Текст книги "Кома. 2024 (СИ)"

Автор книги: Елена Вольская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– А Элиза?

– Она сейчас стоит перед выбором. И мы не мешаем ей. Все-таки окончание школы – это очень важный период в жизни ребенка. По секрету скажу, что она влюблена в одноклассника. Первая любовь и все такое...

– Да... понимаю... А, как твой бизнес?

– Гольская, – рассмеялась я. – Я же вчера вам с Пашкой все рассказала. Не помнишь, что ли? У меня с делами все хорошо. Даже отлично! Мой журнал "Подиум" издается большим тиражом, продажи постоянно растут. Я тоже много работаю, и моя работа мне нравится. Много контактов, встреч, новых знакомств и впечатлений. Так что все хорошо.

– Максимова, ты не представляешь, как я рада за тебя! Ты молодец, – с чувством произнесла Мара, и я знала, что подруга говорит искренне и от чистого сердца. Гольская никогда не врала. Просто не умела.

– У твоей Ладушки нет еще друга?

– Нет, пока. Да и вроде рановато, – улыбнулась Мара.

– Погоди-погоди, еще годик-другой и она влюбится в какого-нибудь мальчишку. Но думаю, что сейчас ее интересуют совсем другие вещи. Мне кажется, что она очень талантлива. Как в компе быстро разобралась!

– Да, что есть, то есть, – с гордостью сказала Гольская. – Она у нас в компьютерах разбирается будь здоров как! Сейчас для нас с Пашкой очень важно, чтобы она окончила школу с одними пятерками. У нас ведь уже давно пятибалльная система. Тогда она сможет поступить на бюджет в Столичный университет, где готовят только айтишников. Конечно, в идеале, ей бы поучиться за границей. Но детям Средних и Низших учеба в другой стране строго запрещена. Мы сейчас с Пашей волнуемся очень. Бюджетных мест в этом году было очень мало, и есть вероятность, что в следующем их опять сократят. И что будет к моменту поступления Лады с бесплатными местами, предсказать трудно. Но мы надеемся, что для нее все же найдется место на факультете высоких технологий. Если она получит диплом этого факультета, то за ее будущее можно будет не волноваться. Во-первых, она автоматически перейдет в разряд Высших, а во-вторых, материально будет обеспечена так, что и нам сможет помочь с одним делом.

– С каким? – быстро спросила я и после коротенькой паузы задала еще один неприятный для моей подруги прямой вопрос: – И что с Игорем?

Но Гольская сделала вид, что не слышит моих вопросов. Она деловито посмотрела на часы и выдавила из себя:

– Нам пора закругляться. Ты и так уже сильно опаздываешь в контору. Или ты забыла, куда должна была явиться еще полтора часа тому назад?

Мара посмотрела на меня и наши глаза встретились. В ее глазах я вновь увидела тоску, а еще мольбу не спрашивать о том, о чем ей больно говорить. Лицо Гольской вмиг постарело, а губы затряслись.

– Женечка, пожалуйста, давай поговорим об этом завтра. Завтра воскресенье. У Паши будет выходной. На завтра мы запланировали поездку на дачу. Прихватим лодку надувную, порыбачим. Покопаемся в огороде. Небось забыла, как ползать между грядками?

Я обрадованно закивала:

– Класс! Постоять с удочкой у речки – это то, что нам всем сейчас нужно. Принимаю это предложение с огромным удовольствием!

11 .

Рассчитавшись за обед, я поблагодарила официанта и оставила ему несколько талеров на чай (талер был введен в обращение в Элитарии лет восемь-десять тому назад). Парнишка залился краской и от предложенных чаевых отказался наотрез. Я пожала плечами и заторопилась вслед за подругой, которая уже поджидала меня у выхода из зала. В эту минуту я дала себе слово, что буду принимать все как есть и по возможности постараюсь примириться с правилами, установленными не мною. Или хотя бы попытаюсь следовать им, пока я нахожусь в Элитарии.

