Текст книги "Бабочки Креза. Камень богини любви (сборник)"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– За ней! – кричал черный человек, и вот уже, повинуясь приказу, двое или трое матросов спрыгнули в темный провал подпола.

На пороге появился еще один человек с револьвером и крикнул, обращаясь к кожаному брюнету:

– Товарищ Хмельницкий! Двоих мы подстрелили, а кто-то, может, сам Гектор, засел на чердаке амбара с винтовкой, и подобраться к нему невозможно: бьет без промаха по всем, кто высовывается!

Так вот он, значит, какой, Хмельницкий!

– Бьет по всем, кто высовывается? – повторил он. – Значит, надо высовываться почаще. У него там не арсенал, небось парочка обойм, расстреляет все патроны – тут-то мы его и возьмем. И что здесь за толпа собралась? Идите оцепите амбар, чтобы Гектор не ушел, а мне с пленной нужно побеседовать. Вон отсюда!

И он повернулся к Наталье. Дисциплина в его кожаном отряде была отменная – все так и кинулись вон, и Аглая воспользовалась суматохой для того, чтобы выскользнуть в маленькую дверку. Воспоминание об испуганном лице Натальи так и ужалило ее, но что Аглая могла сделать?

Ладно, авось Наталья как-нибудь сама выпутается, а Аглае нужно вернуться в город. Как? Ладно, об этом можно подумать потом, когда она найдет способ выбраться из дому.

Девушка стояла в узких сенях с маленьким окошком, выходившим во двор. Оттуда слышны выстрелы, туда нельзя. А куда можно?

Впереди виднелась дверь, и Аглая устремилась к ней. Еще один коридор, лестница, дверь, переход, лестница, дверь… Куда она попала? Лабиринт какой-то. Здесь ничто не напоминало об уюте, наверное, нежилая часть дома – сплошные двери да лесенки. Аглая сообразила, что, повинуясь их причудливым изгибам, она все время поднимается куда-то, а ей нужно выбраться наружу. Выход внизу. Не повернуть ли? Но вдруг Наталья рассказала о ней Хмельницкому? Тогда она попадет в ловушку. Нет, только вперед!

За стеной раздалась частая стрекочущая стрельба – частил пулемет. Значит, у Гектора на чердаке настоящий арсенал. Что ж, пусть стреляет: пока он отвлекает людей Хмельницкого, у Аглаи есть надежда выбраться из дома незамеченной, ни с кем не столкнувшись. Пока ей определенно везет…

Ну вот не любит, не любит судьба таких слов и самонадеянных заявлений! И Аглая не замедлила в том убедиться, потому что стоило ей так подумать, как незаметная, низенькая дверца сбоку лестницы вдруг распахнулась, и оттуда выскочил какой-то высокий мужчина. Он был одет в вылинявшее хаки – похоже, офицерская гимнастерка без погон, галифе, на ногах сапоги. Плотный, русоволосый, ни бороды, ни усов, но щеки чуть тронуты щетиной. В руке он сжимал револьвер и, такое ощущение, лишь чудом удержался, чтобы не нажать на спусковой крючок и не выпалить в упор в Аглаю.

– Какого черта! – воскликнул яростно. – Вы кто такая?

Она так и замерла, глядя на него изумленно. Он-то ее не узнал, а вот она узнала его мгновенно – по голосу. Перед ней был тот самый человек, который ее допрашивал – вернее, не ее, а комиссаршу Ларису Полетаеву! – желая знать о конфискованных ценностях, о каких-то там бабочках… Гектор, вот кем был мужчина!

И Аглая осознала, что пулеметный стрекот прекратился. Значит, у него кончилась лента и он удрал с чердака, готовый убить каждого, кто встанет у него на пути.

– Погодите! – хрипло выкрикнула Аглая, вытягивая руки. – Не стреляйте!

Охрипла она от страха, но тотчас поняла, что в изменившемся голосе ее спасение. Она-то узнала его по голосу, а он ее не узнает.

– Я тут случайно, – забормотала она какую-то чушь, что только в голову взбредало. – Наш дом сожгли, я искала себе жилье, хотела снять комнату, забрела нечаянно сюда, а тут стрельба, я испугалась… вбежала в дом…

Ой, какое убожество! Не могла придумать что-нибудь поинтересней?

