Текст книги "Елена Белякова. Русский Амаду, или русско-бразильские литературные связи"
Автор книги: Елена Белякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Все выше сказанное, а так же явственное ощущение влияния Горького, позволяет И. Тертерян сделать нужный вывод, что в этих произведениях «по-прежнему отражается философия жизни, исповедуемая писателем, а именно: марксизм. Отражается и очень сильно» (там же).
Приходится признать, что советские критики и литературоведы, несмотря на обвинения в «зашоренности», «тенденциозности» и т.п., оценивают творчество Амаду гораздо глубже, реалистичнее и прозорливее, чем их бразильские коллеги.
Так, в предисловии к «Старым морякам» левый бразильский писатель и журналист Педро Матта Лима предлагает не «судить о работе писателя по двум его произведениям, которые могут оказаться вовсе не характерными для его творчества в целом. Правильнее будет ориентироваться на все то положительное, что содержится во многих его произведениях» (84, С. 10).
Инна Тертерян придерживается прямо противоположной точки зрения и считает, что хотя трудно строить прогнозы, особенно относительно творчества такого сложного и своеобразного художника, как Амаду, но в истории литературы нередки случаи, когда то, что представлялось странным и неожиданным эпизодом, оказывалось для писателя поиском, подступом к новому, более глубокому обобщению жизни. «Нам кажется, что „Необычайная кончина Кинкаса Сгинь Вода“ для Амаду такой подступ, начало какого-то нового, очень значительного этапа» (267, С. 201)
Очень скоро жизнь доказала правоту советского исследователя: в 1966 году в издательстве «Прогресс» вышла новая книга Амаду «Пастыри ночи» (журнальный вариант «Мы пасли ночь» // ИЛ. – 1966. – No 2, 3), изданная в Бразилии в 1964 году.
Эта книга уже не пугает, не ставит в тупик: ей радуются, ее героев встречают, как старых друзей. Лев Осповат так представляет ее почитателям таланта великого бразильца: «Вот еще несколько историй порта Баия. Всякий, кто читал предыдущую книгу Жоржи Амаду „Старые моряки“ (а кто не читал ее, теперь уже наверняка захочет прочесть!), сразу же узнает эти места: площадь Позорного Столба; рынок Агуа-дос-Менинос неподалеку от берега, куда причаливают рыбачьи лодки со свежим уловом, кабачки, соборы, веселые дома и надо всем – колдовская луна Баии, льющая свое серебряное сияние. Да и среди действующих лиц немало знакомых по „Старым морякам“» (246, С 5).
Критики понимают, что на страницах «Старых моряков» раскрывается совершенно особенный, «красочный и причудливый мир порта Баия» (там же), который есть органическая, неотъемлемая часть творчества писателя. Еще тридцать лет назад молодой Жоржи Амаду воспел этот мир в романах «Жубиаба» и «Мертвое море». «И когда он снова вступил в круг тем и образов своей юности, то это оказалось не возвращением вспять, а подъемом на следующий виток спиральной, стремящейся вверх дороги» (там же).
Если судить по приведенным выше отзывам, то с определенностью можно сделать вывод, что в 1966 году новые работы Амаду оценивались как явление прогрессивное и положительное.
Более глубокий анализ творчества «нового» Амаду представлен в статье И. Тертерян «Национальное, но не традиционное» (271). Анализируя последние произведения Амаду, в том числе роман «Дона Флор и два ее мужа», еще не переведенный на русский язык, Инна Артуровна приходит к выводу, что последние книги Амаду можно воспринять и оценить как нечто единое, поскольку четыре последние его книги составляют единый цикл, или, вернее (поскольку цикл предусматривает известное фабульное единство), особый «этап творческого пути художника» (271, С.138). Единство произведений определяется общностью мира (в них изображается Баия, «один из самых старинных бразильских городов, где в уникальной и кажущейся нам столь экзотической необычности быта сталкиваются крайности современного мира.., изображение этой жизни само по себе уже создает густую национальную окрашенность произведения» (там же, С. 198), общность поэтики и единый способ воплощения национальной идеи. Инну Тертерян уже не интересует, где вымысел и где реальность в книгах Амаду, она не пытается развести, расставить по разным углам сказочное и реальное, массовое и индивидуальное. Для нее теперь важно принципиально другое: «Так или иначе, в массовой или индивидуальной, психологической ситуации, но происходит схватка. Столкновение между двумя силами. Между корыстью и бескорыстием, двоедушием и искренностью, манерностью и простотой, дружбой и эгоизмом. Между народным представлением о жизни и действительной жизнью буржуазного общества. И тем самым – между национальной средой и вненациональным духовным стереотипом, выработанным современным обществом» (там же, С. 199).