После вкусного обеда наше настроение заметно улучшилось. Мы бодро потопали в направлении улицы Маяковского (название улицы осталось прежним), где когда-то стояло четырехэтажное серое здание КГБ, построенное еще в прошлом веке до второй мировой войны. Я хорошо помню, как горожане старались обходить его стороной и тихонько судачили о том, что в подвалах этого дома от пыток и издевательств пострадало немало безвинных людей. Но эти страшилки абсолютно меня тогда не интересовали. У меня почему-то вызывали улыбку сплетни о том, что кагэбэшники много пьют и даже содержат в штате врача-нарколога. Его основной работой было ставить бедным комитетчикам капельницы, если они сами не могли прийти в себя после очередного запоя.

Мы миновали наш любимый скверик, прошли еще один квартал и оказались перед высоким, этажей в тридцать, ультрасовременным зданием из металла, стекла и бетона. Гольская тут же уткнула глаза в землю и продолжала путь с опущенной головой. Я же во все глаза рассматривала красивую сверкающую башню, над которой словно стрекозы барражировали беспилотные геликоптеры. Их было четыре штуки. Они то слетались над крышей здания, то разлетались в разные стороны. Еще издалека я смогла разглядеть, что крыша высотки, возвышающейся над городом, была сплошь утыкана привычными круглыми спутниковыми и тороидальными антеннами, зеркалами из перфорированной листовой стали и антеннами замысловатой формы, о предназначении которых можно было только догадываться. И вся эта мощь ежесекундно следила за горожанами, выискивала неблагонадежных, вычисляла врагов государства (мнимых и явных) и высматривала потенциальных саботажников. ("Это же сколько надо иметь в штате людей, чтобы шпионить за всеми?")

По мере приближения к многоэтажке уже можно было различить две внушительного и устрашающего вида шильды. Они грозно висели у парадного входа на фасаде здания. На нижней был изображен бизон и серебром блестели три буквы МОП. А верхняя была красной и на ней сверкали золотые буквы МСС. ("Так, понятненько. Два ведомства в одном флаконе").

Я принципиально не стала склонять голову перед этим монстром, даже когда мы почти вплотную приблизились к мраморной лестнице высокого и широкого крыльца. Когда мы подошли к большой стеклянной двери, сработали фотоэлементы и "пасть" монстра распахнулась.

Я почувствовала исходящий от моей подруги настоящий животный страх. Он выходил с едким запахом пота. И, признаюсь, я и сама ощутила волнение, хотя не относила себя к робкому десятку. Мне вдруг страшно захотелось домой, к мужу и детям. Я нестерпимо возжелала сию же секунду оказаться в своем большом и уютном доме, где периодически (и особенно в комнатах детей) возникал первозданный хаос. В моем сознании нарисовалась картинка чудесного большого озера, на берегу которого стоял мой дом. Моя душа жаждала окунуться в его чистые, незамутненные и теплые воды, чтобы смыть с себя грязь, которая начала понемногу прилипать к моему телу.

– Мара, не ходи со мной. Подожди меня в скверике, – запоздало и очень тихо сказала я.

– Нет, я тебя не брошу. Ни за что.

– Не упрямься. Уходи.

– Нет.

Сделав некоторое усилие, я шагнула в пасть монстра. Мара, тяжело дыша, последовала за мной. Мы оказались в огромном мраморном зале с потолком, уходящим куда-то высоко вверх. В центре холла на здоровенном мраморном постаменте стоял мощный бронзовый бюст Главы Государства. Вся конструкция была метра в два-два с половиной в высоту и метра полтора в ширину. Очевидно ее предназначение заключалось в том, чтобы своим громадным размером подавлять волю всех входящих в этот оплот власти. Человек должен был почувствовать свою никчемность и ничтожность и осознать, что ГГ и его верные слуги денно и нощно охраняют мирную жизнь сограждан от внешних и внутренних врагов.

Справа от входа расположилась череда довольно узких деревянных кабин-отсеков с фасадами из матового толстого оргстекла, защищенного железной решеткой. ("Как собачьи будки за решетками или одиночные камеры"). По всей длине этого странного сооружения, абсолютно не вязавшегося с помпезностью самого холла, протянулась длинная узкая мраморная стойка.