– Я вас где-то… – начал было Гектор, и Аглая поняла, что он сейчас скажет: «видел», и все, все с ней будет кончено, как вдруг со двора раздался вопль:

– На чердаке никого! Он удрал!

– Ищите в доме! – послышался голос Хмельницкого.

Гектор метнулся было к тому коридорчику, через который прошла Аглая, но навстречу ему выбежал какой-то матрос – и тут же отлетел обратно, отброшенный пулей в грудь.

– Он где-то здесь! – заорали снизу, и опять отозвался голос Хмельницкого:

– Стреляйте без разговоров! Стреляйте во всех чужих, может быть, тут еще есть его люди!

У Аглаи подкосились ноги. Пропала! Ей не дадут времени на доказательство того, что она не из людей Гектора – ее просто пристрелят, и все.

Кажется, то же самое понял и Гектор. Что-то мелькнуло в его глазах – они были зеленовато-желтые, как у хищной птицы, и эта посторонняя, ненужная мысль поразила Аглаю своей дикой неуместностью, – потом он досадливо поморщился и пробормотал:

– Убьют вас как пить дать… А ну, давайте за мной!

И ломанулся, как сначала померещилось Аглае, сквозь стену, а на самом деле – еще через одну неприметную дверцу, которых, как через минуту выяснилось, им предстояло открыть еще не одну, пробежать не по одной узкой, крутой лестнице. Гектор мчался саженными прыжками, Аглая едва поспевала за ним, и если бы он не тащил ее за руку, не раз уже упала бы и отстала. Правда, она никак не могла понять, почему Гектор ведет ее вверх по лестнице. На крышу, что ли? Но зачем? Оттуда прыгать во двор? Да ведь ноги можно переломать, если раньше не подстрелят!

В то самое мгновение они вбежали в небольшую комнатку, в которой из мебели было два громоздких платяных шкафа, а между ними стояли стол да стул. Здесь царил нежилой запах и было прохладно. Потолок сходился кверху острым углом-башенкой. Окна были узкие, стрельчатые.

Странное место. Зачем тут такие большие шкафы? Что в них хранят, старье какое-то, что ли?

И, словно услышав ее вопрос, Гектор распахнул дверцу одного из шкафов, который оказался… пуст. И подтолкнул туда Аглаю:

– Быстро! Ну!

Вот глупец! Да ведь если преследователи начнут обыскивать дом, они обязательно заглянут в шкаф, неужели он не понимает?

Она заупрямилась было, но Гектор с силой пихнул ее в шкаф и вскочил следом. Нажал на заднюю стенку – и открылась какая-то узкая, как пенал, каморка, в которой можно было только стоять, вытянувшись по стойке «смирно». А если вдвоем – то прижавшись друг к другу. Мгновение – и Аглая оказалась в пенале, а Гектор, сдвинувший стенку шкафа на место, стоял, прильнув к ней всем телом.

Откуда-то сочился слабый свет, довольный для того, чтобы разглядеть, как покраснело лицо Гектора под светлой щетиной. Он тяжело дышал, запыхался от быстрого бега. Наверное, и Аглая выглядела не лучше.

Кое-как справившись с дыханием, она прислушалась – почти полная тишина, голоса слышатся еле-еле, похоже, они все же оторвались от преследователей, – и спросила испуганно:

– Мы в тайнике?

– Да, – кивнул Гектор, и его подбородок – мужчина был чуть выше Аглаи – коснулся ее носа. – Прошу прощения, – усмехнулся он.

– Да ничего, – пробормотала Аглая, чувствуя, что тоже краснеет.

Как-то слишком близко они стояли. Никогда в жизни она не была так близко к мужчине! Ужасно неприлично, а куда же деваться?

– Какой странный дом, – пробормотала она смущенно. – Тайники, переходы какие-то… Кто его так хитро строил?

– Я и строил, – ответил Гектор. – Дом мой. Я архитектор, то есть раньше был… до четырнадцатого года. Как раз успел дом построить, а тут меня призвали в действующую армию. Вернулся по ранению, а обратно на фронт уже не попал – сначала одна революция, затем другая… Я здесь почти не жил, то в Питере, то в Москве, то в Нижнем у отца. А потом, когда отцовский дом сожгли, когда отец умер, сюда перебрался. Но, похоже, мне и отсюда придется ноги уносить.

