Текст книги "Коллекция китайской императрицы. Письмо французской королевы (сборник)"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Вторая половина XIX века, Китай

Евнухи при китайском императорском дворе были всегда, еще при первом монархе из династии Чжоу, в 1050 году до нашей эры.

Процедуре гунсин, кастрации, сначала подвергали только пленных хорошего происхождения, но со временем бедные благородные семьи сами стали поставлять красивых мальчиков на должность лиогунянь, жертвы императорского дворца. Ведь приносимая жертва хорошо вознаграждалась. Начиная примерно с 250 года до н. э., когда императоры стали заводить все больше наложниц, а для службы в гаремах требовалось все больше евнухов, спрос на таких мальчиков возрастал и возрастал.

Для людей низкого происхождения это был один из немногих путей к вершинам власти. Старший евнух был все время при особе императора, знал его интимнейшие желания и тайны. Он являлся доверенным человеком, и потому нет ничего удивительного в том, что многие евнухи занимали ключевые позиции в государстве. Иногда они становились фактически вторыми лицами в иерархии Срединной империи.

Как ни покажется странным, но евнухи имели свои семьи – усыновляли детей, брали себе жен и наложниц, с помощью искусственного органа вполне ловко имитируя любовь. Назывался тот заменитель «дилдо».

Непревзойденно управляться с ним умел один красавец, к которому необычайно привязалась Цыси. Звали его Ли Ляньин, и он издавна состоял при особе царевича Тунчжи. Ли Ляньин был необычайно хорош собой, так диво ли, что Цыси влюбилась? Императрица ничего не имела против того, что ее возлюбленный лишен нефритового стержня – его заменял «дилдо». Иногда, когда Цыси взбредала охота отведать настоящей мужской плоти, Ли Ляньин отыскивал среди стражников парня покрепче, чтоб уж стержень был так стержень, привязывал красавчика к своему телу и услаждал возлюбленную императрицу. А поскольку властительница любила разнообразие, наготове стояло еще с десяток молодых «стержненосцев». Но она даже не смотрела на их лица – для нее это был Ли Ляньин, он один!

И получалось совершенно как в стихах:

 
Они трудились день и ночь,
Сменяя друг друга.
А их приходилось менять
Каждые полгода.
А императрица хорошела
С каждым годом,
Наполняясь жизненной силой…
 

Да, Цыси не замечала, как идут годы. Однако они шли, и вот оказалось, что сын, будущий император Тунчжи, вырос, его нужно женить.

Нужно – значит, нужно. Невеста была красавица, из хорошей семьи, сын казался с ней вполне счастливым. Вообще он стал мужчиной, а значит, у него имелась теперь не только жена, но и наложницы. Цыси сначала взирала на них насмешливо, вспоминая себя, но постепенно ее снисходительность стала уступать место раздражению. Девчонки были все так молоды и свежи, а она… О нет, Цыси по-прежнему свежа, ее непременная пища – рыба, мясо утки и куры, ее привычка выпивать каждый день большую чашку свежего женского молока (для чего при дворе жили особые «кормилицы императрицы») результаты дают, и еще какие. Она выглядит, как девушка… Но вот именно: как! А этим девчонкам ничего, никаких средств не нужно, чтобы так выглядеть.

Цыси теперь была натянута от зависти как струна, но зависть не шла ни в какое сравнение с той бурей гнева и ужаса, которая разразилась, когда Цыси узнала, что Ли Ляньин, ее любимый евнух, влюбился в одну такую наложницу и намерен просить у императора разрешения выкупить ее.

Самое обидное, что та девчонка тоже была маньчжуркой! Совершенно как Цыси когда-то…

Теперь, встречаясь на ложе с Ли Ляньином, императрица истинно чувствовала, что не он наслаждает ее, а «дилдо» или привязанный к его телу юнец. Всякая духовная связь между ними исчезла! Любовь в сердце Ли Ляньина умерла.

А скоро умерла и в сердце Цыси. Вернее, как всегда бывает в таких случаях, зависть и ревность превратили любовь в ненависть.

