Текст книги "Другая проекция"

Автор книги: Елена Горбачевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

6

Все было как обычно, и в то же время совсем не так. То есть я ходила на работу, время от времени опаздывая и тщательно выполняя мероприятия, предусмотренные негласной институтской инструкцией, Сережа занимался в своей аспирантуре и понемногу преподавал. И все-таки было такое впечатление, что с началом Нового года, точнее, после всех событий первого января, жизнь вступила в некое новое русло. И дело даже не в том, что последнее время мы с Сереже с потрясающей регулярностью игнорировали все премьеры в кинотеатрах, предпочитая отправляться к нему в общежитие, где воспитанный и тактичный Славик находил сразу тысячу неотложных дел и тихонько исчезал. Просто полностью изменилось мироощущение. И мое, и Сережино.

Вернувшись из первого своего путешествия, я никак не могла прийти в себя после всех ужасов и испытаний, никак не могла даже для себя самой прояснить суть произошедших со мной изменений, меня раздирали и мучили противоречия и сомнения. Все воспоминания вызывали совершенно разнородные чувства. А самая большая сложность состояла в том, что даже не с кем было все это обсудить, обдумать, посоветоваться наконец, без опасения надолго попасть в дурдом. Постоянно меня окружало огромное количество людей: родители, друзья, просто знакомые, а по сути дела я была совершенно одна.

Совсем иначе дело обстояло сейчас. В желтой и розовой стране со мной вместе побывал Сережа. И даже если большая и самая тяжелая часть испытаний была только моим уделом (тьфу-тьфу-тьфу, слава Богу!), то я могла совершенно спокойно рассказать ему о них, несмотря на всю неправдоподобность последних. Поделиться, получить в ответ сочувствие или совет, а не ошарашенный взгляд вылупленных в ужасе глаз, в которых крупными буквами написана одна-единственная мысль: «Это не ко мне, это к врачу!» Более того. Побывав в этой удивительной стране, мы, хотя и не надолго, обрели способность понимать мысли друг друга, смогли до конца открыть свои чувства и эмоции. С нами осталось эхо того необычного контакта – способность воспринимать душевное состояние друг друга. Со времени нашего возвращения я в любой момент могла почувствовать Сережино состояние, также, как и он мое. Правда, для этого приходилось прилагать некоторые усилия, порой даже значительные, но зато как здорово было осознавать, что никакое расстояние не может разлучить нас по-настоящему.

* * *

По поводу всех этих обстоятельств я пребывала в состоянии легкой, но постоянной эйфории. Что, разумеется, не укрылось от глаз проницательной Наташки. Последнее время мы как-то очень редко виделись, а поболтать так и совсем не получалось. Встречались во больше в коридорах, набегу. А тут я сама заявилась к ней в лабораторию, поскольку мне нужен был один ее справочник.

– Слушай, подруга, а ну-ка колись, с чего это ты последнее время сияешь, как новый полтинник, – спросила она, пристально глядя мне в глаза, едва я успела переступить порог.

– Ну, вот, вечно на тебя не угодишь! То донимала, почему я хожу с кислой физиономией, а теперь тебя уже не устраивает мой довольный вид, – пробурчала я, стараясь выиграть время. – Поставь-ка лучше чайку!

Просьба гостя – закон, и Наташка принялась хлопотать над чаем.

Надо сказать, что в их лаборатории к чайной церемонии относились со значительно меньшим трепетом, чем в нашей. Для приготовления сего божественного напитка использовался простой химический кувшин. Или это называется не кувшин? В общем, такая белая керамическая термостойкая посудина цилиндрической формы емкостью два литра. В него вставлялся кипятильник гигантских размеров, которым минут за пять можно было вскипятить целую ванну, а заварка просто насыпалась вовнутрь. Для улучшения процесса заваривания все это накрывалось импровизированной крышечкой из фольги от чайной упаковки. Особенно торжественным был момент замены крышечки на новую, когда заканчивалась очередная пачка чаю. Старые же «крышечки» просто сваливали куда-нибудь, а поскольку выбросить все это богатство ни у кого не доходили руки, то валялись они по всем горизонтальным поверхностям в избытке.