– Если нас тут не найдут, – пробормотала Аглая. – Мы же тут, в шкафу, как в ловушке. Отсидимся – хорошо, а если нет… Тогда и уносить нечего будет.

– Видели второй такой же шкаф, напротив? – спросил Гектор. – В нем в полу люк. Очень узкий, только для того, чтобы прыгать, как в воду. Солдатиком, знаете?

Аглая растерянно моргнула. Она плохо плавала и боялась воды, а уж прыгать в нее, тем паче солдатиком, никогда не решилась бы.

– Главное – не бояться, – сказал Гектор, словно поняв, о чем она думает. – Просто прыгнуть, но ноги не вытягивать, а самую малость поджать. Внизу мягко, не ушибетесь, я проверял, а то какой смысл бежать, если бежать будет не на чем, если ноги переломаешь? – Он усмехнулся, и волосы на голове Аглаи мягко шевельнулись от его дыхания. – Ну а потом сразу налево довольно длинный ход, чуть ли не к обрыву над Окой. В тех местах уже легко затеряться, никакая погоня не найдет. Так что в случае чего…

– Погодите, я что-то не пойму, – нахмурилась Аглая. – Если отсюда так легко уйти, почему же вы полезли сюда, где мы с вами, как в западне? Почему не вбежали в другой шкаф, не прыгнули солдатиком – и ищи ветра в поле?

– Потому что я не могу оставить Наталью, – сказал Гектор.

Аглая чуть откинулась назад и посмотрела ему в глаза. Да, в самом деле – глаза зеленовато-желтые, как у хищной птицы. И нос хищный – чуточку, самую чуточку загнут книзу, словно у ястреба. Нижняя губа вывернута надменно. Сильный круглый подбородок. В профиль лицо Гектора ярче и сильнее, чем анфас. Смотришь прямо – просто красивый парень, а вот в профиль… жестокость, хитрость, отчаянность в этом профиле. И еще что-то, от чего у Аглаи неровно заколотилось сердце.

– Наталью? – переспросила зачем-то и услышала, как жалобно дрогнул ее голос. И тотчас вспомнила, что она, случайно зашедшая в дом женщина, не может, не должна вообще ничего знать о Наталье. – А кто она такая?

Гектор в замешательстве кашлянул, и его дыхание снова шевельнуло растрепанные волосы Аглаи.

– Она… она… Наталья Селезнева моя давняя знакомая, которая рискнула всем, чтобы помочь мне. Я не могу ее оставить. Я должен ей помочь.

– Вот как… – пробормотала Аглая, у которой совершенно необъяснимым образом отлегло от сердца. – А я-то думала, вы ее любите.

Господи, да она что, спятила, говорить такие вещи незнакомому человеку, так бесцеремонно болтать с мужчиной? Вот дура! Сейчас он рявкнет: «Не ваше дело!» – и будет прав.

Однако, к ее изумлению, Гектор не рявкнул, а покачал головой:

– Ответ, который я могу вам дать, недостоин порядочного человека.

Аглая задумалась. Загадочные слова. А впрочем, что в них такого загадочного? Наверное, раньше что-то было у них с Натальей, но теперь…

Странным образом в тесной клетушке стало легче дышать. И, несмотря на полную безнадежность положения, у Аглаи улучшилось настроение.

Гектор вдруг насторожился:

– Послушайте, вы долго в доме пробыли?

– Да нет, я только что вошла… – забормотала Аглая. – А тут вдруг крики, стрельба… я сначала отсиживалась в каком-то углу, потом поняла, что пора спасаться бегством…

– А вы никого в доме не видели, какую-нибудь другую женщину?

– Нет-нет, – быстро сказала Аглая. – Никого-никого.

Так, понятно, он вспомнил о Ларисе Полетаевой, вернее, о той, которая казалась ему Ларисой Полетаевой.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Гектор. – Неужели она все же убежала через подвал?

– А как она была одета, та женщина? – спросила Аглая и тут же прикусила язык, да поздно. Глупо! Какая ей разница, как была одета та женщина, если она никого в доме не видела?

Но Гектор, похоже, не заметил нелепости ее вопроса и ответил с досадой:

– Да жутко! В красной куртке и красной косынке. Словно вся кровью вымазанная.

