Текст книги "Плачь, Маргарита"

Автор книги: Елена Съянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Роберт, заехавший всего на час-два, сразу почувствовал, что попал в дом, где царит женщина. Собравшись умыться, он увидел наполненную горячую ванну, испаряющую тропические ароматы; надеясь выпить кофе, обнаружил в гостиной роскошный ужин и ненавязчивое присутствие устроившейся напротив него с бокалом вина Маргариты.

За час он прекрасно отдохнул, и в голову опять поползли крамольные мысли о том, что ничего лучшего в жизни и желать не стоило бы, но, по несносной семейной склонности всех Гессов к противоречию, именно в эти счастливые мгновения Грета задала вопрос о непорядке в рядах СА.

– Откуда вы знаете? – удивился Лей.

– Из газет. Мы берем у охранников.

– Значит, фройлейн Раубаль тоже в курсе дела?

– Я ей рассказываю. Мне кажется, я догадываюсь о большем, чем пишут. Что-то произойдет, да? Опять драка? Я вообще не понимаю, что такое СА – армия, полиция, банда?

Лей улыбнулся.

– СА – структура, не имеющая аналогов. Она временна, и время ее, похоже, подходит к концу. Еще года два, три… Но драка будет! И на этот раз я не оставлю поле боя – я тебе обещаю.

– Как приятно это слышать, – съязвила Маргарита.

Роберт перестал улыбаться. Она глядела дерзко, насмешливо, с вызовом. Такого взгляда он еще не замечал у нее.

– Грета, обстановка в самом деле непростая. Лучше бы вам было остаться в Мюнхене.

– Нам с Ангеликой?

– Эльзе тоже. Я отчего-то беспокоюсь за нее. – Он закурил, несколько раз затянулся, поискал, куда бы стряхнуть пепел. Она подвинула к нему пепельницу.

– Эльза хочет быть с Рудольфом. Я – с тобой. А Гели… – Она запнулась. – Ей, наверное, следует поддержать дядю?

– Ты смогла бы ей это объяснить?

– Я попробую.

– Странно.

– Что?

– Я этой помощи не ожидал от тебя.

– Грешно надеяться на счастье, зная, что оно кому-то принесет боль.

– Это она так рассуждает?

– Рассуждаю я. Она так чувствует.

– Замечательно! И очень верно. Значит, ты с ней поговоришь? Очень хорошо. – Он затушил сигарету и встал. – Где здесь телефон?

Она молча отвела его в кабинет и зажгла там настольную лампу. Рассеянный свет упал на ее лицо – обиженно-печальное.

– Ты останешься!

Он хотел сказать, что должен уехать, потому что его ждут дела, но потом подумал, что честнее было бы ответить, что не останется, потому что слишком хочет этого, и в результате ничего не сказал, а только кивнул ей и снял трубку. Маргарита вышла. Пока он говорил по телефону, она зажгла камин в одной из спален, постелила постель и, оставив там свет, успела выйти до того, как он вошел в уютную, пахнущую свежим бельем комнату. И что же дальше? Он ляжет спать, утром позавтракает, поцелует ее и уедет? Нет, не может быть!

– Грета, как ты думаешь, если я спрошу Роберта, мне очень нужно спросить… Это удобно? – не глядя на нее, скороговоркой произнесла Ангелика.

Маргарита пожала плечами. Гели исчезла и возвратилась через пять минут.

– Я спросила, – отчиталась она. – Мне очень нужно было… о Карин. Он еще не спит.

Не раздевался даже. Когда я вошла, он стоял у окна.

– Зачем ты мне это говоришь? – спросила Маргарита.

– Чтобы ты знала, что он не спит. Но он… не придет. Ты сама знаешь.

– Значит, он не любит меня…

– Ничего это не значит! Нет, послушай! – вскрикнула она, делая такое движение, как будто хотела зажать подруге рот. – Послушай, пожалуйста! Ты знакома с ним только три месяца, а я – пять лет! Женщины всегда за ним бегали, и он никогда с ними не церемонился…

– Перестань! Я не хочу…

– Грета, он ни с кем не вел себя так, как с тобой! Думаешь, он их всех любил? Он тебя любит! Ты сама говорила мне, что нужно быть последовательной… – Гели ясно видела, что лицо Греты пылает, и прикусила язык, испугавшись, что, по глупости своей, сказала что-то страшное.