Иногда их приспосабливали для менее престижных нужд. Как например сейчас, когда Коля, однокурсник Олежки, проходящий преддипломную практику в их лаборатории, развел на одной из них какую-то гадость грязно-серого цвета, макал в нее палочку с намотанной на ней тряпочкой и куда-то тыркал этой палочкой в поте своего лица.

– Чем ты таким интеллектуальным занят? – поинтересовалась я у него, пока Наташка побежала за водой.

– Да вот, нашему шефу захотелось проверить одну новую идею. Ты же не хуже меня знаешь, что при обычной схеме использования ламп в лазере очень большие потери.

– Ну и?

– Ну и он решил попробовать, что получится, если лампу засунуть непосредственно внутрь стержня. Тогда все, что она излучает, будет попадать туда, куда надо!

– Идея хорошая, слов нет, только как она связана с этой грязью, которую ты тут развел, да еще и самозабвенно размазываешь? – по-прежнему недоумевала я.

Коля оторвался от своего занятия и измученно посмотрел на меня.

– Лен, ты же здесь подолее моего уже работаешь, должна бы сама знать, что одно дело – идея, а совсем другое – ее исполнение. Отверстия в стержнях сделали такие маленькие, что ни одна лампа не влезает. Сижу вот, растачиваю вручную корундом.

– А корунд – это что? Та самая гадость, такой песочек, который прилеплен на наждачную бумагу?

– Та самая. Только в виде порошка. А чтобы он не обсыпался, я его с вазелином размешал.

– И сколько времени уже продолжается сей творческий процесс?

– Третий день уже, а все без толку. Кристалл-то твердый.

Тут наконец прибежала Наташка со своим чайником-кувшином и воткнула в розетку кипятильник. Моя хитрость удалась только наполовину, потому что она снова стала приставать ко мне с расспросами. Я бросила красноречивый взгляд в сторону пыхтящего Коли, и мы с Наташкой удалились в коридор. Не успели мы закурить, как она принялась за свое:

– Ну, рассказывай! Как он там съездил? Уже сколько времени все забываю у тебя спросить.

– Нормально съездил. Получил «добро».

– Классно! Ты уже с ними познакомилась? – Наташка так и сыпала вопросами.

А я промычала что-то нечленораздельное, потому что как раз в этот момент в коридор вышел Коля, тоже покурить. Бросив на нас мимолетный взгляд, он, будучи человеком тактичным, отошел в сторонку. Только я раскрыла рот, как из-за поворота показалась Анна, а обсуждать подробности личной жизни при ней мне хотелось меньше всего на свете. Наташка, разумеется, все понимала, но любопытство стаей пираний грызло ее изнутри, и как только Анна вошла в лабораторию, подруга снова набросилась на меня:

– А когда свадьба? Заявление уже подали?

– Нет еще. А в честь чего так спешить? Усеется. Нам и так хорошо…

– Ой, Ленка, что-то ты не договариваешь, темнишь!

– Все тебе расскажи!

– Ой, Ленка, ой, догадываюсь я… – улыбалась, качая головой Наташка.

– Ну и догадывайся себе на здоровье! Догадана ты наша, – проворчала я.

– Ой, Ленка, ой, Ленка… – ее, похоже, заклинило. – Наконец-то нормальным человеком становишься! А я-то опасалась, что ты представляешь собой клинический случай. Оказывается, не все еще потеряно!

Я решительным жестом затушила окурок.

– Ладно, пошли, а то там твой чайник взлетел уже, наверное.

Мы подошли к двери одновременно с Колей, и он галантно пропустил нас вперед. К немалому Наташкиному удивлению, чай был уже благополучно заварен.

– Кто это такой молодец? – поинтересовалась она.

– Анна заварила, – ответил Борисыч.

Тут в лабораторию влетел великий ученый Майкл Крендель, как всегда, шумный и энергичный.

– О, чаек! Отлично! – и тут же бросился за своей огромной кружкой.

