Текст книги "В часу одиннадцатом"

Автор книги: Елена Бажина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

* * *

Строительство дома подошло к концу только следующим летом. Александру выделили комнатку на втором этаже, внизу располагалась семья Матвея. Аня пока не имела своего места: то ей предлагали переночевать наверху, в незавершенном складском помещении, то внизу, на просторной кухне. Пристройка с еще двумя комнатами пока не была закончена, – там только собирались красить стены и потолок.

Как-то появились две девушки и молодой человек, с ними Матвей вел долгий разговор, сидя на скамейке во дворе. Содержание разговора осталось тайной, как и многих других бесед с появлявшимися здесь иногда незнакомыми молодыми людьми, но результат был непреложен: уже на следующий день одна из девушек, заправив волосы под косынку и одевшись в рабочую одежду, копала огород.

Однажды приехал Николай вместе со своей новой помощницей – серьезной женщиной в длинной юбке, темной блузке и темном платке. Немного нервничая, он вызвал Матвея под заменявший террасу навес и, не обращая внимания на присутствие Александра, заговорил о том, что Матвей ведет себя неприлично, неприемлемо для православного, присваивая себе деньги, вещи и книги, полученные от иностранцев, которые предназначались для всех. Ведь идея такой общинной жизни принадлежала ему, Николаю, и благословил батюшка его. Матвей же отдалился, присвоив себе то, что ему не принадлежит, ведет себя самовольно, делает непонятно что, совершенно утратив всякие понятия. Он должен был познакомить с иностранцем Патриком его, Николая, потому что Николаю нужно оформить визу. Матвей должен был выяснить это. Так нужно. Он должен подчиняться в интересах общего дела.

Наверное, со стороны это было смешно, и даже трудно было представить, каким образом в это тщательно выстроенное пространство жизни вторглось нечто чуждое.

Это была вражда.

Александр не стал бы утверждать, что во время жизни здесь он не сталкивался с враждой. Она выплывала периодически, но это была не вражда вовсе, это был “праведный гнев”, справедливое негодование по отношению к окружающему миру, “который во зле лежит”, – к соседям по лестничной клетке, которые иногда жаловались на шум; к родственникам, которые не хотели принять их убеждений; к начальству – это уже как нечто закономерное и не подлежащее обсуждению и как следствие – ко всем, кто не соответствовал определенным религиозным требованиям. То, что теперь вражда как мрачный призрак чужой жизни вошла в это сообщество, поначалу показалось несколько странным. Ее не должно было быть здесь, а если была, то ни в коем случае не должна была выражаться прямо. Значит, что-то изменилось всерьез, решил Александр, слушая, как Матвей и Николай препирались о том, кто здесь главный, кто распоряжается деньгами и документами, кто решает организационные вопросы, а кто педагогические.

Александр мог только наблюдать, и стараться понять, есть ли кто-то, кто виноват больше. Когда Матвей сказал Александру, что Николай поступил нехорошо, Александр, не долго думая, ответил: “Вы же дружили более десяти лет. Достаточно времени, чтобы узнать друг друга”.

Потом все вышло серьезнее, чем показалось вначале. “Он предал меня”, – сказал Матвей после отъезда Николая, когда они сели пить чай под навесом. Вдруг он стал откровенен, как никогда, и впервые разговаривал с Аней не свысока.

“Вот послушайте, как сказано, – говорил он Александру и Ане, – если согрешит против тебя брат твой, выговори ему. И если покается, прости. А если не послушает, то выговори со свидетелем. А если и тогда не покается, скажи церкви, и если церкви не послушает, то будет он тебе как язычник мытарь. Вот, теперь он мне как язычник и мытарь. А еще сказано: исторгните нечестивого из среды вашей… Люди меняются, и часто в худшую сторону. Они поддаются соблазнам. А соблазнов много. Знаешь, на что соблазнился он? На мое место. Все-таки здесь за все отвечаю я. Я здесь главный. Я все решаю. Вот сейчас, когда дело идет к окончанию строительства, он пытается вытеснить меня с моего места”.

