Текст книги "Черная жемчужина"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
После того как все накопленное нетрудовым путем богатство перешло в истинному его хозяину – народу, Пустошину дали коленом под зад, а то и к стенке поставили как пособника угнетателей трудового народа, семья его тоже неизвестно где, может, сбежала с белогвардейцами за границу и теперь побирается на задворках капиталистической империи или строит козни против первой в мире молодой Советской республики. А в его квартире поселили таких же, как наша семья: выходцев из низов, которыми теперь, после того как взошло солнце Октября, открыты все пути и улучшены условия жизни. Мы пользуемся теперь всеми теми благами, которые раньше были доступны только классу угнетателей. Теперь их подгнивший мир разрушен до основания. Теперь мы строим наш новый мир. Но, конечно, до тех пор, пока это строительство развернется на полную мощь, должно пройти некоторое время. Время становления. Слишком много недобитков, агентов мирового империализма, затаились в нашем новом обществе и мешают процессу созидания. Именно они затягивают снабжение материалами новостроек, оттого у нас еще возникают отдельные, конечно, очень редкие, недостатки в работе. С другой стороны, распределение материальных благ происходит не всегда по коммунистическому принципу: «От каждого по способностям, каждому по труду». Например, в нашей квартире живет четыре семьи. Мы: отец, мать, Мирка и я. Наша комната – одна. Остается еще четыре. В одной живет инспектор райздравотдела. В другой – начальник пожарной охраны с женой и сыном. И целых две комнаты занимают Шаманины. Считается, что Николаю Алексеевичу положен кабинет. Мало того, что у него машина, персональная машина, так еще и кабинет ему подавай! Отдельный. Для работы. А какая у него работа дома?! Он же инженер-строитель. У него работа на стройплощадке, на площади Первого мая, где Дом связи строят. Но он еще и профессор, он лекции в Индустриальном институте читает, ну и, говорят, ему положен кабинет. Но у них там вместо кабинета и столовая тоже. Нина Ионовна сготовит что-нибудь на примусе, а потом несет в этот кабинет. Там и стол круглый, обеденный, стоит, а письменный стол Николая Алексеевича в угол задвинут, под полки с книгами. Нецелевое использование помещения, как пишут в газетах! Вторая комната у них – спальня. Но там спят только Николай Алексеевич с Ниной Ионовной, а Тонька в боковушке, той самой, где когда-то жила пустошинская горничная, а теперь Тонька там как царица. Правда, там еще мольберт стоит, краски лежат, потому что иногда Николай Алексеевич картинки малюет. Выйдет на улицу и рисует какое-нибудь дерево. Или старый дом. Или просто траву с одуванчиками. Тоже мне, рисунки, ерунда одна, мазня. Ну, он был странный во всем. Например, рисовать никогда не ходил один, всегда с ним были или Нина Ионовна, или Тонька. «Это мои советники, – говорил он, – самые строгие судьи моих картин!»
Ой, да что бы они понимали в картинах? Один раз я слышала, как Тонька с отцом спорила. Он ей говорит, что здесь нужен серый цвет, а она – что зеленый. Какое же это художество, если кто угодно может художнику указывать, каким цветом рисовать?! Ну, Тонька, конечно, была права, потому что листья лопуха, которые тогда Николай Алексеевич рисовал, конечно, зелеными лучше смотрелись, ведь лето на дворе, солнце светит, а если они серые, то это вообще ни в какие ворота не лезет!
Нет, кто додумался бы листья лопуха рисовать, когда можно запечатлевать процесс социалистического строительства?! Но, наверное, у него в душе и впрямь живо было прошлое... это потом и выяснилось, все, что я подозревала! Недобитый буржуй он был, вот кто.
Однажды я сказала Тоньке, что они живут, как буржуи, потому что у них три комнаты на троих, а у нас на четверых только одна. Тонька посмотрела на меня сверху вниз, усмехнулась, глазами так повела, как будто хотела сказать: «Ну боже мой, ну какие глупости приходится выслушивать!» – и усмехнулась снисходительно:
– Ленка, ты считать умеешь? Вроде бы, насколько я помню, в шестом классе уже учат складывать и вычитать, делить и умножать.