На всех «уровнях» повествования атрибутом народной стихии становится свобода и ничем не скованная естественность: телесная свобода как средство образной характеристики, свобода чувства от всякого эгоистического расчета как основная тема психологических конфликтов между персонажами и, наконец, безудержная свобода фантазии (там же, С. 204) .
В умении отразить народную идею, выразить душу бразильского народа, главными ценностями которого являются «любовь к свободе, душевная естественность, щедрость и бескорыстность чувств» (271, С.204) И. Тертерян видит международное значение творчества Ж. Амаду.
Национальная самобытность бразильского народа, которая «с сознательной целенаправленностью» раскрывается писателем, «существенно дополняет и направляет духовную жизнь тех стран, где утончение и напряжение интеллектуальных сил общества приводит к отрыву, к истощению естественной связи с телесной природой человека, к разрушению гармонии» (там же).
Таким образом, новые произведения Амаду советский исследователь трактует как важный вклад в сокровищницу мировой культуры.
Как мы видим, «нового» Жоржи Амаду с энтузиазмом приняли советские читатели и советские критики. На фоне общих восторгов
незамеченным остался тот факт, что Амаду неодобрительно отзывался о вводе советских войск в Чехословакию. По всей видимости, сам Жоржи очень серьезно относился к своему поступку и 20 лет, с 1968 по 1987 год, не приезжал в нашу страну. Советская сторона, однако, этого демарша вовсе не заметила, продолжая печатать книги Амаду и восторженные статьи о нем. Как говорится, «мужик на барина сердился, а барин и не знал». Похоже, советская власть, как мудрая мать, не обращала внимания на шалости ребенка. Пошалит и успокоится.
В отличие от советских товарищей, бразильские однопартийцы Амаду яростно нападали на него, обвиняя в отступничестве и прочих смертных грехах. Удивляюсь я БКП. За весь период своего активного существования Бразильская коммунистическая партия только 2 года, с 1945 по 1947, работала легально. Все остальное время она подвергалась жесточайшим репрессиям. Казалось бы, у руководства должны быть проблемы поважнее, чем следить, о чем пишут да что рисуют рядовые коммунисты. Однако члены ЦК находили время контролировать даже дипломные работы бразильских студентов, посланных компартией на учебу в творческие ВУЗы СССР! Глава 13 Восприятие бразильского писателя в 70-е годы.
В 1970 году в издательстве «Прогресс» выходит, наконец, роман «Дона Флор и два ее мужа» (87), о котором советская аудитория давно знала из статей в разных изданиях ["Рассказывает «городской писарь» Жоржи Амаду" (258), «Сатира на буржуазию» (263), «Жоржи Амаду, его герои, его друзья» (201)] и, вероятно, ждала. О том, какое впечатление «Дона Флор» произвела на читателей, можно судить по предисловию Олега Волкова: «Мир ограниченный и обширный, пестрый и шумный, яркий, может быть даже несколько через край, живописный и громкий. Он способен ослепить и оглушить... панорамой жизни-праздника..., магией цветущих круглый год деревьев с их пьянящими ароматами, стройных, смуглолицых метисов, влекущих жгучеглазых красавиц и ночного оживления портовых кабачков» (185, С. 7).
Читатель ошеломлен и покорен. Покорен настолько, что «Дона Флор» стала в России самой читаемой посткризисной книгой Амаду. Об этом свидетельствуют как читательские формуляры в библиотеках, так и тот факт, что книга многократно переиздавалась и при советской власти, и после нее. В чем причина этой популярности? Наверное, все-таки не в обилии «жгучеглазых красавиц». Можно предположить, что в 1970-ом году, когда «оттепель» сменилась «закручиванием гаек», когда идеологические ограничения начинают давить на общество, «Дона Флор» воспринималась как глоток свободы в мире лжи, запретов, «лицемеров, ханжей, карьеристов всех мастей». (185, С. 13). Но данное предположение не вполне объясняет популярность именно этой книги, так как все 4 последних произведения пронизаны свободолюбием. Причина, по всей видимости, все же другая.
