Текст книги "Чаровница для мужа"

Автор книги: Елена Арсеньева

– Камрады, братья-байкеры! – провозгласил бритоголовый, и его мощный голос легко перекрыл остатки еще не стихшего шума. – Ряды iron butts, наши ряды, понесли тяжелую утрату.

Алена сжала губы, с трудом сдержав так и рвущийся с них смешок. Ее безумно забавляло, что байкеры называют себя iron butts – железными задницами. С ее – женской, интеллигентской и высокодуховной – точки зрения это было сущее оскорбление, однако собравшаяся здесь публика, как успел просветить Алену и Александрину Герка, считала это прозвище огромным комплиментом и почетным званием. То есть всякого могли наречь задницей, но без эпитета «железная» это и впрямь звучало как оскорбление. А вот отмашешь тысчонку миль за сутки (благодаря тому же Герке Алена усвоила, что настоящий байкер все расстояния измеряет исключительно в милях, слово «километр» ему и произнести-то противно… а в миле, как известно, примерно километр шестьсот метров… стало быть, надо тысячу шестьсот кэмэ в сутки проехать, вернее, промчаться, вернее, пролететь!) – и можешь зваться полноправной iron butt и при случае демонстрировать, как ветеран – медали, подружкам или друзьям мозоли на своей заслуженной попе. Алена, которая обладала очень живым воображением, представила такую задницу – и даже всхлипнула от смеха. Но поскорей опустила голову, чтобы окружающие сочли: она всхлипывает от горя… как и многие здесь, впрочем. Реагировать иначе было бы просто опасно: наверняка у железных задниц имелись на вооружении не менее железные кулаки!

– Один из наших встретил на своем пути ухаб, который не смог объехать, – продолжал оратор. – Не смог объехать – и покинул нас. Мы звали его Лехой… он был плоть от плоти и кровь от крови нашей. Даже его мамаша с папашей в свое время рассекали на раритетах под названием «Иж-Юпитер», аж асфальт горел под их шинами! Вот точно так же горел Леха, когда он свистел по дорогам мира на своей «Kawasaki». Кроме того, он был выдающимся рокером, он пел с «Конями Буденного»… и, вы не дадите мне соврать, ибо лажу в ухо вам не втюхать, пел отменно. Когда он выходил на сцену, сжимая в руке микрофон, как рукоять управления, аншлаг «Коням» был гарантирован. Но время его жизни вытекло, как топливо из прохудившегося бензонасоса, вечеринку нашей жизни он покинул в самом ее разгаре. Этот чертов ухаб… У каждого он свой, рано или поздно любой из нас встретится с ним – и не сможет его объехать. Лехе не повезло – он встретил свой ухаб слишком рано. Пусть повезет всем, кто остался! Пусть наши ухабы нас подождут! Леха, прости. Леха, прощай!

Он вскинул ручищу, окованную тяжелым железным браслетом, надетым поверх кожаного, стиснул кулак и взмахнул им.

– Леха, прости! – слаженно повторил зал. – Леха, прощай!

Звучало это мощно. Итак, у собравшихся имелись, в дополнение к железным задницам и кулакам, еще и глотки определенно оловянные, луженые. Алене даже послышался некий звон… нет, не послышался: это к хору присоединился ударник группы, которая все еще оставалась на сцене. Ударник, потом подключился басист, потом гитарист, и наконец около микрофона встал длинноволосый и тощеватый солист и закричал с надрывом:

 
Мы скоро попрощаемся с землей!
Я испытаю вкус свободы вновь.
Я слышу шум колес о холодный асфальт,
От скорости вскипает в венах кровь.
 
 
В банданах, и цепях,
И в кожаных штанах
Летим мы по дорогам,
На людей наводим страх.
 
 
Мелькают села, города,
Летим дорогой в никуда,
В свободный мир за горизонт
И не вернемся никогда!
 

Зал так и грянул:

 
Мы скоро попрощаемся с землей!
Я испытаю вкус свободы вновь.
Летим на встречу со своей мечтой,
От скорости вскипает в венах кровь.
 

