Текст книги "Фамильные ценности"
Автор книги: Елена Лобанова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Елена Лобанова
Фамильные ценности
Глава 1
Премию ко Дню учителя задерживали.
Однако на сей раз привычной радости не случилось. Суровая рука судьбы омрачила благородный профессиональный праздник.
Следующая волна ожиданий пришлась на десятое число – день зарплаты. Однако не оправдались и она…
В аванс по давнему опыту никто не ждал ничего.
И только когда премии не обнаружилось и в день следующей зарплаты – педагоги начали роптать.
Уже раздавались и крепли за толстыми дверями классов возгласы в высоком регистре «До каких же пор!» и «Сколько можно!»
Уже перестали ругать хоровичку Эльвиру, простодушно признавшуюся ученикам на сводной репетиции: «Стою и не знаю, каким боком к вам повернуться, чтоб не увидели дырки на колготках!»
Уже выяснили, сколько получает укладчица халвы на соседнем предприятии под аппетитным названием «Пальчики оближешь»…
И вдруг премию взяли и выдали! Вот так вдруг, в конце ноября, в ничем не примечательный будний день вторник!
В это утро при счастливом известии в музыкальной школе имени Мусоргского грянула всеобщая вакханалия.
Пока на втором этаже ещё тискали и целовали секретаршу Зинулю, принесшую благую весть, на первом уже успели расслышать и осознать и волшебные слова «в размере оклада» , после чего бесстыдно побросали учеников за инструментами и гурьбой кинулись в бухгалтерию. И много, много гамм в октаву и в терцию, а также этюдов Черни и – о ужас! – маленьких прелюдий и фуг Баха было недоиграно в классах в этот день, и множество ошибок в нотах и в ритме было пропущено наставниками без единого замечания, и не менее двух дюжин не верящих нежданному счастью юных пианистов, скрипачей и балалаечников покинуло школьные стены за десять, пятнадцать, а то и за все двадцать минут до положенного по расписанию окончания урока.
И не минуло с тех пор ещё и часа, как Зоя Никитична Петунина, здравомыслящая женщина и преподавательница фортепиано с двадцатилетним стажем, уже брела в полузабытье мимо пестрых прилавков и тесных палаток вещевого рынка, именуемого в народе «толчком».
Как обычно, она с ходу потерялась среди вещевых стен, комнат и коридоров.
Она узнавала платья, о которых мечтала ещё в шестнадцать лет перед выпускным балом – те были всё так же прекрасны, и костюмы, превращающие любую женщину в кинозвезду, в дикую розу, в изысканную орхидею. Отсюда тянулись нити судьбы, нити сказочных возможностей – пусть для неё уже навек упущенных, оставшихся несбывшейся грёзой, как белые джинсы, или как это летящее шифоновое платье, сиренево-розовой птицей из далёких жарких стран присевшее на минуту на пластмассовые плечики, или как нестерпимо стройные гимнастические купальники. Но ведь можно было приостановиться на миг, чтобы убедиться, что чудеса всё ещё случаются на свете и что какую-то счастливицу ожидает вот эта весёлая клетчатая юбка с бахромой по краю и поясом из блестящих монеток!
Разумеется, ничего этакого, из ряда вон, Зоя покупать и в мыслях не держала, да и к чему такие изыски женщине за сорок, размер пятьдесят? У которой, кстати говоря, и всех-то возможностей на сегодняшний день – голый оклад, три тысячи рублей в клеёнчатом кошельке, разрисованном рыжими листьями. А всех-то планов – подыскать пару сапог подешевле в оптовых рядах.
Но, с другой стороны, почему бы ей было не побаловать глаз? Почему не полюбоваться хотя бы вот этим кокетливо-строгим платьем с длинным разрезом? Или ажурными колготками на стройных пластмассовых ножках?
