Текст книги "Сыщица начала века"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Нижний Новгород. Наши дни
На сей раз край света оказался совершенно ни при чем. Света жила на Черном пруде, практически рядом с Покровкой: в двухэтажном доме, стоявшем в глубине двора и скрытом от шумной Октябрьской, по которой были проложены трамвайные рельсы. Поодаль стояло еще несколько подобных же домов – бревенчатых полностью либо поставленных на кирпичное основание. Что характерно, кирпичные станы со временем просели и пошли трещинами, а деревянные только потемнели, но даже не покосились. А ведь времени и правда прошло много. В самом центре города, в квартале от главной улицы, жил-поживал, словно бы законсервировавшись, старый Нижний – начала XX или конца XIX века, а может быть, даже его середины!
Дом, куда пришла Алена, прежде был отделен от соседнего кирпичным брандмауэром [11]11
Название противопожарной стены (устаревш.).
[Закрыть]. Здесь, в этом закутке истории, вообще не было проходных дворов. Алена где-то читала, что эти брандмауэры были нарочно возведены не столько в целях противопожарной безопасности, сколько чтобы затруднить бегство от полиции воришек, а главное – пламенных революционеров, которых, с легкой руки всяких Ванеевых, Невзоровых и т.п. (в их честь и по сей день именовались городские улицы) расплодилось в свое время в Нижнем немало. Да еще и Буревестник чирикал (или каркал?) что-то революционное… Словом, царским сатрапам было кого гонять по проходным дворам. Но, видать, плохо гоняли, и даже брандмауэры не помогли!
Алена несколько минут постояла во дворике и полюбовалась белыми березами, окружившими темный бревенчатый дом. У нее стало тревожно на душе, хотя, казалось бы, куда еще тревожней, после вчерашнего-то! Явилось отчетливое ощущение, что она уже стояла около этой двери, глядя в голубое небо, в котором вот так же мельтешили под ветром тонкие березовые ветви… правда, тогда они были одеты листвой… Но этого никогда не было, она точно знала, что ни разу не заходила в этот двор, а потому только пожала плечами – и потянула на себя дверь подъезда. И мгновенно день сменился ночью, свет – тьмой, осенняя свежесть – сырой затхлостью, а на душу легла вовсе уж мрачная тяжесть.
Свет в подъезде не горел. Пришлось снова распахнуть настежь входную дверь, чтобы приглядеться к номерам квартир. Оказалось, что надо подняться на второй этаж. Алена не без тревоги ступила на покосившуюся лестницу – когда-то, видимо, необыкновенной красоты, дубовую, с витыми перилами и точеными балясинами. Теперь лестница просела и покосилась, а балясины были вышиблены буквально через одну, причем именно вышиблены сознательно: торчащие из ступенек пеньки носили явные следы топора.
– Дров у них, что ли, не хватало? – проворчала Алена. – Лестница еще бы лет двести простояла! Уроды!
Да, эти уроды лихо изуродовали когда-то, видимо, уютный, ухоженный дом. Двери, бог ты мой, какие тут были двери, с облезлой дранкой, обитые рваной черной – нет, уже рыже-белой! – клеенкой!.. Чудилось, за этими дверьми живут не люди, а упыри какие-то. Алена взлетела на второй этаж, стараясь не дышать.
Окно было забито фанерой, поэтому квартиру номер шесть Алена отыскала только методом дедукции и индукции.
Господи, как Светка живет в этом жутком сарае?! И она еще собирается продать свою квартиру за хорошие деньги? Неужели кто-то ее купит? Ничуть не удивительно, что «козлы» от нее отказались. Странно, что вообще соглашались переехать сюда – пусть даже с первого этажа, из квартиры над подвальным козырьком, с края света!..
Глазка на двери с огромной, жирно-коричневой цифрой «шесть» не было. Звонок не звонил. Пожалуй, Алена удивилась бы, окажись наоборот. Пришлось стучать.
– Кто там? – послышался за дверью испуганный голос, и Алена невесело пошутила:
– «Скорую» вызывали?
Дверь открылась.