От грохота музыки и слаженного хора звенело в ушах, да еще кто-то очень басистый стоял слишком близко к Алене, но, во-первых, убавить звук было никак невозможно, это вам не динамик, а во-вторых, что-то было в этих словах, в грохоте тяжелого рока… что-то было в тишине, которая наступила, нет, не наступила – а обрушилась на зал, когда музыка внезапно оборвалась… все застыли в тех же позах, в коих застигла их тишина, как если бы произошел некий траурный флеш-моб…

Молчание длилось минуту, а потом аккорды сменили настроение, и солист с шутовской интонацией завопил, кривляясь:

 
– С неба полуденного жара – не подступи,
Конница Буденного раскинулась в степи.
Никто пути пройденного у нас не отберет…
Конница Буденного, дивизия, вперед!
Конница Буденного, дивизия, вперед!
 

– Дивизия, вперед! – вопили вокруг восторженно. – Дивизия, вперед! Бис, мудаки!

За спиной рявкнули так, что Алена аж присела и возмущенно обернулась. С удивлением узнала Герку. Разглядев ее изумленное лицо, он виновато прихлопнул рот ладонью:

– Чччерт… Извините, все время забываю, что на свежего человека мы можем произвести тяжкое впечатление. Александрина Богдановна уже малость попривыкла.

Алена нашла взглядом подругу. Та сидела у барной стойки на высоком табурете, обвив джинсовыми ногами его ножку, и оживленно дирижировала пивным бокалом, выкрикивая вместе со всеми:

– Бис, мудаки!

Ну да, Александрина с полпинка умеет стать своей в любой компании! А для Алены местных децибел оказалось многовато. У нее стало стучать в висках: первое предвестие подступающей мигрени. Необходимо смыться, да поскорей. Алена всегда уходила не прощаясь, поступила бы так и на сей раз, зная, что Александрина ее поймет, простит и здесь не пропадет без своей чувствительной подруги, но рядом стоял Герка, значит, просто так смыться не получится. Что бы такое изобрести? Еще навяжется провожать, а Алене резко расхотелось заниматься просвещением этого переростка. Головная боль настигала ее редко, но метко, и в такие минуты ей было не до любовных игр.

– Вам не нравится? – спросил Герка, и Алена перехватила его настороженный, исподлобья, взгляд.

– Да нет, почему? – пожала она плечами. – Я вообще люблю Асеева.

– А что, его фамилия Асеев? – удивился Герка. – Почему вы так думаете? Все называют его просто Иприт.

– Иприт?! – вытаращила глаза Алена. – Да вы что?

– А что? Он тоже наш, ведь только байкер мог такую классную песню написать.

– А, так вы про это – «мы скоро попрощаемся с землей»? – поняла, наконец, Алена. – В самом деле – в этих словах что-то есть… Заводят! А я про «Конницу Буденного». Это Асеев. «Асеев Колька», как его Маяковский называл. Помните? Неплохой был поэт. Правда, «Синие гусары» мне всегда казались ужасно формалистическими, но вот это – «я не могу без тебя жить, мне и в дожди без тебя – сушь, мне и в жару без тебя – стыть, мне без тебя и Москва – глушь…»

Она осеклась, потому что стало неудобно и дальше демонстрировать свою неоспоримую эрудицию: очень уж круглыми глазами смотрел на нее Герка. Конечно, где ему, бедолаге, знать про Асеева! «Мастер и Маргарита» – еще куда ни шло, культовая книга, знать цитаты из «Мастера» в любом обществе считается круто, но забытый, намертво забытый ныне Асеев…

– Мне без тебя каждый час – с год, – произнес в это время Герка, – если бы время мельчить, дробя! Мне даже синий небесный свод кажется каменным без тебя.

Алена отчетливо ощутила, что круглыми глаза становятся у нее. Вот те на… Непростой мальчик, ну очень непростой мальчик перед ней, оказывается!

– Ну? – требовательно проговорил Герка. – Дальше! Забыли?

Алена медленно качнула головой. Забыла? Она?! Да такого не может быть просто потому, что не может быть никогда!

– Я ничего не хочу знать – бедность друзей, верность врагов…

И осеклась. Ей не хотелось читать последние строки. Это была не женская партия. Эти слова звучали слишком многозначительно. Если Герка сейчас их произнесет…

Они молча смотрели в глаза друг другу.

– Я ничего не хочу ждать, – выговорил он, вдруг охрипнув, – кроме твоих драгоценных шагов.

– Ребята, что вы тут застыли? – послышался рядом насмешливый голос Александрины. – Пиво отменное, в самом деле – живое. Мне вас прямо жалко стало, что такой кайф упускаете!

Мигрень вонзила в виски свои иглы с такой силой, что Алена зажмурилась.

