Текст книги "Черная жемчужина"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Погодите, – озадаченно перебила Алена. – Вы же сказали, дело было в одиннадцатом часу, вечером. Как же он ухитрился... – И тут же она вспомнила, как вчера сама ухитрилась увидеть номер машины тех подонков. Ее просто высветили фары ближайшего автомобиля. Наверное, и здесь было так же.
И немедленно мелькнула мысль о странном совпадении. Женщина, трое напали на нее...
«А какой номер был у этой машины?» – хотела было спросить Алена, однако Лев Иваныч ее перебил:
– Как ухитрился номер увидеть? Ну, случай просто уникальный. Этот молодой человек – никталоп.
– Кто? – не веря своим ушам, повторила Алена. – Никталоп?! Как Жак Паганель, что ли?!
– Да, знаете, я тоже вспомнил Жака Паганеля, когда узнал о показаниях этого парня, – усмехнулся Муравьев. – Оказывается, люди с такими аномалиями зрения не только в фантастических романах бывают.
«Я специалист по редким аномалиям зрения», – словно бы вновь услышала Алена голос Вячеслава и, взглянув на часы, подумала, что он, конечно, уже приехал в Москву, а может быть, даже уже и оказался на своей конференции. И тихонько вздохнула, вспомнив вечер, и танго, и его губы, безрассудно скользнувшие по ее шее.
– Конечно, наши люди его немедленно проверили, он и впрямь видит в темноте. И умудрился разглядеть номер, хотя он был очень странный: на темном фоне белые буквы и цифры.
У Алены странно дрогнуло сердце.
– Сначала оперативники решили, что он перепутал цифры, однако парнишка настаивал, клялся и божился, ну, что номер именно этот, вот его и передали в работу. И тут компьютер, который фиксирует все звонки от населения и выдает информацию по ним, сообщил, что этот номер уже был назван вчерашним вечером – то есть уже позавчерашним, если вести отсчет от сегодняшнего дня. Оказывается, он был назван некоей гражданкой Ярушкиной, которая позвонила с такого-то телефона.
– Ага, – усмехнулась Алена. – А дежурная меня в злостные шутницы записала!
– Ну она же не знала, с кем имеет дело, – проворчал Муравьев.
– Конечно, не знала. Я очень хотела упомянуть о нашем знакомстве, но не стала.
– А зря! – рявкнул Лев Иваныч. – Когда не надо, вы этим знакомством всем подряд в нос тычете, а когда надо, умалчиваете о нем. Если бы эту машину сразу начали искать, на Олю Васнецову не напали бы и она не находилась бы сейчас между жизнью и смертью!
– На Олю Васнецову? Она молоденькая совсем, что ли, та женщина? Кто она?
– Да нет, какая там молоденькая, ваших лет, – небрежно бросил Муравьев. Разумеется, он никакого оскорбления Алене не хотел нанести, а все же ей стоило некоторых усилий сдержаться и не ответить должным образом. Сейчас, впрочем, было не до обид. – Обычная жена своего мужа и мать своих детей, домохозяйка, ухаживает за больной матерью, все как у всех, но штука в том, что ее муж – это действительно кто. Артем Васнецов – начальник районной ГИБДД.
– Бог ты мой, – пробормотала Алена, поняв, почему дело о нападении на эту женщину на контроле у Муравьева. Ну что ж, кастовость – великое дело.
– Только не надо мне о кастовости, – очень серьезно сказал вдруг Муравьев, угадав, о чем она подумала. – Почти убежден, что это не случай хулиганства, а удар по нашему товарищу. Васнецов на этом посту недавно, но очень круто гайки завернул. Многих просто выгнал, патрульно-постовую службу перетряхнул. Думаю, нападение на его жену – это средство воздействия на несговорчивого начальника. Кроме того, я эту семью хорошо знаю, даже очень хорошо, не раз у них дома бывал, младшего сына крестил. Так что у меня в этом деле свой интерес. Судя по номеру этому дурацкому, вы видели ту же самую машину и к вам приставали те же самые люди. Вы их можете описать?
