не получается... Тоскует душа, и мучает, терзает непослушная плоть: что-то жжет изнутри, тянет низ живота. Натка борется изо всех сил, стараясь убить, уничтожить любовь. Только как ее уничтожить? Говорят, уйдет сама. Что ж она не уходит? Говорят, должно пройти время. Так сколько же нужно ждать?

Намучившись, истосковавшись, Натка проваливается в тяжелый сон. Через час просыпается как от удара: ей снилась Зина – кричит, как всегда, и чего-то требует, – и там, во сне, Натка чувствует, что не в силах больше такое терпеть, не желает! Злое лицо, перекошенный в крике рот... "Не хочу, не могу больше!" С этой мыслью и просыпается – в ужасе, что всю жизнь терпела. "Зина – наш крест", – вздохнула однажды мама. Но почему – наш? Кто и зачем заставил Натку нести этот крест вместе с мамой?.. Ладно, об этом после. Сейчас надо решать с Ялтой. Что делать? Может, вызвать Лену? Первая ее экспедиция... И как объяснить, почему? Стыдно. Леночка и так многое понимает – подросла и начала понимать. Однажды расплакалась:

– Зачем ты отдала свою шубу тетке? Не хочу ходить в таком страшном пальто!

– Но папа тогда купил мне новую.

– Ну и что? У тебя дочь росла!

– От Зины как раз уходил Володя.

– А он всю жизнь от нее уходит!

– Что такое ты говоришь?

Пристыдила, успокоила. Лена с доводами матери вроде бы согласилась, тетку, как водится, пожалела, но странно так призадумалась: возраст у нее был такой – переходный, критический.

Через несколько дней спросила:

– А почему на день твоего рождения тебе никогда ничего не дарят? Ты тетке – всегда, а она тебе – нет.

– Ну почему? Что-то дарит.

– Ага, записную книжку.

– Потому что у меня как раз вся исписалась.

– Потому что она стоит рубль.

– Как тебе, дочка, не стыдно? Разве дело в деньгах?

– Нет? А тогда почему она их у тебя всегда заранее просит? Перед каждым своим днем рождения. И перед Ларкиным.

– Так ведь не умею я покупать – так, чтоб им нравилось. Вот мы и решили... Ну, любят они наряжаться! Это же ерунда, дочка, будь выше!

– Ты уверена, что надо быть выше?

Натка поворачивается на другой бок, ложится на спину, навзничь. Что же ей такое приснилось, что она сразу все поняла? Отчего-то раньше не понимала, а ведь это длилось годами, можно сказать, всю жизнь, и казалось таким естественным: Зине нужно, а ей не очень, у Зины беды и неприятности, а у нее нет. Но, конечно, если Натке понадобится... Вот и понадобилось. Даже не ей, матери. Нет, все-таки ей, потому что это ведь она, Натка, не может оставить мать... "Старухи всех раздражают..." Невозможно сказать так о матери... Нет, конечно, Зина одумается, это она так, сдуру...

Натка садится на постели, зажигает бра. Хорошо, что нет Лены и можно читать когда вздумается – даже глубокой, глухой ночью... Дима, Димочка, как мне без тебя плохо! Ты еще помнишь меня?.. А ведь старухи и вправду всех раздражают – чужие старухи. Вон Зина от своей отказывается, а он, если б на что-то решился...

– Знаешь, как мы намаялись – я, Ольга, Игорь... Последние годы теща то лежала в больнице, то приходилось ее забирать. А она уже ничего не помнила, не понимала, мы пришили к ее карману адрес, потому что сбегала из дому... Иногда казалось, что мы сами сходим с ума. Твоя-то мама еще молодец...

Конечно, ничего плохого с мамой пока что не происходит, но печали рядом с ней много.

– Так плохо спалось сегодня, – любит пожаловаться она утром. – А тебе?

– Да я ничего, – отвечает Натка и почему-то чувствует себя виноватой.

– Пощупай, какой у меня холодный нос. У нас в самом деле холодно?

– Да, прохладно, – врет Натка.

– Что-то кружится голова. А у тебя?

Подавив вздох, Натка соглашается с мамой: голова и у нее тяжелая видно, что-то с погодой... И у нее, оказывается, замерзли ноги, надо включить камин. Она вглядывается в маму, как в зеркало: это ведь ее не столь уж далекое будущее, это ей всегда будет холодно, у нее будут холодный нос и ледяные ноги... Жалость и страх – изо дня в день, постоянно измотали душу. Страх и беспрестанное ожидание. И не знаешь, что хуже: ждать, ждать и ждать или чтоб уж скорее все кончилось. А когда все кончится, тоска, говорят, такая... Особенно у того, с кем жила мама, а значит, и это выпадет на долю ей, Натке. Не думать, не думать. Что будет то будет. А пока – любить изо всех сил.

И она старается: покупает для мамы вкусненькое, ведет нескончаемые беседы, иногда даже смотрит нудные сериалы, чтобы маме было с кем говорить.

– Зачем он ее так целует? – сердится мама. – Разинул рот, как кусается. Кому это надо?

