Текст книги "Особое задание. Повесть о разведчиках"

Автор книги: Елена Ржевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Каждый шаг причинял боль во всём теле, напоминал Дубяге о случившемся. Гитлеровский солдат ведёт его в управу, – так распорядился обер-лейтенант, когда избитому Дубяге уже казалось: всё кончено – он попал в руки к фашистам и не выполнил задание. Солдату, очевидно, приказано проверить на месте, к кому Дубяга идёт.

На пустынном перекрёстке остановилась сгорбленная старая женщина с вязанкой сучьев на спине и перекрестилась с чувством. Впереди на покосившихся телеграфных столбах висели двое.

По мере того как Дубяга приближался к повешенным, сердце его холодело от ужаса. Раскачивалось на ветру мёртвое тело Хасымкули.

Дубяга опустил голову и, превозмогая боль в теле, быстрее зашагал вдоль улицы.

Серыми хлопьями повалил снег, он мешал итти, залеплял глаза. Наконец, гитлеровец дёрнул Дубягу за рукав – пришли, вот она управа, Первый этаж… По захламленному коридору налево. Двери комнат, выходящих в коридор, распахнуты настежь. Обрывки бумаги, грязь, следы выволоченных вещей, поспешного бегства. Видно, никого уже здесь нет. Вот четвёртая дверь налево, она притворена. Покосившаяся дощечка на двери, но прочесть не удаётся издали. Гитлеровец толкнул дверь. С порога Дубяга через плечо гитлеровца увидел спавшего на составленных стульях человека. Это Меринов ждёт его. Дубяга отстранил гитлеровца и, прежде чем человек на стульях успел подняться, он, шагнув к нему, громко окликнул: «Николай Степанович!»

Тот вскочил на ноги, казалось, он не спал, только ждал оклика. Шапка осталась на стульях. Не пригладил всклокоченные волосы, тревожно подался вперёд. Приземистый, лицо густо заросло чёрной бородой, рука засунута в карман тулупа, словно нащупывает оружие, тяжело перевёл взгляд с Дубяги на гитлеровца. «Николай!» – застряло на губах Дубяги. Ведь учил наизусть приметы: высокого роста, чёрная бородка, а вот встретился лицом к лицу, и всё смешалось.

– Меринова? – туго выговорил тот, и не глядя больше на Дубягу, твердо ступая, пошёл к двери. – Велел позвать, если спросят.

Мучительно тянулись минуты. Гитлеровец притоптывал, бил в ладоши, обогреваясь. Сумрак быстро обволакивал предметы в комнате – письменный стол с отодранной клеёнкой, шкаф, стулья.

В дверях бесшумно встал Меринов. Это был он, Дубяге не надо было справляться в заученных приметах. Внимательные, спокойные глаза, острый клинушек чёрной бородки. Одет в чёрное поношенное пальто с меховым воротником на голове – меховая шапка, мешок повис на плече.

– Николай! – звонко вырвалось у Дубяги.

Подавив замешательство, – не ловушка ли, – Меринов какое-то мгновение стремительно доискивался, почему здесь гитлеровец, устало снимал он мешок с плеча, весь ушёл в это, выгадывая время, низко согнувшись, спустил мешок на пол у ног Дубяги.

Дубяга, волнуясь, проговорил условное:

– Бабушка умерла от тифа.

Меринов спокойно поднял голову, тут только он заметил подтёки, ссадины на лице Дубяги, Выдержал ли? Он сказал неопределённо:

– Из управы уже все ушли. И я ухожу сейчас.

Дубяга вспыхнул от догадки, что Меринов не доверяет ему – не произносит пароля. Он растерянно подыскивал, что сказать Меринову.

Гитлеровец, спешивший вернуться до темноты, пока не опасно ходить по городу, нетерпеливо спросил Меринова:

– Ваш?

Поняв, в чём дело, или идя на риск, Меринов ответил по-немецки:

– Мой, конечно, мой. Спасибо, что проводили. Проверить никогда не лишнее.

Неясно было, что предпримет сейчас гитлеровец: уйдёт один или попытается увести Дубягу.

Поблизости ударил залп немецких зениток, ц снова всё смолкло. Вздрогнуло треснутое оконное стекло, тоненький звон повис в комнате.