В этом сезоне «толчок» наводнило настоящее море дублёнок: натуральных, искусственных, серых, коричневых, золотистых, цвета электрик, аквамарин и розовый фламинго – с меховой опушкой по воротнику, рукавам, вокруг карманов, с пушистыми полосками и шашечками по подолу. Всюду, куда ни глянь, теснились коротенькие дублёные курточки, полудлинные приталенные полушубки и пальто с расклешёнными юбками и диковинно расходящимися хвостами.
Глаза не вмещали всего этого великолепия! Населения города не хватало для такого обвала верхней одежды!
И всего-то единственный раз Зоя расслабилась и опасно приблизилась к полосатой палаточке, и в ту же минуту продавщица, высунувшись, протянула к ней руки с призывным криком: «Подберём, девушка, на вас!»
«Куда это я?!» – спохватилась Зоя, поспешно поворачивая назад. Ей ли было не знать, что её судьба – это прямые куртки на молнии и классические тёмные брюки, которые как по команде надели почему-то все старухи вплоть до девяноста лет!
И дело тут было даже не в содержимом рыжего кошелька. Просто приходилось Зое учитывать одно поистине ужасное собственное свойство, не объяснимое никакими материальными причинами – свойство вроде наведения на вещи порчи.
Эта мрачная особенность не то физической природы Зои, не то ее судьбы заключалась в следующем: стоило любой новой вещи, пусть и самой волшебной красоты, пересечь порог её квартиры, как сияние блёсток колдовским образом начинало меркнуть, цвета – тускнеть, кружева – съёживаться, и через какое-то время всё недавнее великолепие выглядело замученным, ношеным-переношеным и таким же унылым и старомодным, как и все до единого остальные предметы её гардероба.
Быть может, роковой изъян крылся в её внешности?
Иногда, собравшись с духом, Зоя становилась перед зеркалом, выпрямлялась и поднимала голову, чтобы в буквальном смысле взглянуть правде в лицо.
Положа руку на сердце, фигуру её нельзя было назвать уродливой или бесформенной. Но нельзя было и не заметить постепенного, неумолимого её оплывания – вроде того как оплывает подтаявшее мороженое, которое, даже если его засунуть в морозилку, никогда больше не станет аккуратным прямоугольным брикетиком.
Лицо, правда, ещё не утратило основных пропорций. Но морщина между бровями, с которой Зоя поначалу пыталась бороться, а потом бросила, придавала ему выражение упорной и, приходилось в этом сознаться, слегка туповатой озабоченности – хотя отнюдь не в том смысле, какой вкладывали в него нынешние раскрепощённые подростки…
На этой мысли она окончательно опомнилась и решительно зашагала в сторону оптовых рядов.
Острые, тупые, квадратные и закруглённые носы сапог замелькали перед глазами. Попутно приходилось поглядывать в сторону мужских свитеров, поскольку руки из старого у Пашки торчали чуть ли не до локтей. Хотя сам Пашка, будь он здесь, точно заканючил бы своё: «У всех в классе давно мобильники…» А она бы, конечно, разъярилась и рявкнула: «Знаем, знаем! И компьютеры пентиум-четыре!»
Потребительские сыновьи речи иногда выводили её из себя, иногда – погружали в тоску. А бывало, являлась успокоительная мысль: а какой, спрашивается, сама-то была в пятнадцать лет? Другое дело, что о пентиумах и мобильниках никто тогда слыхом не слыхал, а пределом девчачьих мечтаний был кусок батиста на блузку… моток мохера на шапку! Называлось это таинственно и многозначительно – «достать!» Как выразилась бы нынче хоровичка Эльвира словами романса – «обнять и плакать»…
Сейчас на одном только квартале «толчка» вещей громоздилось раз в двести больше, чем в достопамятном магазине «Промтовары». А если б взглянуть на нынешний ассортимент ТЕМИ глазами?! Даже вообразить страшно! Предынфарктное состояние! И мыслимо ли было ТОГДА, чтобы покупательницы ворчали скрипучими голосами: «Сорок ден вроде тонковато для зимы… А пятьдесят – переплетение какое-то грубое, да и цвет…» У соседнего прилавка ковырялись в сапогах: «Мне такие, знаете, коротенькие, типа ботиночек, и лучше бы с двумя молниями!» А продавцы подхватывали с готовностью: «Ваш размер? Дайте помогу застегнуть!»