Матвей жалко хватался за аргументы, звучавшие все беспомощнее. Александр снова убедился: многолетней христианской любви и братскому единомыслию приходит конец. И хотя трудно было поверить в это, потому что слов по поводу любви и взаимопонимания было сказано немало, факт остался непреложен: они рассорились окончательно, всерьез, и Александр уже не мог повлиять на эту ситуацию.

* * *

Через несколько дней, заехав в гости к знакомым, проживавшим недалеко от одного строительного рынка, Александр вдруг получил переданное через них приглашение: прибыть к Николаю для разговора. Это приглашение, прозвучавшее скорее как приказ, что, впрочем, было неоспоримым правом Николая, озадачило Александра и насторожило: впервые оно было передано не через Матвея, а через дальних знакомых, к которым Александр мог и не заехать в тот день.

Подумав, он решил откликнуться на это приглашение, к тому же у него был повод: нужно было забрать инструменты, которые он когда-то давно оставил на квартире Николая.

На следующий день, дав с утра очередное задание сонным рабочим, Александр выехал на трассу и погнал машину в сторону Москвы, ее окружной дороги, а потом – все ближе к центру, к одному из районов, из которого уже переселяли жителей. Он следовал знакомым маршрутом, – проехав по Садовому, свернул в знакомый переулок, а потом через арку въехал в тихий двор. Уже стоя у двери квартиры, он приготовился разговаривать сдержанно и не углубляться в духовные вопросы.

Николай, как всегда, был недоволен, как будто Александр сам зачем-то приехал к нему. Его мрачный вид, провоцирующий у собеседника комплекс вины, всегда смущал и создавал напряжение. Но на этот раз, предвидя и плохое настроение, и недовольство, и раздражение и даже прямую злобу против себя, Александр приготовился не реагировать на все это.

Да, можешь забирать свои инструменты. Забирай, но будь осторожен. Ты поступаешь неосмотрительно, поддерживая отношения с этим чудовищным человеком, сказал Николай. Он предложил Александру присесть на лавку на кухне, которая стояла там в качестве топчана. Когда-то ее унесли с троллейбусной остановки.

Торжественным и немного напряженным голосом Николай заявил, что Александру лучше разорвать отношения с Матвеем, потому что Матвей совратился, сошел с пути истины, отступил от христианских принципов жизни, возгордился, впал в прелесть, находится теперь в помрачении и уже не ведает, что творит.

Александр ответил ему то же, что и Матвею: “Вы же говорили, что вы духовные братья. Вы знали друг друга больше десяти лет. Можно было изучить друг друга. Почему же не изучили?..”

Николай подумал, потом ответил: “Люди меняются. Человек способен упасть, соблазниться, совратиться, может просто впасть в руки дьявола… Бог может лишить его разума за его грехи, за его гордость… Много чего может случиться… А в нем всегда была эта страсть – страсть к власти и деньгам, просто дремала в нем до определенного времени. Сейчас она проснулась… И теперь лучше порвать с ним всякие отношения, это я говорю тебе как человек ответственный, иначе это может причинить тебе духовный вред, будет чревато погибелью и для тебя”.

К тому времени Александр уже настолько часто слышал слова о своей духовной погибели, что они перестали его тревожить.

А Николай продолжал говорить о своем духовном брате как о злейшем враге, и Александр слушал, и ему было непонятно, на чем же держалась эта их многолетняя дружба, вся складная согласованность многих действий. “А как же – не злословь брата своего?” – спросил вдруг он. Николай только сокрушенно покачал головой и перекрестился, это было знаком того, что Александр совершенно не понимает, о чем идет речь.