– Конечно, более или менее, – сказала Алена. – Они были такие кожаные все... Но погодите, почему вы все же отрицаете элемент случайности? Я-то ведь ничья не жена, не дочь, не мать – в смысле, никакого милицейского начальства у меня в родне нету, не считая пра-прапрадедушки Георгия Владимировича Смольникова, а они напали на меня. Правда, никаких телесных повреждений не причинили, только очень сильно напугали. Почему вы думаете, что и в этом случае...
– На вас напали где? – перебил Муравьев. – Судя по вашему заявлению, это произошло в районе парка Пушкина?
– Да.
– Так вот и на Олю Васнецову именно там напали. Возможно, ждали именно ее, а вас с нею просто перепутали.
– Может быть, – задумчиво сказала Алена. – Они так внезапно уехали... Погодите, вы сказали, Оля Васнецова ухаживала за больной матерью?..
«Вас какие-то хулиганы напугали, да? Я часто выхожу в позднее время – мама у меня уже очень немолодая, прибаливает, она вон в тех домах живет, возвращаюсь от нее, ну и правда, место какое-то неприятное. Муж когда проводит, когда нет, но он часто на работе допоздна, в одиночку тут страха натерпишься»...
Та женщина, которая была в тот вечер в парке!
– Слушайте, да ведь я, наверное, видела ее, вашу Олю! – воскликнула Алена. – Позавчера видела! Она ко мне подошла, посочувствовала. Сказала, что ходит в дома неподалеку, где ее мать живет... Неужели она?!
– Точно, Владлена Ильинична живет отдельно от своих, – сказал Муравьев. – Недалеко, но все же отдельно. Характер у нее довольно сложный, а у кого в ее возрасте был бы простой характер? Ей лет восемьдесят пять, если не ошибаюсь.
– Поздно же она эту Олю родила... – прикинула Алена и, как всегда, когда речь шла о поздних родах, подумала, что, если другие могут, значит, и она могла бы... если бы захотела. И если бы оказался в ее жизни мужчина, от которого ей захотелось бы родить ребенка. То есть был один такой: самый любимый, самый желанный, самый непонятный, самый недостижимый, но...
Вот именно, всегда на пути возникает какое-то несусветное «но»!
Да ладно, не стоит об этом.
– Ну, у нее и старшие дети есть, просто в других городах живут, – пояснил Муравьев. – Да, похоже, вы и впрямь Олю видели... И эта встреча тем более подтверждает, что и в тот вечер преступники ждали именно ее, а вы им просто под руку попались.
– Могло быть и так, но... – начала было Алена, которую все еще не оставляла мысль о странном совпадении жизненных обстоятельств с ее текстом, однако Муравьев не дал ей договорить:
– Если вы видели нападающих, значит, сможете их описать?
– Да вряд ли, – огорченно ответила Алена. – У меня в памяти какие-то пятна лиц... блеклые пятна без конкретных черт. Только помню нелепейшие кожаные куртки.
– Вот-вот, и этот наш свидетель о том же говорил – кожаные, мол, куртки, а лиц от волнения не разглядел.
– Спасибо, хоть номер разглядел, – сказала Алена. – Не то мне так никто и не поверил бы. Знаете что, Лев Иваныч? Автомобиль был какой-то новой марки, а номер – ретро замшелое. Наверное, они его ставили именно вечером, для нападения, с толку сбивали людей, которые могли бы их заметить.
– Да уж, если бы они днем с этим ГК 01–11 ездили, первый же инспектор их тормознул бы, факт.
– А этот номер в самом деле из довоенных времен?
– Откуда вы знаете? – изумился Муравьев. – Марку машины определить не можете, а номер идентифицировали.
– Да ничего я не идентифицировала, – смущенно сказала Алена. – Просто погуляла немножко по некоторым интернетовским сайтам.
– Ну и ну, мисс Марпл на тропе войны, – пошутил – как всегда, супертактично! – Лев Иванович, и Алена только зубами скрипнула: она не выносила, когда ее так называли. Все же, при всем уважении, мисс Марпл была старушка, а наша героиня еще совсем молода! – Ну, с другой стороны, все понятно, вас крепко напугали, в родной милиции поддержки и опоры вы не нашли, вот и начали, как всегда, самостоятельно порядок наводить.