Это она намекала, что уже в девятый ходит, сильно умная! Ну да, она была по всем предметам отличница, а я только по обществознанию. Зато когда меня вызывали к доске на обществознании, весь класс сидел разинув рот. Я ведь все газеты... от первой странички до последней... любую передовицу «Правды» могу наизусть продекламировать с любого места! И вообще...
«У тебя убийственная логика, Вахрушина, ты все, что угодно, доказать можешь», – сказал Сергей Силыч, наш преподаватель истории, после того как я ему как дважды два доказала, что любой человек, который позволит себе заболеть и пропустить работу, есть уклонист и враг народа, потому что наша страна нуждается в здоровых работниках физического и умственного труда, а если человек заболел, значит, он ставит палки в колеса строительству социализма. В тот день как раз было родительское собрание, и я сама слышала, как наш директор говорил моему отцу, что я готовый инструктор райкома партии, меня надо на агитационную работу выдвигать. Отец глаза вытаращил, а дома рассказал про это матери, а она заплакала. Да и отец, вместо того чтобы гордо посмотреть на свою дочь, то есть на меня, как на достойного представителя будущего поколения, смотрел как-то странно.
– Ты бы это, Ленка... – наконец сказал он сдавленно. – Ты бы потише... Не перегибай палку, не впадай в крайности. А не ровен час, на меня на стройке бревно упадет, слягу я с переломанными конечностями или вообще с проломленной башкой. Что скажешь? Что я враг народа?
– Нет, – усмехнулась я, – я скажу, что враг народа тот, кто допустил, чтобы на тебя скатилось это бревно. Десятник, бригадир или кто там...
– Ленка! – всхлипнула мать. – Да ведь твой отец и есть десятник!
– Да ведь он сам на себя не станет бревно скатывать! – чуть не заорала я, дивясь отсталости и непонятливости старшего поколения.
Нет, все-таки крестьянские корни очень тянут мою мать назад, в прошлое – в замшелый мир устарелых представлений, в бездну отсталости, косности, нежелания воспринять новое, светлое всей душой и всем сердцем!
Но я о чем начала рассказывать? Я начала рассказывать о том, как мы с Тонькой Шаманиной спорили.
– Конечно, умею я считать, – ответила я спокойно. – Вот я и считаю, что три комнаты на троих – это сильно жирно получается, когда нас четверо в одной.
– Ленка, сколько в вашей комнатке метров? – спросила Тонька.
– Откуда я знаю? – пожала я плечами. – Надо в жилтовариществе спросить... или у отца.
– Никого не надо спрашивать, я и так скажу, – отмахнулась Тонька. – В вашей комнате тридцать квадратных метров. То есть на вас на каждого приходится примерно по семь с небольшим, так?
– Ну? – пожала я плечами, чуя какой-то подвох.
– А у нас вот какой метраж: в отцовом кабинете – двенадцать метров, в родительской спальне – семь, в моей боковушке – пять. Ты же знаешь, что там только кровать помещается. И столик откидной. И табуретка. И больше шагу не шагнуть. Не зря папа эту боковушку называет каютой.
– Ну и что? – угрюмо спросила я, хотя уже чувствовала, куда она клонит.
– Да то, что на нас троих приходится двадцать три метра. Раздели на три. Столько же на человека, сколько и у вас! Чуточку больше семи метров!
– Знаешь что? – зло сказала я. – Это подло! Подло в наше время, когда мы еще не можем преодолеть наследие проклятого прошлого, когда тысячи, десятки тысяч трудящихся лишены самого необходимого и ютятся в тяжелейших условиях, когда и три метра на человека – это много, подло гордиться той роскошью, в которой ты живешь!
Тонька посмотрела на меня сверху вниз, потом вздохнула и сказала:
– Правильно тебя называют – начетчица безмозглая. Павлик Морозов в юбке.
И ушла.
Главное, она так это сказала, будто быть Павликом Морозовым, героем-пионером, убитым кулаками за то, что не позволил капиталистам укрывать хлеб от Советской власти, – это невесть какой грех. А кто меня начетчицей называет?! Вранье! Меня все уважают. Начетчики – это я даже не знаю, что такое, это слово какое-то церковное. Старорежимное, так и видишь беззубую старушонку, которая бубнит над Библией или еще какой-то столь же вредной и опасной, контрреволюционной литературой.