Пусть теперь Ли Ляньин был не нужен Цыси, она не могла отпустить его просто так. Отдать другой? Ну нет! Ли Ляньин был обречен умереть. Но императрица не хотела, чтобы заподозрили ее. То есть и так, конечно, заподозрят, пойдут слухи и сплетни… И все же имя Цыси Тайхоу должно было остаться белее белого снега.

Конечно, она могла бы сделать ему какой-нибудь подарок… Но после смерти бедняжки Цициан к внезапным подаркам императрицы стали относиться с опаской.

Тогда можно пустить в ход что-нибудь из арсенала хитростей, которых набралась Цыси за годы жизни.

…В тот день среди перемены блюд были цзяоцзы – пельмени. Цыси обожала цзяоцзы из мяса курицы. Их варили в самоваре, который назывался «императрица-мать», поэтому и пельмени назывались так же – «императрица-мать». Среди множества сортов цзяоцзы это – самые маленькие, по виду напоминающие жемчужину. Правда, Тунчжи нравились совсем другие пельмени, покрупней и пожирней. Его руки и лицо вечно были забрызганы их жирным соком, так что принц то и дело подзывал стоящего рядом евнуха, который подавал ему столовые полотенца.

Надо сказать, что за обедом в Китае салфетками не пользовались. Вместо них обедающим подавали маленькие квадратные полотенца, обработанные паром. Ими вытирали лицо и губы после каждого блюда. Китайцы считали, что это более гигиенично, чем использование сухих столовых салфеток, принятых у европейцев.

За тем обедом Тунчжи прислуживал Ли Ляньин. Так приказала Цыси.

А на другой день оба занемогли – и евнух и принц. У них открылась какая-то странная сыпь, начался жар…

Придворный врач с ужасом узнал оспу. Да такую стремительную! В Пекине было отмечено несколько случаев страшной болезни. Но не во дворце, а в самых дальних, самых бедных кварталах. Как же оспа попала во дворец, почему запятнала будущего императора?

Конечно, судачили люди, он ее подцепил в каком-нибудь притоне!

Ну что же, за Тунчжи водилось множество слабостей, в том числе и эта – принц был блудлив. Причем любил самый грязный разврат. И чем грязнее, тем лучше. Его жена, на счастье, была беременна и не допускала его до себя, не то заразилась бы и она. Наверняка именно Тунчжи принес заразу во дворец.

Правда, странно, что в то же время заразился и Ли Ляньин. А также очень странно, что после обеда, на котором императрица почему-то заставила именно этого евнуха прислуживать сыну…

А вот говорят, что если горячим пропаренным полотенцем провести по лицу больного, покрытому заразной сыпью, а потом приложить к лицу намеченной жертвы, то заболеет и тот, чье лицо было вытерто, и тот, кто брал салфетку в руки…

Если кто умел складывать два и два, чтобы получить четыре, он и получил нужную сумму. Однако об этом предпочитали помалкивать. Вообще делали вид, что не умеют считать даже до двух, не то чтобы еще складывать числа.

Цыси горько рыдала, оплакивая сына. Конечно, ей было его жаль… Конечно, она могла убить одного Ли Ляньина. Но, поразмыслив, решила, как говорится, прикончить одним выстрелом двух куропаток.

Тунчжи… Он вырос. Ему уже не нужна опека матери. Он сам жаждал править страной, причем все больше склонялся к тому, чтобы отдать Китай во власть «белых дьяволов» и перенять всю ту европейскую заразу, которой был пропитан весь мир. Между прочим, и оспу в портовые кварталы привезли из Индии британские моряки! Так что рано или поздно Тунчжи, завсегдатай портовых кабаков, все равно заразился бы. Да еще и полдворца перезаразил бы, пока распознали бы болезнь.

Наверное, кому-то это могло показаться смешным – что императорский сын послужил орудием убийства евнуха. Однако Цыси придерживалась другой точки зрения: во имя желанной цели хороши любые средства, даже если они по степени превосходят самую цель.