Гитлеровец попросил закурить. Меринов облегчённо распахнул полы пальто, хлопнул ладонями по карманам брюк, вынул кисет и отсыпал гитлеровцу в горсткой сложенные руки крупно помятый самосад.

– Бери мешок, – грубо сказал он Дубяге, – поспешим. До Нелидова пешком придётся, а там на поезде.

Он проводил взглядом гитлеровца до двери: шинель коротка ему, вздёрнута сзади; в ладонях пронёс табак за дверью в коридоре будет бережно ссыпать его в карман.

– Фигура, – усмехнулся нехорошо Меринов.

– Бабушка умерла от тифа… – начал Дубяга снова.

– Я знаю об этом уже два дня, – ответил условным Меринов и, оглянувшись на дверь, протянул Дубяге руку, – ну, здравствуй. Отпустили тебя фашисты. Месяц назад этого бы не случилось. Гитлеровцы заигрывают сейчас с нами. Ответственный работник управы, – показал он на себя. Он снова усмехнулся, узкая губа чуть приподнялась над крупными зубами.

– План, – тихо проговорил Дубяга.

Меринов стоял спиной к нему, шарил в опустевшем шкафу коптилку, быстро прошёл к окну, прикрыл окно старым, висевшим на гвозде мешком. Стало совсем темно. Чиркнула и не выбила огня зажигалка, снова чиркнула. Меринов разжёг коптилку, поставил её на стол, раздвинул составленные стулья. Шапка, позабытая спавшим здесь человеком, сползла на пол.

Меринов поманил Дубягу к столу. Они сидели друг возле друга.

– Подполковник Ярунин поручил мне получить у вас план минирования города.

В этой комнате, где пламя разгоревшейся коптилки выхватило огромную чёрную свастику, намалёванную на немецком мешке, распластанном на окне обшарпанные стены, мрачную убогость служебного оккупационного помещения, слова Дубяги прозвучали торжественно.

Замкнутое лицо у Меринова, нездоровая кожа, серая, в буграх. Он внимательно изучал Дубягу. Под чужой крестьянской одеждой разглядел военную выправку. Лицо Дубяги, молодое, открытое, полный решимости и мужества взгляд кое– что сказали опытному глазу. Этот погибнет, но не выдаст. И улыбнувшись своим мыслям, отчего просветлело лицо его и спала отчуждённость, он мягко положил руку на колено Дубяги.

– Плана нет, – тихо ответил он, и лицо его снова устало померкло. Он достал из кармана квадратный листок бумаги, положил перед Дубягой карандаш, приказал – записывай.

Дубяга встрепенулся, привстал. Как нет плана? Промелькнуло с надеждой: Меринов, может быть, всё еще не доверяет ему. Суетливо стянул он с головы шапку, в горсть захватил подкладку, с силой рванул её, расковырял вату, достал что-то и протянул Меринову. Меринов быстро взял у него с ладони обломок от кости домино, зажал его в руке, из-под ремня брюк извлёк второй обломок.

– Вот, – сказал он, показывая Дубяге совпавшие половинки дубля два, – это мы с подполковником Яруниным при прощании разломали.

Он прошёл к двери, задев ногой свой мешок, брошенный на полу, осветил карманным фонариком коридор, плотно прикрыл дверь.

– Плана нет, – сказал он. – Удалось установить, что план находится в штабе диверсионной группы на Речной. Надо добыть его оттуда.

– Это предстоит сделать мне. Приказ подполковника: тебе уходить на запад, оставаться на своём посту, в управе.

– Записывай быстрей. Речная улица, – повторил Меринов и объяснил, – здесь располагается штаб диверсантов. Пиши мелко.

Шли адреса, приметы, имена диверсантов. Когда перечень лиц был закончен, Меринов, скрутив листок, вложил его в маленькую целлулоидную трубочку.

– В случае опасности спрячешь во рту, – объяснил он Дубяге. Он вышел на улицу осмотреться, спокойно ли.

Еще не смолкли его шаги по коридору, как через порог осторожно перевалился спавший здесь прежде человек. Широко для устойчивости расставляя ноги, он направился к Дубяге, нащупав рукой стул, рыхло шлёпнулся на него.

– Уходишь? – спросил он, приблизив лицо к Дубяге и обдав его самогонным перегаром. – А? Уходишь? – повторил он, повысив голос.