Я смотрела ей вслед и думала, что убила бы ее, эту буржуйку. Нос задрала, что ее отец ИТР, с которыми сам Сталин велел обращаться бережно и внимательно. Не она ж сама ИТР! Зато ее мать кто? Из купеческих! Вылезли из своего Горбатова, нашли себе мужей-инженеров! А мой отец – трудящийся пролетарий, я уже родилась, когда он доучивался в школе и техникум заканчивал. А мать моя из крестьян, сейчас – домохозяйка. Я агитатором буду. И пусть тогда Тонька позадирает нос! Я живо выведу ее на чистую воду! Ее мелкобуржуазную сущность мигом разъяснят. И семью их уплотнят. Поселят в одну комнату. А вторую отдадут нуждающимся. Въедет сюда какой-нибудь герой Гражданской войны, который героически сражался против белополяков, или на Перекопе, или против банд атамана Антонова. Вот это будут соседи, я понимаю!
А Тонькину боковушку, которая останется свободной, пусть отдадут мне. Ну что проку с Тоньки, она там Тургенева, дура, читает – и плачет над книжкой. Это же ужас... когда еще не везде изжиты последствия голода, унесшего столько жизней, плакать над книжкой! Или над этой дурацкой арией Надира, которую иногда по радио передают. Нет, мне боковушка гораздо нужнее! Я там буду готовить свои доклады. Доклады, которые изобличают врагов народа!
* * *
Довлеет дневи злоба его, а быт порою оборачивается к нам «своею азиатской рожей», причем в самое неподходящее время. Все было распланировано у нашей героини: сначала в интернет-кафе, поискать координаты Ушастого, потом на шейпинг... То есть этому должен был предшествовать, понятное дело, душ, однако из душа почему-то горячая вода не лилась, а лилась какая-то чуть-чуть тепленькая. И это при том, что напор оказался какой надо, а на кухне газ горел отлично.
Алена осторожно поглядела внутрь своей газовой колонки. Что-то не то с синим пламенем, оно какое-то... нерешительное, как бы уклончивое. Покрутив какие-то вентили, которые, очень возможно, крутить вообще не следовало, она всяко ничего не добилась.
Колонка сломалась, что ли? Вот не было печали...
Ну что, согреть воды на плите, помыться в тазике (кошмар!), а потом вызвать мастера-газовика? Но придет он дня через три, не раньше, такого счастья не дождешься, чтобы вот прямо сейчас он примчался и все наладил. И три дня в тазике мыться? Ну, нет... надо что-то сделать... сделать... стоп, а давно ли ты, подруга, проверяла тягу?
Алена принесла стул и с его помощью взобралась на высокую стиральную машинку. Прямо перед ее лицом оказалась очень старорежимная заслонка, чугунная, прямо как в русских печах, которая загораживала вход в дымоход. Кто его знает, как это устроено в теперешних домах, но в «сталинке» образца 1958 года, в которой жила Алена, все обстояло именно так. Она открыла заслонку – и даже зашипела сквозь зубы, браня себя за забывчивость. Давненько следовало сюда заглянуть... вытяжка была просто-таки забита окалиной, сухими листьями, налетевшими бог весть откуда, каким-то песком, продуктами, так сказать, горения, поэтому ничуть не удивительно, что не было тяги!
С тяжким вздохом Алена спустилась с машинки – но вскоре снова забралась на нее, держа в руках пылесос. А что, прикажете совочком это выгребать? Но тогда ванную ведь не отмоешь.
Агрегат тянул-тянул в себя запасы грязи, а потом устал. Пришлось менять мешок-пыле-сборник. Боже мой, какое счастье, что эти штуки не надо вытряхивать и чистить, как в старых моделях, какое счастье вдобавок, что запасливая Алена накупила их такое множество!