– Ага, где-то так, но дело не только в этом, – начала Алена. – Понимаете, я позавчера написала по заданию своего издательства фрагмент для будущего романа. Нужно было, чтобы он оказался в Москве к утру понедельника. А у меня электронная почта не работала. Я пошла в интернет-салон. Какой-то парень мне текст отправил, и он, кстати, уже у редактора, а вечером... а вечером вся история разыгралась с моим участием!
– Какая история? – спросил Муравьев. – Вы о чем?
– О том, что в моем фрагменте было описано нападение на некую женщину в районе садика Пушкина. Напали на нее трое в кожанах, автомобиль был внедорожник с очень странным номером. Я не додумала уж, чем он такой странный, окончила отрывок на том, что героиня моя очень этому номеру удивилась. Точно так же и я удивилась, когда его разглядела в действительности!
– А кстати, – странным голосом спросил Муравьев, – вы его каким образом разглядели? Вы, господи спаси и сохрани, не никталопка, часом?
– Господь спас и сохранил, – усмехнулась Алена, – просто мимо в эту минуту другой автомобиль проезжал, он и высветил. Да не в том дело! Дело в том, что ситуация один в один...
– Я понял, – сухо ответил Муравьев. – Вы, как всегда, обуреваемы манией величия, Елена Дмитриевна. Помощи у вас просить бессмысленно. Что за чушь вы несете! Оля Васнецова, может быть, при смерти, а вы... Вы, как всегда, самовосхвалением заняты. Ладно, извините за беспокойство, мне некогда ваше творчество обсуждать. Всего наилучшего.
И в трубке раздались гудки.
Не то чтобы наша рафинированная героиня когда-нибудь употребляла инвективную лексику... то есть она эту лексику просто ненавидела! – однако в ее словаре было такое выражение: «Ну как тут не заматеришься?!» И вот сейчас она его произнесла довольно громко.
Да что за е-ка-лэ-мэ-нэ-пэ-рэ-сэ-тэ-о?! Ну почему Муравьев такой чурбан?! Даже до конца не дослушал. А между тем его грубость и нетерпеливость сыграли странную роль: уже начавшая было затихать и казавшаяся явно натянутой мысль о копировании ее текста сейчас показалась более чем реальной, более чем возможной. Алена пока пыталась не думать о том, кому и зачем это могло понадобиться. Сам факт несомненного сходства вновь завладел ее вниманием.
Еще вчера встреча с Алкой и розыски Ушастого (Ушата!) перестали казаться столь необходимыми, а порой вовсе не нужными. А сейчас она просто-таки кипела от желания его найти. Пусть докажет, что он здесь ни при чем! Пусть объяснит, как мог текст Алены попасть к каким-то бандитам!
Она выскочила из постели и понеслась на кухню. Ее словно бы заводили злость и обида, жажда деятельности обуревала. Дракон стартовал с места и сильными кругами набирал высоту, чтобы вскоре пасть вниз и выжечь огнем все, что пришлось ему не по нраву, что мешало, что обижало или раздражало.
Она так спешила, что даже не позавтракала. Самый переспелый банан (Алена любила только такие), кофе с молоком... наверное, это не совсем правильное сочетание с точки зрения раздельного питания, которым она, обуреваемая маниакальной жаждой похудеть, в последнее время увлекалась, зато вкусно. Мартини с бананом на ночь – это тоже не вполне, не того-этого...
А, ладно! Сейчас не до питания вообще. Скорей в ванную, скорей накраситься, скорей одеться! Бегом, марш!
При этом она не забыла подхватить пакет с мусором. Дева – это, знаете, существо странное...