Потом он предложил Александру сделать одно доброе дело, которое могло бы искупить всю его бестолковость и исправить положение. “Ты мог бы сделать это, – тихо сказал он. – Можешь считать это заданием от Бога, последним поручением, послушанием, и потом можешь делать все, что хочешь”. “Что значит – делать все, что хочешь?” – не удержался и спросил Александр. “Это значит, можешь быть свободен, идти куда хочешь, твоя миссия выполнена”, – пояснил Николай. “Выполнена? Идти, куда хочешь? А как же то, что я делал здесь?..” “Сейчас не об этом речь. Бог найдет тебе дело…”

И он сказал Александру, что нужно забрать у Матвея документы на дом и деньги, которые были получены недавно от некоторых оказавших благотворительную помощь людей, но сделать это тайно и передать ему, Николаю.

“Ведь этот дом не принадлежит ему, – уверял Николай. – Это дом общий, и твой в том числе. А почему никому не пришло в голову, что оформлено все должно быть не только на него?.. Этого человека надо остановить, и ты должен это сделать. А деньги? Почему они хранятся у него, почему он распоряжается ими?.. Все последствия я беру на себя – я отвечаю за конечный результат, как всегда отвечал, а ты должен только исполнить”.

Александру захотелось сказать “никто из вас никогда ни за что не отвечал, это было всего лишь декларацией”, но произнес другую фразу:

– Я не могу этого сделать.

– Это почему же?..

Как странно, подумал Александр, что вдруг надо объяснять какие-то очевидные вещи, да и как можно их объяснить?..

– Это противоречит мне, – вдруг спокойно признался он.

– Что? Противоречит тебе? Что может тебе противоречить? Твое дело – всего лишь выполнить послушание, и делать дело, а не думать о том, что тебе противоречит.

– Я не могу этого сделать, – повторил Александр уже настойчивее.

– Если ты сомневаешься, съезди к батюшке, и он подтвердит тебе, кого в данной ситуации надо слушаться больше, кто здесь прав, – продолжал Николай. – Если ты сам этого не понимаешь, значит, ты сам готов пойти на предательство. Ведь если у тебя есть божественное послушание, значит, ты освобождаешься от всякой ответственности, ты не о чем не должен думать, кроме его исполнения.

– Я не буду этого делать, – упрямо повторил Александр.

– Вот современные молодые люди, – сокрушенно вздохнул Николай, – они ни на что не способны, только на эгоизм, они невероятно инфантильны. Вот каково состояние их душ и их веры.

Александр, выслушав упреки в адрес молодежи, впервые подумал о том, что достаточно извлечь из этой самой молодости, которая всегда кого-то не устраивает, несколько лет и бросить их в пекло какой-либо великой идеи или чьего-либо безумия, чтобы вся дальнейшая жизнь, сорвавшись с орбиты, пошла по другой, чужой, темной и безнадежной траектории. Он еще раз, собравшись с духом, повторил “я не могу”, взял сумку и направился к двери.

– Ты должен решить, на чьей ты стороне, – воскликнул вслед ему Николай. – С кем ты?..

– А почему я обязательно должен быть с кем-то из вас? Разве я не могу быть сам по себе?..

– Нет, не можешь, – ответил Николай. – Если ты в церкви, то не можешь.

И сказал, сокрушенно вздохнув, что Александр собирает угли на главу свою, поступая так.

* * *

– Вообще-то я не хотел тебе этого рассказывать, говорит Александр, заметив, как внимательно она слушает его. Чтобы не создавать ложного впечатления, как будто все так и должно быть. Это не так. Мне бы не хотелось, чтобы у тебя осталась уверенность, что все такие… – Нет, я так и не считаю, отвечает она. Напротив, я была уверена, что ошиблась в своих ощущениях, что мне так показалось, и я долго упрекала себя, что не смогла понять тебя… Ведь это всего лишь частный случай, так ведь?.. – Да, именно так, частный случай, а мне просто не повезло… На самом деле не все такие, есть и другие, просто я их не встретил…

* * *

Спустя три часа Александр сидел под навесом и выслушивал набор изощренных упреков и обвинений со стороны Матвея за то, что ездил к Николаю за какими-то там инструментами, о которых уже все забыли. Он был уверен, что Александр нарушил закон общинной жизни: не посоветовался со старшим. Потом Матвей звонил общим знакомым и рассказывал, каким негодяем оказался его бывший духовный брат Николай. Он даже позвонил знакомому врачу и уговорил не оказывать услуг этому человеку по причине… Он долго рассказывал, какая на то есть причина.