Поднял крышечку, на внутренней стороне которой расплывались сопливые потеки вазелина и каким-то чудом держалось несколько крупинок корунда. Похоже, наша всезнайка из огромного количества импровизированных крышечек выбрала именно ту, на которой Коля развел это свое безобразие. От горячего пара вазелин растаял, и корунд ссыпался вниз, преспокойно перемешавшись с осевшей заваркой и оставив на поверхности чая лишь отвратительного вида жирные пятна.

– Фи, да он с корундом! Кто пил чай?! – возопил Крендель.

– Я… – промямлила Анна.

Упускать такой случай здорово повеселиться было бы просто преступлением. А Крендель, мало того, что невзлюбил Анну с первого взгляда, всегда отличался способностью быстро соображать.

– Анна, Вы представляете, что Вы наделали? – с ужасом спросил он, сделав страшные глаза.

– А что?

– Это же просто ужасно! Ведь корунд – это абразивный материал. Представляете, во что превратятся Ваши внутренние органы?

– Еще в старину всяких кардиналов кормили толчеными изумрудами, когда хотели их извести, и они умирали страшной мучительной смертью, – подлил масла в огонь Коля.

Невозмутимый Борисыч только крякнул. Мы с Наташкой уже начали давиться от хохота, глядя на растерянную физиономию Анны, но изо всех сил сохранили на лицах озабоченное и участливое выражение. А Крендель с самым серьезным видом продолжал:

– Анна, это Вам не шуточки! Нужно принимать самые решительные меры! Вы находитесь в смертельной опасности!

– Ой, может скорую вызвать? – не на шутку перепугалась она.

– Что Вы, – замахал на нее руками «великий ученый», мгновенно сообразив, какой скандал поднимется по поводу ложного вызова. – Ни в коем случае!

– Вас мигом заберут в инфекционную больницу! Пока Вас там будут обследовать, успеете заразиться и переболеть всеми мыслимыми и немыслимыми инфекциями, – объяснял Коля, напрочь игнорируя всякую логику. – А вирусный гепатит – это Вам не шуточки!

– Какой ужас! Что же мне делать!? Я не хочу умирать!

– Есть выход! – провозгласил Майкл. – Нужно срочно промыть желудок!

Тут Борисыч не выдержал и коротко хмыкнул.

– Что Вы смеетесь! У меня, может быть, ребенок сиротой останется, а Вам весело! – фурией налетела на него Анна. – Я готова! А как это сделать?

Как какую гадость учинить, так Наташка всегда первая. Не сплоховала она и на этот раз:

– Очень просто. Нужно выпить литра четыре воды с марганцовкой, а потом – два пальца в рот, и порядок! На, держи! – и протянула ей пузырек с марганцовкой.

Пулей рванула Анна за водой, мгновенно накипятила целый чайник, тут же выпила его и поставила снова. Когда и со вторым чайником было покончено, наша дама, имеющая претензии на утонченность, заявила:

– Ну, я пошла блевать!

Через несколько минут она вернулась с бледно-зеленой физиономией, покрытой бисеринками пота, и заявила:

– Ой, у меня чипсы не вышли, а я их с чаем кушала. Надо повторить!

Когда она выхлебала еще два чайника, изведя всю Наташкину марганцовку, мы уже стали подумывать, что прикол несколько затянулся. Но не тут-то было! С самоотверженностью, вызывающей невольное уважение, Анна курсировала между лабораторией и туалетом.

Коля, Борисыч и Крендель уже не могли выдерживать все это. Они вышли в коридор и дружно заржали в три молодецкие глотки. Тут Анна заподозрила что-то неладное. Бросив наполовину недопитый кувшин, она помчалась в мою лабораторию, к Льву Санычу, который на весь институт был знаменит своим рыцарским отношением к женщинам. Даже таким, как Анна. Вернулась она злющая, как мегера, и молча уселась за свой стол. А я, естественно, помчалась к себе.

Лев Саныч встретил меня недоуменным взглядом:

– Ума не приложу, Лена, с чего это Анна вдруг заинтересовалась пищевыми качествами корунда?