– Ты хочешь сказать, что если я сделала первый шаг, то никто не удивится, если я сделаю и второй? – Голос подруги звучал даже насмешливо.

– Ты сама говорила, что есть только любовь, что только она имеет значение!

Маргарита долго молчала. Ее щеки постепенно перестали гореть; на лице появилось спокойное выраженье.

– Да, ты права. Все остальное бессмысленно. И я уже сделала первый шаг. И очень хочу быть с ним сейчас. Но я не могу, Гели, я не могу. Я ханжа?

– Нет, нет! Ты просто…

– Не люблю? Я не люблю Роберта?

– Да нет же! Ты, ты… – Вмиг горячая волна поднялась к самому горлу и плеснула в глаза. Гели точно ослепла на несколько мгновений.

Мир, которого она так стыдилась, на этот миг перестал существовать, хотя остались боль, стыд и опыт, который она изо всех сил стремилась изгнать из себя. – Ты настоящая! А вот я… я могла бы. Да, я могла пойти сейчас к Роберту. Ты не ослышалась. Я тоже этого хочу. Он мне очень нравится. Я бы хотела… сделать ему приятно. И я бы хотела… испытать с ним то, что я уже испытала до него. С ним я испытала бы это сильней…

– А Вальтер? – ужаснулась Маргарита.

– С Вальтером – я, как ты! Я люблю его. С ним и я настоящая. Боже мой! Ты же не понимаешь меня! Как объяснить? Я бы… могла пойти и к твоему брату. Он мне тоже нравится. И я то же испытала бы с ним… Я так хочу этого, хочу почти каждую ночь, хочу почти всегда, когда вижу того, кто мне нравится.

– Господи, Гели, а Вальтер? Ведь он узнает…

– Что? Я ведь еще не женщина. Да если бы я и была ею, разве я бы стыдилась себя? Но я… ничто, кусок грязи. Я зверь! Я устала жить с этим внутри себя. Я люблю Вальтера. Я бы умерла, если б не чувствовала, что с ним я избавлюсь от этого ужаса, с ним я… – Она разрыдалась.

Маргарита стояла рядом, потрясенная, сжавшись от болезненного недоумения. «Кто сделал с ней такое? Как? – колотилось в висках. – Кто этот негодяй?»

В полуоткрытую дверь тихо постучали. Грета еще больше ужаснулась, увидев на пороге Роберта. Она выскочила к нему, захлопнула дверь, прижалась к ней спиною.

– Извини, так получилось. – Он был явно раздосадован. – Я вышел покурить и услышал о звере… Это из-за того разговора, который…

– Нет!

– Может быть, мне…

– Нет! Нет!

Он слегка встряхнул ее за плечи.

– Успокойся, ты дрожишь. О чем вы говорили?

Он подвел ее к дивану и усадил.

– Грета, ты мне доверяешь?

– Да.

– Скажи, о чем вы говорили.

– Я… не могу.

– Хорошо, я помогу тебе. Она в чем-то тебе призналась. В чем-то таком, чего стыдится и что ее пугает?

Маргарита опустила глаза.

– Но это… не то, о чем ты думаешь.

– Она любовница Вальтера?

– Нет.

– Так Кто-то другой? Грета, если бы здесь был твой отец, ты сказала бы ему?

– Никогда!

– А матери?

– Не знаю. Может быть.

– Но здесь только я, а ты сама хотела, чтобы я помог Ангелике. И ты сказала, что доверяешь мне.

– Я ничего тебе не скажу.

«Ясно, был кто-то другой, – решил Роберт, – и девчонка боится признаться реалисту, который считает ее чистым ангелом. Обычная история. И кто этот другой, тоже, кажется, ясно».