– А ты что же? – спросил Дубяга. – Чего остаёшься?

– Нельзя, – протянул он. Дрожащее пламя коптилки ходило по его лицу, зажигало мутные, неестественно близко посаженные глаза.

Погрозив пальцем перед носом Дубяги, он, вглядываясь в него снизу вверх, протянул:

– Нельзя. Все бегут. Убегают, а? Машины немецкие. Повозки. Если в дугу запряжены – это русские, а в дышло – так то немцы, немцы же, – быстро, бессвязно заговорил он, раскачиваясь на стуле. – Видно, русские придут. Придут сюда, а?

«Не скули, сволочь», – хотелось Дубяге оборвать его.

Вошёл Меринов.

– Пошли, – распорядился он и поднял с пола мешок. – Прощай, – не оборачиваясь, кинул он оставшемуся здесь человеку.

– За этим последи, очень подозрителен, – в коридоре сказал он тихо Дубяге. – Он всего несколько дней в управе. Я думал сначала, не ко мне ли приставлен. Нет, видно, что-то другое.

Они вышли на улицу. Подморозило. На светлом небе проступили бледные звёзды. Близко прошлёпал патруль в соломенных галошах. На немецком переднем крае уже вспыхивали ракеты. Город притаился.

Молча обогнули Меринов и Дубяга дом управы, вошли во двор. Навстречу легла длинная тень от сарая. Тихо во дворе. Спустились в подвал. Меринов протянул Дубяге карманный фонарик: – Оружие найдёшь в углу справа в ящике, накрытом рогожей.

Нащупывая замочную скважину, он тихо объяснил: – Снаружи запру тебя, никто пока сюда не сунется. Когда выходить будешь, высадишь окошко.

Дубяга стоял уже одной ногой за порогом в непроглядной темноте холодного подвала. Меринов говорил на прощанье:

– Передашь подполковнику: вся управа эвакуировалась в Земцы, завтра буду там. – И, крепко пожимая Дубяге руку, договорил: – Передай, что здоров. Условное имя оставляю прежнее – «Брат».

Дверь затворилась. Тяжело подался назад засов, звякнул ключ в замке. Прислонившись к двери, Дубяга еще слышал, как поднялся наверх по ступеням Меринов. Потом всё стихло.

Он опустился тут же, где стоял, кажется, на ящик; сразу боль во всем теле сморила его. Захотелось пить, отёкшим языком облизал сухие губы. Вспомнился Хасымкули и тот другой, незнакомый, замёрзшие, мёртвые тела их. Отогнал мучительные видения.

Машинально нащупал в кармане несколько уцелевших сухарей, фонарик, спохватился, вытащил и включил его, – слабый свет осветил ящики, громоздившиеся один на другой. Дубяга попробовал сдвинуть их, и они легко поддались, давая ему пройти. В правом углу, в ящике под рогожей он нашел четыре пистолета разных систем, запасные обоймы к ним и четыре русские гранаты. Он жадно рассовал их по карманам своего ватного пиджака. Сел в углу, погасил фонарик, сидел, сжимая в кармане рукоять пистолета, обдумывал предстоящие действия. Он принял эстафету от «Брата» и был полон чувством своей ответственности, он должен завладеть планом минирования города, достать его из штаба диверсантов. В отяжелевшей голове еще не было ясных решений. Завтра в условленном месте он встретится с Белоуховым и Бутиным.

Становилось холодно. Впервые Дубяга сформулировал: он находится в доме, где люди предавали родину.

С родственной нежностью подумал о «Брате», вдруг понял, что навсегда запомнит его, такого, каким стоял тот минуту назад по ту сторону порога, слабо освещенный бледным вечерним светом, с мешком на плече. Усталое, молодое, одухотворенное лицо с тёмной бородкой клинышком. Силился вспомнить, когда он видел такую же вот бородку, у кого. В сонной голове лицо Меринова слилось с тем другим лицом, всплыли в памяти слова: «Рыцарь. Рыцарь революции…»

Маленький голодный мальчишка тянул к нему посиневшую ручёнку: «Дядя, дай». Холод подобрался к телу.

Откуда-то донеслось немецкое радио: «Немецкие солдаты у Ржева. В эти тяжёлые часы фатерлянд с вами в снегах далекой России. Вы не сдадите врагу завоёванный немецкой кровью город…»

* * *

Уже гремела артподготовка, а сумерки еще плотно стояли над землёй.