Аглаю даже передернуло:

– И правда жуть!

– Она всегда любила красный цвет, – задумчиво проговорил Гектор. – Вообще любила подчеркнуто яркие цвета. Всегда была очень красивая, но совершенно лишенная вкуса. И склонная к эпатажу. Например, она первая в нашем городе остриглась, отрезала косы. Тогда это казалось невыносимо вульгарно, а теперь… – Мужчина покосился на недлинные волосы Аглаи, и та с трудом подавила желание пояснить, что постриглась, потому что коса вспыхнула огнем, когда она пыталась хоть что-то из вещей спасти, когда дом ее горел… Зачем ему ее объяснения?

Хотя он сказал, что и его дом сожгли. Вот странное совпадение!

– Теперь многие так ходят, – продолжал Гектор. – Многим даже весьма к лицу… Так вот о Ларисе. За это ее из гимназии исключили, из выпускного класса.

– Так вы знакомы с той женщиной? – удивленно спросила Аглая.

Получается, он знает Ларису Полетаеву? Но почему же принял за нее Аглаю?

– Был знаком – лет пятнадцать тому назад.

Так вот оно что… Понятно. К тому же он не смотрел в лицо пленницы, принял на веру слова Константина и Федора, что привезли комиссаршу. И Гектор явно не хотел, чтобы та его узнала, поэтому и посадил лицом к стене, а сам оставался за ее спиной. И она ведь была в косынке… Что же за отношения у них такие странные? И вообще – что же Гектор за человек такой?

– Тогда, много лет назад, ее звали Ларисой Проскуриной, – снова заговорил мужчина. – Мы, собственно, мало друг друга знали – ну, иногда танцевали на вечеринках, возможно, я даже был в нее слегка влюблен, в нее все подряд влюблялись. Но она на меня не обращала никакого внимания. Я был такой смешной, тощий, картавый… Знаете, я почему-то даже в юности упорно говорил «л» вместо «р», даже имени своего не мог толком произнести. К каким только докторам меня не возили! Никто не мог помочь. А на фронте попал под обстрел, был легко контужен, и когда очнулся – картавость прошла, точно рукой сняло. Смешно, да?

– Смешно, – слабо улыбнулась Аглая. – То есть нет… Не знаю.

– Смешно, – сказал Гектор убежденно. – Так вот я о Ларисе. Один мой друг из-за нее совершенно лишился рассудка. У него была какая-то неистовая страсть. Он признался в своих чувствах Ларисе – написал очень откровенное письмо и сделал ей предложение. А она взяла да и прочла его письмо вслух на вечеринке. И так хохотала – закидывала голову, ее лоснящиеся, черные, крашеные кудри колыхались… Никто не смеялся вместе с ней, всем было страшно неловко. Люди глупо улыбались, отводили глаза. Я крикнул: «Стыдись!» – и самому стало стыдно… А она все хохотала. Тогда мой друг вышел из бальной залы, отправился домой, нашел в письменном столе отца лежавший там револьвер да и застрелился. Конечно, все понимали почему… После этого от Ларисы все отвернулись, даже самые преданные ее поклонники. Родители ее были очень богаты, имели дом в Москве, ну и мгновенно переехали туда. Мой отец был дружен с отцом Ларисы. Надо сказать, она пошла в своего папеньку, во Владимира Иосифовича… Тот был известен своими похождениями и в молодые, и в зрелые годы, у него вечно были в любовницах и молодые, и немолодые, и красивые, и некрасивые. Поговаривали, у него даже были побочные дети. Но все оставалось досужей болтовней, дело никогда не доходило до скандалов. Мой отец был поверенным его тайн (они учились вместе в гимназии, были тезки, вроде бы даже побратимы). Они и потом переписывались, и я так или иначе оказался в курсе всех приключений Ларисы. Знал, что сначала она вышла замуж в Варшаве за какого-то чуть ли не люмпена и сбежала от него, потом – за несчастного инженера Полетаева, чью фамилию носит по сю пору, надо думать, из-за ее звучности. Бросила его тоже, вышла за кого-то еще, но и того человека постигла та же участь. Очередной ее любовник оказался большевиком, и благодаря ему она вошла в их организацию, а там ощутила, что заниматься разрушением страны куда интересней, чем быть разрушительницей обычных семей. Ее преследовала полиция, она уехала за границу, а потом вернулась – после того, как Ленин прибыл в Россию в запломбированном вагоне, привезя с собой несметные деньги для уничтожения России… Мне даже трудно, вернее, противно представить, что я когда-то с симпатией относился к большевикам!