“А про Ксению Сергеевну ты забыл? – говорил он затем Александру. – Как ты мог так легко все забыть, давай, соберись, у нас начинается война, это настоящая война, а ты слишком интеллигентен, как всегда, ты не готов к этому”. “Какая война, кто у нас враг? Это же твой друг, вернее, брат, – отвечал Александр. – Я не виноват, что так получилось”. “Здесь я отдаю указания, – прерывает Матвей. – Теперь мне ясно, что вы все распустились. Вы ничему не научились. Вы не умеете давать сдачи, вы не умеете добиваться цели… А это – главное. Николай переступит через кого угодно, ты уже имел возможность в этом убедиться”. “Но если он так плохо поступил, – рассуждал вслух Александр, – почему бы просто не устраниться?..” “Вот она, твоя пассивность и индифферентность. Ты ничего не понимаешь. Тут надо идти до конца. Мы должны забрать завещание Ксении Сергеевны. Николай не может быть ее наследником”. “Но на чем же столько лет держалась ваша дружба?” – в который раз наивно спросил Александр. “Наверное, на моем доверии и великодушии”, – задумчиво произнес Матвей. И добавил: “Впрочем, времена были другие. Надо было держаться вместе. У нас был один враг – советская власть, а делить нам тогда было нечего. Какие там деньги, книги, дома?.. И в голову не могло прийти такое. Но тем не менее, – продолжил он, – я этого не допущу, чтобы все, что мы собирали, осталось у него”.

Ксения Сергеевна к тому времени завещала свою малометражную двухкомнатную кооперативную квартиру, приобретенную после многих лет работы на одной из вредных фабрик, им обоим – Николаю и Матвею, а в их лице общине, которую они создавали. Александр об этом знал. “Почему она это сделала?” – не раз задавался вопросом Александр. И понимал: она пыталась увидеть настоящих христиан в ком-то из современных людей, появляющихся периодически в ее окружении. Почему-то она решила, что Матвей и Николай – именно такие, настоящие. Наверное, так подумали и в общине Василия Степановича, поскольку решили передать им церковные ценности, хранившиеся втайне много лет.

Теперь Александр, во исполнение своего очередного послушания, должен был явиться к ней, забрать некоторые вещи и уговорить старую женщину поехать к нотариусу и переписать завещание только на Матвея; рассказать ей, что Николай вышел из общины, поступив предательски по отношению ко всем и что не стоит с ним иметь никаких отношений. Насколько было по силам Ксении Сергеевне воспринять все это, Александра не должно было интересовать: Бог все устроит, сказал ободряюще Матвей.

“Я не могу этого сделать”, – возразил Александр, выслушав его. “Почему же?..” “Я не могу приехать без предупреждения. Тем более к Ксении Сергеевне…” “Что? Не можешь поехать? Это еще что за новость?..”

И последовал долгий изнурительный монолог. Матвей говорил о том, что Александр живет здесь, в его доме, уже давно. Матвей потратил на Александра время, силы, а ради чего? Неужели он мог подумать, что за это ничем не надо платить? Неужели Александр никогда не задумывался над тем, что его присутствие в этом доме должно чем-то окупаться?..

Александр возражал, говоря, что работает с утра до вечера.