– Послушай меня, девочка. – Он обнял ее. – Как бы ни был нелеп и неприятен подобный разговор между нами, мы все-таки его закончим. Мне сорок один год. У меня дочь. Если бы когда-нибудь она оказалась в ситуации, о которой я догадываюсь, то я дал бы ей такой совет: попытаться снова довериться тому, кому она однажды уже доверилась. Если, конечно, он не предал ее. А ведь он ее не предал? И если он любит. А он любит. Это очень важно для судьбы девушки – остаться с тем, кто был у нее первым. Весь опыт человечества…

Что-то тихонько зашуршало. На темном ковре появилась и медленно увеличилась полоска света. Гели вышла из спальни и сделала к ним несколько шагов. Минуту назад, услышав голос Роберта, она поняла, что разговор о ней и что Маргарита не сумеет высказать то, чего сама не понимает. И она подумала, что сказать «это» сейчас – может быть, ее единственный шанс. Собственно говоря, «это» уже было сказано – и смертельный стыд вышел из нее, растворился в сонном тепле спальни, теперь он следовал за нею в гостиную, но на расстоянии. На какое-то мгновенье она представила в гостиной Рудольфа и испытала облегчение оттого, что признание сделает не ему.

– Грета, позволь мне поговорить с Робертом, – произнесла она так спокойно, точно просила о незначащем пустяке.

Их разговор не затянулся.

Опытный Лей понял все с первых же слов Ангелики и, щадя ее, быстро перевел беседу на ситуацию в Берлине. При этом он не переставая ругался про себя последними словами. Такого обилия брани объект негодования Лея никогда не удостаивался даже из уст коммунистов или последователей сионских мудрецов.

Прежде Лей никогда не оценивал своих соратников с точки зрения их мужских достоинств. В партии за последние годы гомосексуализм сделался едва ли не модой, и Роберту, чтобы не испытывать брезгливости, было достаточно того, что тот или иной из его товарищей до сих пор обходится без клички вроде «фройлейн Анна» или «черная Марта». Но то, что он услышал об уважаемом фюрере, привело его в бешенство. «Каким же мудаком нужно быть, чтобы такое творить с девчонкой!» – не мог успокоиться Роберт, выкуривая сигарету за сигаретой. После двадцатидневного терапевтического курса в лагере СС он был уверен, что привел свои нервы в порядок и теперь вряд ли что выбьет его из колеи, но вот поди ж ты!

Так или иначе, а обещание повлиять на Ангелику Лей выполнил… с прямо противоположным результатом: сделал для себя однозначный вывод, что дядю к племяннице близко нельзя подпускать, если, конечно, не имеешь намеренья очень скоро отправить девушку в сумасшедший дом.

Уже перед рассветом, улегшись подремать на пару часов, он успел разозлиться и на себя – какого черта ты добивался этой откровенности? Получил!

Утром его разбудила Маргарита, сказавшая, что уже десять часов и его ждет Борман. Мартин всю ночь провел в берлинском штабе СА и уехал с прибытием туда Рема, всегда косившегося на «шпиона» и фыркавшего в его сторону, в особенности в отсутствие Гитлера и Гесса. Сам фюрер с соратниками должен был прибыть в Берлин только вечером, а ситуация между тем вызрела настолько, что «ягодки (так выразился примчавшийся в столицу гауляйтер Геббельс) уже начали выбрасывать семена».

Главная опасность дня заключалась в том, что штурмовики с Северо-Востока наводнили город и чувствовали себя его хозяевами, а баварские и кельнские, верные фюреру отряды находились еще в пути. Геббельс, на время оставивший свои любовные переживания, метался по Берлину, пытаясь отдавать приказы, – его всюду встречали по-дружески, наливали пива, хлопали по плечу и… не слушали. В памяти Иозефа еще свеж был августовский позор, когда ему пришлось вызвать полицию, чтобы выгнать пьяных погромщиков из здания штаба. Тогда, в конце лета прошлого года, мятежники все же встретили жесткий отпор дюжих эсэсовцев, своротивших не одну челюсть поборникам социализма. Но тогда гиммлеровских «преторианцев» было слишком мало, и они не могли долго обороняться от наседающих штурмовиков.

Сейчас Геббельс очень надеялся на поддержку СС, по крайней мере, до подхода кельнских и мюнхенских отрядов, и не понимал, отчего Гиммлер держит себя так, точно принципиально не желает становиться на чью-либо сторону.

– Вы с кем, Генрих? Где ваша хваленая гвардия? И откройте мне наконец секрет вашей невозмутимости – я в ней чрезвычайно нуждаюсь! – не выдержал Геббельс, наблюдая, как рейхсфюрер рассылает агентов по бурлящим с утра пивным.

Гиммлер блеснул на него стеклами круглых очков в металлической оправе и повел плечом.