– А вы к какой партии принадлежите? – с любопытством спросила Аглая.

– Я эсер, – сказал Гектор.

Аглая вздрогнула. Какие опасные вещи говорит Гектор о себе случайной женщине!

А впрочем, в чем опасность? Здесь, в тесном шкафу-тайнике, Аглае некому на него доносить. При малейшей попытке крикнуть Гектор ее просто придушит – вон какие у него мощные плечи, какие сильные руки. Даже пулю тратить и поднимать шум не придется… Так что он ничем не рискует, откровенничая.

А может быть, он просто почувствовал, что она его не выдаст? Догадался, что…

Что – что? О чем он мог догадаться?

– Да, я понимаю теперь, почему вы скрываетесь от этих… с красными бантами, в кожанках, – пробормотала Аглая, пытаясь замаскировать ужасное замешательство, которое ее вдруг охватило, и снизу косясь на его губы. – Понимаю, почему вы скрываетесь от большевиков!

Красивый у него рот. Почему-то во всех романах пишут только о красивых женских ртах. Но ведь, оказывается, у мужчин тоже бывают… Вообще она никогда в жизни не засматривалась на мужские губы, может, сейчас смотрит потому, что больше просто не на что смотреть? Или в глаза Гектору, или на его губы…

Аглае вдруг опять стало жарко, а пальцы похолодели. Как странно…

– Мне не привыкать скрываться, – ответил Гектор угрюмо. – За мной охотятся давно. И вовсе не большевики, и совершенно не за то, что я эсер. Хотя… не принадлежи я к их партии, не попал бы в историю, из-за которой все это началось и которая неведомо чем закончится.

Аглая подняла голову и посмотрела в его желтовато-зеленые коршунячьи глаза. В них замерло растерянное выражение.

– У меня такое ощущение, – проговорил он напряженно, – что я вас где-то видел. Уже говорил с вами! Но где, когда?

Аглая пожала плечами, приняв самый независимый вид:

– Да нет, мы точно незнакомы.

– В вас есть что-то странное, – продолжал Гектор. – Такое ощущение, что вы очень многое скрываете.

– Да и вы скрываете немало, – слабо усмехнулась Аглая.

– Я вынужден, – тихо сказал Гектор, и Аглае почудилась в его голосе нотка вины.

– Я тоже, – кивнула она. – Тоже вынуждена. Мы с вами чужие люди, случайно оказавшиеся рядом. Зачем нам знать друг о друге больше?

– Вы… Вы мне не чужая! – Голос его изумленно дрогнул. – Я это всей душой ощущаю. У меня есть женщина, близкая женщина, которая совершенно посторонний мне человек, хотя родила моего ребенка. Я прекрасно понимаю свой долг и свои обязанности по отношению к ней. Но – только долг. А вы, с которой я провел рядом несколько минут, почему-то гораздо ближе мне.

Странно, Аглаю ничуть не ранили слова о женщине, которая родила ему ребенка. Может быть, он говорит о Наталье? Ну и что? Сейчас для Аглаи это не имело ровно никакого значения. А то, что он сказал об их близости… Девушка попыталась уверить себя, что его слова ничего не значат. Все просто потому, что у мужчины… ну, когда он рядом с женщиной, да еще так неприлично близко… пробуждаются всякие темные желания. Так в романах пишут. Наверное, они и у Гектора пробудились.

Но в романах пишут, что они пробуждаются также и у женщин…

Аглая откинулась к стене, чтобы лучше видеть его странные, не то хищные, не то растерянные глаза. Гектор склонялся ниже, ниже… Аглая покорно опустила ресницы, покорно приоткрыла губы – и невольно застонала, когда Гектор с силой прижал ее к себе. «Так вот что такое – целоваться!» – мелькнула мысль и пропала. Думать Аглая больше не могла – только чувствовала.