Матвей махнул рукой. Он сказал, что мог и без Александра все это сделать. Ему не нужны эти стены, это строительство, которое Александр осуществлял не очень хорошо, несмотря на двух подсобных рабочих; это было нужно для пользы и для блага самого Александра, иначе чем бы Александр занимался в жизни? Он должен иметь чувство долга, которого у него нет. Ему дали настоящее христианское общение взамен того безбожного, какое он всегда имел в своей семье и своем окружении. Оказывается, Александр исповедует какие-то мирские предрассудки, предвзятости, светские условности, вместо того чтобы поступить по духовной сути, то есть просто приехать и войти, и взять свое, и сказать то, что нужно, как и должен поступить человек, у которого есть понимание ситуации, а не какие-то языческие соображения наподобие “не могу этого сделать…”

– Но почему бы тебе самому не поговорить и не объяснить ей все, что считаешь нужным?

– Видишь ли, если я буду говорить в свою пользу, это может оказаться слабым аргументом. Когда свидетельствует кто-то другой – это убеждает больше. Кроме того, она к тебе хорошо относится – ведь ты привозил ей продукты и лекарства… Ты с ней беседовал. У нее с тобой связаны положительные эмоции. Это важно.

И на следующий день Александр завел машину и поехал в Москву, в Новые Черемушки. Матвей отправился с ним.

Он много говорил, пока они ехали. Он говорил с поощрительной интонацией о том, что Александр делает успехи, становится взрослее, справляется с недостатками, но еще не до конца; что Александр почти освободился от этого губительного интереса к языческому искусству, и это хорошо. А поручение, которое должен выполнить Александр, совсем простое, надо прийти и сказать: “Ничего не завещайте Николаю, не доверяйте ему. Он все присвоит себе и ничего не будет делать для общины. Матвей Семенович просит вас прямо сейчас взять документы и поехать к нотариусу”. Или: “Общение с Николаем опасно, он предал всех. Николай совратился, он больше не член нашей общины”. Или: “Николай отступил от Христа, он негодяй, надо побыстрее вычеркнуть его из завещания, и прекратить с ним всякие отношения”.

Александр должен был заучить эти слова, и он их заучил, как школьник, который может все позабыть в любую минуту, которому ничего нельзя поручить. А завещание, хранившееся в верхнем ящике секретера, Александр должен был забрать в любом случае. Странно было все это, но Александр решил: это последнее, что он делает в этой странной ситуации. После этого он поедет к батюшке и постарается разобраться в сложившейся ситуации.

Он подогнал машину к дому. Матвей попросил поставить ее на углу – так, чтобы можно было наблюдать за всем, что происходит во дворе. Заглушив двигатель, не сказав ни слова Матвею, Александр пошел к подъезду. Спокойно поднявшись на третий этаж белой блочной “башни”, Александр остановился перед дверью. Тихо. Осторожно, с легким шорохом, вложил ключ в замочную скважину, и еще раз прислушался.

Он не задумывался о том, что будет делать, если там окажется кто-то посторонний, если возникнет что-то непредвиденное. Он не думал об этом, потому что Матвей убедил его, Бог все устроит, а Бог в этом деле, разумеется, “на нашей стороне”. А еще, наверное, потому, что в тот момент Александр разучился смотреть на мир как раньше. Этот мир, как ни странно, перестал быть для него миром, в котором он живет, а превратился в какой-то случайный вокзал, переправу, где смешались и перепутались все его надежды; где сам он стал частью механизма, исполняющего заданную кем-то функцию. Наверное, это ощущение подавляло все прочие ощущения, и прежде всего чувство самосохранения.

Александр вошел в квартиру. Тихо, темно. Слава Богу, сказал он про себя. Впрочем, подумал он, с какой стати я должен бояться, ведь я бывал здесь много раз, это почти что часть моего дела, моей работы, моего послушания. Он включил в прихожей свет. Ведь так будет естественней.