Подполковник Ярунин быстро приближался к группе командиров. Сдвинутая на затылок серая шапка-ушанка открыла помолодевшее лицо.

Пора было выступать. Командиры ушли к опушке леса, каждый из них возглавлял небольшой отряд, каждый имел свой маршрут и свою боевую задачу в Ржеве. Разрозненные действия их сводились к одному – захватить немецкое подполье, пресечь вражескую диверсионную группу и предотвратить взрывы в городе, разминировать Ржев.

Ординарец подполковника подвёл запряженную в сани лошадь. Ярунин уселся, ординарец тронул лошадь, и она легко вынесла сани из лесу.

Посыпал снег. Ветер задувал то слева направо, то справа налево, Ординарец сидел на передке, вобрав голову в воротник полушубка. Лошадь чуяла кнут за спиной, бежала дробно, весело, не сбавляя шаг. В утренних сумерках предметы впереди были неотчётливы, казалось, перебегали дорогу и падали на колени шесты полевой связи.

Перед въездом на большак ординарец в нерешительности остановил лошадь: дорогу пристреляли гитлеровцы, шипящие осколки мин зарывались в снег совсем рядом. Подполковник тщетно пытался зажечь спичку, с досадой смял нераскуренную папиросу, далеко забросил её и взял у ординарца вожжи. Враг стрелял с равномерными передышками. Подполковник выждал, когда поблизости разорвалась мина, и сильно стегнул лошадь. Она рванулась вперёд, едва не выбросив их из саней, вылетела на большак, пересекла его, отважно ринулась в глубокий снег и увязла. Дальше подполковник пробирался пешком, проваливаясь в снег, отставший ординарец тянул за собой лошадь.

С рёвом прошли над головой штурмовики, они шли совсем низко – смолкла артиллерия, уступая штурмовикам поле боя.

На НП дивизии начальник штаба подполковник Родионов ждал первых донесений. Молча пожал он руку Ярунину и снова взялся за телефон; он беспрерывно крутил ручку аппарата, кому-то докладывал, требовал от кого-то, выпрашивал, кому-то грозил. Звучный голос его наполнял блиндаж. Когда, наконец, распахнулась дверь и появился запорошенный снегом, неуклюжий в своём маскировочном халате связной от командира полка, Родионов встал ему навстречу и порывисто потянулся за донесением. Боец вынул спрятанную на груди сложенную вчетверо бумажку и подал подполковнику.

Присев к столу, к лампе, Родионов углубился в чтение, а на пороге один за другим появлялись новые связные.

«Ведём бой за овладение вокзалом. Трофеи – 1000 вагонов».

«Подразделения Вовченки ведут бой в направлении Цветочной улицы. Заминированы дороги. В южной части города и окрестных деревнях – сыпной тиф. Трофеи – 30 танков».

«Население согнано в церковь, церковь заколочена, вокруг заминировано. Разминировали. Освободили. Штаб полка разместился Калининская улица, 128».

Ещё одно донесение, Ярунин несколько раз перечитал его:

«Бежавшие из фашистского лагеря заключённые сообщают: в районе Нелидово партизаны напали на охрану лагеря, этапирующую заключённых в фашистский тыл, и освободили людей.

Поступают данные: партизаны преследуют отступающие части противника. Ст. инструктор ГЮ дивизии».

Вышедший вперёд из-за спины связного боец разведки доложил Ярунину:

– Товарищ подполковник, отряд прибыл.

Блиндаж Родионова был укрыт в холме. Впереди виднелся город. Прямо перед глазами высилась уцелевшая водонапорная башня. В городе шёл бой, слышны были автоматные очереди, взрывы гранат, пулемётный рокот.

Подполковник Ярунин осматривал свой небольшой отряд. Как всегда в минуты предельной собранности, лицо его было суховато, отрешено от всего, что не относилось к его боевой задаче, но в голосе его, в скупых жестах чувствовался большой внутренний подъём.

Шеренгу по два замыкал Подречный, он озабоченно глянул на подполковника и передал ему белый маскировочный халат. Солдатская ушанка туго завязана под подбородком, от этого красные на морозе щёки Подречного смялись и в лице появилось что-то трогательное, бабье.