В каждой секции-будке находилось по два человека. Один, видимо, старший по званию, был одет в черную форму, второй – в привычную военную камуфляжную форму солдата-срочника. Первый занимался приемом граждан, а второй, вероятно, сопровождал визитеров в нужный кабинет.

На против каждой секции за широкой красной чертой стояло по три-четыре человека, дожидающихся свой участи. Люди приближались к стойке, только с разрешения дежурного офицера. Знаков различия и принадлежности к какому-то определенному ведомству на форме офицеров я не заметила. Возможно, они были обозначены на рукавах униформы.

Я приостановилась, решая трудную задачу: в какую очередь встать, чтобы попасть к полковнику Пряхину. Мара, шедшая за мной, уткнулась в мою спину и прошептала:

– Вон, смотри, один освободился.

И действительно. От офицера, сидящего по самому центру, отошел мужчина, явно принадлежавший к Низшим. Поношенная, грязная одежда и стоптанные башмаки, да одутловатое с синяками лицо в обрамлении клочков спутанных волос, яснее ясного указывало на принадлежность человека к этому классу. У меня появилось подозрение, что он уже какое-то время балансирует на тонкой ниточке между Низшими и Лишними. Человек, понуро свесив голову, зашаркал к выходу. Его голова была опущена так низко, что я не смогла рассмотреть выражение его глаз. Чувствовал ли сейчас этот бедолага облегчение, или выходил из здания в страхе, сказать было трудно. Но на его месте я бы, несомненно, радовалась.

– Подожди меня там, Мара, – я мотнула головой в сторону ряда деревянных кресел, которые были вплотную придвинуты и привинчены к левой стене холла. – И не волнуйся за меня. Все будет хорошо.

Не обращая внимания на красную полосу, я быстро и уверенно подошла к центральной кабинке. Приблизившись к стойке и стараясь говорить в открытое квадратное окошко, я поздоровалась с дежурным.

– Вы с жалобой, заявлением или на прием? – обыденно поинтересовался офицер.

Я просунула руку между прутьями решетки и протянула дежурному визитку, врученную мне начальником охраны универмага.

Мужчина равнодушно вернул ее мне и гавкнул:

– Паспорт.

Порывшись в сумке, я подала свой заграничный паспорт.

– По какому вопросу?

– Понимаете, я вчера приехала и нечаянно смыла СЭФ.

– Ясно. А вы? – мужчина перевел взгляд на Гольскую, которая мужественно стояла за мной, не прислушавшись к просьбе подождать в сторонке.

– Я подруга. Пришла за компанию.

– Ясно. Сядьте там, – приказал офицер и указал рукой на стулья.

– Хорошо, – безропотно согласилась Мара и направилась указанном направлении.

Дежурный офицер начал листать паспорт. Он нашел нужную страницу с моей биометрией и приложил ее к какому-то устройству. Видимо на экране его компьютера появилась какая-то негативная информация обо мне, потому что его лицо стало каменным и непроницаемым.

– Вы нарушили закон уже два раза. Вы потеряли СЭФ и должны были явиться к нам еще два часа тому назад.

– Каюсь. Грешна, – попыталась отшутиться я, но офицер не улыбнулся, а стал еще злее.

Он рванул трубку обычного проводного телефона и гаркнул в трубку:

– Здравия желаю. Старший лейтенант Булдаков. С опозданием на два часа к вам явилась гражданка Свенсон. Можно доставлять?

("Я что, телеграмма или посылка?").

Дежурный выслушал ответ и отчеканил:

– Слушаюсь! – И не поворачивая головы, приказал парню, сидящему за ним: – Рядовой Завадский, сопроводите госпожу Свенсон в 510 кабинет.

Парень резко вскочил с места и взял под козырек:

– Есть!

Служивый быстро покинул свою конуру и поравнявшись со мной, скомандовал:

– Следуйте за мной.

Не глядя, иду ли я за ним (а других вариантов здесь, очевидно, не допускалось) и отчеканивая каждый шаг начищенными до зеркального блеска сапогами, рядовой двинулся к лифту. Солдатик шагал широко, почти не размахивая руками. А я практически бежала, едва поспевая за ним.