– А что Вы ей сказали на это? – давясь от смеха, спросила я.

– Сказал, как есть, – пожал он плечами. – Что может есть его на завтрак, обед и ужин в любых количествах. Песок он и есть песок, даже такой твердый. А в чае он вообще на дно оседает согласно законам физики.

Рабочий день полностью пошел насмарку, поскольку новость мгновенно облетела весь институт. Зато развлеклись все, от лаборантов до завлабов.

* * *

Заниматься чем-либо путным в этой ситуации не хотелось и не моглось, поэтому мы с Львом Санычем решились на давно планируемое и столь же давно откладываемое мероприятие – хромирование латунных деталей держателей оптики. Дело в том, что со временем они все, то есть держатели, окислялись и покрывались какой-то мерзкой бахромой зеленого цвета. Вряд ли найдется человек, который станет утверждать, что от этого сильно выигрывал внешний вид нашей экспериментальной установки.

Перед тем, как электролитически нанести на латунь пленку хрома, необходимо было уничтожить все окислы. То есть именно эту отвратительную зеленую гадость, напоминающую плесень. Разумеется, с помощью кислоты. Лев Саныч, мастер на все руки, развел в большом чане азотную кислоту и уже колдовал с электролитом, а на мою долю досталась обязанность аккуратненько, дабы не разбить стеклянный чан, опускать латунные детали в кислоту и спустя минуту-другую вынимать их оттуда с помощью пинцета. В общем, работа, не требующая чрезмерных интеллектуальных и каких либо других усилий.

Так мне показалось вначале. Эта иллюзия существовала ровно до того момента, когда мне пришлось извлекать из чана первую партию. Почему-то проклятые держатели ни за что не хотели хвататься пинцетом, норовя ускользнуть и еще немножко побалдеть в кислотном растворе. Хорошо еще, если они удирали сразу и безапелляционно, хуже было если мне удавалось ценой неимоверных усилий ухватить которую-нибудь ерундовину и почти вытащить ее из едкого раствора, а она, эта самая ерундовина, вдруг раздумывала вылезать и со смачным плюхом падала обратно, грозя вдребезги расколотить чан. Словно рыбка, срывающаяся с крючка незадачливого рыболова. Лев Саныч уже косился на мои манипуляции с явным неодобрением.

Выловив пару-тройку злополучных деталей, я отнесла их для продолжения техпроцесса и задумалась над более радикальным и безопасным способом извлечения.

Во всех фильмах и книжках, посвященных крутым разборкам мафии или спецслужб, частенько жертву растворяли в кислоте, и она за считанные минуты погибала в страшных мучениях. Бр-р-р! Наверное, кислота очень сильно жжется. Я тихонечко, аккуратненько сунула пальчик в раствор. И что за бред они пишут и показывают! И ничуть даже не жжется! Обрадованная своим открытием, я принялась ловко и проворно доставать детали. Я дошла до такой степени лихости, что новые причиндалы опускала уже тоже не с помощью пинцета, а все той же пятерней. Вернее, двумя. Лев Саныч, не слыша угрожающего стука и плюханья, совсем успокоился, сосредоточился на своей части процесса и совершенно не обращал внимания на мои манипуляции.

Через какой-то час, как раз к вечернему чаю, который Лев Саныч именовал «кайф о клок», глаз радовала внушительная груда держателей, празднично сверкающих хромовым покрытием. Душу согревала непосредственная причастность к этой красоте.

– Лена, обязательно тщательно вымой руки, а то вдруг кислота попала, кожу разъест мигом! – вспомнил Лев Саныч.

– Пустяки, – беспечно отмахнулась я. – Я сто раз уже руки в эту кислоту макала и нисколечко не обожглась.

– Так я же тебе пинцет специально дал!

– А вы сами пробовали этим пинцетом орудовать? – очень не хотелось признаваться в собственной неловкости и бестолковости, но пришлось.

Тут же все заохали-заахали, особенно Зина, а Лев Саныч с иронией произнес:

– Посмотришь завтра на свои руки, энтузязистка!