Однако все равно мусору натряслось огромное количество, тем паче что этому, как его там, вытяжному отверстию понадобилось аж два пылесосных мешка. А потом пришлось всю квартиру пылесосить. И ванную отмывать от противной пыли... ну и себя, конечно. В результате Алена попала на шейпинг не в свою группу, к десяти часам, а только к двенадцати. Дольше тянуть было нельзя, потому что с часа в спортзале перерыв аж до трех. Известное дело, свое время пропустишь – потом не соберешься, Алена себя хорошо знала. А без шейпинга как? Нельзя без шейпинга! Чуть зазеваешься, вокруг талии так и начинают группироваться лишние граммы-килограммы-сантиметры-мет... стоп, нет, до метров вокруг талии дело пока еще не дошло и, надо полагать, не дойдет, во всяком случае, Алена постарается этого не допустить. Именно поэтому она и помчалась в первую очередь на шейпинг и, только уже выйдя из любимого спортзала, вспомнила об интернет-салоне. Вообще-то идти туда не хотелось. При свете, так сказать, дня сходство вчерашней реальной ситуации с придуманной уже не казалось таким клиническим. Честно, если бы надо было отправиться куда-то далеко или, скажем, ехать в какое-нибудь несу-светное Сормово, Алена и пальцем не пошевелила бы (в данном случае, понятно, имеется в виду палец ноги...), но до дома вполне можно было дойти и мимо салона. Вот она и пошла.
В будний день, судя по всему, салон особенной популярностью не пользовался. И это мягко сказано. Грубо же говоря, он был почти пуст. Только рядом с базовым компьютером скучала кудрявенькая толстушка, причем даже появление Алены не развеяло тоски в ее взоре. Почему она сразу угадала, что Алена не усядется за компьютер и не зависнет в Инете на несколько часов? Профессионализм – это дело такое...
– Мне бы Аллу повидать, – сказала Алена, поздоровавшись.
– Да она сегодня не работает. Утром у нас пересмена.
Алена злым тихим словом помянула про себя эту чертову тягу, вернее, не тягу своей колонки.
– Утром – это во сколько?
– Да в восемь.
Мать родная, ну, в восемь она всяко не успела бы, кому охота в такую рань расследованиями заниматься?!
– А когда она теперь будет работать?
– Завтра. Мы через сутки работаем. А вы что хотели? – В желтых, как у кошки, глазах сонной барышни промелькнуло некоторое оживление.
– Да понимаете, по моей просьбе тут вчера сообщение отправляли, ну и оно не пришло, – мигом отовралась наша героиня, – вот я и хотела проверить, его вообще отправить-то не забыли?
– Алка-то? – еще больше повеселела кудрявая. – Алка-то может. Память у нее девичья.
– Да, собственно, это не она отправляла. Она как раз в магазин выходила, а отправлял такой странный молодой человек, тощий такой, в наушниках, причем вот тут, с боков, фиолетовые огонечки мигали. Световые диоды. Не знаете такого?
– Вот свинство! – с интонацией девушки-которая-горит-на-работе сказала кудрявая, опуская вопрос. – Как же это можно – посторонних к базовому компьютеру подпускать?! А вы тоже, ну, подождали бы, когда Алка вернется, нет, отдали кому ни попадя свое сообщение... а теперь претензии.
– Да нет у меня никаких претензий, – фальшивым голосом сказала Алена. – Я просто хочу знать, ушло оно или нет. Не могли бы вы посмотреть в папках?
– Вообще-то мы не храним чужие сообщения, – сказала девушка. – Мы их сразу уничтожаем. Зачем диски-то заси... в смысле, это, засорять?
– Да вы проверьте, – настаивала Алена. – Неужели трудно?!
Кошачьи глазки вовсе оживились.
– Вообще-то, это платная услуга...
Алена и бровью не повела:
– Конечно. Сколько?
Девушка откровенно растерялась от такой покладистости:
– Ну, пятьдесят рублей...
– «Ну»? – задумчиво повторила Алена. – А причем тут «ну»? Вы что, сомневаетесь в цене? Если услуга платная, значит, она должна быть отражена в каком-то прейскуранте. Покажите мне его, пожалуйста.