Просторный лифт без зеркал, но с камерой наблюдения, нагло торчащей из стены, мгновенно доставил нас на пятый этаж. Мы вышли в длинный коридор. Он был абсолютно пуст. Стульев для посетителей не наблюдалось. Зато стены, окрашенные серой структурной краской, были плотно завешены табличками и плакатами с лозунгами и призывами типа: "Будь внимательным и бдительным!", "У тебя нет жалости к врагам Отечества!", "Ты воин и ты находишься на передовой линии борьбы с инакомыслием!", "Ты охраняешь мир и покой!".

Пол, покрытый мягким ковролином неопределенного цвета, полностью заглушал наши шаги. Из кабинетов не доносилось ни звука. ("А они хорошо позаботились о звукоизоляции").

Мой сопровождающий остановился у нужной нам двери и нажал кнопку звонка. Затем обернувшись ко мне, приказал:

– Ждите! От двери не отходить!

Я кивнула. Когда рядовой скрылся за дверью, моим первым желанием было броситься вон из этого здания, насквозь пропитанного страхом, ненавистью и болью тысяч людей, побывавших здесь. Даже постоянно работающий кондиционер не мог очистить воздух, насыщенный едким потом, приторным запахом крови и хлорки. ("Пахнет как в морге"). Но ноги словно приросли к ковролину. Я четко понимала, что где-то спрятана камера слежения, которая не спускает с меня своего пристального взора.

Ожидание мое затягивалось. Я стояла на одном месте и не понимала почему меня не впускают в кабинет. Спустя минут пятнадцать дверь наконец отворилась. На пороге стоял тот же молодой человек, который сопровождал меня на пути сюда.

– Станьте к стене! – скомандовал рядовой Завадский и вывел из кабинета высокого худого мужчину с абсолютно лысой головой. Мужчина был близорук, но свои очки он почему-то держал в длинных тонких пальцах. Именно эти мелко подрагивающие пальцы сразу бросились мне в глаза. Они предательски выдавали его истинное внутреннее состояние. Человек был необычайно бледен. Трехдневная щетина на впалых щеках и темные круги вокруг глаз делали его старым и изможденным, хотя на мой взгляд он мог быть мне ровесником. Мужчина был слаб и едва перебирал ногами, но серьезные умные глаза излучали несгибаемую волю и решимость к действию.

"Профессор" (а именно так окрестила я этого интеллигентного человека, ведь интеллект не спрячешь) мельком взглянул на меня и сочувственно улыбнулся, а проходя мимо попытался пожать мою руку.

– Прекратить! А вы можете войти, – гаркнул мой сопровождающий и ускорил шаг.

Я не стала смотреть вслед "профессору" и его конвоиру. Я буквально влилась в 510 кабинет. Мне хотелось стать водой, потоком, который просто вольется в кабинет и сразу же, не задерживаясь, выльется с другой стороны, а потом каскадом стремительно упадет вниз. И оказавшись внизу, сольется с быстрой полноводной рекой, которая унесет меня как можно дальше отсюда.

Сделав несколько шагов, я остановилась.

– Вы Евгения Ильинична Свенсон? Ваша девичья фамилия Максимова?

– Да.

– Проходите. Садитесь.

Я сделала еще несколько шагов в направлении говорившего и опять остановилась. Неужели это Славка? Славка Пряхин? Мой бывший одноклассник и воздыхатель? Недаром еще в универмаге что-то затрепетало внутри, когда я прочла знакомое имя на визитке.

Я заликовала и с улыбкой направилась к стулу, стоящему на против широкого и очень дорогого стола, за которым восседал полковник МСС Пряхин Вячеслав Геннадьевич.

12.

Когда я удобно и расслабленно устроилась на жестком стуле, то первым делом принялась рассматривать Славку. Так же хорош, как и прежде. Прямой нос, зеленовато-карие глаза, пухловатые губы и волевой подбородок. Посеребренные виски и уже наметившаяся лысина. Лицо гладко выбрито, но при моем появлении на нем не дрогнул ни один мускул.