Условно говоря, то место, куда Алена вступила, когда-то называлось прихожей. Сейчас это было что-то облезлое, темное, пугающее… По первому ощущению помещение мало чем отличалось от подъезда – правда, здесь хоть тускло, но все же горела лампочка на витом шнуре, и Алена разглядела, что в квартире относительно чисто, даже пол подметен. У открывшей ей Светы бледное, измученное, несчастное лицо. Она была одета в свитер и брюки, на ногах – ботиночки, в которых Алена ее не раз видела, и до детективщицы вдруг дошло, что тут какая-то ошибка: это вовсе не Светина квартира, потому что аккуратистка доктор Львова, во-первых, никогда не стала бы ходить дома в уличной обуви, а во-вторых, она просто не допустила бы вокруг себя такого, без преувеличения сказать, хаоса.
От этого открытия стало малость полегче, Алена улыбнулась, однако ответной улыбки не получила: лицо Светы оставалось встревоженным и унылым.
– Ну, что случилось? – без предисловий начала Алена, вглядываясь в темные углы прихожей, и обнаружила, что в одном из них валяется на полу тюфяк, а на этом тюфяке спит какая-то женщина, по виду – сущая бродяжка: немытая и пьяная, как говорится, в дрезину.
– Мать честная! – пробормотала Алена. – Это что, декорации для пьесы Горького «На дне»?
Света посмотрела на нее умоляюще и вдруг заплакала. Алена, которая не ожидала такого эффекта от своей убогой шутки, онемела от изумления, а Света, утирая слезы, открыв облезлую, некогда белую дверь, сделала ей знак следовать за собой.
Комната, в которую они вошли, на первый взгляд показалась истинным оазисом среди безысходной заброшенности этого дома. Здесь была старинная тяжелая мебель, ковры на стенах и на полу, а за стеклами массивной горки загадочно поблескивал хрусталь. С потолка спускалась люстра, при виде которой Алена невольно покачала головой: нечто подобное она видела только в гостинице «Ленинград» – той, которая возвышается на площади Трех вокзалов в Москве. Только здешняя люстра была еще шикарнее и помпезнее. Настоящий антиквариат!
Половины лампочек в этом антиквариате не было, но и оставшихся вполне хватило, чтобы быстро понять: вокруг если и роскошь, то изрядно обветшалая, облезлая и запущенная. Вокруг царил тяжелый запах пыли и кислый – вина. На полу валялась бутылка, из которой тянулась уже подсохшая струйка, а на разлапистом диване лежала еще одна женщина, очень напоминающая ту, первую.
В первую минуту Алена решила, что и она спит мертвецки-пьяным сном, но уже через минуту поняла, что второе прилагательное тут совершенно неуместно. Женщина спала именно что мертвым сном.
То есть она была мертва.
Господи… Да что ж это такое?! Второй день полное ощущение, что она бродит по кладбищу! Смерть за смертью! Пусть все это чужие, незнакомые люди, однако количество этих смертей уже переходит в качество!
Качество страха!..
– Алена, Алена, она умерла! Это моя знакомая, Нонна Лопухина, помнишь, я тебе про нее говорила? – пробился к оцепеневшему сознанию несчастный голос Светы, и Алена с трудом смогла отвести взгляд от закоченелой, неудобно вывернутой руки покойницы. На ногтях был отличный маникюр, и почему-то это показалось Алене, которая за своими руками тоже очень тщательно следила и делала маникюр еженедельно, самым кошмарным и удручающим…
– Мне позвонила ее домработница Шурка, это та дуреха, которая спит в коридоре, – продолжала Света. – Она сущая бомжиха, пьет еще хуже, чем Нонна пила. Только Нонна хоть пыталась как-то остановиться, а Шурка пьет, как дышит, постоянно. И с ней ничего не делается, у нее даже делириума не бывает. И вот она мне сегодня днем позвонила и сказала, что Нонна просит меня приехать. Я подумала, что она сорвалась после кодировки, придется опять прокапывать, все с собой взяла – ампулы, капельницу, – а она мертвая лежит. Наверное, умерла ночью, а то еще и вчера вечером… Ничего не понимаю! Ничего! От нее не пахнет алкоголем, она не сорвалась…
– Ну да, не сорвалась! Ты посмотри, – Алена безнадежным жестом ткнула в пол, залитый вином. – Конечно, она пила!