Желтые глаза от злости стали зелеными. Вот ведь сразу видно, что никакие линзы в них не вставлены, глазки естественные, линзы не способны так менять цвет. Однако кудрявая довольно быстро вышла из положения, хотя и неоригинально:
– Его Алка куда-то сунула, я найти не могу.
– Хорошо, – с прежней покладистостью кивнула Алена. – Я завтра приду и спрошу ее. И прейскурант заодно посмотрю.
– Да зачем вам ходить, – всполошилась девушка, – я сейчас гляну!
Конечно, она уже не чаяла, как спровадить занудную посетительницу, которая могла настучать Алке на эти забавы с прейскурантом, а та запросто стукнула бы повыше. Наверное, тут имели место быть какие-то подковерные карьерные игры, довольно противные и постыдные, но в данном случае это было на руку Алене. Не то чтобы пятьдесят рублей ее разорили бы, но, во-первых, там пятьдесят, тут пятьдесят... этак далеко можно дойти. А во-вторых, наглое вымогательство этой конторы уже поднадоело.
– Ну, – процитировала Алена не без оттенка ехидства, – гляньте, буду очень признательна!
Девушка подвигала по столу мышкой:
– Когда, говорите, отправляли? Вчера вечером? Нет в отправленных вашего сообщения!
В голосе ее звучало откровенное злорадство. Алена с непроницаемым выражением поблагодарила и повернулась, чтобы уйти, но в последнее мгновение передумала – положила-таки на стол полтинник.
В конце концов, эта денежка и в самом деле ее не разорит. А оставлять за спиной злобу – это нехорошо, это опасно для... ну, неизвестно, для чего, для кармы, для праны, для еще какой-нибудь хитрой штуковины, вообще неприятно, когда в спину тебе смотрят с ненавистью.
Итак, Ушастый, гад, ничего не отправил, просто деньги с нее взял. Большое счастье, что «Вобла-телеком» все же заработал, а то хороша была бы наша писательница в глазах своего редактора!
А впрочем, может быть, Ушастый все же отправил ее «мыло», но потом его просто стер, чтобы с Алкой деньгами не делиться. Ох уж мне эти мелкие щипачи!..
Так или иначе, выяснить его личность до завтра не удастся. Поэтому нужно забыть обо всей этой ерунде и идти домой – работать, работать и еще раз работать.
В эту минуту зазвонил мобильный.
– Елена Дмитриевна? – послышался голос московской редакторши. – Получила ваше сообщение, спасибо, причем даже дважды. Какие-то проблемы со связью были? Но все в порядке. Я уже даже прочитала, понравилось, отдаю рекламщикам. Только вы не написали, как будущий роман назовете. Говорите, записываю.
– Ох, – беспомощно простонала Алена, – ох, Ирина Вячеславовна, ну вы же знаете, что для меня проще роман написать, чем название придумать. Может, вы сами, а? Не впервой же...
В самом деле, издатели частенько переименовывали ее книжки. Не всегда новые варианты Алене нравились, но, во-первых, против лома нет приема, во-вторых, глупо спорить со своими благодетелями, а в-третьих, Алена утешалась тем, что профессионалы-издатели лучше знают, какое именно название вызовет у читателя страстное желание потратиться именно на эту книгу.
– Ну как я могу придумать название, если даже не представляю себе, о чем будет ваш роман, – резонно возразила редакторша. – Нет уж, давайте-ка для начала вы сами напрягитесь.
Самое интересное, что Алена тоже пока не представляла себе, о чем будет ее роман. Но не признаешься же в этом! Все-таки надо беречь свою репутацию солидного автора.
– Ох, боже мой... – вздохнула Алена. – А когда название нужно?
– Вчера, – усмехнулась Ирина Вячеславовна. – Рекламщики над душой висят! Думайте быстренько, что-нибудь эффектное требуется.
Что сказать? Что придумать? Ох уж мне эти муки творчества!
– Ну... ну...
Она беспомощно огляделась. Не раз бывало так, что сама картинка окружающего мира подсказывала название будущего романа.