Двор дома, в котором жила писательница Дмитриева, имел одну неприятную бытовую особенность: в нем не было мусорных бачков. То есть раньше они имелись и являлись сущим мучением для жильцов: во-первых, потому, что частенько бывали переполнены, а во-вторых, потому, что мусорка приезжала, хоть тресни, в шесть утра. А ведь даже жаворонки вроде Алены Дмитриевой любят иногда поспать хотя бы до семи... Кстати, именно после наездов этой грохочущей мусорки Алена и пристрастилась спать с бирушами в ушах. И вот однажды бачки из двора исчезли, а на том месте, где они стояли, началось строительство забора. Тяжелого, бетонного, потеснившего двор на добрый десяток метров. Оказалось, стоящее по соседству здание, прежде принадлежащее военным, передали областной прокуратуре, которая развернула нешуточный ремонт и как бы мимоходом потеснила двор жилого дома. Всем давно известно, что против лома нет приема. И, честно, жильцы даже обрадовались, что бачки выселили из двора: мух летом меньше стало. Правда, теперь приходилось таскаться с пакетами аж за полквартала, зато это вполне можно сделать по пути куда-нибудь, между делом. То есть удобств получилось все же больше, чем неудобств.
Однако сейчас Алена шла не в ту сторону, где находились бачки, а совсем даже в противоположную. Правда, в том направлении мусорка тоже имелась, но до нее целый квартал топать. Как-то неудобно всем демонстрировать свои, так сказать, пищевые отходы, которые отлично просматривались через прозрачный бок пакета. Поэтому Алена поставила его в другой пакет, черный, и пошла, помахивая им, как ни в чем не бывало. И вот мусорный контейнер. С рассеянным видом зайдя за чисто символическую изгородь, она занесла черный пакет над кучкой мусора, чтобы выкинуть свой, как вдруг позади кто-то истошным голосом заорал:
– Погодите, не выбрасывайте!
Из воспоминаний Лены Вахрушиной (если бы они были написаны, эти воспоминания...)
В январе 1937 года в областных и городских газетах напечатали доклад секретаря обкома ВКП(б) товарища Прамиека Э.К. Он заявил: «Товарищи, 1937 год будет очень интересным годом для всей страны. 1937 год будет интересен тем, как мы справимся с задачами, поставленными перед нашей партией товарищем Сталиным. Он будет интересен тем, как будут расти новые люди, новые стахановцы».
Такие красивые слова! Мне очень нравился товарищ Прамиек, я его иногда видела на улице, он жил неподалеку от нас. Тонька, эта кисейная барышня, засматривалась на артиста из оперного театра – Порошина, а я на товарища Прамиека. Он был из тех красных латышских стрелков, благодаря которым когда-то удалось подавить эсеровский мятеж, которые потом у нас в Нижнем ставили к стенке всех приверженцев старого режима. И вот... не разглядели, выходит, его предательского, гнилого нутра! Кто бы мог подумать, что он окажется врагом народа! Его приговорили к высшей мере наказания. Да, агенты мирового империализма маскировались очень хитро и ловко... Конечно, многим это удавалось из-за недоработок, которые имели место быть в среде самих чекистов. Например, у нас в городе жил бывший меньшевик Прытков. Уж конечно, в органах знали, что он принадлежал к этой организации. Ребенку было понятно, что когда-нибудь он проявит свою сущность. Нет, Прыткова назначили руководителем группы эксплуатации Горьковского областного управления связи! И только когда чекисты начали раскручивать групповое дело горьковской контрреволюционной организации правых, которые обвинялись в создании боевых террористических групп по подготовке терактов против тов. Сталина и других руководителей ВКП (б), в подготовке прихода к руководству в стране правых лидеров Бухарина, Рыкова и Угланова, – только тогда на Прыткова и иже с ним обратили пристальное внимание карающие органы. Тогда по всему городу люди узнали, что жили долгие годы бок о бок с меньшевиками, эсерами, агентами империализма, террористами и врагами народа.
Я никогда не сомневалась в том, что наш сосед Шаманин принадлежит к числу врагов. Не зря – отец рассказывал – на строительной площадке Дома связи все чаще появлялись люди из НКВД, не зря всех по очереди опрашивали на предмет выявления случаев вредительства на стройке. И когда отец обмолвился, что фундамент Дома связи еще два года назад переделывался согласно проекту инженера Шаманина, а это повлекло за собой долгострой и резкое подорожание работ, – это немедленно привлекло к нему самое пристальное внимание чекистов. Думаю, его арестовали бы сразу, еще в самом начале 37-го года, но ему повезло. Как раз тогда в поле зрения НКВД попали вредители, обосновавшиеся в Волжском речном пароходстве, и все внимание органов было отвлечено на выявление их деятельности.
