Текст книги "Лаис Коринфская. Соблазнить неприступного"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Мавсаний, отчаянно испуганный, вынес Артемидора из пещеры, молясь всем богам вернуть ему сознание, и вскоре тот очнулся, чувствуя себя еще слабым, но небывало счастливым. Болезнь покинула его на другой же день, но страсть к мраморной любовнице овладела Артемидором безраздельно. Отныне он проводил рядом с ней каждую ночь, оставаясь равнодушным к живым женщинам, не мыслил своего существования без этой любви и поклонялся мраморной возлюбленной, как богине и подруге, принося ей в дар самые дорогие и изысканные наряды и украшения, какие только мог добывать.
У статуи были очень короткие, как у юноши или рабыни, мраморные волосы, и Артемидор покупал для нее роскошные парики, ибо ему нравилось перебирать эти пряди во время страстных объятий.
Шли годы, любовь Артемидора не иссякала, и если Мавсаний иногда думал о том, что его господин не иначе как околдован, то Артемидор был в восторге от этого колдовства.
Уходя от мраморной красавицы, он знал, что увидит ее во сне. Он любил эти сны, потому что в них женщина оживала, прижималась к нему, заключала его в объятия, целовала, называла ласковыми именами, а его плоть глубоко проникала в нежное, жаркое лоно и бурно извергалась там… и возлюбленная разделяла его пыл и его восторг.
Иногда, забывшись, Артемидор просил статую, чтобы она обняла его, и был настолько безумен в снедавшей его страсти, что ему всерьез казалось, будто он чувствует легкие касания ее рук на его спине. Иногда он просил поцеловать его – и тогда чудилось, будто каменные уста отвечают ему…
Прежде, бывало, Артемидор задумывался над тем, кто – боги или люди – изваяли это совершенное женское тело. Ему приходилось видеть в древних храмах или прямо при дорогах изделия ваятелей давно минувших времен. Они были несравненно более неуклюжими и безыскусными, чем произведения знаменитых Каллимаха, Фидия, Лисиппа или Праксителя! Обожаемая им статуя принадлежала к временам, бесспорно, древним, но при этом была изваяна с невероятным мастерством и тонкостью.
Возможно, она являлась творением Эндоя, ученика баснословного мастера Дедала. В Афинах Артемидор видел работы Эндоя: их отличали изумительная точность линий и редкостное мастерство, придающее лицам и телам не застывшую монументальность, а ощущение движения, остановленного лишь на миг. Говорили, именно Эндой некогда создал статую Артемиды Эфесской, стоявшую в храме, уничтоженном Геростратом. По рассказам современников, она была изваяна из кедра, затем позолочена – и поражала своим совершенством.
Однако Артемидор предпочитал думать, что его возлюбленная (он так и звал ее – Агапи, Любовь) создана теми же силами, которые некогда призвали к жизни олимпийских богов. Может быть, она была ореадой, нимфой гор, обитательницей Акрокоринфа[28], которая в незапамятные времена спустилась в пещеру – да и заснула там зачарованным сном.
Впрочем, чаще всего Артемидор ни о чем таком не думал, а шел к статуе с тем же ощущением, с каким всякий мужчина идет к своей женщине.
Сейчас он жаждал слиться с ней, как никогда раньше… вино туманило голову, но воспламеняло тело и пробуждало неистовое желание.
Артемидор оставил факел в светце, укрепленном на стене. Он любил, когда в пещере воцарялся легкий полумрак, в котором тело возлюбленной словно бы светилось, казалось живым и теплым. В отблесках далекого пламени искрилась дивная ткань, прикрывавшая ее манящие формы; сверкали камни драгоценного ожерелья и браслетов, унизывавших нежные руки.
Артемидор потянул на себя ткань, готовясь насладиться совершенством линий любимого тела.
В это мгновение факел вдруг затрещал и погас.
Артемидор хотел кликнуть Мавсания, чтобы тот принес новый факел, но словно онемел. Странный аромат коснулся его ноздрей… Он никогда не натирал мраморное тело любимой благовониями, потому что их резкий запах раздражал его чувствительное обоняние и как бы уравнивал Агапи с теми пошлыми созданиями, которые беспрестанно домогались Артемидора и надоедали ему своими приставаниями.