Подполковник Ярунин, отдавая приказ выступить, приподнял руку. На минуту стало совсем тихо: то ли в городе смолкла почему-то стрельба, то ли просто налетела тишина, которая перед боем овладевает душой солдата. За спиной хрустнула ветка и упала в снег. Отряд вышел в направлении Ржева.

* * *

Лавина артиллерийского огня обрушилась на немецкие позиции, оповестила о начале наступления. Страшен был этот удар…

Дубяга впервые слышал нашу артподготовку, находясь по ту сторону фронта. Гордое чувство разлилось в душе, согрело окоченевшее тело. Исчезло ощущение голода.

Не растаявшая еще ночная темь очень затрудняла наблюдение за объектом.

Вот он, двухэтажный серый дом на Речной улице, сюда сошлись нити фашистской диверсионной группы. Сутки назад Дубяга встретился в условленном месте с Белоуховым и Бутиным, и с тех пор он скрывается в пустом дровяном сарае у самого дома. С улицы следит Бутин.

Фашисты еще хозяйничают в городе, а диверсионная группа уже взята на прицел.

Со своего поста в сарае Дубяге был виден сквозь растворенные ворота отрезок мостовой. Уже накануне город обезлюдел: жители притаились, попрятались в подвалы, спасаясь от фашистов; движение немецких машин заметно усилилось, спешно подбрасывались к передовой маршевые роты, артиллерия, танки. А сейчас, когда от взрыва снарядов гудела земля, всё замерло вдруг, оцепенело. Это продолжалось недолго; где– то рядом с грохотом забили тяжёлые орудия гитлеровцев.

Из двухэтажного серого дома несколько человек высыпало во двор, Дубяга сосчитал – их четверо. Лица разглядеть не давала темнота; люди снова скрылись в доме.

Теперь под музыку боя минуты шли быстрее. На улице, за воротами показалась группа раненых гитлеровцев, их обгоняли обозные сани. Огромные грузовые машины наезжали на сани, образуя затор.

Огонь нашей артиллерии стал слабее, но снаряды рвались уже заметно ближе. Со скрежетом и свистом разрезали воздух эскадрильи штурмовиков. «Чёрная смерть», – прозвали их гитлеровцы. Отбомбились неподалеку, подавили тяжёлую артиллерию врага.

По долетавшим в сарай звукам наступления Дубяга старался представить себе обстановку. Ясно одно – бой приближался сюда. Фашисты откатывались на запасные позиции.

На крыльце появились двое: один в немецкой форме, другой в чёрном пальто, быстро спустились по ступеням, прошли двор и исчезли за воротами. Там Бутин проследит за ними.

Когда-то на допросе шофёр, уличённый в шпионаже, признался, что получил задание явиться на Речную улицу. Теперь разгадка «Речной улицы» перед глазами Дубяги.

Фашисты будут выбиты из Ржева, а здесь, в этом доме останется штаб диверсионной группы. Но прежде чем расползутся отсюда диверсанты с заданием, нужно добыть план минирования Ржева. План должен быть здесь, так сказал «Брат».

Белоухов, посланный Дубягой навстречу нашим передовым частям, еще нескоро приведёт сюда бойцов. Ждать подмоги неоткуда, и нельзя дольше медлить, пора действовать.

Снова хлопнула дверь, кто-то вышел со двора, Приземистый человек в тулупе. Дубяга не видел его еще ни разу здесь, должно быть, он входил в дом с улицы, где дежурит Бутин.

Человек приближался к сараю, и Дубяга от неожиданности на мгновение отпрянул от щели. Он узнал его; это был тот самый человек, которого он видел в управе у Меринова. Ещё секунда, и тот уже в воротах.

Дубяга приоткрыл дверь сарая, выскользнул во двор, и в два прыжка оказался у ворот.

– Обожди! – глухо, безголосо окликнул он человека в тулупе. – Эй, обожди!

Тот оглянулся, задержался, не соображая, в чём дело. Дубяга быстро подошёл к нему.

– Дело у меня. Срочное дело, – сказал он, показав рукой на серый дом.

Приземистый человек из-под низко надвинутой шапки хмуро глядел на Дубягу. С посиневших губ Дубяги чуть внятно слетали слова, заглушаемые шумом сбившихся в пробке машин, окриками гитлеровцев.