Что же касается Ли Ляньина… Цыси, конечно, тосковала по нему втихомолку, но не так горько и долго, как предполагала. На свете много других мужчин, которые сочтут за счастье хранить верность императрице!

А самое важное… Важно, что она поняла: никто из ее любовников, временных или постоянных, не заменит главной любви ее жизни. Имя той любви было – Власть. И Власть не изменит Цыси – надо только не выпускать ее из рук. Власть будет вечно ей верна. Надо только вовремя убирать с дороги соперников. Конечно, мужские объятия доставляют великое наслаждение. Но ни с кем не испытывала Цыси такой услады, как от одного лишь осознания себя всемогущей правительницей страны. Муж, сын, евнух Ли Ляньин… Да стоит ли вспоминать о них? Теперь самая большая любовь ее жизни – Власть – снова принадлежала ей! А лучший придворный для поддержания этой власти – утонченное коварство.

Никакого проявления жестокости! Быть со всеми мягкой, как масло. Ни одного грубого слова! Но внутри… Пусть орхидея благоухает, однако она полна смертоносным ядом, который убьет каждого, кто посмеет ее сорвать!

Цыси вновь объявила себя правительницей Китая.

Правда, вдова Тунчжи была беременна. И если невестка родит наследника, тот со временем получит право занять трон… Это не устраивало Цыси. Вот только еще одна смерть в императорской семье была бы вызовом знатным фамилиям. Легко было расправиться с девкой, на которой хотел жениться Ли Ляньин. Но убить невестку… А, собственно, зачем? Можно поступить проще.

И Цыси создала невестке совершенно невыносимую жизнь. С нежной, приветливой улыбкой лишила ее всего самого необходимого. Куда-то вдруг исчезла, например, вся обувь, в которой только и могла передвигаться настоящая китайская красавица с изуродованными крошечными ножками. Вдова Тунчжи и шагу не могла шагнуть на своих копытцах, а служанки ее все до одной вдруг начали болеть, никто не мог прийти помочь ей. Она пыталась пройти по двору, смешно ковыляя, но падала наземь – и все хохотали вокруг. А императрица только качала головой: мол, какая глупая, какая неуклюжая, какая уродливая у меня невестка… Ах, бедняжка!

«Бедняжка» понимала, что дальше будет только хуже. Ей уже не хотелось жить. Но законы Китая таковы, что жертва Цыси не могла покончить с собой – за преступление против религии и нравственности вырезали бы весь ее род. Тогда молодая женщина просто прекратила есть, что не относилось китайскими законами к самоубийству, и через несколько дней умерла от истощения, так и не родив наследника.

Довольная Цыси назвала очередным императором своего четырехлетнего племянника Цзай Тяна, которому дали императорское имя Гуансюй, что означает – «бриллиантовый наследник». Цыси вновь стала регентшей и восхищенно отдалась Власти, предвкушая несколько лет полного, не делимого ни с кем блаженства.

Так приятно иногда пожить в свое удовольствие… Пусть отдохнет ядовитое жало ее коварства!

Она и не предполагала, какой сюрприз готовит ей судьба.

Наши дни, Франция

Может, и явилась бы к Алёне светлая догадка, повинуясь принципу – утро вечера мудренее, но просто не успела, потому что, лишь только наша героиня пробежала по прямой дороге, ведущей от Муляна к Френу и свернула в распадок, как неподалеку раздался странный треск. Он становился все громче, через пару секунд сделался вовсе оглушительным, и из-за поворота навстречу ей вынырнул знакомый «малыш «Рено» а при нем – Эсмэ, все в тех же очках и каскетке козырьком назад.

Парень резко затормозил и выскочил на дорогу с явным намерением заключить Алёну в объятия и облобызаться с ней. Ничего странного, все французы дружески чмокаются при встрече, однако у нашей героини возникло подозрение, что дружеским поцелуем дело на сей раз не ограничится. Поэтому она несколько попятилась и сказала вежливо, но холодно:

– Привет, Эсмэ. Возвращаешься со свидания с красоткой Бланш?