Наверное, этим ароматом была пропитана индийская ткань, странно, что он не заметил этого раньше! Впрочем, запах его ничуть не раздражал, а еще сильнее взволновал. Ноздри его затрепетали.
Артемидор сдернул ткань и прижал к лицу.
Странно – запах исчез.
Отбросил ткань в сторону – запах возобновился, пряный и манящий.
Почему-то показалось, что он исходит из межножья мраморной любовницы…
Артемидор почувствовал, что его желание становится почти невыносимым. И вновь, как это часто бывало, он мысленно вознес молитву Афродите, чтобы хоть однажды, хоть ненадолго наполнила жизнью чресла и губы возлюбленной, чтобы откликнулась на его мольбу, как некогда откликнулась на мольбу Пигмалиона – и оживила для него Галатею…
Он низко склонился на статуей и прошептал, как шептал не раз:
– Поцелуй меня…
Затем коснулся губами ее губ – и сердце его замедлило свой бег, когда губы Агапи дрогнули – и ответили ему!
Он понимал, что это всего лишь сладкий самообман – некое подобие его горячечных снов, что этого просто не может быть, – однако всем существом своим отдался наваждению. Он уже ощущал объятия нежных рук и ощутил, как лоно любимой раскрылось для его вторжения… О боги, о Афродита, насколько же превзошла реальность самые сладостные его сновидения!
Артемидор с мучительным и враз благодарным стоном изверг семя в это раскаленное лоно – и, едва переведя дух, ощутил новый прилив желания.
Точно так же было в ту первую ночь, когда он совокуплялся со статуей.
О да, сейчас все было как в первый раз!
Ни одна мысль более не посещала голову Артемидора. Он весь превратился в сгусток беспрестанно воскресающего желания – и его постоянного удовлетворения.
Раз за разом он овладевал покорным – и в то же время жарко отвечающим ему телом, гоня от себя прочь любые сомнения, не позволяя себе предаться даже мимолетным размышлениям, гоня их, как врагов, и самым лютым из них была трезвая мысль: «Этого не может быть!», изредка вспыхивавшая где-то на обочине помраченного страстью рассудка подобно тому, как вспыхивает огонь маяка, пытаясь направить заблудившийся корабль на верный путь.
Этого не могло быть, да, но это все же было! Афродита ответила на его мольбы, вот и все. Если Галатея могла сойти к Пигмалиону с пьедестала и даже родить ему детей, то почему однажды не могли наполниться огнем каменные губы его любимой, каменные руки не могли сделаться враз такими нежными и сильными, а каменное лоно не могло впустить в себя жаждущее естество?!
О, это лоно… волшебное, божественное лоно…
Конечно, волшебное, божественное! Ведь смертная женщина не могла обладать такой властью над желанием Артемидора, не могла по своей воле ускорять или замедлять приход его наслаждения!
О эти губы, конечно, волшебные, божественные… они порхали по его телу, ласкали, целовали – и стоны Артемидора переходили в крики блаженства столь острого, что оно казалось мучением.
Наконец он лишился сил и уснул в объятиях нежных рук и гладких, словно шелк, ног, обхвативших его поясницу, уснул посреди поцелуя – и не слышал, как приблизился Мавсаний и раскинул на полу ковер.
Двое мужчин вышли из темного угла пещеры и переложили Артемидора на ковер. Рядом с ним положили ту, в чьих объятиях он изнемог от страсти.
Затем мужчины вынесли из того же угла мраморную статую, предмет обожания Артемидора, и поставили на прежнее место.
Оттуда же появилась женщина в черном и набросила черную накидку на ту, которая изнурила Артемидора и теперь сама была бессильно простерта на полу.
Сняла с ее головы парик, надела его на голову статуи.
– Вставай, дитя мое, Лаис, – сказала она с нежностью и сочувствием.
Девушка слабо пошевелилась, но не смогла даже голову поднять.
– Ничего, привыкнешь, – усмехнулась женщина. – Ты пробыла с мужчиной всего лишь час, а после того, как станешь гетерой, тебе придется проводить с ними ночи напролет, причем не с одним, а с несколькими!