Еще в 1954 году, принимая участие в работе II Съезда советских писателей, Амаду говорил, что основной недостаток советской литературы – невнимание к человеческим чувствам (145). Однако пренебрежение определенными чувствами характерно не только для советской, но и вообще русской литературы. Ставшая крылатой фраза о том, что «все счастливые семьи счастливы одинаково», говорит о многом. А именно о том, что счастливая взаимная любовь никогда не была интересна русским писателям. Писателям, но не читателям. Последние хотели читать не только о любви трагической, неразделенной, несостоявшейся, но и о любви торжествующей, всепобеждающей и, что весьма немаловажно, чувственной. А в романе Амаду «на всем его протяжении» звучат «светлые колокола страстной и чистой любви, приносящей людям неистощимые радости и ликование духа» (185, С. 14).
В этой связи интересно сравнить восприятие творчества Амаду в Бразилии и у нас. Самые любимые в Бразилии книги – «Капитаны песка» и «Габриэла». У нас – «Красные всходы» и «Дона Флор и два ее мужа». В «Капитанах песка» бразильцы находят то, чего им не хватает в жизни и искусстве: чистой, романтической любви. В «Габриэле», первой книге, которая с такой полнотой выразила национальный бразильский характер, они видят себя. Мы увидели себя в «Красных всходах», и нашли то, что нам не хватает, в «Доне Флор».
Следовательно, люди любой страны читают и любят те книги, неважно, оригинальные или переводные, в которых они видят реальную жизнь и те качества, которые соответствуют их представлениям о жизни идеальной .
Поэтому и были приняты у нас книги Амаду с такой теплотой, потому и вошли они так органично в контекст русской литературы, что русский человек нашел там то, что свойственно и дорого ему: любовь к свободе, великодушие, бескорыстие – но еще он нашел в них то, чего ему так недостает: радостного восприятия жизни.
Неправда, что мы с бразильцами похожи. Мы отличаемся главным – восприятием мира. Для бразильцев мир полон радости – мы воспринимаем жизнь трагически и устаем от самих себя, от этой ежедневной трагедии. Это и понятно, попробуйте оставаться оптимистом на бескрайних заснеженных просторах, где по полгода не бывает ни одного солнечного дня. Не случайно во все века на Руси больше всего любили скоморохов, юмористов и КВН: они, как и водка, помогают нам забыть о безысходности существования. А бразильцев не нужно веселить: радость живет в них от рождения. В чем похожи наши народы, так это в равнодушном отношении к деньгам. Но причины этого равнодушия прямо противоположные. Мы не стремимся зарабатывать, потому что понимаем, что никакие деньги не сделают нас счастливыми; а бразильцы – потому, что и без денег счастливы.
Расскажу одну быль. В начале 90-х новорусский бизнесмен приехал в Бразилию, чтобы закупить большую (ну очень большую) партию обуви. А угодил как раз к карнавалу. А поскольку время для него – деньги, он хотел, чтобы обувь отгрузили, как можно скорее. А для этого бразильцам пришлось бы работать во время карнавала. Наш бизнесмен предлагал любые суммы, лишь бы заказ был выполнен. Так вот, ни один человек не согласился. Возможность потанцевать для них оказалась важнее толстой пачки долларов. И это в цивилизованном, затронутом глобализацией Рио-де-Жанейро. Чему же удивляться, что Габриэла отказалась от обеспеченного брака ради удовольствия плясать босиком на улице.
Этим, кстати, отличаются коммунисты Амаду от русских революционеров. Наш революционер всегда аскет. В его сердце нет иной любви, кроме любви к революции. Ради нее он отказывается от всех земных радостей и сердечных привязанностей (вспомним Рахметова, Нагульнова) и даже такого естественного чувства, как любовь к родителям (Базаров). В общем, в России так: либо ты любишь Лушку, либо мировую революцию. По-другому у нас не бывает. А в Бразилии бывает. Вот, например, Жоаким, сын Раймунды и Антонио Витора, один из главных героев «Города Ильеуса»: «Радостное волнение наполняет грудь Жоакима каждый раз, как он думает о своей партии. Жоаким многое любит на свете: любит Раймунду, похожую на старое дерево, день и ночь сгибающуюся над землей, сажая и собирая какао; любит он, несмотря ни на что, и мулата Антонио Витора, который выгнал его из дома и вообще ничего не понимает. Любит Жандиру, судомойку в доме гринго Асфоры, любит гулять с ней по берегу в лунные ночи. Любит море в Ильеусе, вечера на пристани, беседы с докерами на палубах кораблей. Он любит моторы автобусов и грузовиков, любит деревья какао – виденье его детства. Но свою партию он любит по-особому. Партия – его отчий дом, его школа, смысл его жизни» (72, С.165).