Конечно, это была издевка: возвращаться из Талле в Нуайер через Мулян – это примерно то же, что ехать из Москвы в Питер через Нижний Новгород. Однако, к ее изумлению, Эсмэ расплылся в счастливой улыбке:

– Ты ревнуешь? Как приятно! Забудь о Бланш. Я о ней ни разу не вспомнил с той минуты, как позвонил вчера, выполняя твою просьбу. Она приглашала приехать, но для меня теперь просто не существует другой женщины, кроме тебя.

– С ума сойти, – произнесла Алёна с выражением, которое при всем желании невозможно было принять за восторг. – Ну и зря, я тебе еще вчера сказала. Ничего не выйдет, усвой это как можно скорее и не мечтай попусту. Так что – рада была тебя повидать, но мне нужно продолжать мой моцион.

И она спокойно, размеренно побежала по мерно идущей под уклон дороге.

– Элен, но как же… – растерянно крикнул Эсмэ вслед, но наша героиня только помахала рукой, даже не дав себе труда обернуться.

Несколько мгновений за ее спиной стояла ошеломленная тишина, как если бы Эсмэ от изумления решил взять пример с небезызвестной супруги некоего жителя города Содома, и Алёна почти надумала возвращаться другой дорогой, лишь бы не видеть его обратившимся в соляной столб. Однако позади снова взревел мотор. Алёна искренне порадовалась, что ее юный поклонник остался жив и невредим, образумился и собирается уехать… но радовалась она рано, ибо звук начал приближаться, а потом «малыш «Рено» поравнялся с ней и перегородил дорогу.

Так… Назревала выясняловка отношений – то есть то, чего Алёна совершенно не переносила.

Она разозлилась: кажется, ясно было сказано, о чем еще говорить? Не останавливаясь, обежала машинку и продолжила путь. Но через миг неугомонный Эсмэ снова оказался поперек дороги в своей корзинке на колесах.

Да ради бога! Алёна, не снижая скорости, взбежала на склон и ринулась в лес. В общем-то, рискованное решение: практически на всем протяжении полоска леса вдоль дороги была забрана стеной колючего кустарника – здесь ведь всюду частные владения, нечего любому пешему человеку шляться по частным угодьям! Но ей повезло: как раз на пути обнаружилась небольшая лазейка, и в нее удалось нырнуть. Алёна от души надеялась, что добряк Жильбер – а именно граница его частного владения была нарушена – простит ее. В случае чего она готова дать объяснения. Повезло и в том, что вот уже второй день бегунья отправлялась на пробежку в спортивных шароварах, защищающих ноги от новых царапин и маскирующих старые, так что агрессивная ежевика напрасно пыталась снова исполосовать ее своими загребущими лапами.

Вокруг Муляна многочисленные рощи выполняли чисто декоративную, вернее – сельскохозяйственную функцию: отгораживали одно поле от другого, нужны были для снегозадержания, изменения направления ветра и всего такого, в чем Алёна не слишком знала толк. Полосы деревьев были шириной от пятидесяти метров до полукилометра, никак не больше, и она попала в самую узкую, потому что не прошло и нескольких минут, как вновь оказалась на открытом пространстве. В нынешнем году Жильбер, повинуясь законам севооборота, не сажал здесь ни пшеницу, ни люцерну, оставил поле под парами, дважды скосив за лето траву, но еще не перепахав землю под озимые. Травяные будылья изрядно отвердели (стояла сухая погода) и кололись даже сквозь кроссовки, царапали щиколотки, бежать было не слишком удобно. Алёна надеялась, поскорей обежав «крыло» рощи, выскочить вновь на дорогу и продолжить свой путь, однако с отвращением услышала позади рев «малыша «Рено».

– Подожди… поговорить… – слабо донесся крик Эсмэ, подхваченный порывом ветра.

Итак, мальчишка въехал на поле! У Алёны не было никакого желания беседовать с настырным испорченным юношей, поэтому она опять свернула к лесу, ища спасение в нем.

Не повезло – колючий кустарник напрочь преградил дорогу. Пришлось бежать по полю.