– Клянусь Афродитой, великая жрица Никарета права, – глухо проронил один из тех, кто переносили статую, – если бы ты не считалась еще аулетридой, а я не должен был сейчас исполнять обязанности одного из судей твоего испытания, я не стал бы ждать, пока тобою насытится Артемидор, а набросился бы на него и вырвал тебя из его объятий, не будь я Клеарх Азариас!
– И я присоединился бы к тебе, не будь я Неокл из Эфеса! – горячо воскликнул другой мужчина. – Не могу передать, как мне горько будет уехать завтра, не насладившись твоей красотой и мастерством, прекрасная Лаис!
– Я благодарна вам, бесконечно благодарна… – чуть слышно пробормотала девушка, а потом испустила вздох – и лишилась чувств.
– Этот молодой негодяй был ненасытен! – прорычал Клеарх.
– Разве ты вел бы себя иначе на его месте? – усмехнулся Неокл.
– Нам пора уходить, – напомнила Никарета. – Бывший Неприступный вот-вот придет в себя!
И она злорадно хохотнула.
Клеарх и Неокл осторожно подняли сонного Артемидора и уложили его на статую.
Поверженный любовник издал слабый стон, ощутив прикосновение ледяного мрамора.
– О мой бедный господин, – простонал Мавсаний. – Мой бедный господин! Что же я наделал!..
– Ты оказал ему огромную услугу, поверь, Мавсаний, – буркнул Клеарх. – Этому глупцу и во сне не могло присниться блаженство, которое он испытал!
– Добрые господа, возьмите эту бедняжку на руки, она все еще не очнулась, – сказала Никарета, придирчивым взглядом окидывая подземное святилище любви.
Клеарх выступил вперед и без малейшего усилия поднял на руки Лаис.
– Мы уйдем тем же потайным путем, каким пришли, – обернулся он к Мавсанию. – А ты оставайся с ним, пока он не очнется.
Мавсаний склонялся над бесчувственным хозяином с видом такого отчаяния, что Клеарх счел необходимым напомнить:
– Вся эта затея окажется пустой, если ты не явишься в назначенный день в храм Афродиты и не засвидетельствуешь случившееся. Ты должен подробно рассказать, как провел нас в эту пещеру, помог подстроить обман, как потом вывел нас отсюда. Иначе Артемидор вряд ли поверит, что женщине все же удалось его совратить – и что он теперь обязан исполнить клятву, данную матери: жениться и продлить род Главков.
Мавсаний на мгновение закрыл лицо руками, но все же потом покорно кивнул.
Неокл чуть слышно сказал:
– Ты вовремя напомнил ему об этом, Клеарх. Но думаю, что после того, как он засвидетельствует позор своего хозяина, Мавсаний покончит с собой.
– Я благодарен ему за то, что он помог Лаис, однако тому рабу, кто предал своего господина, другой дороги нет, – согласился Клеарх. – Иначе он будет распят по приказу архонта на городской стене. Однако пойдем скорей! Этот молодой паршивец приходит в себя!
Неокл покачал головой, услышав нотки свирепой ревности, отозвавшиеся в голосе Клеарха, однако не сказал ни слова.
Коринф, дом Олиса Хомера
– Что это значит, друг мой Олис? – спросил Порфирий, поправляя венчающий его голову венок из белых роз, поудобнее устраиваясь за столом и с улыбкой принимая килик с вином от стройного нагого юноши. – Ты решил изменить обычаям и совлек все покровы с наших виночерпиев? Даже самой узехонькой повязки на чреслах не оставил? Хм… Я-то ничего не имею против голеньких мальчишек, но…
– Здесь никто ничего не имеет против, – ответил высокий белокурый красавец в дивном хитоне такого же бледно-голубого цвета, какими были его глаза.
Поскольку на симпосии собрались исключительно свои, близкие приятели хозяина, все присутствующие сняли гиматии и возлежали на апоклинтрах в одних хитонах.
– На сей раз я пригласил только самых испытанных друзей: тех, кто не станет вести дурацких разговоров о женщинах и полностью разделит мое восхищение истинной красотой, – продолжал Олис. – А если ты изумлен, почему наши мальчики совлекли со своих нежных чресл покровы, то знай: они сделали это по моему приказанию. До меня дошел слух, что одной из глупых шлюх, которые обучаются в школе гетер, выпал жребий для ее выпускного испытания – соблазнить кинеда. Якобы она даже пыталась раздобыть баубон, которым утешаются трибады, привязать его к своим бедрам, прикрытым тканью, и явиться обманом на мой симпосий. Ну а потом проникнуть в мою постель!