Он прислушался, ожидая, что Ксения Сергеевна, как обычно, выйдет навстречу. Никаких шорохов он не услышал. Он прошел в другую комнату, где находились секретер с документами и потайной шкаф со святыней. Приоткрыв его, Александр увидел подсвечник, какие-то книги, маленькую коробочку с мощами одного местночтимого святого, завернутую в бархат икону… Вещей, которые хранились у Ксении Сергеевны, стало гораздо меньше, – очевидно, их уже перевезли отсюда в другое место. Выдвинув верхний ящик секретера, Александр взял лежавшую сверху папку: как ему объяснил Матвей, составленное когда-то завещание должно находиться здесь. Он положил ее в сумку.

Присев на край дивана, он посмотрел в окно. Вот сейчас, здесь закончилась история чего-то, что называлось братской христианской любовью. Она закончилась абсолютной полноценной взаимной ненавистью. Только здесь еще оказался он, и ему самому непонятно, что он здесь делает.

– Здравствуй, Саша, – услышал он. – Как я давно тебя не видела. Ты не говорил, что придешь. Что ты здесь делаешь?..

Он даже вздрогнул от неожиданности. Ксения Сергеевна стояла в дверях, заспанная, в халате, глядя на Александра то ли с улыбкой, то ли со страхом. Теперь он заметил, как она изменилась: серый цвет похудевшего лица, острота сутулых плеч, безнадежность взгляда. Она, кажется, стала еще прозрачней, и Александр невольно опустил взгляд.

Стараясь сохранить уверенность в голосе, Александр объяснял, что пришел поговорить. А ключом открыл дверь по старой памяти: ведь раньше, когда привозил что-нибудь, всегда открывал своим ключом, да и не хотел лишний раз беспокоить ее. А вообще он должен кое-что рассказать…

Александр неуверенно заговорил о том, что Николай оказался совсем не тем человеком, за которого выдавал себя все это время, а мы, доверчивые люди, этого не замечали; он начал пересказывать просьбу Матвея – собраться и поехать с ними, Матвей ждет внизу в машине, как вдруг она его остановила.

– Понятно, – сказала она. – Почему же Матвей сам не пришел и не сказал об этом, почему он все переложил на тебя?..

Александр не знал, что ответить.

– Зачем ты это делаешь? – спросила она грустно и добавила, что ей уже все известно про ссору Матвея и Николая. – Они сами решат свои проблемы, а ты… Я ведь немного знаю тебя. Зачем тебе это нужно? Ведь ты не являешься их собственностью. Так ведь?..

– Так, – машинально повторил Александр, – так… Но я должен сказать… Я должен сказать, что…

– Посмотри на меня, – прервала она, и Александр неохотно поднял на нее глаза, – Мне уже в какой-то степени все равно. Я понимаю, что и Николай, и твой Матвей не оказывали мне помощь просто так. Не бескорыстно. А за определенную плату, которую они получат потом. Я в какой-то степени уже их собственность, потому что у меня нет сил… А ты? Скажи, зачем ты участвуешь в этом? Разве ты – их собственность?..

– Нет, – ответил Александр. – Я только должен сказать, что отныне…

– Нельзя доверять, – сказала она. – А я сегодня уже слышала эти слова… Вот только что, час назад, был помощник, – она споткнулась на этом слове, едва не сказав “послушник”, – вашего друга Николая, и представляешь, он говорил то же самое… Говорил про Матвея. Что он злодей. Они забрали все документы. И как я должна все это понимать?..

– Он присвоил себе чужое, – продолжил Александр. – Он присвоил собственность общины, и желает присвоить еще…

– Нет, нет, я слышала совсем другое, – перебила Ксения Сергеевна. – Именно Матвей присвоил себе деньги. Кому я должна верить?..

Александр пожал плечами.

– И я тоже не знаю, – сказала она.

Помолчав, потому что сказать ему было нечего, он взял сумку, прошел к двери и, не попрощавшись, вышел из квартиры.

С ощущением тотальной глупости и пустоты, накрывших его, он добрался до машины, сел за руль, раздраженно хлопнув дверью.

– Я больше никуда не поеду, – сказал Александр. – Никуда ни по каким поручениям.