Алёна довольно хорошо знала окрестные места и вскоре направилась туда, где должна была пролегать дорога на Самбор. Осталось пробежать рощицу, но Эсмэ обогнал ее и перерезал путь к роще.

– Я хочу тебя! – крикнул он, высовываясь из «корзинки». – Ты можешь понять, что я по тебе с ума схожу?!

Алёна развернулась и побежала по полю в обратном направлении.

«Малыш «Рено» двинулся следом.

Сейчас писательница Дмитриева просто ненавидела несносного мальчишку, который готов загнать ее, как лисицу, только бы добиться своего! Она устала (бежать по поросшему будыльем полю – совсем не то, что по гудрону проезжей дороги), запыхалась, но лес, как нарочно, ощетинился рогатками кустов, никак не нырнуть туда… Нет, само собой, в крайнем разе Алёна себя не пощадит и рванет через кустарник, даже рискуя изодрать одежду в клочья и прибавить к своим царапинам еще с десяток, но не факт, что удастся уйти от Эсмэ – парень с его тупым сексуальным упорством обогнет на своей таратайке лес и перережет-таки ей путь на дороге.

Он ее хочет, главное… А если она его – нет?

Да что ж это такое! Да неужели мальчишка настолько глуп, что принимает ее отчаянное желание скрыться за игру, за шутку, за нормальное дамское сопротивление с целью пуще раззадорить мужчину?!

Алёна споткнулась раз, другой, и вдруг…

– Водитель «Mioche Renault», остановите машину! – раздался громовой голос словно бы с небес.

Она снова споткнулась, на сей раз от потрясения. И увидела полицейскую машину, которая неуклюже вывернула из-за края рощи, перевалила через невысокую земляную насыпь на обочине поля – и остановилась, вращая синей мигалкой. Это была сине-белая машина окружной жандармерии.

Кажется, никогда в жизни наша героиня так не радовалась стражам порядка! Сейчас те возникли прямо как та кавалерия, которая в кино всегда появляется вовремя!

– Мсье Пон, прошу вас подъехать! И вас, мадам, прошу подойти! – послышался усиленный мегафоном голос.

Писательница злорадно оглянулась на Эсмэ. Мальчишка явно струсил, но пытался держаться бодренько: дерзко улыбнулся и подчеркнуто медленно, немилосердно треща мотором, потащился выполнять приказ, обогнав замершую на месте бегунью. Может быть, ему и хотелось смыться, но какой смысл, если офицер знает его фамилию…

Пока Алёна шла, водитель полицейской машины выбрался из нее и встал около дверцы. Против ожидания, он оказался не в форме – с виду и не догадаешься, что облечен державной властью: джинсы, простая рубашка, растрепанные волосы, безумные какие-то бакенбарды.

Алёна помянула сквозь зубы всю адскую рать… Это был Жоэль.

Ну а как же!

Вот скажите, почему, почему в нужное время в нужном месте не мог оказаться любой другой французский жандарм?!

– Лейтенант Ле Пёпль, – отрекомендовался Жоэль и как-то странно взмахнул рукой.

Не тотчас Алёна сообразила, что он, видимо, хотел лихо взять под козырек, да вспомнил, что, говоря по-русски, к пустой голове руку не прикладывают. Видимо, и по-французски что-то в таком роде говорят…

Писательница Дмитриева молча кивнула, вытирая влажный лоб. Этот придурок Эсмэ ее просто загнал! Жоэль, конечно, выручил, но…

Вот именно – но!

Она совершенно не знала, что говорить, что делать, как себя вести.

Наверное, тоже надо представиться? Да ведь Жоэль и так отлично знает, как ее зовут. Хотя, может, начнет сейчас выёживаться, требовать документы…

– Я Пон, – вызывающе назвался Эсмэ, не вылезая из своего чертова средства передвижения. – Что вам угодно? И вообще, откуда вам известна моя фамилия? Что, уже…

Парень осекся.