Гости разразились хохотом.
– А куда бы она подевала свои груди? – давясь смехом, спросил Порфирий. – Завязала бы на спине?
Гости так хохотали, что с голов некоторых из них свалились венки.
Впрочем, раб немедленно подал свежие.
– Мне приходилось видеть довольно плоскогрудых девок, – сказал сосед Порфирия. – Постричь их покороче – и на первый взгляд не отличишь от юноши. Гораздо интересней было бы, если бы ленты баубона развязались – и он вывалился бы на пол, всем нам на потеху!
Смех сделался воистину гомерическим.
Только хозяин дома не участвовал в общем веселье и сидел с брезгливым выражением лица.
– Теперь мы можем быть убеждены, что нам не прислуживает ни одна шлюха, – сказал наконец Олис. – Но не могу передать, как меня оскорбляет это мерзкое словечко – кинед! Так бабы называют нас – тех, кто уподобляется богам в своих пристрастиях. Они презирают нас, но ведь никому и в голову не придет назвать кинедом Аполлона, который держал при себе Гиакинфа и Кипариса, а также был возлюбленным Гименея и Адмета, который, в свою очередь, был любовником Геракла, так же как и очаровательный Гинес… Рассказывают, даже Орфей, после того, как лишился Эвридики, пришел в объятия Аполлона! А Зевс, похитивший Ганимеда для своих утех?!
– Да-да, – поддакнул один из гостей, – говорят, у Аполлона было девятнадцать любимчиков. Но между нами и им есть разница. Аполлон любил также и женщин, ну а мы любим только мужчин.
– Как говорится, женщины для дела, а мальчики для удовольствия, – сказал Порфирий, нежно поглаживая бедра белокурого виночерпия, который от волнения расплескал вино из переполненного килика на его хитон.
Порфирий увесисто шлепнул мальчишку.
– Пошел прочь, невежа! – сердито крикнул хозяин. – Пошел вон, и чтобы я больше тебя не видел! Эй, Подарг! Иди сюда!
Появился высокий и очень худой длинноногий юноша с черными, круто завитыми волосами до плеч. Он был так же обнажен, как и все прочие, и гости немедленно и с одобрением принялись разглядывать его чресла, особенно тугой задок.
– Подарг? – повторил Порфирий. – Ну что ж, его ноги вполне подтверждают его имя[29]. А прежнего мальчишку я бы назвал Херейстосом – криворуким.
– Ты почти угадал, дорогой Порфирий, – сообщил хозяин, – его звали Хемейстос – кривоногий!
Опять все расхохотались.
– А этот Подарг – откуда он у тебя? – спросил Порфирий, давясь смехом. – Что-то я не видел его раньше.
– Да ниоткуда, – небрежно пожал плечами Олис. – Я его впервые вижу. Он попросил у домоправителя позволения прислуживать за моим столом. Сказал, что ему приходилось это делать у самых знаменитых симпосиархов. А я люблю новые лица, вы же знаете!
– Новые лица и новые задницы, – хихикнул кто-то из гостей.
– Однако ты рискуешь, – проговорил Порфирий. – Пускать незнакомого мальчишку ухаживать за твоими гостями…
– Ну, если он что-нибудь прольет, его будет очень приятно отшлепать по его очаровательной попке, – ухмыльнулся Олис.
– В самом деле, – томно протянул Порфирий, – попка просто создана, чтобы по ней шлепать!
И он немедленно наградил Подарга увесистым шлепком.
Отсмеявшись, гости принялись за еду.
Чем больше они пили, тем смелее становились их руки. Однако виночерпиев явно смущали слишком смелые ласки, которыми их награждали гости, поэтому то один, то другой мальчик проливал вино или ронял с блюд фрукты, так что гости наперебой бранили тех, кого только что ласкали.
– Что и говорить, не все юнцы одинаково хороши собой, и навыков, столь нами любимых, нет у многих, а все же я буду молить Эрота, чтобы пронзил меня стрелой любви к мальчишке, а не к женщине! – воскликнул изрядно опьяневший Олис. – Красота мальчиков и эфебов естественна – а у женщин это только ужимки и кривлянье, да еще метреты[30] разных красок и притираний!