– Шурка клянется, что пила сама, а хозяйка уже два месяца как в рот не брала.
«Два месяца… Что-то я уже слышала недавно про два месяца. Что именно я слышала? Это что-то значит? Это важно? Не помню».
– Света, да какая сейчас разница, от чего именно она умерла? – с тоскливой досадой спросила Алена. – Почему ты мне позвонила, а не в милицию? Или ты им позвонила, но они еще не приехали?
Света опустила голову.
– Нет, я никому не звонила, кроме тебя, – пробормотала она.
– Да ты что?! – взвилась Алена. – А вдруг это убийство?!
– Все равно, – еще глуше пробурчала Света. Теперь Алена едва разбирала слова. – Сначала я должна найти…
– Что найти?! – Алена сорвалась на крик. – Что ты там бурчишь? Разучилась говорить по-человечески?!
Она едва сдерживалась, чтобы не схватить Свету за плечи и не начать трясти изо всех сил.
Конечно, Света была ни при чем. Но тяжесть минувших дней так вдруг накатила… Так вдруг вспомнился тот, сидящий в яме, и его нога с родимым пятном, похожим на жадную муху…
Алена зажала рот рукой и постаралась немедленно об этом забыть.
Ага, забудешь!
Света вдруг вскинула голову, и стало ясно, что она пыталась скрыть слезы. Правда, безуспешно.
– Она была… такая несчастная! И такая покорная! Мне ее было всегда страшно жаль, я чувствовала, что у нее в жизни что-то очень ужасное произошло, она и с мужем не просто так разошлась, а по какой-то чудовищной причине. Ведь этот развод ее сломал! Она как будто была придавлена страшным чувством вины… только за что, почему, я не могла понять, я не знала. Она никогда ничего не говорила, только однажды, чуть больше двух месяцев назад, когда я прокапывала… ей было очень плохо, ну очень… она сказала: «Светик, если я умру, ты сначала найди кассету! Найди кассету! Из-за нее вся моя жизнь сломалась, я хочу ему отомстить, понимаешь?» Я попыталась ее расспросить, но ей было так плохо, что она ничего больше не сказала. Не смогла, а может, просто не захотела. Но она так на меня смотрела, умоляюще, знаешь, это было как будто последнее желание приговоренного, ну, я и сказала, конечно: «Нонночка, слово даю, я сделаю все, что ты хочешь». Я это просто так сказала, чтобы она успокоилась, а сейчас… а теперь…
– Понятно, – мрачно кивнула Алена. – А теперь ты вспомнила это – и решила исполнить свой долг. Святое, блин, дело! Ну и как успехи? Нашла что-нибудь?
Света подняла на нее заплаканные глаза и покачала головой.
– Я… не смогла одна, – призналась она сдавленно. – Мне стало так страшно здесь рыться в ее вещах, одной! Шурка сразу уснула, как только я пришла, она и звонила-то мне пьяная вусмерть, а к моему приходу еще добавила. От нее никакого проку, ее не спросишь, да и не знает она ничего, мне так кажется.
– Слушай, а эта Шурка не могла… – Алена сделала неопределенный жест, однако Света отлично ее поняла:
– Ты что, она только тем и жила, что ей Нонна давала, теперь ей одна дорога – на вокзал или в какой-нибудь другой бомжатник, тут у нее хоть крыша над головой всегда была и еда.
– И бутылка…
– Ну да, и бутылка. Нет, Шурка очень любила Нонну, двумя руками за нее держалась, я вообще не представляю, что с ней станет, когда она очухается и поймет, что той больше нет.
– Что с ней станет? Да ничего! Снова напьется, только и всего! – жестко сказала Алена и спокойно выдержала укоряющий Светин взгляд.
У нашей писательницы были свои счеты с запойными алкоголиками, вернее – с алкоголичками. Происками одной такой особы года полтора назад Алена Дмитриева едва не отправилась на тот свет. Самое ужасное, что под личиной «голой русалки алкоголя» скрывалась убийца и грабительница, атаманша, можно сказать, жуткой банды [12]12
Эта история описана в романе Е. Арсеньевой «Репетиция конца света».