* * *

Естественно, Лев Саныч оказался более, чем прав. Как он любит выражаться: «Я прав, хотя я и Лев!». Поскольку мои руки представляли собой нечто ужасное. Нет, они совершенно не болели, и кожа не слезла, а имела место быть. Только вид ее сразу заставлял вспомнить метаморфозы внешности во время пребывания в желтой и розовой стране.

Если мысленно провести линию от основания большого пальца до основания мизинца, то все, что находится ниже, приобрело ни с чем не сравнимый оттенок яичного желтка. С ровненькой, четко выраженной границей. Исключение составляли, пожалуй, ногти, поскольку их цвет варьировался от ярко-желтого до почти черного, проходя все стадии коричневого. Такой лак еще ни один парфюмер не догадался придумать!

Самое забавное, что меня этот вид нисколько не шокировал, а, скорее, развлекал. Значительно сильнее прореагировал Сережа:

– Алена, что у тебя с руками? – сразу же спросил он.

– Да так, не обращай внимания, в кислоту влезла.

– А зачем ты в нее лезла?

Попробуй теперь объяснить здравомыслящему человеку, да еще и теоретику, за каким, собственно, иксом я в эту кислоту лезла, когда никакой насущной необходимости в этом не было! Так ничего вразумительного и не нашлось у меня в оправдание собственной безалаберности. Хорошо, хоть Сережа уже давно привык к моей способности находить неприятности даже там, где их нет. Повздыхал только сокрушенно и попросил по возможности реже снимать перчатки, благо на улице холодно.

– Ну, куда сегодня пойдем? – спросила я.

– Знаешь, во дворце искусств проходит выставка западноевропейской живописи. Я подумал, может быть тебе будет интересно? – предложил он как-то неуверенно.

– С удовольствием! – согласилась я.

Почти всю дорогу он молчал, думу думал. Неужели из-за моих желтеньких конечностей так расстроился?

– Сереж, да не расстраивайся ты, пара постирушек, и приобретут мои руки свой обычный вид!

– А? Ну, да…

– Эй, ты чего это? Вроде бы здесь, а вроде и нет тебя, – допытывалась я.

– Знаешь, Алена, я вот на днях родителям звонил…

– Ну и? – с ним всякое терпение потерять можно!

– Видишь ли, они хотят с тобой и с твоими родителями познакомиться, – наконец-то он разродился новостью.

– Ну так и хорошо, а в чем проблема?

– А как твои это все воспримут?

– Нормально воспримут! С удовольствием познакомятся. Они уже не раз мне намекали, что было бы неплохо познакомиться с будущими родственниками. Надо только согласовать, когда твои смогут приехать.

Сережа заметно повеселел. Вот уже где чудо! Похоже, гораздо больше, чем все проблемы с учебой и диссертацией, его донимали вопросы, связанные с нашей предстоящей семейной жизнью.

* * *

А между тем выставка производила двоякое впечатление. Мы ходили по просторным залам и удивлялись. Некоторые работы вызывали просто восторг, некоторые – сдержанное недоумение, а другие самое настоящее отвращение.

Самое забавное, что верхнюю одежду, также, как и перчатки, пришлось оставить в гардеробе, и теперь мои ручонки цвета первых одуванчиков были выставлены на всеобщее обозрение. По колористике и оригинальности исполнения они, право слово, не уступали некоторым экспонатам. Как обычно, мы бродили под руку. Поэтому особенно забавно смотрелись мои желто-коричневые пальцы, выглядывая из-под Сережиного рукава. Со стороны казалось, что у совершенно живой девушки рука – совершенно мертвая, пролежавшая недельку-другую в сырой земле. «Спрячь руку!» – периодически шипел мне Сережа, перехватив очередной перепуганный взгляд. В конце концов, я нашла приемлемый, хотя и не очень культурный выход: засунула руки в карманы по самые локти, и выставку мы все-таки досмотрели.

Стоя в уголочке одной из наших любимых забегаловок-кофеен, мы делились впечатлениями.