Красный «Мерседес» выехал из двора серого дома на шумную улицу, чуть не задев на выезде старушку, которая устроилась продавать уже тронутые морозом мелкие хризантемы (кажется, они называются «сентябрюшки»). Она обиженно проворчала что-то, но все же отодвинула ведро с цветами поглубже на тротуар. На нее сочувственно поглядела продавщица овощного лотка, на котором громоздились огромные молдавские яблоки, твердые желтые груши, последние арбузы и дыни. Ну, где тут название? Красный «Мерседес»? Серый дом? Шумная улица? Старая торговка? Последние хризантемы? Красиво, но было... отцвели уж давно хризантемы в саду... ты еще назови, как Чехов, «Цветы запоздалые»... А как?! Молдавские яблоки? Желтые груши?..
И тут вдруг проказник Олеша взял да и выглянул из бездн Алениной памяти... выглянул и словно бы прошептал на ушко:
– Синие груши...
– «Синие груши»! – послушно выпалила наша писательница. – «Синие груши»!
– Синие? – с сомнением переспросила Ирина Вячеславовна. – Хм... Занятно. Ну что ж, пусть будут синие. Все, спасибо, Елена Дмитриевна, жду роман, и как можно скорей!
И она отключилась.
Алена растерянно смотрела на медленно меркнущий дисплей телефона.
Синие груши? Бог ты мой, ну и натворила она дел! О чем может быть роман, который называется «Синие груши»?!
Ужас...
Придется что-то придумать.
И она пошла домой искать помощи у двух верных друзей – письменного стола и компьютера.
Потом сообразила: значит, Ушастый все же передал ее сообщение. До редакции оно дошло. А еще до кого, учитывая ее вчерашние приключения?!
Нет, все же надо попытаться парня разыскать. Но это уже завтра.
И она с самой блаженной улыбкой принялась думать о том, что предстоит вечером.
Вечером у Алены были занятия в танцевальной студии «Атанго». Расшифровывалось это название предельно просто: аргентинское танго. Придумала это словечко Елена, та самая высокомерная зануда, которая в этой студии преподавала, и оно мигом вошло в обиход танцевального городского мира. В самом деле – удобно. То, что преподают в студиях спортивного бального танца, – танго. Ну а то, что танцуют изысканные тангерос аргентинос, – атанго.
Сегодня Елена была вовсе не высокомерной, а просто захлопотанной: партнеров не хватало, и она то и дело проводила ротацию, то есть меняла состав пар. То есть хоть через танго-другое, но потанцевать удалось всем. Конечно, полезно смотреть на танцующие пары и подмечать ошибки, конечно, полезно стоять у станка и, глядя в зеркало, наматывать километры очос, тщательно следя и за скруткой корпуса, и за правильным положением стопы, и чтобы не косолапить, и отталкиваться правильно, и ногу выносить от бедра, однако не только же за техникой ходила Алена в студию. Черт, ну почему, почему, почему никто из ее любовников не занимается аргентинским танго?!
Впрочем, охи-вздохи на эту тему давно стали привычными, поэтому Алена довольствовалась тем, что имеет: в результате неустанной Елениной ротации ей удалось потанцевать с лучшим из партнеров «Атанго» – Юрой, с молодым и подающим ба-альшие надежды Володей, а также с Андреем, весельчаком и трепачом... впрочем, сакады он тоже иногда делал очень неплохо. Сложные круговые ганчо нынче удались как никогда и с тем, и с другим, и с третьим, и Алена на радостях решила после занятий прогуляться. Любимый маршрут пролегал с Ковалихи, где находилась студия, вверх по Нестерова до Верхне-Волжской набережной, а потом мимо гостиницы «Октябрьская», которая играла особую роль в Алениных приключениях.[9]9
Об этом можно прочитать в романах Елены Арсеньевой «Бабочки Креза» и в «В пылу любовного угара», издательство «Эксмо».