[Закрыть], и ее раздутая от водки физиономия с водянистыми, бесцветными глазами, ее расплывшееся, словно у утопленницы, долго пролежавшей под водой, тело до сих пор иногда преследуют Алену в кошмарных снах. Нет, она не способна жалеть алкашей! И на труп Нонны смотрела не то что без всякого сочувствия, но все же без истерики. Эта история взволновала ее лишь постольку, поскольку она совершенно выбила из колеи Свету.
И слава богу, что выбила! Слава богу, что той стало страшно! Слава богу, что она не начала тут лихорадочно шарить, оставляя кругом свои отпечатки пальцев! Потом поди доказывай, что не приложила руку к убийству с целью ограбления!
– Свет, пошли отсюда, а? – тихо сказала Алена с последним проблеском надежды на благоразумие подруги. – Теперь ей уже ничем не поможешь, зато у тебя есть все шансы попасть в ужасную историю. Шут с ней, с этой кассетой, а?
– Не могу, – насморочным, полным слез и отчаяния голосом пробормотала Света. – Я обещала. Алена, ты мне помоги искать. А если не хочешь, просто так посиди, я сама поищу. Только не уходи, а то мне страшно тут, с Нонной…
Итак, последний проблеск надежды погас, не разгоревшись. Алена шумно вздохнула, подавляя страстное желание продекламировать что-нибудь этакое – народное.
– Значит, так, – сказала она холодно и спокойно. – У тебя перчатки есть?
– Да, а что? – уставилась на нее Света.
Алена только мученически вздохнула.
– А, я поняла, – Света кинулась в прихожую, где на обшарпанной табуретке валялась ее куртка. – А у тебя есть?
Алена, которая еще не успела раздеться, вынула из кармана свои новые коричневые, замшевые, дороженные перчатки и помахала ими:
– Разумеется. Итак, работаем очень аккуратно. Прежде чем взять какую-то вещь, запоминаем, как она лежала, вернее, валялась, на сколько оборотов был повернут ключ в шкафчике, вообще, все такие тонкости запоминаем, понятно? И все возвращаем в прежнее положение. Боже упаси стронуть напрасно хоть соринку! Пыльных поверхностей не касаться, ни к чему не прислоняться. Жаль, конечно, что ты Нонну не спросила, где именно эту кассету искать!
Светины глаза снова наполнились слезами:
– Да я спросила!
– Ну?!
– А она сказала, что не помнит! Спрятала куда-то, но забыла, куда именно! Она иногда до такой степени допивалась, что вообще ничего не помнила, не то что меня не сразу узнавала, но даже Шурку!
Мгновение Алена молча смотрела на Свету, потом тихонько хмыкнула. Да, жизнь пошла – не соскучишься! Как начался в пятницу спектакль театра абсурда, так и не видно конца ему.
«Ну и на что ты жалуешься? – спросил кто-то в ее голове ехидным голосом. – Ты просила судьбу подкинуть сюжетец для нового детектива? И вот он, готов. Что ж ты стонешь? Или не в силах справиться с таким подарочком?»
Ехидный голос, подозревала писательница Алена Дмитриева, принадлежал Елене Дмитриевне Ярушкиной, которая относилась к своей литературной ипостаси не без скептицизма. Но Алена уже привыкла бороться с Еленой – и побеждать ее, а потому она без особого труда заглушила голос здравого смысла и, махнув Свете: «Давай поделим по-братски: та половина комнаты твоя, а эта моя», – взялась наводить шмон.