– Не узнаёшь? – Дубяга наседал на него, взяв за рукав. Тот продолжал смотреть на него снизу вверх. Тревожно забил неподалеку немецкий пулемёт. В маленьких глазках приземистого человека мелькнул испуг.

– Позавчера в управе у Меринова, – напомнил Дубяга.

– Ты же ушёл? – ошалело спросил он.

– Вернулся. Срочное дело. – Дубяга снова показал рукой на дом. Он соображал: с этим «проводником» они не будут плутать по лестнице, разыскивая нужное помещение. Они войдут вместе с ним, фашисты не сразу поймут, в чём дело, и Дубяга выиграет несколько секунд.

Он свистнул условным для Бутина сигналом. Человек в тулупе вздрогнул. Два раненых гитлеровца на санной повозке обернулись на его свист. И только. Кому сейчас до него дело.

– Веди, – напористо распорядился Дубяга.

И тот, подчиняясь, повёл, не соображая, что происходит. Они повернули назад, быстро миновали двор, их догнал незаметно Бутин.

Спустились вниз в подвальный этаж. Взволнованность в душе Дубяги сменилась холодным бесстрашием. Он подсчитывал в уме: три пистолета, три гранаты у них с Бутиным.

– Ты спасаешь план, я буду прикрывать, – отрывисто объявил он Бутину задачу.

– Вы? – одними глазами взволнованно переспросил Бутин.

– Выполнять! – беззвучно оборвал его Дубяга.

– Здесь, – сказал человек в тулупе, подведя их к двери. Сам он сделал попытку уйти, но Дубяга приоткрыл дверь и подтолкнул его через порог.

В комнате ярко горела керосиновая лампа. Трое мужчин, одетых по-разному, но без признаков немецкой формы, упаковывались, возились в комнате. Высокий, сухощавый, с длинным лицом, закричал, увидя человека в тулупе:

– Ты еще здесь?

Дубяга шагнул вперёд, тихо и жёстко сказал по-немецки:

– Руки вверх!

– Руки вверх! – повторил он громче по-русски, сообразив, что диверсанты поймут его.

Кто-то из фашистов вскрикнул от неожиданности, кто-то вскочил на ноги и снова сел с поднятыми вверх руками перед двумя парнями в крестьянских ватных пиджаках. Человек в тулупе, приведший сюда Дубягу, осел к стене.

– Встать! – приказал Дубяга.

Он действовал цепко, безошибочно, с предельной ясностью, которая приходит, когда ошибиться нельзя. Дубяга шагнул к столу, а Бутин вышел на его место. Дубяга быстро разглядел на столе листы бумаги, исчерченные схемами, должно быть, это и есть план, который изучали диверсанты, прежде чем отправиться из штаба – приводить системы мин в действие.

Наставив пистолет в упор на стоящего впереди молодого фашиста с оторопело расширенными глазами, Дубяга крикнул: – План минирования? Отвечай! – Тот испуганно кивнул головой.

Дубяга нагнулся над столом, поспешно разбирал бумаги. Вот сводный план минирования, а это – схемы минирования отдельных районов города. Он рванул листы. В ту же секунду взметнулось перед глазами что-то. Бах! Темнота и звон разбитого стекла полетевшей со стола лампы. Дубяга сорвал одеяло, закрывавшее узкое окошечко. Раздался выстрел, другой, третий… Бутин схватился за руку. Здоровой рукой он успел выхватить у Дубяги бумаги, вышиб ногой дверь.

«Добежит ли?» – мелькнуло у Дубяги. Он загородил дверь, чтобы не допустить преследования Бутина, и отстреливался, ничего не различая перед собой.

Обожгло ногу, – он ухватился за косяк двери левой рукой. Нет, этот свой боевой пост у дверей он никому не мог передоверить, даже Бутину.

И вдруг на мгновение, словно вспыхнуло что-то перед глазами, и не болью, а током пронзило живот. Он пошатнулся, удержался о косяк двери. «План, план… – тихо простучало в голове, – план… в наших руках…» Еще в пальцах хватило силы выхватить из кармана гранату, дёрнуть кольцо и швырнуть гранату недалеко в эти ненавистные расплывшиеся фигуры…

Когда пришёл Белоухов с красноармейцами, за которыми посылал его Дубяга, всё уже было кончено. Они вынесли Дубягу на снег, сняв шапки, постояли молча.