«Неблагодарные! – хотелось ей воззвать к переборчивым дамочкам. – Да раньше бы…»
Однако на воззвания уже не оставалось времени. Цепким взглядом она вычисляла СВОИ сапоги – те самые, недорогие и практичные, прошитые вдоль подошвы, что, пожалуй, послужат верой и правдой весь год, а повезёт – и все полтора! И, завершив обзорный круг, вернулась к той машине с приставным прилавком, у которой собралось более всего искателей недорогой практичности. Стойко отвела взгляд от игривых полусапожек с бантиком и решительно указала продавщице на скромные ботиночки на платформе.
Моментально выяснилось, что лучшего выбора она сделать никак не могла, поскольку как раз эта самая платформа гарантировала максимальную защиту от холода, а качество материала – от дождя и снега, не говоря уже о том, что сидел ботиночек как влитой – «сами чувствуете, да?» Зоя и впрямь чувствовала: нога в ботинке, что называется, спала. Она представила, как нажимает ею на правую педаль пианино, и звук аккорда плывёт в воздухе… «Второй давай!» – велела довольная продавщица сыну-подростку, и тот полез в кузов за коробкой. Но не успела ещё Зоя толком умилиться и позавидовать матери, у которой ребёнок не то что последнее не вырывает, а ещё и сам зарабатывает, как мальчишка, уже достав второй ботинок, ни с того ни с сего взмахнул им над Зоиной головой и нахально предложил: «А вы сперва заплатите!»
От неожиданности она даже не возмутилась – только в недоумении оглянулась на продавщицу. Та прикрикнула раздражённо: «Второй, говорю!» – и сама протянула руку. Наглец сынок нехотя, с брезгливо-высокомерным выражением протянул коробку… Зоя ощутила вдруг, что не очень-то ей и симпатична эта пара. Но всё же зажала сумку под мышкой и натянула второй ботинок, попутно отмечая: «А пряжка-то острая – точно будет брюки рвать, пока не отвалится…» И в тот самый момент, когда, застегнув молнию, уже выпрямлялась, – тут-то и почувствовала НЕЛАДНОЕ… А в следующую секунду с ужасом услышала свой собственный визгливый вскрик: «Кошелёк украли!»
Чьи-то спины в куртках удалялись – плечом к плечу, деловито, без суеты. Можно было ещё отчётливо разглядеть их, вплоть до швов на рукавах, можно было даже погнаться за ними – правда, ноги её внезапно ослабли – хотя, разумеется, ОНИ уже передали, кому следовало, по отработанной цепочке, клеёнчатый, в рыжих листьях кошелёк, который в один миг, безо всякого предупреждения, перестал быть скромным спутником её незадачливой жизни. Оставалось только бессловесно глядеть спинам вслед под оглушительный звон осколков разбитой мечты…
Сквозь этот душераздирающий звон пробивались и другие звуки: гомон, шарканье подошв, стук каблучков, голоса «Правда украли, что ли?!», «Из кармана, да?», «Ну кто ж в карман кошелёк кладёт?!» Продавщица смотрела с досадой, её сын – с презрительной жалостью… Зоя отвернулась и встретилась ещё с одним взглядом: глаза ласковые, карие. Эти глаза улыбались ей, а губы неспешно, нараспев говорили: «Зачем же в карман положила?» Женщина была цыганка. Зое вдруг стало душно, тяжело, невыносимо. Она отшатнулась от недоступного теперь прилавка и, кое-как пробравшись между машинами, выскочила на дорогу к трамвайным путям. По другую сторону шпал навязчиво лезли в глаза ярко-красные буквы на фиолетовом фоне: «Оптово-розничный рынок». Почему же, почему не отправилась она в ту сторону? Почему не купила сапожки у того парня, что сам застёгивал ей молнию? У девушки, что соглашалась уступить полтинник?! «А потому что спесь обуяла, – беспощадно ответила она сама себе. – Гордыня – вот как это называется… Купчиха – с тремя-то тыщами в кармане! Море по колено! Продлила удовольствие… А люди, может, здесь работают. У них это, может, способ жить – ловить зевак…»
Нужно было сесть в трамвай и объяснить кондуктору: так, мол, и так, с кем не бывает… Но вынести ещё одно «Да кто ж кошелёк в карман кладёт!» было Зое не под силу. Она постояла ещё немного у рекламного щита, ожидая неизвестно чего – уж не покаянного ли возвращения спин? – и в конце концов побрела в сторону дома наугад, ориентируясь по туманному светлому пятну, чуть угадывающемуся за облаками.