– Я всегда с фюрером, господин гауляйтер, и только с ним. Все мои люди на своих местах, а моя невозмутимость, если таковая и присутствует, – лишь от сознания исполняемого мною долга.

– Где СС? Где эти «викинги» и «нибелунги»? – позже наскакивал Геббельс на Лея. – Они торчат на всех обедах и раутах, всюду, где им абсолютно нечего делать! Я сегодня с утра объехал весь Берлин – и ни одного «черного»! Для чего тогда, спрашивается, откармливают и тренируют этих красавцев? Чтобы они олицетворяли собою невозмутимость их сверхлояльного шефа?

– Ты, как всегда, очень много говоришь, Йоэеф, – морщился на его тирады Лей. – Будем все заниматься своим делом, а не портить друг другу нервы.

– Будем! Согласен! Но как гауляйтер Берлина я должен знать, что все это значит!

– Как гауляйтеру Берлина – кстати, единственному из нас, кому фюрер разрешил использовать подразделения СА – тебе следовало бы ладить со Штеннесом, а не дразнить его и не задирать постоянно! – разразился ответной тирадой Роберт.

– Ах так! Я еще и виноват, что этот, что этому…

– Все, Йозеф! Беру свои слова назад. Только спокойно! – остановил его Лей. – Ты знаешь, неплохо было бы придумать для парней из СС какой-нибудь красивый девиз, чтоб носили вот тут, – он положил руку на сердце, – как эмблему. Что-нибудь о чести и верности.

Геббельс поморщил лоб и щелкнул пальцами.

– «Солдат СС, твоя честь называется верность!» Идет?

– То, что нужно! Считай, что у меня это уже здесь! – Лей стукнул себя в грудь и рассмеялся.

Смех был малопонятный, и все же Геббельс был рад, что Лей в Берлине, – с ним рядом он чувствовал себя уверенней. Рем тоже не внушал опасений. Он повсюду расхаживал со своим охвостьем и как будто не верил, что слова могут превратиться в дело.

А слов уже было брошено предостаточно. Казармы и пивные гудели от возбуждения; повторялись одни и те же требования – сбросить фюрера, разогнать «мюнхенскую шайку», перейти к открытому неповиновению властям.

– Мы революционеры! А вы соглашатели! Вы предали рабочий класс. Вы губите движение! – заявил Штеннес Лею по телефону из своей штаб-квартиры на восточной окраине Берлина. – В последний раз предлагаю всем, кто еще не окончательно опаскудился, объединиться и начать борьбу.

– Ты сам роешь себе могилу, Вальтер, – отвечал на это Лей. – Даже если допустить невозможное, а именно – то, что вас поддержит большинство и ты станешь лидером партии, то не пройдет и полгода, как тебя вышибет коленом под зад новый претендент на верховную власть, ибо только фюрер незаменим. Фюрер – абсолют. Он один. В этом суть, гарантии и неповторимость национал-социализма. А ты, Вальтер, сел не на свой поезд и слишком далеко заехал. Мне тебя жаль.

– Лучше себя пожалей, – был ответ. – Ваш «абсолют» уже сейчас опасен для всякого, кто по несчастью или глупости оказался с ним рядом, а очень скоро он, с вашей подачи, окончательно сбесится и тогда в первую очередь перекусает всех вас. Впрочем, за тебя я спокоен, Роберт! Твой главный враг – это ты сам. То же передай от меня Рудольфу.

Лей бросил трубку Все они – Рем, Гиммлер, Борман, Геббельс, Эссер, тесть Бормана судья Бух, Гоффман со своей «лейкой», Розенберг, Штрайхер – находились сейчас в здании штаба СА, который Рем предлагал хитростью спасти от разгрома.

– Птички слетятся, клетка захлопнется, – шутил он, – а вокруг мы посадим трех котов.

– Отчего тебе так весело, Эрнст? – недоумевал Геббельс. – Пока у нас только один кот, и тот сам по себе. – Он косился на Гиммлера, который в соседней комнате не переставая говорил по телефону.

– Ты не был на фронте, Йозеф, – отвечал Рем, – ты не знаешь, что в бою бывает очень весело! Завтра здесь будут славные ребята с Рейна, и тогда, я надеюсь, ты наконец прекратишь паниковать.

– Это завтра, а сегодня нас всех размажут по стенкам, как…

– Наш доктор струсил, – хохотал Рем. – Ничего, Йозеф, давай я покажу тебе пару отличных приемов рукопашного боя. Ими может овладеть даже женщина!