– Гражданка Швейцарии и уроженка Элитарии. Я правильно излагаю?

Бархатный голос Пряхина остался прежним, только в нем появились властные, начальственные интонации.

– Да, – подтвердила я.

Я очень рада была видеть Славу и испытывала чувство неимоверного облегчения от того, что именно он сидит сейчас напротив меня. Теперь я была уверена, что мне ничто не угрожает. Я тут же вспомнила свой самый первый поцелуй с Пряхиным, такой невинный, неуклюжий. Такие вещи запоминаются на всю жизнь. Помнит ли об этом полковник?

А Пряхин в это время смотрел не на меня. Он пялился в экран своего компьютера, быстро перебирая пальцами по клавиатуре. Его лицо по-прежнему было непроницаемым. Ни радости от встречи, ни удивления, ни, на худой конец, приветственного жеста или улыбки я так и не дождалась.

Наконец полковник оторвал взгляд от экрана и посмотрел на меня.

– Я понимаю, что вы не знакомы с нашими внутренними порядками и законами. Но незнание наших законов не снимает с вас ответственности за ваши правонарушения, – казенной фразой начал полковник Пряхин ("Я это уже слышала, уважаемый, мог бы и не повторять"). – Я даже готов снисходительно отнестись к вашему двухчасовому опозданию, которое нарушило мой плотный рабочий график. Тем не менее, я уверен, – полковник сделал ударение на слове "уверен", – что впредь вы будете строго соблюдать правила поведения в нашем городе. Исходя из того, что вы, госпожа Свенсон, прибыли к нам из-за границы, на первый раз мы так же терпимо отнесемся к вашему промаху. Мы установим вам новый СЭФ. В течение суток вы постараетесь не потерять его. Ровно через двадцать четыре часа вы сможете его снять. Вам ясно?

– Да.

Пряхин нажал на кнопку вызова, располагающейся под поверхностью стола. Из смежной комнаты появился розовощекий полноватый коротышка в гражданском костюме.

– Капитан, просканируйте еще раз чип госпожи Свенсон и установите новый СЭФ, а также внесите свежие данные в биометрию нашей иностранной гостьи. Евгения Ильинична, передайте Виктору Анатольевичу свой паспорт, – распорядился Пряхин.

– Слушаюсь, – щелкнул каблуками капитан и выжидательно уставился на меня.

Я в который раз за сегодняшний день, подала офицеру паспорт и откинулась на спинку стула. Все происходящее мне очень не нравилось, но изменить я ничего не могла.

Тем временем, капитан скрылся за дверью служебного помещения, и мы с Пряхиным вновь остались одни.

Во время небольшой паузы до возвращения капитана, мы молча смотрели друг на друга. Я уже было хотела сказать, что я рада встрече с ним, как едва заметным движением пальца правой руки Славка дал мне понять, чтобы я молчала. Мне оставалось только кивнуть в ответ.

Когда капитан вернулся со сканером и новой пластинкой, предназначенной для считывания моих эмоций, я подверглась той же процедуре, что и на железнодорожном вокзале. По ее завершению, полковник безразлично сказал:

– Вы свободны, госпожа Свенсон.

Я поднялась с места и направилась к выходу. И когда я уже коснулась пальцами дверной ручки, то вновь услышала немного смягчившийся голос Пряхина:

– В следующее воскресенье... Подчеркиваю, не завтра, а через неделю, вам желательно постоянно находиться в доме Гольских. Можете уехать за город. Но в городе, и особенно в центре, появляться не следует.

– Хорошо, – сказала я и обернулась.

Лицо Славки по-прежнему ничего не выражало, кроме деловой сосредоточенности. А с огромного, во весь рост портрета, висевшего за его спиной, на меня строго смотрели пронзительные глаза Главы Государства.