Глава 2
Отношения Зои с сыном напоминали русскую народную сказку «Журавль и цапля». А иногда сказку – «Лиса и журавль».
В те дни, когда она чувствовала глубокую душевную потребность излить душу, поделиться с ребёнком опытом жизненных проб и ошибок, Павлик обычно вспоминал о недоделанном чертеже и завтрашней контрольной по физике.
Зато в совершенно иные моменты – когда Зоя с Ирусей, например, принимались обсуждать по телефону преимущества бюстгальтера фасона «пуш-ап» перед моделью «балкончик» – он являлся в кухню точно на второй минуте разговора, деловито включал чайник и так тщательно расставлял на столе чашки, что язык не поворачивался выставить заботливого ребёнка за дверь.
На сей раз события развивались по первому сценарию.
– Павлик… Павлуша! – простонала Зоя в прихожей, с ненавистью стаскивая бесстыдно чавкающие старые унты.
Ответа не последовало. Однако расшвырянные по углам кроссовки засвидетельствовали наличие чада в родных стенах.
В первой комнате обнаружилась ещё одна примета его присутствия – школьная папка на полу, очевидно, брошенная в сторону стола. Не слишком озабоченный её судьбой хозяин расположился в спальне, заблокировав уши наушниками и погрузившись в иное звуковое измерение.
Когда в поле его зрения оказалось материнское лицо, он нехотя приподнял один из наушных аппаратов и молвил:
– Ну?
Тон и мелодический рисунок этого междометия явственно говорили: «Я терпелив. Но злоупотреблять этим качеством не следует».
– Пава… обворовали меня… – выдохнула Зоя и прислонилась к дверному косяку.
Слёзы наконец-то навернулись ей на глаза. Но она ещё сдерживалась, кусая губы.
Сын стянул аппараты с ушей, заботливо осмотрел их, осторожно возложил на грудь и, не выпуская из рук, перевёл глаза на мать. Лицо его не выражало ровным счётом ничего.
– Я говорю, обворовали меня, Павлик! Три тысячи с мелочью… весь кошелёк!
– Я понял.
Голос его был совершенно невозмутимым. Голубые глаза смотрели ясно и холодно.
Зоя привычно оторопела. Её сын временами представлялся ей сложнейшей системой вроде самообновляющейся компьютерной программы. Да что там – он был необъятной галактикой, где происходили рождения и взрывы звёзд, где неведомые планеты крутились вокруг своих солнц… И эта галактика, как показывали последние наблюдения, всё неудержимее удалялась от Зои.
– Вся моя премия, сынок!
– Я понял, понял. Премия в размере оклада… была. Но тебе ж не в первый раз, да? Пора привыкать.