Штаб диверсантов разгромлен гранатой Дубяги. Но кое-кто из диверсантов успел уйти отсюда раньше, и Белоухову с красноармейцами надо было спешить, чтобы задержать их.

Взвился алый флаг на водонапорной башне!

Над головой Дубяги, над застывшими глазами его – зарево, музыка, бой, освобождение Ржева.

Родная земля, прими своего сына.

С лязгом промчался отставший танк, донеслась боевая песня. Гитлеровцы откатывались на западную окраину. Пошёл снег, мартовский, крупный и влажный…

Подполковник Ярунин стоял на коленях на снегу перед Дубягой, мокрый снег падал на его обнажённую голову. Подречный снял с себя шинель, накрыл ею Дубягу по шею, – скрылась чужая, непривычная гражданская одежда на Дубяге. Кто-то из разведчиков не выдержал, всхлипнул вслух. Автоматная очередь прорезала тишину улицы, завязалась перестрелка бойцев с засевшими кое-где в домах гитлеровскими автоматчиками.

Ярунин крепко обхватил Дубягу за шею, за плечи, поцеловал его в лоб, в щёки, мокрые от снега. Один за другим разведчики прощались с Дубягой.

Ярунин отдал приказание проверить подвалы, чердаки этого серого двухэтажного дома, не спрятался ли кто из диверсантов.

Разведчики направились выполнять приказание. Подречный, в одной ватной телогрейке, нагнал их, остановил шедшего впереди бойца. – Разреши, – Подречный отстранил его. В лице его незнакомая до сих пор решимость. Он сжал сильнее в руке винтовку и первый перешагнул в темноту полуразрушенного мрачного дома.

* * *

Выбрасывая из-под гусениц комья снега, танки быстро проходят по улицам Ржева, на танках тесно плечо к плечу сидят бойцы, крепко зажав в руках автоматы. Под тяжёлыми касками свои родные русские лица, потемневшие в бою. Жители города вышли из подвалов, мальчишки облепили ворота, покосившиеся фонарные столбы, обгоревшие деревья. Над рёвом моторов, над гусеничным скрежетом повис женский плач. Кто-то плачет навзрыд, в голос. Это вырвавшийся на волю вдовий крик о долгожданном счастье, о горе, которое острее в такой час.

Старушка пробралась вперёд на мостовую, – за плечами у неё котомка, зябко спрятаны руки в рукава пальто, – задрав голову, провожает танки, уходящие в новый бой. Кто-то тронул её за плечо.

– С освобождением Ржева, бабушка!

Она обернулась. Незнакомый парень в долгополом пальто стоял возле неё.

– Поди-ка, бабушка, – позвал он её.

Старуха не тронулась с места, насторожилась, подслеповато прикрыла веками глаза.

– От Петра Семёновича идёшь? – тихо, одними губами спросил парень.

Старуха открыла глава.

– Вспомнил, Никитичной тебя звать, – он тронул лацканы своего пальто, – не узнаёшь меня в этой одежде? Белоухов моя фамилия.

Старуха недоверчиво ещё раз оглядела его, сказала упрямо:

– Мне другого надо, курчавого.

Белоухов помрачнел.

– Его нет больше, бабушка. Убит Дубяга.

– Убит?

– Идем, – решительно потянул её Белоухов.

Они вошли во двор длинного двухэтажного дома.

– Тебе повезло, бабушка, что я нашёл тебя, – говорил Белоухов, – ты бы намаялась, пака отыскала нас.

На входной двери рукой Белоухова было выведено мелом: «Занят». Подполковник поручил Белоухову занять дом для разведки. Водя Никитичну по комнатам, заставленным разномастной дорогой мебелью, где на постелях валялись в беспорядке шёлковые стёганые одеяла, а на полу, на стульях были разбросаны платья, кружево, бельё, Белоухов объяснял ей:

– Здесь городской голова жил. Два дня назад бежал из города. Всё равно поймаем гада.

Он пнул ногой корзину с барахлом.

– Всё наворовано. Натаскал из чужих квартир мебель, тряпки.

Снимая с плеч котомку. Никитична сказала, предупреждая расспросы Белоухова:

– Подполковника дождусь, ему передам, что нужно.

Белоухов дружелюбно усмехнулся:

– Раз так, я пошёл.