Я тогда спросила отца:
– Что же это значит? Выходит, те, кто вредительствовал на сооружении объекта нашей социалистической связи, уйдут от ответственности?
Мамаша, как всегда, начала всхлипывать. Она вообще в последнее время сразу начинала пускать слезы, стоило только мне заговорить на политические темы. Ну, конечно, родная мать и все такое, а все же мне иногда казалось, что я в своей семье подкидыш. Отец, конечно, еще ничего, но и в нем сильна была мелкобуржуазная отрыжка, а о мамаше и вовсе говорить не приходилось: это какой-то ходячий пережиток прошлого, я ее стыдилась. Мирка был мне по духу ближе всех. Он вообще считал, что Шаманин – какой-то засланный агент мирового капитализма. Когда сосед выходил со своими картинками, Мирка говорил, что он намеренно искажает нашу социалистическую действительность, а Нина Сергеевна и Тонька потом помогают ему маскироваться. Ну, это была чистая правда, но вот это декадентское искажение, это искусство для искусства были еще самым что ни на есть безобидным проявлением натуры Шаманина. Конечно, это был матерый враг, просто он удачно маскировался!
Однако я о чем говорила-то? Ах да. Значит, я спросила отца, всех ли противников новой жизни настигнет карающая десница советского правосудия. Он посмотрел на меня мутным взглядом и сказал, что это не мое дело, мала я еще к этой самой деснице лезть, а то и меня, не ровен час, пришибить сможет. Лес, мол, рубят – щепки летят. И как бы мне вот такой щепкой в одночасье не стать.
– Вы, отец, – сказала я тогда (у нас все было по-старому заведено, к родителям на «вы», это, конечно, отрыжка былого, но зато никаких телячьих нежностей в доме не разводилось, это меня мирило с родительскими отсталыми привычками), – сами не понимаете, что говорите. Будьте осторожны. Если этот Шаманин враг народа, то непременно найдется какой-нибудь по-настоящему бдительный товарищ, который честно исполнит свой долг и доложит о его происках куда следует. И тогда очень даже запросто те, кто видел его вражескую сущность и закрывал на нее глаза, будут обвинены в преступном равнодушии и пренебрежении своим социалистическим долгом. А то и в соучастии затаившимся агентам мирового империализма.
Он ничего не сказал. Только посмотрел на меня долгим взглядом, потом подошел к полке, где лежали его бумаги и документы – тетрадочка десятника, отчеты и списки рабочих, за которых он отвечал, – и стал эти бумаги ворошить. Что-то искал, искал, наконец махнул рукой, взял тетрадку, чернильницу-непроливайку (у него своя чернильница была, нашими с Миркой он никогда не пользовался, говорил, что там грязь-грязища, мухи живут, оттого и кляксы у нас вечные в тетрадках и «плохо» и «очень плохо»[12]12
В постановлении СНК СССР и ЦК ВКП (б) от 3 сентября 1935 года «Об организации учебной работы и внутреннем распорядке в начальной, неполной средней и средней школе» «...устанавливаются в школах следующие пять степеней оценки успеваемости учащихся (отметки): „очень плохо“, „плохо“, „посредственно“, „хорошо“ и „отлично“.