Он издевался над ней?! Ну да, обворовали её не в первый раз. Было года два назад: пошли с ним вместе за спортивным костюмом, и ей разрезали сумку. Но при чём тут… И разве можно…
Яростным усилием она проглотила слёзы.
Повернулась и вышла.
После этого оставалось только плюхнуться на диван, с годами всё более напоминающий лодку – как формой, так и манерой скрипеть и покачиваться. Но именно здесь хранилось её тайное, невидимое и никому не ведомое оружие, её допотопный, с треснувшей линзой и помутневшим полем видимости телескоп, в который хотя и с трудом, но ещё можно было разглядеть основные галактические процессы. И она терпеливо наводила фокус, всматривалась, сопоставляла…
Так и есть: ещё одна коварная туманность мерцает в прошлом! Где-то в районе полузабытых детских разговоров: «А где Славин папа взял такую машину?» «А если б не старенькая баба Галя, где б мы сейчас жили?» Явление во вселенной нередкое, называется «материальный интерес»…
Ну да, жила в этой квартире когда-то Зоина бабушка Галя, папина мама. Между прочим, пожила – дай бог каждому! И, сама это понимая, говорила не без гордости: «В нашей РОДОВЕ и до ста доживали!» Хотя, конечно, такой судьбе не позавидуешь: пережить три войны – считая с финской! – родить пятерых, из которых выжили только двое… Да и из двоих папа не то что до ста не дожил, а и до семидесяти… Но умела баба Галя, это тоже правда, вести хозяйство, дом, крепко «держать» мужа – чтоб не запил и вообще не поддался бесчисленным жизненным соблазнам, а самое главное – умела экономить. Сначала просторный саманный дом, а потом вот эта квартира, называемая «новой» – её личная заслуга. Так что отчасти Пашка прав: если бы не баба Галя – не видать бы ей, Зое, никакой «двушки» как своих ушей.
Хотя, с другой стороны, разве мало людей получают квартиры по наследству?
Дальнейшие космические странствия приблизили Зою к знакомой планете под названием «школа». И явственно вспомнилось вдруг, как на последнем собрании классная руководительница потихоньку попросила ЗАДЕРЖАТЬСЯ… Душа у Зои от её вежливого голоска сразу ушла в пятки. И чего только не лезло в голову до конца собрания, пока другие родители допытывались об оценках, возмущались пиццами в буфете и сдавали деньги на ремонт! «Подрался… Нахамил учительнице… Не дай бог, стащил чужое… Мальчишка без отца… Говорят, кто дома спокойный – в школе как раз наоборот!»
К тому времени, как отбыла последняя мамаша, у Зои начался приступ неконтролируемого сердцебиения.
– Скажите откровенно, Зоя Никитична, у вас с сыном конфликт? – спросила руководительница безо всяких предисловий. И глаза её из-за стёкол очков профессионально-энергично полезли в самую душу.
– Э-э… в каком… смысле? – пролепетала Зоя.
– В житейском, – пояснила руководительница, – в самом будничном! Вообще, у вас часто случаются ссоры? Павлик когда-нибудь делится с вами мыслями, впечатлениями? Доверяет свои проблемы?
Зоя что-то промычала, чувствуя, что почти впала в ступор. Сейчас, сейчас грянет самое ужасное!
– Дело в том, – объяснила собеседница и зашуршала пачкой бумаг. – Да где же… Ага, вот!
Перед Зоиными глазами явился обрывок листочка в клеточку. На нём пестрели цифры и чёрточки.
– Это анкета. Эмоциональный фон подростка в отношениях с домашними. Видите отметки?
– Ну да… на зрение пока не жалуюсь, – не к месту похвалилась Зоя. На нервной почве речь её иногда совершала бесконтрольные зигзаги.
Учительские очки блеснули осуждающе.