– Вот накормить мне тебя, жаль, пока нечем, – сказал он ей с порога, – отдыхай.

Тупоносые тягачи медленно волокли по мостовой тяжёлые пушки. Через улицу пронесли на носилках раненого. На перекрёстке толпился народ, – здесь дымила походная кухня пехоты: повар в белых нарукавниках разлизал горячий суп жителям города в кострюли, банки, бидоны. Приближались звуки духового оркестра – эта полки второго эшелона вступили в город.

Переодетый в штатское, затерявшись в толпе, Белоухов испытывал гордое чувство своего причастия к большому событию. Вот мы и в Ржеве…» Здесь родился Белоухов, провёл детство. В боях за этот город погиб Дубяга, взяв на себя самую тяжёлую часть их общей задачи. Ранен Бутин, верный товарищ…

Пошёл сильный снег, было холодно, но никто не замечал этого. Вокруг становилось всё праздничней, оживлённей. Как старым друзьям, от которых, казалось, долго был отрезан. Алексей Белоухов радовался накрытым брезентом тяжёлым машинам с боеприпасами; девчатам из полевой пекарни, сидящим высоко на мешках; корреспондентам армейской газеты. Из-за угла выехала большая красная машина и стала на перекрёстке, дожидаясь, когда регулировщик пропустит её. Белоухов издали узнал старую красную машину ржевской городской пожарной команды. Это из-за неё было много спора с брандмайором. Упрямый старик отказывался перекрасить машину, хотя её легко было обнаружить с воздуха, – он хотел въехать в Ржев по всей форме. Вот он вышел из кабины, крепкий, подвижный, заспешил к регулировщику, уговаривает поскорей пропустить его, грозит, показывает рукой на запад, где на окраине города еще пылает огонь.

Показалось несколько человек в полувоенной одежде со знаменем впереди. Они шли строгим строем, хотя кое-кто из них прихрамывал. Это были «городские учреждения», как называла их Тоня. Их было всего несколько человек, это те, кто не мог больше сражаться, остальные в партизанском отряде преследуют отходящие немецкие части по ту сторону Ржева.

У Белоухова учащённо забилось сердце. Где-то здесь должна быть и Тоня. Он вышел на мостовую навстречу приближающимся людям. Вот и Тоня, она прошла мимо, не узнав его в гражданской одежде.

Он шёл по тротуару, провожая их. Белоухову хотелось окликнуть Тоню, рассказать ей о Дубяге, но он не решился. Он видел её лицо, счастливое, разгорячённое, белый платок сбился на затылок. Она вернулась в свой Ржев, где родилась и выросла, где девочкой затевала игры на улице и убегала на Волгу, где училась и жила своей семьёй. Теперь она снова пойдёт работать в школу. Белоухов радовался за неё – конец её мытарствам, но в то же время грустно становилось у него на душе: он никогда больше не увидит Тоню, она останется здесь, а его путь дальше – на запад.

Над городом реют красные флаги. Войска теснят противника. Подтягиваются вторые эшелоны и с хода вступают в бой. На понтонной переправе через Волгу тянут артиллерию вперёд на запад, отстреливаются зенитки, спешно наводят вторую переправу.

Город возрождается к жизни. Уже открылась первая пекарня, первая столовая; жители вышли на субботник; восстанавливать водопровод и электростанцию. Свет! Воду и свет городу, погружённому долгие месяцы во мрак.

Бойцы Ярунина тем временем делают своё дело. Подполковник Ярунин руководит работой по откапыванию мин, В его распоряжении фашистский план минирования Ржева, добытый разведчиками, и данные, собранные подпольной группой лагеря, выполнившей задание, переданное ей Хасымкули.

Сапёры шарят миноискателями, но безуспешно – мины вложены в специальные деревянные ящики, и миноискатель не обнаруживает их. Сапёры и разведчики копают заступами, ломами мёрзлую землю в поисках мин.

Небо прояснилось, диск солнца повис над городом, пригрел снег. Под снегом, под слоем земли, в промёрзшем песке – небольшой деревянный ящик, в нём дремлет мина. Сапёр присел над ней, открыл ящик, подышал на застывшие пальцы и обезвредил мину.

Подполковник Ярунин вынул записную книжку и записал: «10 ч. 40 м., четвертое марта – обезврежена первая мина».