Она с самого начала попыталась внушить себе, что будет действовать совершенно механически, – просто искать конкретную кассету, не обращая ни на что внимания, но не учла, как это трудно, вернее, невозможно: не исцарапав и не исколов пальцев, разбирать осколки. Осколки чужой, вдребезги разбитой жизни, обломки счастья, обрывки судьбы – она натыкалась на них на каждом шагу! Пакетик с кружевными дорогими чулками, источенными стрелками… пустой флакон от духов «Дольче & Габана», которые Алене тоже очень нравились, она даже покупала их иногда, точно такой же флакон лежал в ее гардеробе, источая душноватый, манящий запах… пустой золотой патрончик от помады «Элизабет Арденн»… застиранный, утративший нормальный вид лифчик «Феллина»… рассыпанные гранатовые бусы, сломанная серебряная брошь в виде лохматой хризантемы… о господи, все эти мелочи женской жизни, ранящие в самое сердце! Хозяйка уже не соберет эти неровные кусочки граната, не нанижет их на леску, чтобы крепче держались, не починит брошь, не купит новые кокетливые чулочки, не вдохнет с наслаждением запах дорогого парфюма! Алена не раз обнаруживала, что предметы вдруг начинают расплываться перед глазами, потому что их застилают слезы.
Очень скоро у нее не осталось сил копаться в осыпавшихся лепестках этой чужой жизни… и было в этой комнате еще что-то, кроме жалости к бессмысленно умершей женщине… вроде некая загадка, мучительная тайна – и все то же неизбывное dеjа vu! Словно бы картина жизни несчастной Нонны была лишь маскировочным слоем краски, покрывающим полотно какой-то другой жизни… тоже несчастной, тоже разбитой.
Чьей жизни? Кем разбитой?
Неведомо.
Судя по тяжелому дыханию Светы, и она с трудом сдерживала всхлипывания… Однако все было напрасно, напрасно: с холодком или горюя, бездушно или плача, они всяко не смогли ничего найти. Никакой кассеты! Даже намека на нее.
Кстати сказать, в комнате не было не только видеомагнитофона, но даже самого примитивного черно-белого телевизора.
– Ну это бессмысленно, неужели ты не понимаешь?! – наконец раздраженно выкрикнула Алена, стаскивая перчатки и суя их в карманы куртки, которую она так и не сняла. – Наверное, она была совсем не в себе, когда тебе это говорила.
– Наверное, – упавшим голосом согласилась Света и тоже сняла перчатки.
Устало опустилась на единственный стул.
– Ладно, мы сделали все, что в наших силах, кто может, пусть сделает больше, – пожала плечами Алена. – Теперь надо и в милицию позвонить, правильно?
Света кивнула…
«Мне придется торчать тут все время, пока будут снимать допрос. Это просто рок какой-то: избавиться от этого вчера, чтобы вляпаться сегодня! Ох, но я ведь совершенно не обязана тут оставаться, я эту Нонну и знать не знала!»
Не знала? Но разве ты не узнала ее за полчаса «обыска» так же хорошо, как саму себя?
Это и пугало.
Хотелось только одного – уйти отсюда как можно скорей. Что-то слабая она стала. Слабая! Или собственная одинокая смерть – а какая же еще смерть может быть у женщины, ведущей одинокую жизнь? – вдруг высветилась перед ней беспощадно?..
Ноги подкашивались. Хотелось посидеть, но присесть оказалось негде: на диване лежала Нонна, на единственном стуле, сгорбившись, поникла Света.
Алена подошла к широкому подоконнику и тяжело оперлась о него. И внезапно подоконник словно бы подломился под ее руками! Алена чудом не упала вместе с тяжелой, покрытой многими слоями краски доской и даже саму доску как-то умудрилась удержать.
Света мгновение изумленно смотрела на нее, потом подскочила, и они вместе сняли подоконник с выехавших из стены деревянных «рельсов». Поставили его на пол и заглянули в проем, открывшийся в стене. Там, среди пахнущей мышами пыли, лежали два прямоугольных пакета. Один был завернут в полиэтиленовый мешок.
– Да вот же она, кассета! – прошептала Света, хотя это и так было ясно. – А это что такое?
Алена сунула руку (перчаткам хана, понятно, замшу от сей вековой грязи никогда не отчистить, подумала она и тут же забыла об этом!) в обросшие пылью недра тайника (наверняка ему было столько же лет, сколько и дому, то есть больше сотни, Нонна, конечно, наткнулась на него случайно, по пьянке, да и забыла, залив вином память о своем открытии) и вытащила что-то, завернутое в хрустящую бумагу, которую ее бабушка называла пергаментной. В такой бумаге в магазине раньше продавали масло, рыбу, жиры всякие. Да неужто и в те допотопные времена, когда этот сверток сунули в тайник, была такая бумага? Ишь какая прочная, скукожилась, пожелтела, высохла вся, но не рвется.