Я шагнула в коридор. У двери меня поджидал тот же рядовой, что получасом ранее сопровождал меня в кабинет Пряхина. Ни слова не говоря, он развернулся, а я последовала за ним. Я чувствовала огромное удовлетворение. Судя по всему, я очень легко отделалась. Мне даже показалось, что воздух в коридоре стал чище. А еще я поймала себя на мысли, что все мое пребывание в городе детства напоминает мне американские горки: то я взлетаю на вершину неизвестности и страха, то стремительно опускаюсь вниз к вожделенному покою и душевному равновесию.

В холле офицеры по-прежнему распределяли народец по кабинетам экзекуторов. Людей в очередях, как ни странно, прибавилось. Моя подруга, съежившись как воробышек, сидела в кресле. Ее лицо было почти зеленым. Я понимала, что все время моего пребывания у Пряхина подруга тревожилась и опасалась за мою жизнь и здоровье. Она терзалась муками совести от того, что пригласила меня в гости и тем самым создала мне массу хлопот и неприятностей. Когда же Мара увидела меня, она быстро вскочила с места и подбежала ко мне. Мы обнялись так, как будто я вернулась с войны живой и невредимой. Но такое бурное проявление чисто человеческих чувств в этом учреждении не приветствовалось, потому что мы услышали громко и грозное:

– Женщины, немедленно покиньте помещение!

Что мы с радостью и сделали. Мы практически вылетели из здания и оказавшись на улице, нервно рассмеялись. Мы смеялись над своими нелепыми страхами и радовались тому, что все закончилось хорошо.

– Женька, а давай еще подышим свежим воздухом. Погуляем по набережной. Я покажу тебе наш новый мост. Он очень красивый. Он – гордость нашего города, – предложила Мара, но потом заглянула в мои глаза и осторожно спросила: – Или ты устала и хочешь домой?

– Знаешь, Гольская, я бы сейчас с пребольшим удовольствием выпила бы чего-нибудь покрепче. Но учитывая тот факт, что вы настойчиво искореняете алкоголизм, я согласна на прогулку. И ты права, необходимо подышать свежим воздухом.

Мара подхватила меня под локоть, и мы медленно направились в сторону Черной реки. Погода, словно чувствуя наше настроение, улучшилась. Солнце высвободилось из плена тяжелых низких туч, так и не разродившихся сильным дождем, ярко и по-доброму светило нам. Оно щедро согревало наши души, слегка примороженные визитом в "застенки". Именно это слово пришло мне на ум, когда Мара принялась расспрашивать меня о визите к полковнику Пряхину. Мне не хотелось говорить об этом, я только сообщила, что полковник Пряхин оказался тем парнем, в которого я была когда-то влюблена. Оказалось, что Гольская хорошо его помнит и удивилась, что нескладный и скромный мальчишка превратился в красавца и добился такого высокого положения. Еще я описала его шикарный кабинет с красивой дорогой мебелью и огромным портретом ГГ. А еще я предположила, что в смежной комнате Пряхин и коротышка-капитан допрашивают и возможно пытают людей. И на этом я замолчала. Я больше ничего не хотела вспоминать. Ни бедолагу в холле, ни "профессора" в коридоре, ни каменное лицо Пряхина, ни его грозный вид и властный голос. Шок от череды событий происходивших всего в течение в первой половины дня постепенно проходил. Сейчас я хотела поставить жирную точку под всем увиденным и услышанным. Я больше не хотела думать над происходящим. Мне уже не под силу было анализировать информацию, захлестнувшей меня мощным цунами. Я хотела одного. Покоя.

13.