– Так вот, – в голосе её зловеще лязгнули литавры, – Павлик очень низко оценивает ваши личностные качества! Обратите внимание – он ставит вам минусы практически по всем пунктам. Смотрите сами: пункт первый – честность. Прочерк! В смысле – минус! Видите, да? Второй: наличие собственного мнения – снова минус! Дальше – умение отстаивать свои взгляды… Организаторские способности… Динамика карьерного роста… Сплошные отрицательные оценки! Так обычно бывает при остром конфликте. Мы вообще-то, знаете, результаты опроса не афишируем, но в такой ситуации… в общем, я решила поставить вас в известность. Скажите, вы сами как-то можете это объяснить?
– Я? Да не знаю… никак, – пробормотала Зоя. Сердце продолжало частить. – Злой на меня был, наверно, за что-нибудь…
Неужто это и всё? И никакой катастрофы пока что не грянуло? И Павка, значит, никого не изувечил? Она всё ещё боялась поверить в это.
– Я вам честно скажу: ТАКОЙ оценки ни разу не встречала! Вы ведь, кажется, тоже педагог?
– Ну да… в музыкальной школе…
Зоя ещё раз недоумённо вгляделась в цифры и чёрточки. Цифры заканчивались пятнадцатью. А среди чёрточек притаились три крохотных плюса. За что же эти ей пожалованы, интересно? Но допытываться было как-то неудобно.
– …и, может быть, решите, какие меры принять, – закончила речь классная дама.
По её интонации чувствовалось, что вопрос исчерпан. Зоя спохватилась, поблагодарила, уверила поспешно:
– Да, конечно-конечно, обязательно…
И на всякий случай чуть помедлила у двери: может, всё-таки есть что-то другое?
– Только вы не расстраивайтесь! – по-своему истолковала её промедление учительница.
– Во всяком случае, вешаться не собираюсь, – искренне пообещала Зоя.
Сердце как будто успокаивалось.
А руководительница посмотрела на неё очень странно…
…И только теперь картина начала понемногу проясняться. Ещё некоторое время Зоя разглядывала её, а потом мысленно переместила фокус на своё собственное изображение. Она рассматривала его во всех возможных ракурсах: слева и справа, спереди и сзади, издали и вблизи. И, наконец, достигла максимальной полноты впечатления.
Она увидела тётку средних лет, в хорошем темпе приближающуюся к старости.
Унылую зануду, при виде которой у учеников скучнеют лица.
Бездарную фортепьянную барабанщицу, неизменно спотыкающуюся при переходе с триолей на шестнадцатые.
Жалкую родительницу, способную обеспечить единственного сына лишь регулярными нотациями…
Нет, у неё и в мыслях не было заикаться о той анкете. Да и что вообще говорится в подобных случаях? «Павлик, ты абсолютно не прав, у меня есть и характер, и своё мнение»? Или, может, «Погоди, сынок, ты ещё увидишь, на что способна твоя мать»?
Ха-ха… Обнять и плакать.
Значит, заслужила.
Значит, терпеть. Молчать. Выдавить только сухое: «Картошка на плите». Припасть к телевизору, к бразильскому сериалу, и к концу серии как-нибудь прийти в себя. А уж потом, чуть успокоившись, забыться долгим сном…
Между тем ночь припасла для неё свой коронный номер – бессонницу.
Среди ночи её холодными пальцами разбудил страх.
Ночные страхи отличались завидной изобретательностью. То сердце вдруг леденила боязнь стихийных бедствий (в особенности если за окном шёл дождь или снег), то мерещились, одна другой страшнее, болячки, подстерегавшие Павлика на почве нерегулярного питания, умственных перегрузок в школе и давнего сколиоза. А то вдруг лезли в голову страшные случаи из газет и криминальной телевизионной хроники…
В этот раз Зоя проснулась в абсолютной тишине. И буквально в тот же миг осознала, что как раз в тишине-то и таится главная опасность: дыхания Павлика НЕ БЫЛО СЛЫШНО!