– Странно как-то. Искусство, а частности, живопись, как бы то ни было отражает существующий мир, – размышлял вслух Сережа. – Я никогда не задумывался раньше, почему же так получается, что у одного художника это отражение получается прекрасным и возвышенным, а у другого – мрачным и неприятным. Помнишь, тебе тоже очень понравились работы этой немецкой художницы. Как ее?

– Техника акриловых красок? – сразу поняла я, о чем речь. – Тоже не запомнила. Имя – Руут, а фамилия, кажется, на «М» начинается.

– Да, да, она. Такие светлые, чистые образы! Перед каждым полотном можно по часу стоять и размышлять! А зато другие?

Да уж! Он, безусловно, прав. Ее яркие и в то же время прозрачные, удивительные миры, напомнившие желтую и розовую страну, слишком резко контрастировали с какими-то нагромождениями сантехники, ржавых труб и прочего хлама, изображенными на других картинах.

– Знаешь, может быть, все дело в восприятии каждого конкретного человека? Один видит светлые стороны жизни, другой – лишь свалку мусора.

– А почему такое происходит? Почему люди видят, воспринимают мир по-разному? – продолжал философствовать Сережа.

– Сложно сказать. Может быть, это зависит от характера человека, его души. Вспомни, всегда ведь добрый человек видит вокруг хорошее, а злобный и желчный – одни невзгоды и неприятности. Даже сам, будто нарочно, притягивает их.

– Да, ты, наверное, права. Собственное мировосприятие человека, а тем более художника, задает некую систему координат, на которую проецируется окружающий мир. И от того, какова эта система координат, зависит и то, какая проекция в итоге получается.

Да уж! Мышление физика-теоретика, к тому же еще и гениального, всегда отличается умением делать выводы и ставить все на свои места!

* * *

К любимому празднику – дню 8-го марта – мои руки, наконец, приобрели более-менее живой человеческий вид. То есть коричнево-желтый цвет остался только на ногтях. Поэтому, готовясь к поздравлению со стороны мужчин нашей лаборатории, я даже сделала более-менее приличный маникюр, чем в большинстве случаев систематически пренебрегаю.

Надо сказать, на 23-е февраля мы поздравили их более чем скромно. Всякие там тортики-пироги да чай. С учетом всеобщей антиалкогольной политики в целом и позиции Барбосса по поводу «резвого» образа жизни в частности, мы не решились на что-то более существенное.

Другое дело – наши мужчины. Уж откуда Валерка добыл бутылку шампанского, для меня навсегда останется тайной, но еще до официального поздравления со стороны руководства он успел нас осчастливить. Так что когда шеф собрался толкнуть речь, у всей женской половины глаза уже радостно блестели.

– Дорогие наши женщины! – бодро начал он. – И девушки тоже… Вы, женщины, такие… Красивые, замечательные… И вообще… Столько всего делаете.

– Есть готовим, например, – встряла Зина.

– Да, есть готовите… И по дому…

– Ага, и квартиру убираем, и стираем, – разошлась Зина, в то время как остальные еле сдерживали смех.

– Вот именно! И квартиру, и стираете, и еще работаете, – не замечая всеобщей веселости, продолжал тужиться Барбосс. Он тяжко вздохнул и глубокомысленно почесал репу. – В общем, я вам всем желаю всегда быть такими же… Красивыми, заботливыми… И делать все…

– Еще лучше стирать, убирать и готовить, – уже вполголоса добавила Зина.

– Да, добиваться еще больших успехов! В общем, с праздником вас! – Наконец-то завершил он свое выступление, и мы уже было решили приниматься за тортик, как Валерка подскочил во весь свой рост и замахал руками, словно заправская мельница:

– Э, нет! Торжественная часть еще не закончена! – и они с Сержем скрылись в фотолаборатории, появившись буквально через минуту с огромным букетом тюльпанов.

Пока Серж вручал дамам тюльпаны, Валерка и Лев Саныч стали натягивать через всю лабораторию какую-то веревочку и вешать на нее билетики лотереи «Спринт». Серж, закончив раздачу цветов, выволок откуда-то гигантские ножницы наподобие портновских. Потрясая ими, он вдохновенно произнес:

– Дорогие наши дамы! Мы решили для вас устроить лотерею из лотереи. Каждой из Вас полагается срезать с этой гирлянды по три билетика. Прошу! – протянул он ножницы Лиде.