Сеном пахло от него, ветром, диким степным огнем… птичий клекот доносился откуда-то издали… Она не могла оторваться от него. Даже если бы он разжал руки, ничего не изменилось бы, она не нашла бы сил от него оторваться. Что-то горело меж их неистово прильнувших друг к другу тел, что-то сжигало их дотла, заставляло рваться друг к другу снова и снова, прижиматься еще крепче…

И вдруг резкий свист долетел откуда-то издалека – словно бы кнутом хлестнул обоих, заставил отпрянуть друг от друга, смущенно отвести глаза, зашарить бестолково руками, поправляя волосы, одежду. Снова свист, а потом крик:

– Гектор! Слышишь меня? Я знаю, что слышишь!

Гектор с трудом оторвал взгляд от губ Аглаи, с силой провел рукой по лицу, словно пелену наваждения сдергивал, а потом пошарил по стене и отодвинул какую-то планочку. Открылась длинная узкая щель примерно на уровне глаз Аглаи, ну а ему пришлось нагнуться, чтобы смотреть во двор.

Он взглянул – и тихо выдохнул сквозь стиснутые зубы. Аглая взглянула – и подумала, что от этой картины вообще можно перестать дышать.

Посреди двора, около мертвого человека, в котором Аглая, не веря своим глазам, узнала того самого Федора, который сидел за рулем автомобиля, привезшего ее сюда, стояла Наталья. Ее качало, и, чтобы не упасть, она иногда пыталась удержаться за единственную доступную опору – за руку Хмельницкого. Что и говорить, Хмельницкий стоял поблизости, однако в руке, за которую женщина хваталась, он держал направленный на Наталью револьвер…

– Гектор! – вновь закричал человек в черной коже. – Я знаю, что ты здесь! Затаился в каком-нибудь из своих проклятущих тайников, которых натыкал в этом доме там и сям!

Аглая вздрогнула – и ощутила, как вздрогнул Гектор.

– Даю тебе пять минут! – крикнул Хмельницкий и демонстративно отвернул край рукава куртки. Наручные часы его были размером с кофейное блюдце. Почему-то Аглая подумала, что они, наверное, ужасно громко тикают и не дают Хмельницкому спокойно спать. – Пять минут, чтобы выйти сюда, во двор. Если тебя не будет, через пять минут я пристрелю твою девку, а дом подожгу. Спалю его дотла, мне не привыкать, но тебя все равно выкурю. Понял? Или хоть на косточки твои обгорелые полюбуюсь. Так что вылезай, Гектор, не то… И выкинь к черту все оружие, которое у тебя есть, выходи с поднятыми руками! Если увижу хоть намек на ствол, в тебя будут стрелять без предупреждения!

Аглая всхлипнула от ужаса – и задохнулась.

Гектор, очень бледный, вытащил из-за спины из-под ремня «маузер», посмотрел на него, мрачно усмехнулся и положил на пол, у самых ног Аглаи. С другого боку ремня снял другой револьвер – тот самый, который был у него в руках, когда он столкнулся с Аглаей. Подумал, вздохнул с сожалением, покачал головой – и его тоже положил на пол.

Посмотрел Аглае в глаза, пожал плечами… легко коснулся ее губ, улыбнулся – и ушел. Она еще пыталась схватить его за рукав, но потом отдернула руки, как обожглась. Нельзя было. Он должен был уйти! Но как сердце разрывалось, как больно было, а слезы не лились… И долго ловила его удаляющиеся шаги, скрип лестничных ступенек…

* * *

Алена не сомневалась, что придется как-то убеждать горничную, что-то ей доказывать, удостоверять свою личность и предъявлять некие верительные грамоты, которых у нее, понятное дело, не было и быть не могло. Однако девице, видимо, и в самом деле ничуточки не хотелось возиться с каким-то письмом, поэтому она отдала Алёне длинный белый конверт с явным облегчением и торопливо включила пылесос, как бы демонстрируя, что более к этому делу отношения не имеет и иметь не будет.

Наша героиня вышла в коридор и жадно оглядела конверт. Он был заклеен. «M-me Каверина Наталья М.»было написано на нем по-русски, но в почерке неуловимо присутствовало нечто иностранное. Алёна повертела конверт так и сяк, зачем-то попыталась поддеть ногтем уголок заклеенного края, да спохватилась, что письмо как бы совсем не ей адресовано. Но любопытно, до ужаса любопытно было прочесть, что ж в нем такое написано!