– Уж конечно, не тебе, – фыркнула как-то Лена, и бабушка на нее обиделась, три дня молчала. Тяжело было в доме!

А ведь и вправду: все, что показывает телевизор, уже не для мамы, никого мнение ее не интересует, никто с ним не считается, только самые близкие, да и то, как выяснилось, не все. Недаром в сказках стариков всегда защищают. Но если защищают, значит, есть от кого... Должно быть, от жизни.

Натка встает, пьет воду, ходит по комнате. Сейчас, вот сейчас от этих простых открытий разорвется сердце. Все, что было в семье, как-то само собой досталось Зине: ведь мама уехала ненадолго, не брать же бабушкино старинное зеркало, серебряный, прошлого века сервиз... А теперь маму в ее собственный дом даже на десять дней не пускают. Ай да Зина! И при том любящая и любимая дочь. Прибегает веселая, возбужденная:

– Ой, мамка, прости: ничего сладкого не купила. Вот, захватила из дома – как раз осталось в вазочке три конфеты.

– Ну что ты, детка, зачем? – всплескивает руками мама. – Надо же: принесла последнее матери! Ну ладно, садись за стол, мы тебя уж заждались.

Зина с аппетитом ест, с удовольствием пьет чай, непрестанно жалуясь на мужа, подробно пересказывает какой-то фильм, ругает свою начальницу, потешно ее передразнивая, просит у всех совета.

– Вот ты никогда мне ничего не рассказываешь, – пеняет потом мама Натке. – Сидишь за своими бумагами...

И Натка опять чувствует себя виноватой.

4

– В чем дело, Наталья? Встретил в коридоре Нину Ивановну, говорит, ты у них еще не была. Им же билет заказывать, а сегодня пятница, короткий день, ты что, забыла?

– Понимаешь, какое дело... – собирается с духом Натка, но Вадиму недосуг ее слушать.

– В десять планерка. На твою, между прочим, тему. Дождалась наконец! Рада?

– Еще бы!

– Ну так беги в бухгалтерию, да скорее, пока не ушел экспедитор. А то придется самой. Знаешь, что творится у касс? Разгар сезона!

– А у нас вечно разгар сезона.

– Тем более.

Вадим уходит, и Натка бросается к телефону: Зина поймет, она сумеет Зину уговорить! Те, ночные мысли, конечно, несправедливы, Зина просто не понимает... Длинные гудки наполняют сердце отчаянием. "Должно быть, спит... Или ушла на работу?" У Зины бесконечные "свободные дни", но сегодня пятница, а по пятницам она, кажется, "сидит на абонементе". Абонемент с двенадцати, но вдруг там кто-нибудь есть? Натка звонит в библиотеку. Никого. Подумав, набирает собственный номер.

– Мам, ты, случайно, не знаешь, где Зина?

– А что? – тут же пугается мама. – Ох, Наточка, чует мое сердце: этот подлец ее доконает!

– Бог с тобой, мама, – успокаивает ее Натка. – Ты же знаешь: она телефон то включает, то выключает... Не волнуйся, я обязательно дозвонюсь.

В двенадцать снова звонит в библиотеку.

– А она отпросилась, – говорят Натке. – К зубному.

Не успела положить трубку – мама:

– Ну что? К врачу? Просто зубы? Ну ладно.

Что делать? Что же, Господи, делать? Больше ждать невозможно! В час дня Натка получает командировочное удостоверение и заказывает билет. И только тогда по-настоящему начинает заниматься делами.

Но сквозь все дела – неотвязная мысль: что там с Зиной? В три, пересилив себя, звонит Володе.

– Зубы, говоришь? – усмехается тот. – Не знаю, не знаю, когда я уходил, она дрыхла без задних ног.

С тех пор как вернулся, говорит о жене только "она", по имени не называет... Все, бросил трубку. Ни малейшего беспокойства, никакой тревоги не выразил. Он вообще стал каким-то бесчувственным. Иногда Зина привозит его с собой, в гости. Володя сидит и молчит – серое, погасшее лицо, мертвые, пустые глаза. А рядом веселится супруга. Даже маме, кажется, бывает неловко. Интересно, как там теперь его Катенька? Тоже не спит ночами? Тоже мается и горюет?

– Эй, подруга, иди-ка сюда!

Распаленный планеркой, Вадим подзывает Натку к себе. Она садится напротив, записывает, что еще нужно сделать. От объема работы кружится голова – какое уж там море! И все-таки счастье, что она дожила, запросто до внедрения могла бы и не дожить... Но – Зина... Вдруг что-то случилось? Сто раз грозила: "Отравлюсь! Вот увидите!" А что, возьмет да отравится – всем назло. Ведь Зина так импульсивна... И несчастна, в самом деле несчастна. А этот... Вернулся – так живи по-человечески, нечего нервы мотать: молчит как немой целыми днями. И Ларочка совершенно от матери отдалилась: неделями не звонит, трудно, что ли, набрать номер?.. Ох ты, как она сразу не догадалась? Надо позвонить в поликлинику! Сама же прикрепляла Зину – в их, заводскую: бегала, просила, писала под диктовку унизительные бумаги... Натка берет заводской справочник.