Для героев Жоржи Амаду любовь к партии – это неотъемлемая часть любви к жизни, и в этом их притягательность для русского читателя. Мы любим книги Амаду за то, что они дают нам ощущение радости, праздника, гармонии с миром.
В 1972 году отмечается 60-летие писателя, и поклонники Амаду получают великолепный подарок – «Иностранная литература» печатает роман «Лавку чудес», который даже с позиций сегодняшнего дня можно назвать творческой вершиной Жоржи Амаду. Как справедливо отмечает Ю. Покальчук, «Лавка чудес» – «одно из наиболее значительных, по – своему программных произведений» Жоржи Амаду (255, С. 100). Образ главного героя, Педро Арканжо – «олицетворение всей бразильской нации» (там же) и в то же время, он двойник автора. «Конечно, не в биографическом плане... Он двойник автора в самом главном – в отношении к жизни, в жизненной позиции. Ученый по призванию и дарованию, Арканжо делает самую свою жизнь аргументом в научном споре... Так и у самого Жоржи Амаду: его книги вырастают из его жизни, из его бесконечной любви к своим землякам, к их древнему искусству, к их наивному и мудрому быту, в котором писатель участвует как равный... Книги превращаются в убеждение, в позицию в том самом споре, который ведет в романе Педро Арканжо, а в действительности вот уже много десятилетий ведет писатель Жоржи Амаду» (334, С. 20). Позиция Педро Арканжо такова: «бразильский народ создал и ежеминутно создает самобытную культуру... Негры, индейцы и белые привнесли в общий тигель новой нации свои традиции. Переплавившись в этом тигле, они дали начало новой, яркой и необычной культуре. Но тезис Педро Арканжо не только антропологический, но и социальный. Идеал Педро Арканжо, тот идеал, который он отстаивает и своими исследованиями, и своей жизнью, не страшась унижений, нищеты, угроз, – в полном смысле слова демократический идеал. Национальное и классовое в его понимании не противоречат друг другу: именно труженики Бразилии сохраняют и развивают национальную культуру, именно в быту бедняков складываются и проявляются лучшие качества национального характера» (там же, С. 21).
Раскрытие этого национального характера, народного представления о жизни и есть вклад Жоржи Амаду в мировую литературу.
Народная стихия в книгах Амаду одновременно и «утопически идеальна, и национально конкретна». Амаду бесконечно любит своих земляков, любуется их самобытностью – и хочет заразить этой любовью своих читателей. Он еще и потому ищет новые, воздействующие на сегодняшнего читателя средства, чтобы раскрыть самобытность бразильского народа, потому что уверен в ее значении для современного человека. Амаду показывает те свойства национального характера, которые нужно сохранить для создания подлинно человеческого общества. «Объяснимая исторически, национальная самобытность бразильского народа – как тема в общей симфонии человечества, где важно не упустить ни одной ноты. Воплотившись в искусство пластичное и необыкновенно привлекательное, бразильская самобытность существенно дополняет духовную жизнь 20 века» (там же, С. 26).
И все же надо добавить, что «Лавка чудес» выделяется среди произведений второго байянского цикла, написанных как до, так и после нее. В этом произведении Амаду поднялся на новую поистине шекспировскую высоту обобщения. Главный герой «Лавки чудес», Педро Арканжо, постигший глубины человеческой мудрости, достигший вершин человеческого сознания, – не просто бразилец, он – квинтэссенция Человека с большой буквы, человека будущего, который стоит над национальными границами. Этого, к сожалению, критики не заметили.
В 1973 году «Художественная литература» издает два романа первого байянского цикла: «Жубиаба» и «Мертвое море», написанные в 1935 и 1936 годах соответственно. Советские читатели знали из статей латиноамериканистов, что полюбившиеся им книги второго байянского цикла, от «Габриэлы» до «Лавки чудес», тесно связаны с ранними произведениями Амаду (271, С. 199 – 200), и теперь они имели возможность в этом убедиться.