Лейтенант Ле Пёпль подождал продолжения, не дождался и спокойно объяснил:

– В этом округе не столь много машин типа «Mioche Renault». Точнее, она всего одна, и владелец ее мне известен.

– А с каких пор жандармерия берет на учет владельцев микроавтомобилей? – продолжал задираться Эсмэ. – Или вы в каждый двор и гараж теперь заглядываете? Решили взять под контроль количество машин у владельцев?

– Было бы не худо, – кивнул Жоэль. – А то скоро и на здешних дорогах встанут такие же непробиваемые пробки, как на подъездах к крупным городам. Но вашу фамилию я знаю только потому, что видел, как вы оформляли покупку в салоне «Рено» в Монбаре. Мне и самому нравится такая машина, я бы купил, однако просто времени нет гоняться за красотками по полям и лесам.

«Хм!» – мрачно подумала Алёна.

– Хм, – мрачно сказал Эсмэ. – И что, вы теперь станете мне мстить? За то, что у меня есть время гоняться за красотками, а у вас нет?

«Ну что бы ему не угомониться? – подумала Алёна почти сочувственно. – Ведь нарвется же!»

– Я охраняю порядок, – казенным тоном проговорил Жоэль. – Смотрите, как бы вам не начал мстить землевладелец, чье поле вы изуродовали колесами. А заодно та самая красотка, которую вы так яростно гоняли по этому полю.

– Да мы просто шутили! Правда, моя дорогая? – воскликнул Эсмэ с пафосом.

Парень воззрился на Алёну со столь явным намеком, что ей стало смешно. Вернее, стало бы, если бы она не разозлилась на Эсмэ до такой степени. А она разозлилась-таки. И если не жаждала его крови, то гонку по пересеченной местности спускать ему совершенно не собиралась.

– Нет, не правда. Причем по всем пунктам. И если я «дорогая», то уж точно не ваша.

Ее подчеркнуто официальный тон давал Эсмэ понять, что надеяться ему не на что.

– Прошу вас сейчас же отправиться домой, мсье Пон, – спокойно произнес Жоэль. – Если мадам пожелает затеять против вас дело или если того же захочет владелец земельной собственности, а оба потерпевших вправе так поступить, они подадут заявление в жандармерию. Всего наилучшего.

– Да я всего лишь хотел ее подвезти, вы не поняли… – жалобно пробубнил Эсмэ, подбородком показывая на Алёну.

– Судя по всему, мадам этого не хотела, – констатировал Жоэль, поглядев на ее ледяное лицо. – Я сам отвезу ее домой. Вы можете отправляться в Нуайер.

Ну и как тут не вспомнить старинное выражение насчет кого-то там, кто попал из огня да в полымя? Теперь ясно, что речь шла о писательнице Дмитриевой…

– Понятно! – зло рявкнул Эсмэ, ударяя кулаком по раме своей таратайки и поворачиваясь к Алёне. – Как же я сразу не догадался? Значит, все, что ты у меня вчера выспрашивала, ты выспрашивала для них… Дурак я дурак!

Парень нажал на газ, и «миош» со злобным треском ринулся за край рощи, к дороге.

– О чем это он говорил? – спросил Жоэль, провожая Эсмэ взглядом.

– Да так, ни о чем, – пожала плечами Алёна. – От злости сам не знает, что бормочет. Я искала в «Замке Аршамбо» одну даму, которая по ошибке увезла из Троншуа мой браслет, вот и все.

– Увезла по ошибке… – задумчиво повторил Жоэль. – Какое изысканное выражение, ну надо же! Она у вас его украла, что ли?

– В любом случае дело не стоит того, чтобы им занималась окружная жандармерия, – ответила Алёна.

Между нами, девочками, она не задумалась бы наябедничать на лысую и в окружную жандармерию, и в Международный суд в Гааге, но только не через посредство Жоэля!

– Так-так… – протянул лейтенант Ле Пёпль. – А не связано ли дело об ошибочно увезенном браслете с делом об убийстве и ограблении в шато Талле?

Если Алёна не подскочила на месте, то лишь потому, что слишком устала, бегая от Эсмэ.