[Закрыть] И непременно постоять около памятника Петру Николаевичу Нестерову, русскому героическому летчику. Памятник имел странное свойство – чем дольше на него смотришь, тем больше убеждаешь, что он поворачивается. Дальше Алена намеревалась пройти по набережной в сторону Сенной площади, ну а потом по Белинке мимо праздничных, нарядных «Шоколада» и «Этажей» – домой. Однако ветер, совершенно как вчера вечером, задувал так, что насквозь пронзал ее довольно тонкие шелковистые брюки, которые она любила надевать на тренировку, но которые никак не смотрелись, если под них поддеть колготки. Зато в обтяжечку, на стринги, сидели – лучше не бывает! Ну да, или красуйся, или мерзни... Мерзнуть не хотелось. Алена очень скоро сбежала с набережной под укрытие домов узкой улицы Минина, а когда дошла до Сенной, решила дальше ехать на трамвае. Попа ей еще пригодится, жалко морозить! Она редко садилась на этой остановке, а потому совсем забыла, что ее перенесли подальше от площади. И вот он идет – манящий огнями, теплом и подогретыми сиденьями! – а до остановки еще далеко, еще бежать да бежать. Нет, бесполезно. И не остановится, конечно, если помахать. Маршрутка – та остановится, а трамвай...
Она знала, что это бессмысленно, а все же махнула рукой. И трамвай остановился. Нет, конечно, подействовал не Аленин призыв – просто впереди загорелся красным светофор.
Не стоит даже и пытаться подавать знаки, чтобы открыли дверь. Водитель маршрутки открыл бы, а трамвайные – они такие строгие!
И все же она снова махнула рукой, и – о чудо! – передняя дверь открылась!
Алена ринулась со всех ног и вскочила в вагон, так и сияя улыбкой.
– Ой, спасибо большущее! – помахала она неясно-оранжевому силуэту водителя. И, пройдя в середину просторного вагона, села на пустое сиденье – такое теплое, что аж вздохнула блаженно!
– Ну конечно, – раздался рядом брюзгливый голос, – как девчонка, так водитель сразу остановится. А как порядочная женщина, так топай до остановки, волоки тяжеленную сумку.
Алена растерянно посмотрела на свою соседку. Она была такая... большая. Примерно Алениных лет – тех лет, которые обозначены в паспорте, имеется в виду. У нее было два подбородка, а вот никакой вообще сумки – ни тяжеленной, ни легонькой – не просматривалось. Впрочем, может быть, соседка спрятала ее под сиденье?
– Извините, – робко сказала Алена, – а почему вы думаете, что я непорядочная женщина?
Она благоразумно не стала выяснять, почему тетенька решила, что она – девчонка. Приятное такое заблуждение, пусть подольше в нем и пребывает. Довольно того, что окружающие немедля принялись мерить Алену оценивающими взорами и решать, под какую категорию она больше подходит, девчонки или порядочной женщины. Честно, Алена не знала, что она сама предпочла бы.
– Почему? – мстительным тоном переспросила соседка. – Потому что мужик сразу клюнул!
– Вообще-то, – астматически дыша от смеха, сказала подошедшая в эту минуту кондукторша, – водитель у нас – женщина. – И отдала Алене два рубля сдачи с ее десятки.
Окружающие после этой реплики впали в мгновенный ступор, а потом хором расхохотались.
Однако тетенька-соседка была, видать, из тех, которые никогда не сдаются, совсем как гордый «Варяг».
– Женщина-водитель? – пренебрежительно повторила она. – Ну, значит, она ее, – неподражаемое движение двух подбородков в сторону Алены (тем, у кого он только один, проделать такое невозможно в принципе!) – приняла за мужика!
Конечно, это был полный бред, однако бред сей Алену обидел. Она поднялась и пересела на другое сиденье, стиснула озябшие коленки, положила на них руки в перчатках, чтобы согрелись скорей.
– Не волнуйтесь, – проговорил незнакомый мужской голос. – Никто и никогда не примет вас за мужчину, даже в темноте и с закрытыми глазами. Кстати, и на девчонку вы тоже не похожи. Вы похожи на очаровательную женщину, из-за которой встанет любое существо мужского пола, и не только трамвай!
Алена изумленно воззрилась на своего соседа. Вот это комплимент... вот это и называется – изысканный комплимент!
– Спасибо...
– Спасибом не отделаетесь, – усмехнулся он. – В знак благодарности вам придется сказать, по какой улице мы сейчас проезжаем.
– О, это Белинка. В смысле, улица имени Белинского.
– Неистового Виссариона, я полагаю? – уточнил сосед, блеснув насмешливыми карими глазами. – Или однофамильца, какой-нибудь тутошней знаменитости?