Как пишет в предисловии Инна Тертерян, книги второго байянского цикла есть продолжение «Жубиабы» и «Мертвого моря». Некоторые персонажи этих книг, такие как шкипер Мануэл и его подруга Мария Клара, даже появляются в книгах 60-х годов. В других случаях герои этих произведений молоды, они могли бы быть детьми Антонио Балдуино, Гумы и Ливии, героев «Жубиабы» и «Мертвого моря» и они являются таковыми, если не по крови, то по духу. Их роднит любовь к свободе, песне и морю, наивная вера и неистребимая жизнерадостность. Далее Инна Тертерян отмечает, что тридцать с лишним лет, прошедшие после написания первого байянкого цикла, не могли не изменить их автора. Он знает теперь, что социальный мир и социальный человек не перерождаются так быстро, как это случилось с героем «Жубиабы» Антонио Балдуино, что старое живуче, а новое очень долго и упорно должно бороться за свою победу.
Несмотря на все изменения, которые прошли за годы, отделяющие первый и второй байянские циклы, мир героев, по сути, остался прежним. Все так же тяжел и опасен труд рыбаков, горька участь вдов и сирот, по-прежнему бедность, неграмотность, страх за будущее угнетает жителей баиянских окраин. Но по-прежнему звучат там смех и песни. А самое главное – «царят в этом мире дружба, человеческая теплота, солидарность» (269, С. 19).
Сравнивая первый и второй байянские циклы, И. Тертерян отмечает, что «книги второго цикла – „Старые моряки“, „Дона Флор“, „Лавка чудес“ – написаны увереннее, сочнее, нежели ранние романы, что вполне естественно: очень молодой в середине 30-х годов, художник достиг теперь в канун своего шестидесятилетия, высокой творческой зрелости» (там же, С. 20). Однако, продолжает Тертерян, у ранних книг есть свое преимущество, которое делает знакомство советского читателя с ними радостным событием: они проникнуты волнением и уверенностью первооткрывателя (там же, С. 20), поскольку уже в своих ранних произведениях Амаду был глубоко оригинальным творцом, а не талантливым реставратором романтической прозы. В этих романах Амаду соединил фольклор и быт, прошлое и настоящее Бразилии. Он перенес легенду на улицу современного города, услышал ее в гуле повседневности, смело использовал фольклор для раскрытия духовных сил современного бразильца. Это стало настоящим художественным открытием молодого писателя (там же, С. 17). По сути дела И. Тертерян утверждает приоритет Амаду в создании «магического реализма», раскрытии латиноамериканского «мифологического сознания».
Еще более определенно высказывается по этому поводу Е. Гаврон в статье, посвященной 75-летию писателя: «Ж. Амаду довольно легко удалось то, что любому европейскому писателю поставило бы психологический и творческий барьер – соединение двух таких разнородных начал, как документальность и мифологичность, мышление индивидуальное и народное. Этот метод затем был освоен и разработан и другими латиноамериканскими писателями, прежде всего, Гарсиа Маркесом, но Жоржи Амаду был, тем не менее, первым» (194, С.68.).
Как уже было сказано, впервые советские читатели столкнулись с «мифологическим сознанием» в книге «Рыцарь надежды», опубликованной на русском языке еще в 1951 году. Как мы видим, советским исследователям понадобилось более 20 лет, чтобы понять значимость феномена.
Остается загадкой, почему тогда же, в 1973 году, не был переведен заключительный роман первого байянского цикла «Капитаны песка», столь любимый бразильцами. Это упущение со всей остротой почувствовала советская публика, когда в 1974 году по нашим экранам с ошеломляющим успехом прошел фильм американского режиссера Холла Бартлета «Генералы песчаных карьеров», поставленный по этому роману. Успех этого фильма всколыхнул новую волну интереса к творчеству Ж. Амаду. Чтобы прочитать его книги, читатели библиотек записывались в очередь, и особой популярностью в тот период пользовалась как раз «Жубиаба» и «Мертвое море», тематически самые близкие к «Капитанам песка», которые в ту пору не были доступны русскоязычным читателям.