Людей на улицах заметно прибавилось, да и движение на дорогах стало более интенсивным. Черные сверкающие "Элли" (достижение совместного производства китайских инженеров и местных работяг из Низших), передвигались неспешно, четко соблюдая правила дорожного движения и дисциплинированно пропуская пешеходов на переходах. Иногда попадались и "Мерсы", и "Ниссаны", и прочие иномарки. Но их было значительно меньше, чем в годы моей молодости. Я знала, что правитель Элитарии когда-то мечтал иметь свой национальный дешевый автомобиль и сейчас было хорошо заметно, что его мечта осуществилась. Но черная череда "Элли", едва разбавляемая яркими иномарками и зелеными троллейбусами, вызывала ощущение стереотипности и однообразия. Стандартная, очень похожая на униформу одежда мужчин и женщин, обезличивала горожан и превращала их в серую инертную массу. Изредка встречались мамаши с колясками, но отсутствие на улицах детей от шести лет и подростков, а также людей преклонного возраста как-то угнетало и стирало с улиц Неверска ощущение радости и полноты жизни. Люди, словно зазомбированные марионетки шагали по своим делам и смотрели только себе под ноги. Редкие улыбки, еще более редкий смех делали атмосферу улиц угнетающей и какой-то нереальной. Мне вспомнился Китай периода Мао и Северная Корея недавнего прошлого. Но эти сравнения показалось мне глупыми и нелепыми, и я тут же отбросила их.

Все окружающее заползало в подсознание вопреки моему желанию и намертво застревало в нем, чтобы в дальнейшем заставить меня сделать то, чего я не планировала, совсем не хотела и, по правде сказать, даже не ожидала.

– Я так понимаю, что теперь суббота у вас рабочий день? – задала я подруге, как мне казалось, совершенно нейтральный вопрос. На самом деле наше молчание уже начало затягиваться и необходимо было о чем-то говорить. А еще я всеми фибрами своей души хотела отвлечься от навязчивых и странных мыслей и вопросов, которые вновь атаковали мой разум.

– Да, – просто ответила Мара, – но по субботам мы работаем до трех. А в воскресенье у всех выходной.

Мы вышли к набережной. Широкая река была одета в гранит. Ни тебе песчаных пляжей, ни поросших травой или ивняком высоких берегов. Редкие баржи и прогулочные катера лениво проплывали мимо смотровой площадки, на которой мы нашли свободную скамейку и присели отдохнуть. И... дроны, выискивающие что-то в темной мутной воде Черной реки.

Мост через реку был и вправду хорош. Своим непривычным ассиметричным дизайном, он чем-то напомнил мне мост, который мы с Олафом видели в Бразилии. Но конструкции моста в Неверске были чуть тоньше и изящнее.

Я с удовольствие вытянула гудящие ноги и нагло закурила.

– Прости, подруга, но я больше не могу терпеть, – устало сказала я и сделала глубокую затяжку.

– А если донесут? – опасливо поинтересовалась Гольская.

– Да и хрен с ними. После того, как мы побывали там, нам уже бояться нечего. Одним прегрешением больше, одним меньше. Какая разница?

Мара деликатно не стала уточнять где это "там", потому что прекрасно все понимала. Она смотрела на воду и думала о чем-то о своем.

Я спокойно докурила сигарету, бросила бычок на чистую тротуарную плитку и вернулась к своей профессиональной привычке задавать вопросы.

– А скажи-ка мне Гольская, почему ваши дети учатся по субботам?

– Ты какая-то странная, Женя. Неужели не понятно? Все работают в субботу. С кем оставить детей, когда родители заняты общественно-полезным трудом? Вот и было принято решение не оставлять ребят без присмотра. Вспомни, мы ведь тоже когда-то учились в субботу, пока нас не перевели на пятидневку.

– Да, было такое...

– А еще... У нас до шестнадцати лет дети не шлындают по улицам без присмотра родителей. И в воскресенье их часто забирают на кружки всякие, факультативы и спортивные соревнования. У нас очень заботятся о здоровье подрастающего поколения. Ты, наверное, знаешь, что у нас много ледовых дворцов, спортивных площадок и бассейнов. Государство не жалеет средств на спорт. В школах у нас строгая дисциплина и порядок. У входа всегда дежурит моповец. А перед первым уроком всех детей и учителей собирают в спортивном зале, и мы поем новый гимн Элитарии, а затем произносим речевку: "Мы любим свою страну! Мы любим Главу Государства!"

– Неужели?