«Да почему я тут стою? – спохватилась она. – Нужно поскорей спуститься и отдать конверт Наталье Михайловне. Может быть, Шведов там во всем признался… А если даже и нет, я его успею около администратора перехватить».

Алёна вскочила в лифт и нажала нижнюю кнопку. И только тут заметила, что на ней стоит не цифра 1, а 0, то есть это не первый этаж, куда ей нужно, а нулевой, подвал. Нажала на единичку, но лифт уже тронулся. Пожалуй, менять этажи поздно. «Да ладно, сначала спущусь, потом поднимусь, невелика беда», – утешила она себя и стала смотреть на светящееся окошечко, в котором менялись цифры. 4, 3, 2, 1…Движение лифта замедлилось, однако 0 что-то никак не появлялся. Ну же…

До нулевого этажа лифт шел как-то ужасно долго, словно подвал гостиницы «Октябрьская» располагался в центре Земли, подобно шахтам миллионера Роллингса по добыче оливина. Или что там в них добывали-то, в романе графа Толстого «Гиперболоид инженера Гарина»?

Наконец-то остановился! Алёна, не дожидаясь, пока откроются дверцы, поспешно нажала на единицу – и тотчас пожалела об этом, потому что ни дверцы не раскрылись, ни лифт не двинулся с места.

Вот зараза, а? Замкнуло что-то, не иначе. Нашло время, когда замыкаться!

Она нажала на кнопочку с изображенным на ней колокольчиком, однако никакой монтер или дежурный и не собрался ответить. Тогда Алёна принялась давить на все кнопки подряд, поочередно, в произвольном порядке, вместе и короткими аккордами, но результат был равен номеру этажа, где она находилась, то есть оставался нулевым.

А время-то шло! Французы вполне могли уладить свои дела на рецепшн и уехать восвояси. А Наталья Михайловна безмятежно ждет в своей «Мазде» и даже не подозревает, что от нее уходит последний шанс узнать хоть что-то о том, чему она, можно сказать, жизнь посвятила.

«Стоп! – ахнула Алёна. – У меня же мобильник в сумке, и я могу позвонить Наталье Михайловне, объяснить, что…»

Ага, теоретически идея была замечательная, но практически осуществить ее было невозможно, потому что, хоть мобильник и впрямь находился в сумке, однако сумка-то осталась в машине.

Просто цирк… Нет, наоборот, ужас что такое! А если Наталье Михайловне надоест ждать и она, разобидевшись на медлительную расследовательницу, уедет? Вот финт будет… В сумке Алены не только телефон, но и ключ от квартиры, где деньги лежат… в ничтожном, конечно, количестве, а все же как-то худо-бедно лежат. И карта банковская в сумке, и дисконтные из магазинов «Спар» и «ХХI век», из универсама «Нагорный», а также из аптеки «36,6». Да мало ли еще что там есть полезного! В косметичке, опять же, много всякого добра. А как и где искать Наталью Михайловну, чтобы свое добро вернуть, Алёна представления не имела.

«Да погоди ты! – сказала она сама себе с досадой, потому что вся ее паника начала сильно напоминать панику умной Эльзы из одноименной сказки братьев Гримм, тем паче что и тут и там действие разворачивалось в подвале. – Не дергайся! С чего бы Наталье Михайловне уезжать? Она во мне заинтересована, вернее, не во мне, а в том, что я ей сообщу. Она не уедет. А я рано или поздно выберусь же отсюда и все объясню. Скажу, что Шведов уже отбыл, что я его не застала… Ведь это же правда! Стоп. А если Наталья Михайловна его увидит? Будут французы выходить из гостиницы, она и увидит Шведова. И поди потом объясни ей, что я с ним не встретилась не потому, что прозевала или вовсе не захотела искать его, а потому, что просидела, как дура, в пошлом застрявшем лифте!!!»

Исполняясь жуткой ярости на «пошлый застрявший лифт», Алёна в ярости ударила кулаком по панели. Ну и напрасно она так сделала, конечно. Мало того, что ее слегка тряхнуло, словно бы слабым разрядом тока прошило – оно еще ладно, терпимо, – главное, что в кабинке погас свет.