В этой атмосфере с огромным интересом был встречен новый роман Амаду «Тереза Батиста, уставшая воевать», напечатанный в 11и 12 номерах «Иностранной литературы» за 1975 год. Об успехе «Терезы Батисты» свидетельствует тот факт, что уже в следующем году она была переиздана в «Роман-газете», а вскоре вышла отдельной книгой. Притягательность этого произведения определяется, в первую очередь, образом его главной героини. Вот как характеризует ее в послесловии к журнальному варианту Юрий Дашкевич: «На Терезу Батисту, дикую девчонку из сертана, проданную в рабство (в середине 20 века!), выброшенную за борт буржуазного общества, обрушилось столько бед. Выпало ей на долю претерпеть нечто немыслимое, сколько кругов ада пришлось пройти» (202, С.131). Тереза Батиста – истинная дочь бразильского народа, воплотившая его жизненную силу и стойкость. Ее не смогло сломить, подавить даже самое страшное из испытаний. Простодушная, научившаяся «немногому по букварю, многому – в жизни», она не отчаялась, выдержала все то, на что обрекли ее волчьи законы капиталистической действительности. Не только выдержала, она отстаивала свои права, свое достоинство, сражалась за справедливость, за лучшее будущее, за счастье – свое и других, таких же обездоленных.
Нельзя не согласиться с тем, что «Тереза Батиста» добавляет новую краску в «многоликую галерею женских образов», представленных Жоржи Амаду в двух десятках его романов, и «образы эти не повторяются, равно как неповторимы выполненные искусной рукой ювелира драгоценные изделия» (202, С.132). Сила и красота Терезы Батисты в том, что она учит «еще более верить в жизнь и непобедимость народа даже в то время, когда, казалось бы, исчерпаны последние силы для сопротивления» (там же, С.132).
К сожалению, «Тереза Батиста» стала последним произведением, вызвавшим такой интерес у советской публики, и падение интереса к бразильскому писателю напрямую связано с качеством переводов. В 10-11 номерах «Молодой гвардии» за 1976 год был напечатан перевод «Капитанов песка», который так ждали почитатели Амаду. Но их постигло разочарование, в переводе не было ни красоты, ни поэзии, ни очарования «Генералов песчаных карьеров». Роман, столь любимый бразильскими читателями, на русскоязычную публику не произвел должного впечатления. Одна из причин – та, что в журнальном варианте роман был сокращен примерно наполовину. Но главная причина все-таки другая: низкое качество перевода, хотя переводчиком был все тот же Юрий Калугин, блистательно переводивший ранее произведения Амаду. Вероятно, свою роль сыграл возраст и состояние здоровья Ю. Калугина, отсутствие хорошего редактора и спешка, в которой делался перевод. «Молодая гвардия» хотела напечатать роман как можно скорее. Как бы то ни было, результат был печален, перевод производит впечатление подстрочника. Бразильцы считают «Капитанов песка» одним из самых поэтичных и романтичных произведений своей литературы, а его русский перевод оставлял обратное впечатление. Критики стараются, но не могут найти в нем ничего примечательного, выдающегося, что объяснило бы успех книги на родине писателя. Один из критиков обнаружил в нем только «отрытое обличение несправедливых порядков» (198, С.90). Отмечалось также, что характеры героев созданы автором под влиянием ранних рассказов Горького, хотя и лишены силы его социального обобщения (там же). Глава 14 К проблеме метода.
И все-таки, к какому литературному течению относятся книги, написанные после 1956 года? Выскакивал или нет Амаду из трамвая под названием «социалистический реализм»? Для начала вспомним, что это такое – метод социалистического реализма. В советских учебниках литературы говорилось, что социалистический реализм – это отражение действительности во всей ее полноте, в ее революционном развитии. Совершенно некорректное определение! Художественная литература не отражает действительность. Объективная информация об окружающем мире для нее нерелевантна. Если мы хотим получить объективную информацию, мы читаем энциклопедию, научную статью, газету, наконец. Художественную литературу создают для передачи информации субъективной, то есть той, что отражает отношение писателя к этой самой действительности. Мы берем в руки роман, чтобы увидеть объективную реальность глазами автора, погрузиться в мир его чувств.
Возьмем, к примеру, «Как закалялась сталь» Николая Островского и произведения Булгакова. Трудно осознать, что они повествуют об одном и том же времени и одной и той же стране. Это два совершенно разных мира. И кто же из писателей полнее отразил действительность? На этот вопрос ответить невозможно. Просто каждый видел эту действительность со своей колокольни и испытывал к ней противоположные чувства.