Вот действительно – проницательность… Жуть!

Именно усталость помогла ей сохранить на лице прежнее выражение безразличия и с самым искренним, невинным изумлением спросить:

– Почему вы так думаете?!

– Да потому, – обронил Жоэль мрачно, – что там, где вы, всегда дело нечисто.

– Охота на ведьм, ну-ну, – буркнула Алёна.

– Никакой охоты на ведьм нет, – довольно криво усмехнулся лейтенант. – Мы с Малгастадором уже начали вас разыскивать, только представления не имели, где искать. Никто из гидов не выспрашивает у туристов, откуда те приезжают.

– А почему они должны были меня выспрашивать? – насторожилась Алёна, мигом вспомнив, как именно об этом выспрашивал ее гид, а может, и граф. И она ему ответила: мол, из Нуайера. Почему не сказал об этом полиции? Забыл?

Наверное. Вот и чудесно!

– Не вас, а всех, кто был в тот день в шато Талле, – успокоил Жоэль.

– В какой день? – на голубом глазу спросила Алёна. – И с чего вы вообще взяли, что я там была?!

– Неужели ваша знаменитая догадливость, о которой Малгастадор мне зимой все уши прожужжал, не подсказала вам, что почти все помещения шато, а именно – те, где проходят экскурсии, оборудованы камерами наблюдения? – не без ехидства проговорил Жоэль. – К сожалению, только две из них, в том числе установленная в первом вестибюле, оказались исправны, но мы были поражены, узрев на одной из записей знакомое лицо. Вы весьма увлеченно созерцали развешанные по стенам оленьи рога. Странные совпадения, верно? Зимой вы оказались в центре скандала с русской мафией, торгующей старинными письмами знаменитостей. И вот сейчас вы замешались в скандал, связанный с…

– С чем? – сердито перебила Алёна.

– А вы что, не знаете?

– Не знаю, вот представьте себе! В ту зимнюю историю я замешалась совершенно случайно, как вы прекрасно знаете. А здесь я вообще ни во что не замешивалась. Ваши камеры наблюдения, даже если бы они работали, никак не могли зафиксировать меня в выставочной комнате, где произошло ограбление!

– Откуда вам это известно? – с хищным, торжествующим видом наклонился к ней Жоэль.

– Что не могли? Да просто потому, что меня там не было!

– Нет, откуда вам известно про ограбление? Сами же говорите, что ничего не знаете.

– Так ведь этот секрет Полишинеля поведан всей Франции – про ограбление по радио и по телевизору в новостях рассказывали, – спокойно ответила Алёна.

– Самое поганое то, что качество охраны в замке почти на средневековом уровне, – внезапно погрустнел и сокрушенно вздохнул Жоэль. – Полный отстой! Удивительно, что Талле раньше не обчистили. Но вот случилось-таки… И запись со второй работающей камеры наблюдения, установленной около конюшни, тоже пропала.

– Около конюшни? – слабым голосом эхом повторила Алёна.

– Ну да, около конюшни, где был найден мертвец. К счастью, мы не допустили, чтобы в прессу просочился хотя бы намек на то, что тот человек был убит…

Алёна вздрогнула. Ох и ничего себе! Но стоп, возьми себя в руки, писательница Дмитриева!

– Да, – кивнула писательница Дмитриева, взяв себя в руки, – я слышала, что нашли труп, но что имело место убийство, слышу в первый раз. Хорошо, что пресса ничего не пронюхала – и так скандал для Талле, а было бы вообще ужасно. Но кто его мог убить?

– Если ответите на этот вопрос, я вас просто расцелую! – хмыкнул Жоэль.

«Тогда не отвечу», – чуть не ляпнула Алёна, но, к счастью, успела прикусить язык. Тем паче что ответить на вопрос она не могла. Могла только малодушно радоваться, что кассета пропала. Иначе… Иначе бегать бы ей сейчас по этому многострадальному полю уже от лейтенанта Ле Пёпля, и совсем не факт, что кто-нибудь явился бы к ней на помощь!