Надо сказать, сам процесс участия был значительно веселее результата. Было очень забавно ждать своей очереди, а потом, держа обеими руками огромные ножницы, пытаться перерезать ускользающую ниточку.

Лучше бы они купили билеты другой лотереи!

Потому что тогда бы оставалась надежда на выигрыш и продлилось бы ощущение праздника. А так призовым – еще один билет стоимостью 50 копеек – оказался только один из Лидиных билетов. Я даже не удивилась, обнаружив во всех трех своих привычную надпись «Без выигрыша».

Тортик значительно скрасил разочарование, а сокращенный рабочий день по случаю предстоящего праздника и вовсе поднял настроение.

Я пришла домой с букетом тюльпанов, трогательно оберегая из от холода. А буквально через полчаса позвонил Сережа.

– Ты уже дома? Прекрасно. Я как раз хотел зайти к тебе.

– Зайти? А почему бы нам не встретиться где-нибудь в городе? Погуляем, праздник ведь завтра, – недоумевала я.

– Разумеется, потом и погуляем. Все, жди, через полчаса буду.

Сережа, в отличие от меня, всегда славился завидной пунктуальностью. Ровно через полчаса он позвонил в дверь. Я побежал открывать и тут же застыла на пороге. Потому что мне сразу стала понятной причина его настойчивого желания прийти – букет таких шикарных гвоздик, которых я раньше никогда и не видела. Ярко-алые, и каждая примерно с мой кулак величиной! Как всегда, он был совершенно прав: не блындаться же по холоду с такой красотой!

– Поздравляю тебя, Аленушка, с праздником!

– Спасибо, Солнышко! Какие они красивые! Проходи, раздевайся, кофе попьем.

Уже сидя за чашкой кофе, я не удержалась и спросила:

– Сережа! А почему ты решил поздравить меня сегодня, праздник-то ведь завтра?

– Да? Действительно, завтра! Сам не понимаю. Просто сегодня все всех поздравляли, вот я и перепутал, – сокрушался он. – Ладно, завтра я тебя снова поздравлю, по-другому.

* * *

И действительно поздравил. Просто устроил мне отдельно взятый, собственный праздник. Погода была прекрасная, проглянуло яркое, хотя еще и холодное солнце, и с крыш мелодично закапали сосульки. Ветра не было, и было почти тепло. Совсем по-весеннему каркали грачи, и многочисленные кошки пристраивались погреться на солнышке. Мы ходили и бродили по городу, по паркам и просто по улицам, периодически заходя в какое-нибудь кафе выпить кофе. А когда прогулки нам надоели, поехали к нему в общежитие.

И снова нас ласкала волна нежности, и кружил шторм, и мы взлетали выше облаков, и сами становились облаками. Сами становились штормом и шквалом, превращаясь затем в легкий бриз.

Неужели так и будет всегда? Неужто когда-нибудь мы сможем быть вместе не изредка и украдкой, а все время, засыпать каждый вечер, чувствуя дыхание друг друга? Это было бы так прекрасно, что мне даже как-то не верилось, что такое возможно.

Я сидела и смотрела, как Сережа исполняет функции гостеприимного хозяина, наливая чай и делая бутерброды.

– Сережа, а когда мы поженимся, ты тоже будешь обо мне заботиться?

– И даже кофе в постель буду подавать!

– Нет, в постель не нужно, лучше в чашку, – поострила я и, немного помолчав, добавила: – Знаешь, я так мечтаю, что когда-нибудь буду готовить кушать для тебя, кормить всякими вкусностями. Только как-то совсем не верится, что это когда-нибудь будет.

– Глупенькая! Конечно же будет, и не когда-нибудь, а очень скоро. Кстати, совсем забыл тебе сказать. Я с утра звонил родителям, маму с сестрой поздравлял и все такое. Так мама снова сказала, что они очень бы хотели приехать и познакомиться с твоими родителями. Лучше всего где-нибудь через две недельки, в среду. У них с отцом как раз выходные совпадают. Так что ты поговори со своими.