– Иди к черту, Эрнст! – орал Геббельс. – Обучай своих блядей обоего пола!

– Прекратите оба! – рявкнул Лей, швырнув телефонную трубку. – Четыре грузовика на Альбрехтштрассе. Я предлагаю всем немедленно покинуть штаб.

– Останемся мы с Гиммлером, – распорядился Рем. – Связь будем держать по каналам Генриха и моим. Адью, господа! Если нас все-таки размажут по стенкам, не забудьте соскрести остатки и похоронить как солдат.

Через час центральный штаб СА наводнили мятежники Штеннеса. Сам он, увидев Рема на боевом посту, поначалу был несколько озадачен, а увидев и Гиммлера, решил, что мюнхенцы дали слабину и намерены с ним договариваться.

Вечером, когда Гитлер, Гесс, Геринг и остальные прибыли в Берлин, штеннесовцы устали бузить и спали. Посты у казармы и пивных и даже у штаба были жидкие. Около одиннадцати вечера «Кайзергоф», где находился фюрер с соратниками, был взбудоражен известием о колонне несущихся к ним на полной скорости грузовиков, набитых штурмовиками. Колонна двигалась с юго-запада. Вскоре все испытали облегчение – выяснилось, что это славные ребята с Рейна спешат на помощь своему вождю.

Гитлер, сдержанный и мрачный, в первый раз за весь вечер улыбнулся, и улыбка его была обращена к Лею, которого он благодарил за «своевременные меры». Пока Геринг с командирами подразделений занимались составлением диспозиции, пришло известие, что и мюнхенцы на подходе. Остро встал вопрос о двух тактиках – мирной и силовой. Фюрер склонялся к последней; соратники его поддерживали. В оппозиции остались лишь Гесс и Геббельс. Оба не хотели стрельбы и хором предлагали запустить мирный вариант с компроматом на Штеннеса. Стрельбы, впрочем, не хотел никто. Лей уже окрестил силовое решение «гражданской войной в СА», но планы Гесса считал утопией.

– Штеннеса сначала нужно двинуть кулаком под ребра, а уж потом грозить ему пальцем, – убеждал он Гесса. – Кровь все равно прольется, Руди, поскольку нам объявили войну.

Мятежники уже знали о новом соотношении сил. Непостижимый Гиммлер находился в штабе Штеннеса «в дружеской обстановке» и умудрялся слать оттуда донесения в «Кайзергоф». Последнее сообщение было о пересмотре тактики. Не в сторону переговоров.

Наступило утро, а приказ стрелять еще не был отдан ни одной из сторон. Перед рассветом Гесс, Лей и Геббельс заехали навестить женщин и успокоить их. Эльза уговорила и Магду оставаться с ними здесь, пока все не успокоится. У Рудольфа по дороге неожиданно случился один из его приступов рези в животе, о которых он было уже начал забывать; приступ повторился, когда он входил в дом. Увидев бледного мужа, почти висящего на руках у друзей, Эльза не сразу поняла, в чем дело. У нее на несколько мгновений как будто остановилось сердце, и ребенок толкнулся так сильно, что она стиснула зубы.

– Он переживает из-за силовых мер, – объяснил ей Роберт. – Даже с фюрером поспорил при всех.

– А ты не переживаешь? – спросила она.

– Да я первый на них настаивал! При повышенном давлении всегда полезно пустить кровь. Ну-ну, прости пожалуйста, я только хотел сказать – хорошо бы Рудольфа удержать на расстоянии от завтрашних дел. Решение принято, и от его переживаний ничего не зависит. И… он плохо влияет на фюрера. Вообще, он всех деморализует. То есть, конечно, он самый высокоморальный из нас, но… в данном случае это вредное для дела качество.

– Знаешь, Роберт, я иногда, слушая тебя, не знаю, чему верить – ушам или глазам.

– К тому же у него опять эти боли. Ну посуди сама. Он всем будет только мешать.

– Роберт, ты чего-то не договариваешь? Он некоторое время молчал.

– Со мной так бывает. Это нормально для всех, кого долго учили музыке. Я, если хочу, всегда слышу следующий звук, иногда – целую фразу. Ясно слышу, как если бы ее уже сыграли.