[Закрыть] за правописание), ручку и пошел на кухню. Десятый час шел, в это время там уже никого не было, отец там всегда свои отчеты писал, потому что мы с Миркой слушали радио, а мы любили слушать громко, так, чтобы музыка звенела в ушах, чтобы если радиоспектакль – так аж кричали, ну а новости нашего социалистического мира – это понятно, это надо громко слушать. Мамаша была глуховата, ей громкость не мешала, а отец уходил. Конечно, это свидетельствовало о его политической отсталости – ведь в любой момент культурную программу могли прервать, чтобы передать какое-нибудь важное политическое сообщение, – но я уже махнула рукой на эти отдельные, частные отрыжки мелкобуржуазной, мещанской психологии. Я все-таки любила отца. Я его презирала, но все-таки очень любила. Это свидетельствовало о моей слабости как члена нашего нового общества, которое превыше всего ставит преданность социалистическим идеалам, и когда меня принимали в пионеры, я так и призналась, что мои главные слабости – это любовь к родителям и неумение их перевоспитать. Я даже, честно говоря, боялась, что не буду удостоена чести носить красный галстук, который одного цвета с нашим революционным знаменем, которое объединяет всех трудящихся всего мира, но наш старший вожатый Костя Кащеев сказал, что верит в меня, верит, что в трудную минуту я не позволю личным чувствам взять верх над моим общественным долгом. И я оправдала доверие Кости Кащеева и тех, кто за меня поручился вместе с ним. Это выразилось в том, что, когда отца арестовали и сослали, я нашла в себе силы от него отречься, и Мирка тоже эти силы в себе нашел, как ни тяжело это было. Обидно, конечно, что все возводимые против него обвинения оказались ошибкой, и потом, спустя много лет, когда отец был уже реабилитирован, мы встретили эту новость с искренней радостью и с тех пор вспоминали его только добрым словом.
* * *
Алена в панике обернулась. К ней бежали мальчик и девочка. Впрочем, их вполне можно было назвать барышней и юношей: на вид лет по пятнадцать. Они были невероятно похожи своими бело-румяными веснушчатыми лицами и огненно-рыжими, просто-таки морковными волосами. Хорошо одетые, высокие, ужасно симпатичные и столь же ужасно перепуганные. В руках мальчик держал какой-то суковатый дрын, очень может быть, подобранный прямо на улице. И этим дрыном он махал.
Алена испуганно отскочила под прикрытие ящиков, готовая поднять крик и звать прохожих на помощь, однако мальчик не обратил на нее никакого внимания и ринулся к ящику. Наклонил его одной рукой (барышня помогала по мере сил) и принялся шуровать в нем палкой, приговаривая:
– Красная папка в зеленой сумочке.
– Да нет, – с досадой поправила девочка, – дед же сказал: коричневая папка в серой сумке!
– Ну, значит, так и есть: красная в зеленой, – пробормотал юноша и вдруг заорал истошным голосом: – Да вот она, вот!!!
И правда, он подцепил палкой в куче мусора красный пластиковый пакет, из которого высовывался угол зеленой картонной папки. Барышня выхватила из сумки, болтавшейся у нее через плечо, пачечку влажных гигиенических салфеток и проворно обтерла и сумку, и папку. Потом брат и сестра – а в том, что это были брат и сестра, не возникало никаких сомнений – вытерли руки и выбросили пустую обертку от салфеток в контейнер. Туда же был отправлен и напугавший Алену дрын.
Девочка радостно замахала в сторону высокого серого дома, внизу которого находился любимый Аленин «Спар».
– Без толку, – деловито сказал рыжий мальчик. – Деду с пятого этажа нипочем не увидать, к тому же деревья балкон загораживают. Пошли лучше скорей домой.
– Погоди, проверь, все ли обрывки здесь, – спохватилась девочка. – А то вдруг какой-нибудь вывалился, дед заметит – и опять начнет за сердце хвататься.
Юноша заглянул в папку, поворошил там какие-то оборванные листы темного цвета (насколько могла разглядеть Алена) и кивнул:
– Все на месте. Ты вот что, ты позвони ему, а то пока добежим, он там вообще до ручки дойдет. Мало того, что на конференцию эту несчастную поехать не смог, так еще папка пропала. Звони, Натка!
Барышня по имени Натка достала мобильный и принялась набирать номер. А мальчик посмотрел на Алену – и ужасно покраснел, смутился:
– Извините, мы вас напугали, да? Но мы сами ужасно напугались. Пожалуйста, выбрасывайте теперь свой мусор. Понимаете, мы боялись, вдруг у вас там что-нибудь пачкающееся, льющееся, масляное, папка может быть безвозвратно испорчена, а наш дед бы этого ну честное слово не пережил.
Алена даже не слушала – внимала ему с превеликим удовольствием. На фоне всеобщего чоканья, всех этих «приколись» и «блинов», пекомых с невероятной легкостью и частотой, его правильная речь казалась бальзамом для ее рафинированного, но изрядно травмированного социумом слуха.