Гольская видимо услышала в моем голосе издевку, поэтому раздраженно сказала:

– Не ехидничай, пожалуйста. Все это не смешно, – и после короткого раздумья, горько продолжила: – Бедные дети не могут и вздохнуть. Мы их почти не видим. А еще нашим детям вживляют чипы стазу после рождения. Мне один знающий человек рассказывал, что еще лет пятнадцать тому назад власти начали негласно вводить младенцам чипы. Представляешь, родители даже не догадывались, что их дети чипированы! Потом, когда информация просочилась в прессу, то был большой скандал. А помнишь... Хотя тебя уже здесь не было... Ну, в общем в какой-то год, прости, не помню в какой именно, ввели ID-карты и когда люди молча проглотили и это, то они обнаглели совсем. И за очень короткий срок чипировали всех в принудительном порядке, потому что с картами было много возни. Ну, а тех, кто отказывался, переводили в ранг отступников. Так появились Лишние. Люди начали прятаться. Сбегали в деревни, в леса, зарывались в землянках. Но их находили и сажали в тюрьмы, а потом переводили в разряд Послушников и все равно чипировали. Но некоторым все же удалось избежать тюрьмы, я думаю. Я надеюсь...

Я посмотрела на подругу и утомленно сказала:

– Мара, может на сегодня уже хватит?

Мара отвела горящий ненавистью взгляд и пробормотала:

– Прости. Действительно пора с этим заканчивать. Если ты отдохнула, то поехали-ка домой. Скоро начнет темнеть.

Домой мы добрались довольно быстро. Нам открыла дверь Лада. Девочка улыбнулась мне и обняла. Я прижала ее худенькое тельце к себе и в моем сердце растеклась любовь и жалость к этой безусловно талантливой девочке, будущее которой было скрыто в густом-густом тумане. Я тут же подумала о своих счастливых, безмерно разбалованных и весьма раскрепощённых отпрысках. Сейчас мне показалось, что я люблю их во сто крат сильнее, чем прежде и испытала прилив неимоверной нежности.

Я поцеловала девочку и спросила:

– Как дела в школе?

– Как всегда скучно и неинтересно, – откровенно ответила Лада и счастливо похвалилась: – Тетя Женя, а я расщёлкала ваш подарок, как орех.

– Умница, я не сомневалась в этом. И я горжусь тобой.

– Мы тоже, – в узеньком коридоре возник Пашка с полотенцем в руках. – Так, девочки, вы, наверное, проголодались. Могу вам сообщить, что я сварил свой фирменный борщ. Быстро мыть руки и за стол!

Приказание Гольского мы выполнили быстро и гурьбой, весело переговариваясь, ввалились в кухню. Павел ухаживал за нами как заправский официант и все интересовался:

– Вам нравится? Соли достаточно? Кому еще хлеба? Сметанки добавить?

Эти простые, бесхитростные вопросы словно снимали тяжесть с моей души. Думаю, что и Мара испытывала нечто похожее. Она искренне нахваливала борщ мужа и глаза ее потеплели. Лада тоже приняла участие в нашей игре, кто сделает больше комплиментов отцу. Ее милое личико светилось от удовольствия общения с нами.

На удивление Пашка не задавал вопросов о нашей, растянувшейся на день, прогулки. И только в самом конце ужина (или позднего обеда?) он как-то загадочно поинтересовался:

– А не хотите ли, милые дамы, чтобы я подсластил вам жизнь?

Мы, естественно, хотели. Гольцов вытащил из морозильника небольшой поднос с мороженым. Тут были и брикеты, и стаканчики, и рожки с различными наполнителями. И, конечно, пломбир на палочке.

– Чур, мне пломбир на палочке! – вскричала я и схватила заветную трубочку.

Все весело рассмеялись. А я, быстро сдернув обертку с мороженого, откусила от него кусочек.

– О-о! Вкуснотища! – простонала я. – Как в детстве. Ребята, вкус точно такой же. Как такое возможно?

– Женечка, в этом нет ничего удивительного, – довольный моей реакцией сказал Гольский. – У нас соблюдают все старые рецептуры мороженого. А еще у нас очень строгий контроль за качеством продуктов ("Судя по утренней колбасе я бы так не сказала"). Министерство Торговли и Питания тщательно следит за этим. Существуют ГОСТы и отходить от них нельзя ни при каких условиях. Иначе...