– У тебя плохие предчувствия?

– У меня не бывает предчувствий. Я просто слышу, слышу то, что должно прозвучать. Вам нужно быть завтра вместе, Эльза.

– Что ты ее пугаешь! – сердито бросил с порога Рудольф, слышавший последние фразы. Он почувствовал себя лучше и встал позвонить. – Нам пора ехать.

– А если опять прихватит? Подожди хотя бы пару часов. А… ты куда собралась? – вытаращил он глаза на появившуюся в брюках и куртке, перепоясанной ремнем, Маргариту.

– Я с вами.

– Это еще что за фокусы! – закричал на сестру Рудольф. – Как тебе такое в голову пришло!

– Вы можете даже меня побить и связать, – спокойно заявила Маргарита. – Но это не изменит ничего. Я умею печатать и стенографировать, знаю азбуку Морзе и радиодело. У меня диплом медицинской сестры. – Она умоляюще смотрела на Роберта.

– Ты хочешь всем показать, какая ты универсал ка! Нет, как вообще ты могла вообразить… – не унимался Рудольф.

– Но работают же у вас женщины!

– Это не женщины, а товарищи по партии. Женщины дома сидят!

– Нет, ты не из прошлого века, ты из каменного! – огрызнулась сестра. Она снова взглянула на Лея. Его ответный взгляд был мягким и понимающим Маргарита опустила глаза. Он подошел к ней, расстегнул пряжку ремня, снял его, потом расстегнул куртку, снял ее и бросил на кресло.

– Так мне больше нравится. Грета развернулась и молча ушла.

– Ты, как всегда, неотразим, – заметила Магда Геббельс, пришедшая следом за Маргаритой, чтобы помочь остановить девушку. Гесс иронически аплодировал.

– К сожалению, моя неотразимость не распространяется на всех членов этой фамилии, – отвечал Лей.

В гостиную заглянул Геббельс.

– Всем до свидания. Я уехал.

– Подожди, я с тобой. – Роберт довольно грубо, вытянутой рукой в грудь, остановил направившегося за ним Рудольфа. – Руди, сделай это хотя бы для Эльзы.

– Не терпится кровь пустить, доктор? – бросил ему вслед Гесс. – Не надейся, что я стану молчать.

Он все же вернулся. Эльза сидела в спальне, отрешенно глядя на голубую полоску утра между шторами.

– Руди, помнишь, лет десять назад мы смотрели какую-то военную пьесу, и когда на сцене начали стрелять, Адольф вдруг встал и вышел из зала? Потом он объяснил, что больше не хочет выстрелов, даже бутафорских.

Рудольф не помнил, но кивнул. Он знал, что у жены прекрасно развита эмоциональная память.

– Вот потому я и должен быть сейчас с ним, дорогая, – ответил он, целуя ее. – Они наседают на него… Два таких танка, как Геринг и Лей, способны раздавить любую решимость.

– Я понимаю, – кивнула она. – Только будь осторожней. Думай обо мне и маленьком. И пожалуйста, присмотри за Робертом. Как бы ты ни был на него зол, Грета его любит.

– Фамильная слабость Гессов, – буркнул Рудольф. – Я в обед заеду. Не скучай.

Скучать в тот день не довелось никому. Перепуганные берлинцы наблюдали из окон за ревущими на улицах грузовиками, из которых, как горох, рассыпались по дворам и подъездам возбужденные штурмовики. Всюду картина была одна и та же, и невозможно было понять, против кого занимает позиции эта армия в белом и коричневом, поскольку врага нигде не было видно. Гиммлер сообщил, что в Берлин убедить Штеннеса воздержаться от кровопролития прилетел Отто Штрассер, главный социалист, идеями которого питалось восстание. С другой стороны Геббельс и Гесс изо всех сил сдерживали Гитлера. Все это не могло продолжаться до бесконечности. Внутреннее решение Гитлер принял еще ночью – сейчас главное было найти повод.