– С мальчишками, – икая, вымолвил Порфирий, которому, очевидно, весьма по нраву было то, что симпосиарх не утруждал себя разбавлением вина, – можно и поговорить, а с девками что: только шутить, причем очень глупо. Ведь все они глупы! Хотя, признаюсь честно, не далее как вчера одна из них – по имени Лаис, аулетрида, – поразила меня своим поэтическим мастерством.
Подарг перестал наполнять килик Порфирия и бросил на говорившего острый неприязненный взгляд.
– Эту девчонку называют любимицей Афродиты, – продолжал Порфирий, – и клянусь, не зря!
– А я презираю Афродиту, – дерзко перебил его Подарг. – Да, она получила золотое яблоко, но с помощью взятки! Она подкупила Париса любовью Елены, и ей было совершенно безразлично, что эта любовь станет причиной горя и бедствий, гибели Трои и многих великих героев!
– Да ты неглуп, мой мальчик, – с удивлением воскликнул Олис. – А тебе не нравится только Афродита или женщины вообще?
– Женщины – источник всех бед, – уничтожающе проговорил Подарг. – Кто выпустил несчастья в мир? Женщина по имени Пандора!
– И верно, – согласился Олис. – Сколь многих красивых мальчиков отняли у богов проклятые похотливые бабы! Нимфы – Гиласа, Салмокис – Гермафродита…
– Но Подарга мы никому не отдадим, – перебил хозяина Порфирий. – Нужно только проверить, умеет ли он целоваться. Ну-ка…
И он запрокинул голову, толстым пальцем указывая на свои плотоядно приоткрытые губы.
По тонкому смуглому лицу Подарга прошла мгновенная судорога отвращения, он бросил молящий взгляд на хозяина, и Олис воскликнул:
– Эй, Порфирий! Откуда у тебя такие пошлые замашки? Ты слишком часто бываешь на симпосиях, куда приходят продажные девки. Они, конечно, отдаются гостям прямо возле пиршественных столов, но здесь другие порядки. Если ты хочешь, чтобы какой-нибудь юный красавец сопровождал тебя домой, увенчай его венком и лишь потом предложи последовать за тобой, вот так!
Он сделал знак рабу, и тот подал ему венок из нежно-желтых роз. Олис возложил его на черные вьющиеся волосы Подарга и сказал, кладя руку на бедро юноши:
– Отправляйся в мою опочивальню, длинноногий искуситель!
– Ну вот, – проворчал разочарованный Порфирий, – это не слишком-то гостеприимно, друг мой Олис. Я бы отдал мальчишку тому из гостей, кто вожделеет к нему так же страстно, как я!
И в доказательство он приподнял хитон на своих чреслах.
Гости одобрительными рукоплесканиями отдали должное его и впрямь откровенному вожделению.
– Я не могу предложить гостю кушанье, вкуса которого не знаю, – успокоил его Олис. – Однако, если, отведав его, я буду убежден, что оно вполне удалось, я охотно передам его друзьям. Поэтому прошу вас немного подождать, дорогие гости. Если лакомство под названием Подарг окажется вкусным, я немедленно приглашу вас разделить со мной трапезу.
И, поднявшись с апоклинтра, он направился по лестнице во внутренние покои дома.
Пир шел своим чередом. В отсутствие хозяина гости развлекались как могли: одни принялись играть в кости, другие затеяли какой-то спор, а Порфирий уныло бормотал стихи Аристофана из комедии «Облака», словно бы пытаясь подбодрить свое вожделение, угасающее от слишком долгого ожидания:
В гимнасии, сидя на солнце, в песке,
Чинно-важно вытягивать ноги
Полагалось ребятам,
Чтобы глазу зевак срамоты не открыть непристойно.
А вставали – и след свой тотчас же в песке заметали,
Чтоб взглядам влюбленных
Очертание прелестей юных своих
На нечистый соблазн не оставить.
В дни минувшие маслом пониже спины
Ни один себя мальчик не мазал,
И курчавилась шерстка меж бедер у них,
Словно первый пушок на гранате!