– Вы оставайтесь, – сказала она с трудом и заставила себя поднять веки, чтобы не выглядеть глупо и жалко. – Я пиво не пью, к тому же у меня голова ужасно разболелась. Я пойду.

Герка резко покачнулся рядом, потом вздохнул. Его лицо стало по-мальчишески растерянным. Алена читала по нему, как по книге. Он решил, что эта женщина, к которой он вдруг, неожиданно для себя, так и рванулся, бежит от него. Поманила – и хочет кинуть. Он бы ее догнал, но как бросить Александрину, которую сюда привел, за которую вроде бы отвечает? Да и вообще – начальница все-таки…

И снова тот же вопрос кольнул в самое сердце Алену: а только ли начальница для него Александрина? И только ли потому она вдруг подошла к ним с Геркой, застывшим вдвоем посреди шумной тусни, что так уж хотела напоить их пивом?

Ой, нет, только не сейчас искать ответ на эти вопросы… да и нужен ли Алене вообще ответ, нужен ли ей этот мальчишка?

– Все нормально, – осторожно кивнула она тяжелой-претяжелой головой. – Я такси вызову и отлично уеду. Пожалуйста, никаких трагедий. И не надо меня провожать.

– Не будем, – согласно кивнула Александрина. – Мы б тебя проводили, но долгу дружбы придется уступить долгу служебному. Герке ведь к завтрему еще материальчик писать. А для материальчика нужна информация. Так что… Давай, звони в такси, а мы постоим, подождем, пока оно придет. Заодно покурим, да, Герка?

Он молча кивнул.

Взяли куртки, пошли к выходу из подвала. Алена заказала такси. Когда она назвала клуб, к которому вызывала машину, диспетчер фыркнула:

– А вы точно поедете? А то мы сколько раз машины присылали, а девушек парни увозят на своих мотоциклах.

– Меня не увезут, – заверила Алена.

– Будете сопротивляться до последнего? – хихикнула диспетчер и пообещала перезвонить «буквально через минуточку», когда номер такси узнает.

– Куда тебя не увезут? – полюбопытствовала Александрина.

Алена объяснила.

– А почему не увезут? – пристала подруга. – Что, сопротивляться будешь, если что?

Алена засмеялась:

– То же самое и диспетчерша такси сказала. Хотя я имела в виду, что просто охотников меня увезти может не найтись.

Герка дернулся было вперед, но тотчас сделал некое не то дыхательное, не то глотательное движение, словно проглотил свой порыв.

Да… ситуация! Все-таки есть между ним с Александриной что-то или нету?

– Между прочим, мне показалось, что их главный байкер, если не ошибаюсь, его Федором зовут, был очень даже не против тебя увезти на своем драндулете, – словно походя обмолвилась Александрина. – Я заметила, как он тебя схватил… Глаз у него очень даже загорелся! Может, отменишь заказ, пока не поздно?

Алена растерянно моргнула. Александрина сидела около стойки бара на довольно приличном расстоянии от них с Федором, пила пиво, вроде бы даже в другую сторону смотрела. Или у нее глаза фасеточные, как у стрекозы, а вместо ушек – локаторы, какие положено иметь истинной репортерше?

Ну, предположим, Федор и впрямь смотрел на Алену и держал ее своими ручищами этак-то… не просто. Многозначительно. И слова произносил адекватные… Но отчего Александрина вдруг об этом заговорила? Хочет пристроить подружку за хорошего человека – в смысле жаждет развеять ее женское одиночество в городе Ха? Или все сказано потому, что рядом стоит Герка, у которого глаза уже устали бегать от Александрины к Алене? Или это тот самый банан, который просто банан, и Алене мерещится то, чего и в помине нет?

Ох, как голова болит, психологические загадки ей сейчас не разгадать…

– Между прочим, – сварливым голосом сказал вдруг Герка, – Федор у нас известный враль.

Подруги с любопытством на него воззрились.

– В смысле любит невинным девушкам лапшу на уши вешать? – хихикнула Александрина. – А потом типа поматросит и бросит? И ты предостерегаешь нашу гостью от свершения роковой ошибки, которая изломает ее судьбу и разобьет сердце? Ну так не волнуйся, мон шер, Леночка уже давно не невинная девушка, это раз, а главное, она сама умеет так матросить и бросать, что вашему Федору есть чему поучиться. Правда, Леночка?