Когда Гесс в очередной раз собрался отправиться к Штеннесу и Штрассеру на переговоры, фюрер не стал его удерживать. Едва Рудольф уехал, он дал тайное поручение Борману ехать следом, где-то на повороте с Фридрихштрассе обогнать машину Гесса и сказать ему, что он, Гитлер, срочно требует его к себе, поскольку обстановка внезапно переменилась. Затем Борману предстояло отправиться в штаб СА – за тем же самым: передать Гессу, что фюрер просит его вернуться из-за некоторых обстоятельств, после чего разыграть сцену удивления по причине отсутствия здесь Гесса и, наконец, из штаба СА сделать звонок в «Кайзергоф». Дальше – удивление, недоверие, возмущение, гнев фюрера и его обвинения в адрес Штеннеса и Штрассера должны были быть прерваны сообщением одного из людей Гиммлера о том, что с поста мятежников в машину Гесса стреляли и он тяжело ранен.

Гитлер и Борман все разыграли как по нотам. Ровно в три часа дня, когда Рудольф еще только подъезжал к «Кайзергофу», Гитлер уже орал по телефону, обвиняя Штеннеса в подлом покушении на жизнь своего секретаря.

– Теперь у меня развязаны руки, – прерывающимся голосом сказал он взявшему трубку Отто Штрассеру. – Вы мне за него ответите.

И он отдал приказ начальнику штаба СА Эрнсту Рему начать продвижение к захваченному мятежниками зданию штаба.

Началась стрельба. Одиночные выстрелы перешли в раскаты, затем – в нестихающий треск. Гитлер посвятил в задуманный блеф только Бормана и Гиммлера – людей, надежных, как несгораемые сейфы.

Когда Борман уже был послан вслед Гессу, Гиммлер сам явился в «Кайзергоф» с сообщением о том, что, по донесению агентов, машину Гесса только что обстреляли. Фюрер не дал ему договорить. Он заметался по кабинету, хватаясь за что попало, потом упал в кресло и окаменел. Геринг, Лей, Грегор Штрассер и остальные, бледные, переглядывались, не зная, что думать. Состояние фюрера сильно на них действовало, отчасти парализуя здравый смысл. И хотя операция была шита белыми нитками, сплошь состояла из нестыковок и нелепостей, все поначалу поверили, что с Рудольфом произошло что-то ужасное. Никто не успел ничего предпринять и даже осмыслить услышанное, как уже раздался звонок Бормана из вражеского стана с сообщением, что Гесса там нет. Фюрер как будто опомнился. Он схватил трубку и устроил телефонную истерику Штеннесу и Отто Штрассеру, а затем отдал приказ.

И тут же появился сам Рудольф, встреченный бурей восторгов. Его обнимали, ощупывали… Гитлер ушел в другую комнату и разрыдался там. Гиммлер, сыграв радость вместе со всеми, отправился выяснять, что же произошло, пообещав применить жесткие меры к «дезинформатору». Больше его в тот день в «Кайзергофе» не видели.

Немного успокоившись, Гитлер сказал Гессу, что у него сдали нервы и он отдал приказ о вооруженном захвате штаба СА. Все они не заметили, как промелькнул этот безумный день, и ночь уже готовилась задернуть свой занавес.

Штаб СА был окружен. Из подъездов, с чердаков домов, с улиц выносили трупы и складывали в грузовики. Гиммлер нанес Штеннесу последний разящий удар, показав аккуратно перепечатанные имена, даты и цифры и предупредив, что фюрер намерен начать дело о коррупции, если тот немедленно не сдастся.

Около десяти часов вечера, выслушав какое-то сообщение по телефону и задав несколько вопросов, Герман Геринг, бледный, со стиснутыми зубами, незаметно потянул за рукав Роберта Лея, дискутировавшего с Грегором Штрассером по поводу реорганизации Прусского земельного совета.

– Роберт, несчастье… – Не оправившийся после похорон жены Геринг с трудом произнес эти слова, точно у него перехватило дыхание. Втроем они вышли в соседний зал. Лей и Штрассер узнали, что пять часов назад у Эльзы Гесс начались преждевременные роды; ребенок вышел, обмотавшись пуповиной, и спасти его не удалось. Единственное, о чем сумел спросить Геринг звонившего, – почему до сих пор ничего не сообщили мужу, на что получил следующий ответ: «Фрау Гесс уже знала, что ее муж тяжело ранен, и мы тоже слышали об этом по радио».

– Но ведь Магда звонила! Я сам говорил с ней. Я сказал, что это ошибка, что Рудольф жив и здоров… – Он сел, обхватив голову руками. – Неужели было уже поздно? Боже мой!..