Внезапно сверху, из глубины дома, раздался яростный крик Олиса:
– Кто это? Что это?! Держите ее!
Полусонные гости с изумлением подняли отяжелевшие головы – и в то же время наверху, на галерее, появились Подарг, а рядом с ним еще один юнец, почти такой же худой, как Подарг, только чуточку ростом пониже, с волосами чуть длинней, и…
И!!!
Общий возмущенный вопль гостей засвидетельствовал, что чресла Подарга и столь похожего на него незнакомца самым существенным образом различались.
Собственно, это оказался не незнакомец, а незнакомка. Да и груди, хоть и не слишком пышные, никак не могли принадлежать мужчине.
Ну да, это была женщина!
– Шлюха! Баба! Держите ее! – заорал Олис, выскакивая на галерею в чем мать родила. – Они меня чуть не обманули. Она пряталась в моей спальне и в темноте прошмыгнула в мою постель вместо Подарга! Я думал, это мальчишка, а вместо него мне подставила свой зад она! Но я вовремя нащупал ее передок, а потом и сиськи!
Кое-кто из гостей, еще не лишившихся разума от чрезмерно крепкого вина, вспомнил, как Олис в начале пира рассказывал о дошедших до него слухах, мол, кому-то из аулетрид выпал жребий соблазнить кинеда.
Зевс свидетель! Ей это почти удалось!
Но каковы хитрецы!
– Злодеи! Какое кощунство! Обманщики! – заорали все. – Держите их!
Поднялся шум. Каждый пытался помочь хозяину изловить Подарга и его спутницу, но это было напрасно: гости были уже пьяны, а сильные, молодые, проворные, как акробаты, обманщики перескочили с галереи к верхним окнам террасы, опоясывающей дом.
Однако здесь их поджидали рабы.
Мгновение – и Подарг с девушкой были схвачены.
– Сейчас мы все попользуемся твоей хорошенькой задницей, мальчишка, – пригрозил Олис. – А девку я отдам рабам!
– Погоди! – схватил его за руку Порфирий. – Я ничего не имею против того, чтобы наказать этого наглеца, но девку трогать нельзя. Ты же знаешь, аулетриды, которые исполняют выпускное испытание, неприкосновенны – под страхом проклятия Афродиты! Ты можешь ненавидеть богиню, но если оскорбишь аулетриду из храмовой школы, против тебя поднимется весь город! Отпусти ее, послушай доброго совета!
– Порфирий прав, Порфирий прав! – закричали другие гости. – Утоли свой гнев с мальчишкой, а девку отпусти. Не пачкай об нее рук, не то тебе же плохо придется! Не губи свою жизнь из-за какой-то девки, которой к тому же не удалось совершить задуманное и опозорить тебя! Она сама опозорена!
– Как твое имя, бесстыжая тварь? – с ненавистью спросил Олис, не отпуская руки девушки.
Она угрюмо молчала, зыркая настороженными глазами по сторонам.
– Имя! – крикнул Олис.
– Лаис, – буркнула девушка, но Порфирий закричал гневно:
– Ты лжешь, паршивка! Я видел Лаис у Клеарха! Вас не перепутаешь даже в темноте, даже с закрытыми глазами!
– Ах ты дрянь! – взревел Олис. – Напакостила мне, да еще и подруге норовишь напакостить? Как твое имя, признавайся!
Девушка молчала.
– Скажи им, сестра, тогда они тебя отпустят, – крикнул Подарг.
– Меня зовут Гелиодора, – неохотно выдавила девушка.
– О боги Олимпа! – захохотал Олис. – Дар солнца! Какое высокопарное имя выбрала для себя эта черномазая шлюха, больше похожая на обугленную ветку! Пошла вон!
Даже не оглянувшись на Подарга, девушка бросилась в сад и, перемахнув через ограду, исчезла.
– Клянусь, я сумею отомстить! – пробормотал Олис, а потом крикнул: – Подать мне большой кувшин!
Тут же появился раб с глиняным кувшином в руках.
Олис швырнул посудину на пол, и она рассыпалась на десяток черепков.
Хозяин пересчитал их, потом пересчитал гостей и острием ножа принялся выцарапывать на черепках имена.
– Жребий, жребий! – возбужденно восклицали гости.