– А что случилось-то? – не замедлила спросить она, потому что главным свойством ее натуры было клиническое любопытство.
Мальчик пожал плечами с откровенной досадой:
– Бабуля убиралась... знаете, у нее с каждым годом страсть к чистоте прогрессирует! – и нечаянно положила эту папку в стопку старых газет и ненужных бумажек, которые необходимо выкинуть. Потом говорит Натке: отнеси это в мусорку. Натка и отнесла, причем не в мусоропровод, а сразу сюда, в ящик. А дед хватился... Бабуля, конечно, все отрицала, говорит, Натка просто нечаянно папку вынесла. А Натка говорит, что эту гору бумаг и газет бабуля сама велела выбросить. Да не в том дело, кто что велел, просто в этой папке хранятся ценные для деда вещи, рисунки одного человека, с которым он был вместе в лагере перед войной... Ну, понимаете? Нашего деда репрессировали, и там с ним был один художник...
– Слушайте, да сколько ж ему лет, вашему деду?! – недоверчиво спросила Алена.
– Восемьдесят семь! – с радостным изумлением сообщил мальчик, которого, как оказалось, звали Василий. – Но вы бы знали, какой он молодец!
– Молодец, как соленый огурец, – невольно усмехнулась Алена.
– Вот именно! – воодушевленно согласился Василий. – Он бывший военный летчик. Его перед концом войны выпустили из лагеря и сразу отправили на фронт, в штурмовую авиацию, потому что он был осоавиахимовцем,[13]13
Осоавиахим – Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству – в 1927–1948 гг. существовавшая в Советском Союзе добровольная общественная организация граждан. Основными задачами ее являлись содействие укреплению обороноспособности страны, распространение военных знаний среди населения, воспитание его в духе советского патриотизма. Школы Осоавиахима готовили летчиков, которые в первые дни войны были призваны на фронт.
[Закрыть] ходил на курсы летчиков, кроме того, из-за дефекта зрения...
– Василий, – раздался голос рыжей девицы, – хватит болтать, пошли скорей, деду не терпится эту папку к груди прижать!
– Да что ж там такое? – спросила Алена, любопытство которой было раздражено до крайности и заставило ее утратить обычно присущую ей тактичность. – Позвольте взглянуть!
Василий снова достал папку из сумки и открыл, и глазам Алены предстали несколько странных обрывков. Но это были куски не бумаги, как ей сначала показалось, а холста, покрытого диковинными серо-лилово-черными мазками масляной краски. Кое-где краска потрескалась и отвалилась, мазки местами были наложены весомо, пастозно, а местами видна была легкая, воздушная лессировка.
У Алены вмиг стиснуло сердце, стало тяжело на душе от зрелища этой странной и даже страшной живописи, однако в ней было что-то величественное, несмотря на переизбыточную мрачность колеров.
– Ничего не понимаю, но... и пугающе, и вдохновляюще, – сказала она растерянно.
– Вот именно, – кивнул Василий. – Я тоже это чувствую. Но это только фрагменты картины, которую тот человек рисовал в лагере. Она была разрезана и частью пропала, частью хранится у других людей. Дед говорил, тот художник был гений, причем он-то себя гением не считал, а называл унылым монохроматиком, но дед считает, что Врубель, например, который тоже был монохроматиком, писал куда мрачнее.
– Слушайте, а ведь и правда по тональности на Врубеля похоже, только у него вроде бы больше таких жемчужных, прозрачных, переходных серых тонов, а здесь все более контраст– но. – Алена задумчиво вглядывалась в обрывки холста. – А на чем это написано?
– На клеенке. На обычной загрунтованной столовой клеенке, – пояснил Василий, и Алена невольно ахнула.
– Дед видел эту картину целиком, – продолжал Василий, – он говорил, что она была жизнеутверждающей, оптимистичной, он уверен, что именно эта картина и ему, и многим другим выжить помогла. Он и теперь, когда хочет успокоиться, смотрит на эти обрывки. И веселеет, ну прямо как дитя малое.