– Тьфу ты, пропасть, – растерянно пробормотала Алёна. – Вот же угораздило меня…

Ну и порядки в этой как бы фешенебельной гостинице – уже несколько минут не работает лифт, а никто и в ус не дует! Дежурный электрик на обеде, что ли? Или в баню пошел? Говорят, здесь, в «Октябрьской», знатная сауна для постояльцев, ну и обслуга небось туда контрабандно шастает время от времени.

И сколько Алёне тут сидеть, скажите на милость? Неужели никто не придет в подвал? Никто не включит лифт?

– Есть тут кто-нибудь? – что было сил закричала Алёна. Закашлялась и затаила дыхание, вслушиваясь в окружающую тишину и всматриваясь в полную темноту. – Я в лифте! Выпустите меня!

Вторая попытка вышла хриплой и невыразительной – Алёна сорвала голос при первой. У нее даже слезы на глаза от злости выступили. Кое-как отерев их, наша героиня несколько раз вздохнула, пытаясь успокоиться, и решила не сдаваться: колотить в дверь. Она набралась сил и ка-ак шарахнула по дверце ногой…

И вообразите – лифт тронулся! Начал подниматься!

От радости Алёна выронила конверт и какое-то время простояла на коленях, пытаясь его найти. Кое-как нащупала, встала на ноги – и в ту минуту лифт остановился. Но дверь не открывалась. Алёна, оскалясь от злости, снова шарахнула по ней ногой – и та, представьте себе, открылась. Очевидно, этот лифт, как и некоторые женщины, понимал только грубое обращение.

Мгновение Алёна стояла неподвижно, не веря, что выйти на свободу удалось так примитивно просто, а затем вылетела из лифта с невероятной скоростью. Ведь дверцы могли снова закрыться!

– Толцыте, и отверзется, – пробормотала Алёна, озираясь.

Она находилась на первом этаже, и на нее с изумлением таращились с десяток людей. Но у стойки никого не было. Уехали! Французы уехали! И Владимир Шведов тоже!

К Алёне подскочила дама с внешностью классической гостиничной администраторши совкового периода, схватила за рукав:

– Вы задержали лифт в подвале! Вы заставили ждать…

– Я бы сказала, что это меня задержал лифт в подвале, – перебила ее Алёна.

Стоявший неподалеку молодой человек в серой замшевой куртке необычной степени элегантности засмеялся:

– Однако у него недурной вкус!

Может быть, в другое время Алёна восприняла бы его слова как комплимент и даже улыбнулась бы в ответ, тем паче что парень был весьма недурен, да и высоченный, и широкоплечий, и волосы русые, и глаза зеленоватые, блудливые такие – все как надо, словом, – однако сейчас ей было не до кокетства. Она вырвала рукав из цепких пальцев администраторши, заявив:

– Техника в вашем отеле в безобразном состоянии. У вас же иностранцы останавливаются! Так и до международного скандала недалеко. А теперь, извините, я должна идти.

На самом деле она не пошла, а побежала, да еще с какой скоростью! Оглядываться и реагировать на звучные призывы: «Девушка! Девушка! Подождите!» – у нее не было времени. Выяснять отношения с совковыми администраторшами – ну что может быть глупее и бессмысленнее?

Выскочила на крыльцо… А, черт! Никого и ничего, кроме одинокой «Мазды» Натальи Михайловны. Эх, она там, наверное, извелась от нетерпения… Сейчас ворчать начнет. Или Снежные королевы не ворчат? А что они делают? Обдают ледяным молчанием? Или холодно и высокомерно отчитывают провинившихся?

Ну ладно. В конце концов, главное – письмо. Его нужно передать, и все. Может быть, Шведов в нем во всем признался и все рассказал, так что вопрос снят.

Ага… значит, гонорар сведется к пятистам евро. Не бог весть что, но тоже очень даже неплохо. Вполне достойное искупление тем моральным страданиям, которые Алёна претерпела в лифте.

Торопливо пересчитав ногами ступеньки, она подбежала к «Мазде».

Наталья Михайловна опустила стекло и обратила к ней спокойный взор:

– Долго же вас не было… Неужели все это время разговаривали со Шведовым? И как? Удалось что-то узнать?