Однако мужчин оказалось больше, и тогда Олис начертал на некоторых жребиях по два имени.
Затем перемешал черепки на столе и приказал рабу, отвернувшись, взять один из них.
Раб с поклоном подал первый жребий хозяину, и Олис прочел:
– Порфирий! Ксенон!
– Ага! – радостно закричал толстяк. – Я же говорил, что с меня нужно было начинать!
– А почему это с тебя? – заносчиво спросил худощавый крючконосый Ксенон. – На черепке значатся оба наши имени!
– Неужели мы не договоримся, приятель? – ухмыльнулся Порфирий. – Подходи к нему спереди, а я приступлю сзади. Потом поменяемся, идет?
– Идет! – возбужденно согласился Ксенон.
– Эй вы, хватит болтать, начинайте! – нетерпеливо кричали другие гости.
Порфирий так напористо взялся за дело, что Подарг взвыл.
Ксенон поднял за подбородок голову юнца и пригрозил:
– Только попробуй пустить в ход зубы! Я тебе вышибу их по одному, понял?
– Понял, – прохрипел Подарг и покорно открыл рот.
Коринф, школа гетер
Лаис проснулась от крика Гелиодоры:
– Помогите! Держите ее! Она хотела меня убить!
В доматио было темно, однако в общем коридоре с той ночи, когда Маура пробралась в подземное хранилище, горели факелы.
В их свете метались две тени. Одна пыталась вырваться, другая держала ее.
Лаис разглядела коротко стриженную голову и поняла: это та злоумышленница, которая напала на Гелиодору!
Сорвалась с постели, вцепилась в неизвестную, но та вдруг закричала:
– Отпусти, Лаис! Это я!
Голос Гелиодоры!
Лаис от изумления разжала руки, и Гелиодора в отчаянном прыжке успела снова схватить неизвестную, которая пыталась убежать.
Лаис кинулась по помощь. Вдвоем они повалили пойманную на пол. Лаис на ощупь нашла свой хитон и опутала ее.
– Сядь на нее и прижми крепче к полу, – задыхаясь, велела Лаис. – А я принесу огня.
Она выскочила в коридор и уже выхватила факел из светца, как вдруг раздался новый вопль:
– Мои волосы! Кто это сделал?!
Лаис чуть не выронила факел, узнав голос Мауры. Да что происходит?!
Она вернулась в свой доматио и осветила залитое слезами лицо Гелиодоры. И Лаис опять чуть не выронила факел, разглядев, что чудесные золотистые волосы подруги откромсаны на уровне затылка. Ну да, казалось, кто-то сжал в одной руке волосы в жгут – и резанул острым ножом. А вот и этот нож – валяется в углу.
В это мгновение послышался топот босых ног, и в доматио ворвалась Маура, держа в высоко поднятой руке еще один факел.
Лаис взглянула на нее – да так и ахнула: волосы Мауры тоже были отрезаны!
– Это ты сделала! Ты? И твоя мерзкая подружка?! – визжала Маура сквозь слезы. – Так мне нагадить перед самым выпускным испытанием?! Да вас надо как следует высечь! Я сейчас пойду к верховной жрице и…
В это мгновение она увидела откромсанные волосы Гелиодоры и умолкла.
– Что здесь творится? – послышался недовольный голос, и в доматио появилась Никарета в длинном, ночном, едва подпоясанном хитоне. Волосы ее были кое-как убраны в плексиду[31].
Позади вроде бы неспешными, однако вместе с тем стремительными шажками следовала Кирилла. Ночное одеяние влеклось за нею, как если бы она была летучей мышью, которая вздумала прогуляться пешком и тащила за собой по мраморному полу свои слишком длинные крылья.
И у Никареты, и у Кириллы в руках были факелы, так что в доматио стало совсем светло.
Верховная жрица так и ахнула, переводя взгляд с одной остриженной, плачущей девушки на другую, а Кирилла одним движением своей сухонькой ручки заставила Гелиодору посторониться и наклонила факел над девушкой, лежавшей ничком.
– Взгляни на меня, прошлых дней и минувших грехов несчастная жертва, – донесся до Лаис голос старой колдуньи. – Наказанья, увы, не избегнешь, бедняжка… Не скоро увидишь ты снова того, о ком сердце тоскует! Но все-таки выживешь ты и к родимым вернешься.