Он не стал пересказывать Матвею подробности своего визита, сообщив только, что разговор с Ксенией Сергеевной не удался: она не захотела никуда ехать. Если Матвей желает, пусть сам поговорит с ней.

– Значит, ты не сумел с ней поговорить, – спокойно отметил Матвей. – Значит, надо будет продолжить с ней этот разговор в другой раз. Например, завтра. Главное – у нас документы.

Он спокойно развязывал туго затянутые шелковые тесемки папки, и вдруг затих.

– Они уже были здесь раньше нас, – пояснил Александр. – Они забрали все документы и поговорили с Ксенией Сергеевной.

Матвей нахмурился и проворчал:

– Не думай, что на этом все закончилось. Мы должны все исправить.

Он швырнул легкую, издевательски пустую раскрытую картонную папку на заднее сиденье.

– И это все, что ты вынес оттуда?..

Через полтора часа они подъехали к дому – его незавершенный темный силуэт издалека виднелся на фоне слабых фонарей. Последнее время Александр часто испытывал это чувство: приближение к дому, который он построил почти что собственными руками, вызывало тревогу и скрытую тоску. У него было смутное ощущение, что для него этот дом навсегда останется чужим, и все, что связано с ним, было построено на песке, как воображаемый замок в его архитектурных проектах.

– Ты должен все исправить, – повторил Матвей, когда Александр заглушил мотор. – Ты должен подумать, как это сделать.

Навстречу вышла Аня. По ее изумленному и перепуганному лицу было понятно, что здесь тоже что-то произошло.

Они приехали спустя пятнадцать минут после отъезда Матвея и Александра. Вышедшую к ним Аню они заперли в подсобке (потом, правда, выпустили), и вошли в дом. Они прошли в комнату, где совсем недавно были помещены архивы и бумаги, книги и еще какие-то предметы, которые Матвей и Николай добывали вместе. Забрав кое-что, они уехали.

Александр и Матвей смотрели на последствия небольшого погрома, произведенного в одной из комнат, которую в дальнейшем предполагалось сделать молитвенной комнатой – маленьким храмом. Распахнута дверца шкафа, на столе беспорядок, выдвинут ящик. Конечно, Николай в идеале имел доступ ко всему этому, но сейчас это выглядело как грубое вторжение на чужую территорию.

Матвей слушал, красный от гнева. Он еще раз осмотрел комнату, от угла до угла, и вышел на улицу.

– Ты их пустила, – сказал он через некоторое время Ане ледяным голосом. – Ты их пустила, ты виновата во всем. Ты будешь отвечать за все это.

Аня ушла наверх, на второй этаж, и там плакала. Александр хотел пойти и успокоить ее, но Матвей не разрешил: она провинилась, не надо с ней разговаривать, пусть она вкусит сполна плодов своих ошибок, сказал он. Слова о том, что она не виновата, на Матвея не произвели никакого действия: он ушел к себе, не пожелав никого слушать. Приехавшие после вечернего богослужения его жена и дочь так и не узнали ничего – только утром им рассказали о том, что натворила эта растяпа.

Как выяснил Матвей, ничего важного они не нашли. Денег он здесь уже не хранил. Документы на дом им тоже не достались – по какому-то наитию Матвей перепрятал их, и Николай не знал, где они находятся.

Тем не менее, Матвей решил: каждый должен подумать, как исправить эту ошибку.