Алена растерянно захлопала ресницами:
– Ну, может, он видит то, чего мы не способны разглядеть.
– Вот именно, – усмехнулся Василий, – именно так. Вот поди разбери, дефект у него зрения или, наоборот, преимущество! Правда, он называет нас серыми морковками, но на это и внимания обращать не стоит, это просто шутки у него такие.
Алена ровным счетом ничего не поняла и уже хотела было спросить, что это значит, но Натка заволновалась, заторопила брата – и они убежали, едва попрощавшись.
Алена только головой покачала. Видимо, у дедули этих «серых морковок» – да что же это значит, интересно знать?! – уже вполне развился старческий маразм, если он может «веселеть, ну прямо как дитя малое», глядя на мрачную мешанину черно-серо-фиолетовых мазков. Или он уже именно что в детство впал? А что же это за дефект зрения у него, благодаря которому его из лагеря взяли на фронт, в штурмовую авиацию?! Полная нелепость!
Задумавшись, Алена пошла прочь от ящиков. Однако через пять шагов затормозила, спохватившись, что забыла-таки выкинуть свой пакет. А вот интересно, ранний бытовой склероз – это уже признак маразма или еще нет?
Избавилась от пакета и двинулась дальше, не в силах перестать думать об обрывках картины, написанной на клеенке.
Надо сказать, что бабушка Алены в войну работала поваром в детском саду. Была она тогда совсем молоденькой. Необычайная красавица – ну совершенная Аксинья из «Тихого Дона»! – хотя казачьей крови, насколько знала Алена, в их роду не было ни капли. Так или иначе, Алена всегда жалела, что не уродилась в бабулю... И вот однажды к посуднице Вере приехал на побывку – долечиваться после тяжелого ранения – муж с фронта. Собрались друзья-подруги почествовать фронтовика. Увидал он Агриппину – так звали Аленину бабушку – да и обмер. Влюбился с первого взгляда. Но Агриппина была замужем, да и правил строгих, с чего бы она стала заглядываться на мужа подруги? Может быть, он ей и нравился... Но – нельзя, и все тут. А муж Веры был художник. И за месяц пребывания дома он нарисовал Агриппине три картины. Это были пейзажи – копии с картин Шишкина, очень, кстати, недурные копии! Наверное, художник все же нравился Агриппине, потому что она приняла эти необычные подарки, и картины эти всегда висели на почетных местах в ее доме. Две из них сохранились до наших дней – теперь они принадлежали Алене. Она их обожала – ведь выросла, глядя на эти полотна. Хотя, собственно, полотнами их назвать было нельзя: художник написал пейзажи на загрунтованной старой столовой клеенке!
Совершенно как ту картину, обрывки которой бережно хранил дед рыжей Натки и ее не менее рыжего брата Василия.
Ну да, если в лагере, то конечно... еще диво, что вообще и клеенка, и краски нашлись. Наверное, ничего другого под рукой не оказалось, вот художник и выбирал черное, серое, фиолетовое...
За этими размышлениями она и не заметила, как дошла до интернет-салона.
Ура, за столиком сидела та самая худосочная брюнеточка, которую Алена видела в воскресенье вечером на улице, – Алла. Но прежде чем обратиться к ней, Алена окинула взглядом столики с мониторами. Народу в салоне было раз-два и обчелся, Ушастого (Ушата), однако, не наблюдалось. Во всяком случае, ничьи наушники синим загадочным светом не светились.
– Вы что хотели, девушка? – утомленным голосом спросила Алка, не отрывая взгляда от монитора.
– Да вы знаете, я тут в воскресенье вечером сообщение отправляла да флэшку забыла, нельзя ли ее забрать? – выдала Алена несколько отредактированную версию своей проблемы.
Алка окинула ее туманным взором:
– Да что-то не припомню, чтобы я в воскресенье отправляла какие-то сообщения!
– Правильно, – кивнула Алена. – Это не вы отправляли. Тут был какой-то молодой человек... худой такой, в светящихся наушниках.
Взгляд Алки скользнул по комнате и вернулся к Алене:
– О господи, ну и примета, они тут все в наушниках! А я где в это время была?
– А вы за продуктами в магазин ходили.