Голос Кириллы был тих и невнятен, и вряд ли его кто-то расслышал, кроме Лаис – и пойманной девушки.
Та, наконец, подняла голову, и Лаис узнала Элиссу, которая с ужасом таращилась на старую колдунью – и вдруг разрыдалась в голос.
Потом неловко поднялась на колени, утирая глаза… пучком золотистых волос Гелиодоры.
На полу чуть поодаль валялись жесткие черные пряди, срезанные с головы Мауры.
Лаис не верила своим глазам. Она решила было, что это Маура заставила Элиссу остричь Гелиодору, а оказалось, что Маура и сама острижена!
В это время из прочих доматио повысыпали девушки; поднялся крик. Никарета приказала всем разойтись, пригрозив не допустить к завтрашним испытаниям.
Те неохотно вернулись в свои спальни.
– Зачем ты это сделала? – сурово спросила Никарета, не сводя глаз с Элиссы. – Или отправить тебя в темницу кошмаров, чтобы развязался твой язык?
Та лишь отчаянно мотала головой, похоже, вне себя от страха.
Еще бы!
Темница кошмаров… Самое страшное наказание! Там еще никто из девушек не бывал, но сами эти слова звучали так ужасно, что отнимали разум.
Кирилла снова заговорила едва слышно:
– Тяжелее всего пострадает другая, и много, ох, много слез горьких прольется и бедствий свершится, пока справедливость свой глас не возвысит в защиту гонимой, покуда она не вернется оправданной и не накажет злодеев как подобает!
Пробурчав это, Кирилла покачала головой и понуро побрела прочь.
Лаис только глазами хлопала.
Старая колдунья верна себе! Изрекает непонятные пророчества – и более не вмешивается в развитие событий!
Пророчества?..
Недавно Кирилла предрекла, что Лаис наплачется из-за потерянной данканы. А случилось наоборот: она раньше и успешней всех прошла выпускное испытание в присутствии всех необходимых свидетелей, в том числе и верховной жрицы. И завтра об этом будет во всеуслышание объявлено на ступенях храма Афродиты!
Так что иногда даже бывшая пифия может ошибиться!
Вот уж правда, что слова – это только слова, разве можно им верить?!
Вдруг мелькнуло какое-то сомнение… Тревожное, будто дуновение ледяного северного ветра, который способен превратить самый жаркий и восхитительный день в стужу. Но мысль тотчас перебил отчаянный крик Элиссы:
– Верховная жрица, смилуйся! Я… Я просто хотела заказать себе новый парик! Вернее, два новых парика! Черный и золотистый! У девушек красивые, густые волосы, а у меня какие-то жидкие белесые пряди! Я им страшно завидовала!
– Ты обезумела, – прошептала Никарета. – Накануне выпускного испытания так изуродовать своих подруг! Галактион!
Евнух появился мгновенно, что означало: он уже давно прибежал на шум и только ждал, когда его позовут. А что непременно позовут, сомнений и быть не могло!
– В темницу ее, – распорядилась Никарета. – В верхнюю темницу! Пока. А потом посмотрим, что с ней делать! Следовало бы тебя выгнать и отправить в портовые шлюхи.
Элисса, издав мучительное рыдание, на заплетающихся ногах потащилась за Галактионом, но через несколько шагов обернулась и воскликнула:
– Гелиодора, прости! Прости меня! Я не…
– С ума можно сойти! – возмущенно завопила Маура. – Можно подумать, ты обкорнала только Гелиодору! А я? Я ведь тоже пострадала! Ну что нам теперь делать?! Как мы в таком виде покажемся людям? Да нас же засмеют… может, нам вообще налысо обрить головы?! Как это делают жрицы в храме Артемиды Тринакрийской, приносящие в жертву богине свои прекрасные волосы, чтобы внушить отвращение мужчинам и остаться девственницами?!
– Необязательно, – послышался голос Бавкиды, и она сама вступила в освещенный круг. – Просто какое-то время вы будете носить парики. Я отдам вам два своих – вы их хорошо помните, других нет. Завтра на выпускное испытание в храме вы их наденете, а потом закажете себе новые, по своему вкусу.