– Его, – кивнула Алена. – Виссариона Григорьевича. А вы, значит, не тутошний?
– Приезжий, – подтвердил сосед, приглаживая волосы, словно снял перед ней шляпу, которой на нем не было. Видимо, имел такую же привычку, как и Алена: пока можно и нельзя, ходить простоволосым. Впрочем, волосы у него были пышные, а Алена по себе знала, что такие волосы защищают от холода самым отличным образом. У всех уже голова мерзнет, а у пышноволосых – нет.
На вид ему было несколько за сорок. Типа, Алениных лет.
– И за что же Виссарион Григорьевич удостоился чести быть увековеченным? Он же вроде не отсюда родом, как Алексей Максимович? На какой-нибудь революционной волне, что ли, вознесся? А раньше улица эта как именовалась, не знаете?
– Белинский точно не отсюда, – сказала Алена. – Он вроде бы в Свеаборге родился, а впрочем, я не стану в этом клясться. Но улицу его именем назвали – не знаю, почему! – аж в 1911 году.
– Может, он в этом году умер? – с невинным видом предположил незнакомец.
– Да нет, он в этом году родился! – засмеялась Алена. – В смысле, сто лет назад до этого года, в 1811-м. Надо же, скоро двухсотлетие, как Белинка существует!
– А раньше эта самая Белинка как называлась?
– Напольная. Причем этих Напольных было несколько: Напольно-Монастырская, Напольно-Печерская, Напольно-Замковая, Напольно-Солдатская, Напольно-Лесная... Ну, так или иначе, они все стали Белинкой, только одна Напольная, Напольно-Печерская, теперь присоединена к улице Горького, это та ее часть, что от Сенной площади идет, я как раз там на трамвай садилась. Ох, боже, да я ведь свою остановку проехала! – спохватилась Алена, обнаружив, что Полтавская осталась позади.
– Извините, – пробормотал сосед покаянно, хотя на его симпатичной физиономии никакого покаяния не отразилось, скорей наоборот.
– Да ничего, я на следующей выйду, – усмехнулась Алена. – Мне, собственно, все равно.
– О, я тоже на следующей выхожу, какое совпадение, – сказал сосед и в самом деле двинулся вслед за Аленой к выходу.
Та тетенька – ну та, которая... – посмотрела на Алену почему-то не зло, а снисходительно, как смотрит праведница, коей суждены райские кущи, на грешницу, обреченную гореть в аду. Ну, понятно, разве порядочная женщина станет знакомиться в трамвае с мужчиной?! А ведь Алена ни с кем не знакомилась. К примеру, она не знает и даже не узнает никогда, как зовут этого симпатичного человека – и высокого, даже изрядно повыше ее ростом! Вот сейчас выйдут они из трамвая и разойдутся, как в море корабли...
Незнакомец, хотя и шел за Аленой, непостижимым образом умудрился у дверей обогнуть ее и сошел первым, подав ей руку. И так же перешел с нею на тротуар и сказал, не отпуская ее прохладных (ну что делать, если у нее всегда мерзли руки?!) пальцев из своей теплой ладони:
– И что, мы сейчас вот так разойдемся, как в море корабли?
Ну надо же... Мысли читает просто с пол-оборота!
– А что, – спросила Алена, стараясь говорить как можно более независимо и даже где-то иронично, – вы хотели бы совершить экскурсию по городу в сопровождении местного гида?
– Да нет, – улыбнулся он, – для экскурсий довольно дурная нынче погода. Я пытался по набережной прогуляться, но ветром сдуло. Не люблю такси, я, вообще-то, экскурсии предпочитаю совершать на трамвае.
– Странный способ... – пробормотала Алена, делая вид, будто не замечает, что ее собеседник ненавязчиво этак увлекает ее по аллее Театрального сквера в сторону площади Свободы... вообще странное поведение... странные приключения второй вечер подряд... хотя, собственно, только от нее зависит, станет ли эта встреча приключением или нет. Можно ведь в любой момент спохватиться: «Ах, куда вы меня тащите... что вы со мной делаете?!» – и уйти. Или сбежать.