С родителями я все выяснила в тот же вечер. Разумеется, мои родители сами жаждали познакомиться с будущими родственниками, а мама так и заявила, что в назначенную среду готовит праздничный обед.

* * *

Две недели проскочили довольно быстро, тем более, что и я, и Сережа были все в делах: он готовился к конференции, а на меня свалили почетную обязанность подготовить небольшой обзор литературы для Комлева, который все-таки объявился и предложил сотрудничество в своем проекте. Литобзор надо было сделать срочно, как говорится, вчера, так что я почти целыми днями торчала в библиотеке. Во вторник вообще упиралась изо всех сил, стараясь закончить, поскольку хорошо понимала, что в среду из меня работник будет никакой. Так что в день приезда будущих свекров я, с одной стороны, свалила огромный кусок работы и по причине этого пребывала в хорошем настроении, только что пот со лба не утирала.

Зато с другой стороны я ужасно нервничала по поводу предстоящей встречи. Как-то они ко мне отнесутся? Фотографию мою Сережа им, конечно, показывал, так что испугаться вроде бы не должны, уже, скорее всего, свыклись.

Надо сказать, я вовсе не разделяла Сережиных восторгов по поводу моей внешности. Правильно говорят, что любовь слепа.

И все-таки первая встреча имеет достаточно большое значение. Сознавая этот факт в полной мере, я отчаянно мандражировала. С самого утра кусок в горло не шел, только курила беспрестанно да чаю выпила почти ведро. Даже подумала, что плохо, что заняться нечем, а так бы смотришь, и отвлеклась немного.

Пока я бесцельно бродила по лаборатории, предаваясь дурацким размышлениям, в дверь буквально влетел Барбосс:

– Мебель новую в институте получили! Так что Валера, Олег, быстренько за шкафом! – сообщил он и тут же исчез.

Надо сказать, что новый шкаф был для нас вещью первейшей необходимости, поскольку на всех горизонтальных поверхностях живописными грудами громоздились провода, блоки питания, всевозможные железяки и склянки с химическими растворами. Так что ребята тут же подхватились и вскоре приволокли набор из плит ДСП и трогательный мешочек с шайбочками, болтиками и завесами. Все это вместе носило гордое название шкафа. Только шкафом этому набору «Сделай сам» еще предстояло стать.

Олежке срочно надо было ехать в университет, с кем-то из преподавателей встретиться, поэтому он сразу же умчался. А Валерка так и остался стоять над этой кучей дров, растерянно почесывая затылок.

– Я один не справлюсь, надо же, чтобы кто-то помогал, – произнес он в пространство.

Видя в лице этого шкафа перст судьбы, а точнее хорошее средство отвлечься от плохих мыслей, я незамедлительно вызвалась:

– Валера, давай, я!

– Ты!? – посмотрел он на меня сверху вниз, оценивая физические кондиции на пригодность к такого рода работе. Но, поскольку других предложений не поступало, только пробормотал: – Чем бы дитя не тешилось, абы не вешалось.

* * *

И вот мы приступили. Шкаф был достойным представителем типовой мебели отечественного производства, то есть:

1. В инструкции разобрать что-либо было невозможно, даже имея высшее естественнонаучное образование.

2. Отверстия в одних его частях никак не кореллировали с выступающими деталями в других, а кое-где напрочь отсутствовали.

3. Крепеж вообще превосходил всяческие фантазии, поскольку одна завеса оказалась «запасной», зато не доставало болтиков, а какие-то металлические загогулины мы вообще не сообразили, к чему приспособить. Разве что носить на шее вместо украшения. Или загнать по спекулятивной цене металлистам.

В общем, охваченная небывалым энтузязизмом, я уже через полчаса стерла до пузырей правую ладонь, а дело особо не продвинулось. Болтики мы использовали из собственных запасов, так что не это нас останавливало. Сложно было составить не стыкующиеся детали, а ведь их надо было еще и как-то закрепить!