В следующую минуту её подбросило на постели и перенесло к сыну. Так и есть: он спал на спине, время от времени как бы забывая дышать и потом внезапно резко всхрапывая. А ведь где-то она точно читала: такое вот всхрапывание – опаснейший симптом! Какая-то предрасположенность, она только не могла спросонья вспомнить, к чему именно – к инсульту или инфаркту? Какие-то проблемы с сосудами…
– Павлик! – испуганно потрясла она сына за плечо. – Павлик, дыши!
Тот как будто проснулся и даже приоткрыл на секунду глаза, но тут же снова закрыл и пробормотал:
– Не лезь!
Однако после этого перевернулся набок и всхрапывать перестал.
Зоя побрела обратно в постель…
Под самое утро она расслабилась и даже задремала. И даже успела увидеть сон про бабушку Анфису – что было довольно странно, потому что не виделись они лет семь, а то и все десять. Да, собственно говоря, и приходилась-то ей эта бабушка Анфиса не близкой роднёй – двоюродная сестра маминого папы, дедушки Сени, погибшего молодым в Отечественную войну. Правда, мама утверждала, что эта самая баба Анфиса привила ей любовь к музыке, потому что хорошо пела и вся семья её была «певучая», а уж потом, мол, любовь к музыке перешла по наследству и к Зое. Но сама Зоя ничего такого не помнила, так что даже опешила слегка, внезапно разглядев в дверном проёме смутно знакомую фигуру – статную, дородную. Бабушка Анфиса стояла на пороге как-то напряжённо, держась за дверной косяк и словно опасаясь сделать шаг в незнакомую комнату. И тут же Зою вдруг как током ударило: хороша внучатая племянница – ни разу старушку к себе не пригласила! Не съездила в гости, когда мама звала с собой! Хотя живёт бабушка – четыре часа на электричке, три на автобусе. Ну и что ж, что не одна, а с внуком? А если захворает или соскучится? Если ждёт не дождётся, пока хоть одна родственная душа о ней вспомнит?
Тогда-то, во сне, и прошиб Зою такой стыд, что осталось только бухнуться перед гостьей на колени и заголосить плаксиво:
– Баб-Анфиса! Вы простите меня, пожалуйста, ладно?! Ну заходите, заходите!
Но та стояла перед ней непривычно прямо, молчала и заходить не спешила. И смотрела на Зою тоже непривычно – сурово и придирчиво. Однако после отчаянной внучкиной мольбы, видно, всё-таки немного смягчилась и вымолвила наконец:
– Ладно уж… – потянула носом и определила: – Смотрю, борщ так и варишь – без затирки? Тебя мать разве не учила? Перед самым концом, как уже укроп бросать – старого сальца с чесноком на мелкую тёрку, и прокипятить!
– Пашка с салом не любит, противный такой стал, – пожаловалась Зоя, поднимаясь с колен. – Одни мобильники на уме! Купила ему весной – он потерял, а теперь то компьютер ему подай, то…
– Ты вот что, артистка, – перебила бабушка Анфиса и как-то презрительно скривила губы. – Ты давай наши сокровища ищи! Драгоценности!
При этих словах тёмные глаза её знакомо блеснули. По этому блеску чувствовалось, как хороша собой была когда-то баба Анфиса.
– Чего?! – изумилась Зоя и от неожиданности застыла в полусогнутом состоянии. – Какие… драгоценности?
– Какие ж ещё – фамильные! – сердито фыркнула гостья.
– А-а, фамильные… – вежливо протянула Зоя, смекнув, что старушка, видно, нажила проблемы с головой. Потому что, сколько она помнила, изо всех драгоценностей имелось у бабы Анфисы только чернёное серебряное кольцо с надписью «Спаси и сохрани».
Но чтобы хуже не рассердить бабушку, пришлось, не подавая виду, расспрашивать дальше:
– И где мне эти самые… ценности искать?
И тут противно захрипела петухом пластмассовая коробка-будильник.