– Кто звонил? – спросил Лей.

– Врач. Из «Шаритэ», – ответил Геринг. – Сказал, что ребенка долго пытались откачать. Эльза только сейчас попросила сообщить кому-нибудь из друзей, лучше… – Геринг посмотрел на Лея. – Врач назвал твое имя.

– Так знает она, что Рудольф жив? Или нет? – ужасался Штрассер.

– Конечно, знает, – вздохнул Геринг. – Просто не уверена, нужно ли знать тем, кто вокруг. Бедные наши женщины! Они посланы нам как благодать Господня, а мы…

– Герман, пожалуйста, попроси Рудольфа выйти сюда, – сказал Лей, – если тебе не трудно.

– Да не трудно мне! – Геринг, морщась, вышел.

– Грегор, мне кажется, фюреру лучше ты сообщи.

Штрассер кивнул.

– Может быть, и Рему?

– Да, пожалуй, в этой ситуации, – согласился Лей. – Скажи ему, и пусть спускается к машине.

Через несколько минут Гесс, Лей, Геринг и Рем уже направлялись в «мерседесе» Геринга к берлинской клинике «Шаритэ».

Каждый интуитивно вел себя именно так, как и было нужно. Геринг сидел за рулем; от его широкой спины и необычной понурости исходило то молчаливое сочувствие, что порою красноречивее всяких слов.

Лей и Рем, напротив, говорили без устали, заставляя Рудольфа минутами буквально забываться под действием этой словесной анестезии. Рем все время пути держал Гесса в крепких объятьях, порой сжимая так сильно, что причинял боль, и эта боль приносила облегчение. Врачи сказали, что фрау Гесс чувствует себя хорошо и даже лучше, чем можно было бы ожидать при подобных обстоятельствах. Феликс Керстен, находившийся с Эльзой последние два часа, однако, предупредил Рудольфа, что кажущаяся бодрость его жены не более чем шок, что все ее помыслы направлены на него одного и ему нужно постараться сейчас побольше говорить с нею, то есть фактически делать то, что с ним самим делали друзья, повинуясь интуиции.

Они оставались вдвоем около часа. В это время Магда Геббельс и Маргарита, сопровождавшие Эльзу в больницу, поведали мужчинам печальную историю, о которой всем хотелось скорее забыть. Ангелика сидела тут же, поодаль, и за все время не проронила ни слова. Когда с ней пытались заговаривать, она низко опускала голову, словно хотела спрятать лицо.

Керстен, отозвав Лея, попросил его прежде самого взглянуть на тельце ребенка и, может быть, попытаться удержать от этого Рудольфа.

Мальчик был крупный, красивый, с белокурыми волосиками; только синий ободок вокруг губ говорил о погубившем его удушье. Это был замечательный, вполне сформировавшийся, готовый к жизни ребенок, и смотреть на него было так больно, что Лей понял опасения Керстена. Рудольф, скорее всего, не представлял себе, что его сын уже так хорош, и воспринимал его как плод. Вид этого человечка мог потрясти его сильнее, чем сам факт гибели. По-видимому, о том же думала и Эльза, когда диктовала Магде записку для Роберта с просьбой самому забрать тельце и похоронить. Она думала о муже, только о нем. Все остальное для нее сейчас не существовало.

Гесс еще находился возле жены, когда приехал Гитлер. Выслушав все, что ему сказали, он повел себя точно так же, как Ангелика, – сел, низко свесив голову, ничего не спрашивал и никому не отвечал. Сопровождающий его Штрассер продолжал выполнять при нем функции не то сиделки, не то секретаря; он то и дело отходил и возвращался, садился рядом, что-то говорил.

Последними появились Пуци и Геббельс. Лей позвонил им уже из больницы, поскольку чете Геббельсов, Ганфштенглю и ему предстояло взять на себя печальную обязанность по похоронам младенца.

Роберту пришлось исполнить роль адъютанта-распорядителя. Он, тоньше других слышавший настроение каждого, менее всех был поглощен собственными переживаниями, углубляться в которые совсем не стремился. Геббельсы и Ганфштенгль вскоре уехали. Штрассер повез домой Ангелику и Маргариту, пообещав не оставлять их до возвращения мужчин. Рем и Геринг вынуждены были возвратиться в штаб, чтобы взять на себя руководство операцией, которая еще не была завершена.