Можно заставить человека что-то делать, решил Александр, но заставить думать о чем-либо – это уж слишком, и, чтобы скрыться от нависшего невыносимого психологического давления, беспощадного, как асфальтовый каток, поехал на следующий день в Москву развеяться, подумать о чем-то совсем другом, о своем, хотя что теперь осталось от своего?.. В тот день он впервые за долгие месяцы заехал к своему другу Косте, с которым еще сохранились отношения. Он завалился в его бедную, опустошенную перестроечной экономикой квартиру, и предложил выпить, и они пили водку, и Александр много говорил в тот вечер. А Костя рассказывал про путч, про события у Белого дома, где он простоял несколько часов, скандируя вместе со всеми “фашизм не пройдет!” и размахивая каким-то транспарантом. Он жалел, что Александр совсем отказался от научного будущего. Хотя, по большому счету, это уже неважно. Это не имеет никакого значения: время ушло, твое место заняли другие, ты потерял то, что было дано лишь на короткое время. Твой научный руководитель уехал в США; а тебя в этой среде никто больше не знает. Ты упустил свое время, Александр, ты потерял его, ты неправильно распорядился данными тебе талантами, ты их закопал, выполнив все по евангельской притче, с точностью до наоборот.

* * *

А еще через несколько дней, собравшись с духом, Александр все-таки решил отправиться туда, где он впервые получил указание на этот путь жизни. В последнее время он ловил себя на мысли, что не испытывает особого желания ехать на приход к отцу Афанасию, – ощущение пустоты после каждой встречи смущало его. “Может быть, это и есть та самая теплохладность, которой надо бояться?” – с тревогой думал он. Матвей не возражал, и даже посоветовал Александру подробно рассказать батюшке, что вытворяет Николай – его духовное чадо, хоть уже и достаточно великовозрастное.

Между тем до отца Афанасия уже дошли слухи о том, что в общине этой что-то не так. Об этом Александр узнал от паломников, которые, как всегда, что-то знали и что-то слышали. Правда, когда Александр приехал, – как всегда, рано утром, – батюшка отбыл куда-то по делам и Александру предложили ждать. Прислушиваясь к тихо бурлившим вокруг разговорам, Александр постепенно узнавал о событиях, происходивших здесь за время его отсутствия.

Отец Афанасий уже перешел к решительному наступлению в битве за храм, в котором размещалась юношеская библиотека. Он благословил нескольких своих чад – трех женщин – стоять в пикете у здания библиотеки и даже объявить голодовку. Однако все пошло не так гладко: на третий день у одной из голодавших, не отличавшейся крепким здоровьем, случился приступ острого панкреатита и она была госпитализирована. Женщина находилась в тяжелом состоянии, и у отца Афанасия возникли серьезные проблемы, а проблемы Александра на этом фоне резко потускнели. Отец Афанасий приехал через несколько часов на короткое время, а после обеда сразу уехал – как сказали, “в епархию”. И когда Александр обратился к Палашке – в чем же дело, она сдержанно ответила: “У батюшки сейчас хватает забот. Его, может быть, сделают архимандритом, или вообще лишат сана… Можно же дать ему отдохнуть, тут его и так обвиняли в том, что он благословил некоторых на голодовку за храм… Ну благословил, но зачем об этом всем рассказывать?..” Оказывается, к отцу Афанасию у ворот храма даже приступили журналисты с вопросом “почему вы благословили голодовку своих духовных чад?..” Отец Афанасий, не растерявшись, ответил: “Это не мои духовные чада. К нам в храм может прийти до тысячи человек, и что, я должен отвечать за все их действия?..”

Александр присел на табурет, и одна тревожная мысль посетила его, так что он испугался собственного открытия.

– Но ведь он благословил, – тихо сказал он. – Так благословил или нет?

– Перестань выпытывать, Саша! – вскричала послушница. – Перестань! Я не буду отвечать за батюшку, я только хочу сказать, что ему надо и отдыхать иногда.

Вот оно что, подумал Александр. Значит, благословил. Благословил, но так, чтобы об этом никто не знал. К тому же отрекся публично. Благословил, но так, чтобы не отвечать за последствия этого загадочного тайного благословения. Не отвечать за смерть женщины, выполнявшей послушание, если не дай Бог такое случится. Неужели он не знал, что она больна? Разве она не говорила об этом? Говорила, но батюшка сказал: Бог покроет, иди, ничего не будет, рассказал Александру кто-то из присутствующих.