Алена развернула слежавшиеся листы, поминутно чихая от тонкого, пыльного запаха. «Этак астму запросто наживешь», – подумала мрачно, но немедленно забыла и об астме, как только что забыла об испорченных перчатках.
В свертке оказалась тетрадка – толстая общая тетрадь в картонном переплете, оклеенном серовато-сиреневой «мраморной» бумагой. Старинная!
Алена открыла наугад.
« – Ваше превосходительство! – провозгласилъ помощник прокурора. – Тутъ кучеръ Филимоновъ явился, привезъ вамъ… – Онъ протянулъ руку, въ которой что-то сжималъ, и покраснелъ. – Уверяетъ, что дело государственной важности.
– Дайте сюда, – ринулся впередъ Смольниковъ, – мне дайте!
– Нетъ ужъ, позвольте! – вскочила я. – Немедленно дайте банку мне!»
Лиловые, с тусклым бронзовым отливом чернила. Желтоватая бумага. Буква «ять», твердый знак на конце слов… Наклонный, плохо разборчивый почерк с сильным нажимом. Написано перышком: отнюдь не шариком и даже не авторучкой, а пером, которое царапало бумагу, когда на нем кончались чернила. Ручка-вставочка? В точности такая еще сохранилась у Алениной мамы. А сами чернила-то какие, бог ты мой!
Что же написано бронзово-лиловыми старинными чернилами на этих пожелтевших страницах? Да что ж другое, как не дневник? Вон и даты: 19 августа, 20 августа… Какого года?! 1904?! Фанта-астика…
Секундочку! Секундочку!!!
« – Дайте сюда, – ринулся впередъ Смольниковъ…»
Смольников?! Это не прадед ли, не Георгий ли Владимирович имеется в виду? Судя по контексту, дело происходит в прокуратуре!
Он! Точно, он!
Алена бестолково перелистывала тетрадку, и руки у нее тряслись, и глаза наполнились слезами, она ни слова не разбирала, но все листала и листала…
– Алена, да Алена же! – донесся голос Светы, и она поняла, что подруга окликает ее уже не первый раз.
– Извини, я тут забылась, – ответила сдавленно. – Тетрадь, дневник… можно, я возьму почитаю? Пожалуйста!
– Возьми. И кассету тоже. Я сейчас буду в милицию звонить, а ты забери все это и уходи. Лучше, если тебя здесь не будет, когда менты приедут. Я все же врач, мне легче отбрехаться, а если ты останешься, мы начнем путаться в показаниях, то да се. Я скажу, как все было, только не буду рассказывать, что мы что-то искали… и нашли. Но ты кассету без меня не смотри, ладно? Даешь слово?
Алена глядела на нее, с трудом удерживаясь, чтобы не броситься ей на шею и не расцеловать. Светочка! Сокровище! Вот это подруга! Отдает тетрадку, позволяет уйти! Да больно надо Алене смотреть какую-то там кассету! Она будет читать дневник неизвестной женщины, дневник, в котором упомянут Георгий Смольников!
Благодарно блеснув на Свету глазами, Алена кинулась к выходу, пряча под куртку сокровище.
– Погоди! Давай хоть подоконник на место приладим! – остановил ее голос подруги, и Алене стало стыдно.
– Светик, извини, извини, тут фамилия моего прадеда упомянута, поэтому я голову потеряла… – забормотала она бестолково. – Конечно, мы все сейчас приладим. Вот так, давай, сюда, правее… Нажимай! Закрылся! Классный тайничок, такой тайник найти можно, только если знаешь, где он, или совсем уж случайно! Вот как мы нашли!.. Свет, ну хочешь, я с тобой останусь, а? Отбрехиваться вместе будем!
– Нет, иди уж! Мне одной в самом деле проще будет. – Теперь Света почти выталкивала ее из квартиры. – Только постарайся исчезнуть так, чтобы тебя никто из соседей не видел. А что ты думаешь? – невесело усмехнулась она в ответ на изумленный Аленин взгляд. – Я тоже люблю детективы! В том числе и твои!