Поэтому, как мне кажется, принадлежность книги к тому или иному методу или литературному направлению надо определять исходя из тех чувств, которые она вызывает у читателя. Если после прочтения книги вы испытываете беспокойство, недовольство собой и окружающим миром – это критический реализм. Если, прочитав книгу, вам хочется жить, бороться, созидать, любить – это реализм социалистический. А если хочется удавиться – это уже модернизм.
Оптимизм, вера в будущее, вот главная отличительная черта социалистического реализма. И если рассматривать произведения Амаду с выше изложенной точки зрения, то станет очевидно, что и «Подполье свободы», и «Габриэла», и «Старые моряки», и все прочие его книги написаны одним методом. Некоторым литературоведам термин «социалистический реализм» кажется неблагозвучным. Не понимаю, чем лучше «критический» или «магический реализм»? Термин – всего лишь код, ярлык. Пусть это направление называется «социалистическим реализмом». Не будем нарушать традицию.
Метод – это жизненная позиция автора. А жизненная позиция Амаду оставалась неизменной: он верит в Человека, его Мечту, его Будущее. Все, даже самые «аполитичные» книги Амаду проникнуты пафосом жизнеутверждения. Вот, например, как звучат заключительные строки «Старых моряков»: «Долог и труден путь, пройденный человечеством, но что заставляет людей взбираться к сияющим вершинам? Повседневные заботы и мелкие интриги или не знающая оков безгранично свободная мечта? Что привело Васко да Гама и Колумба на палубы их каравелл? Что движет рукой ученого, когда он нажимает на рычаг, отправляя спутник в бескрайнюю даль, и в небе, – в этом предместье вселенной возникают новые звезды и новая Луна? Ответьте мне, пожалуйста, в чем правда? – в неприглядной действительности, окружающей каждого из нас, или в великой мечте всего человечества?» (84, С.276).
Жизненная позиция автора проявляется в самых интимных сферах человеческой жизни столь же естественно, как и в политике. Сравним дону Флор с Маргаритой все того же Булгакова. В похожей ситуации с равновеликой смесью реальности и чертовщины сколь различно поведение этих женщин. Маргарита, чтобы соединиться с любимым, уходит из жизни, а дона Флор восстает против богов и людей, против ханжества, правил приличия и самого здравого смысла и борется за свое счастье на земле.
Амаду верит в возможность счастья на земле, а Булгаков – нет. Поэтому Амаду – социалистический реалист, а Булгаков – критический.
В чем источник оптимизма Амаду? И он сам, и советские литературоведы неоднократно писали, что этот источник – вера писателя в народ. Однако тут перепутаны причина и следствие. Не потому Амаду оптимист, что он верит в народ. Он оптимист по своей природе, таким уж он уродился, и поэтому он верит и в народ, и в человечество, и в его светлое будущее.
Добавлю еще, что в современных условиях произведения Амаду, не связанные столь жестко с идеологией, кажутся намного оптимистичнее. Сейчас «Подполье свободы» или «Луиса Карлоса Престеса» невозможно читать без слез: столько страданий и жертв, реки крови – и все напрасно?! Глава 15 «Живой классик». 80-е годы.
В 1980 году журнал «Иностранная литература» печатает сразу два произведения Амаду: роман «Возвращение блудной дочери» (92) и сказку «История любви Полосатого Кота и сеньориты Ласточки» (93). Ни то, ни другое произведение не стало популярным у читателей. И хотя качество перевода «Возвращение блудной дочери» значительно выше, чем у «Капитанов песка», роман не производит такого сильного впечатления, как предыдущие книги Амаду. В оригинале роман насчитывает 590 страниц, это многоплановое, панорамное произведение, в переводе же – около 200. То есть журнальный вариант был сокращен почти в три раза, в нем осталась только главная сюжетная линия, и эта линия кажется вырванной из живой плоти романа, изображение становится плоским, схематичным. О том, что книга не вызвала особого интереса, свидетельствует тот факт, что ей не было посвящено ни одной рецензии или критической статьи. В обзорах, посвященных творчеству Амаду, литературоведы обращают внимание не на художественные достоинства книги, а на политическую актуальность.