И Александрина воззрилась на подругу со столь пылким обожанием в глазах, что Алене мигом все стало ясно насчет отношений этих двоих. Ну, насчет Герки, может, и не факт, но то, что для Александрины он не просто сотрудник, – больше не подлежит сомнению. Вот и правда: нет ничего вечного под луной, а уж женская дружба тем паче не принадлежит к разряду самых вечных ценностей.

Печально, но… это не открытие, давно уж не открытие для Алены Дмитриевой. Еще печальней, что Александрина забыла их главное правило, не провозглашенное, но неуклонно исповедуемое: мужчина подруги – для тебя НЕ мужчина.

Словно некая темная тень прошла между Аленой и Александриной… прошла, но тотчас исчезла, и они улыбнулись друг другу чуть виновато, а Герка, который ничего не понял, а только еще пуще заволновался по поводу странной заезжей красотки (Александрина и не подозревала, что, желая уничтожить подругу в глазах парня, невольно сделала ей потрясающую рекламу), сварливым голосом проговорил:

– Да при чем тут невинные девушки? Федька по жизни враль, во всех смыслах, вот и насчет Лехи соврал.

– То есть никто не погиб? – пряча в уголках губ смешок, уточнила Александрина, а Алена слегка качнула головой, дивясь тому, как старательно подруга выставляет Герку перед ней идиотом. Да, крепко она в этом парне увязла, ничего не скажешь… Ох, какие тонкости кругом, какие переливы и, как говорил один старый знакомый Алены, нюансы оттенков!..

– Погиб, конечно, – хмыкнул Герка чуточку обиженно. – Погиб и похоронен. Но только ни на какой ухаб он не наезжал. Его застрелили.

– Бог ты мой, какие страсти-ужасти! – поежилась Александрина, но при этом подняла воротник куртки, и стало ясно, что она просто озябла, а вовсе не ужаснулась. Алена еще по прошлой жизни помнила: Александрина была редкостно хладнокровна и столь же редкостно мерзлява. – А ты откуда знаешь? И почему Федор соврал, если действительно так?

– Федор соврал потому, что не может не врать, – буркнул Герка. – Я ж говорю – натура у него такая. А мне про эту историю Венька Москвитин рассказал. Следователь, который Лехино дело ведет, его родственник. Не знаю, как называется… муж сестры. Деверь, кажись. Ну и по-дружески он иногда рассказывает Веньке всякие байки. Думаете, откуда Москвитин матерьяльчики в свою колонку «Сплошная криминальщина» берет? Да все оттуда же, от родича своего.

– Ух ты, классное название! – восхитилась Алена. – Сплошная криминальщина! Звучит интересно, интригующе. Молодец ваш Венька Москвитин. Это который с кукишем на затылке и в отвисших штанах?

Герка хохотнул, а Александрина сказала:

– Название я выдумала, а никакой он не в штанах. Венька вообще ничего выдумать не способен. Поэтому я и удивилась, когда китаянка стала его в фальсификации фактов обвинять.

– О! – воскликнул вдруг Герка. – Так ведь именно эту китаянку и подозревают в Лехином убийстве! То есть подозревали. Но у нее железное алиби оказалось.

– Что, – недоверчиво переспросила Александрина, – ту, которая к нам в редакцию приходила? Размалеванную? Сунь-что-то-там-куда-то-там?

Герка кивнул, с торжествующим видом переводя взгляд с Алены на Александрину.

– Герочка, – нежно сказала Александрина, которой, видимо, не понравился победительный блеск его глаз, еще более усиливающийся, когда его взгляд обращался к ее подруге, – ты, как обычно, что-то напутал. Дамы такого пошиба на убийство не способны. Слишком уж она яркая. И вообще, угомонись уже, ну что ты все свои павлиньи перья распустил до такой-то степени!

Герка дернул углом рта и с оскорбленным видом ринулся за железную дверь, в тесноту и шумиху «Iron Butts».

Александрина ахнула и бросилась за ним. Кажется, она поняла, что переборщила.

Алена только головой покачала. Бог ты мой, какие страсти, оказывается, бушуют! Александрина радикально спятила из-за этого мальчишки!

Интересно, когда сама Алена Дмитриева радикально спятила из-за другого мальчишки, она тоже вела себя столь же глупо?

Наверное, еще глупее. Вспоминается один сугроб, и грязно-белая «Газель», и слезы, и перчатка в сугробе… Вообще многое вспоминается! Многое, совершенно ей не нужное и забытое….[13]13
  Об этой истории можно прочитать в романе Елены Арсеньевой «Час игривых бесов», издательство «ЭКСМО».


[Закрыть]

А кстати, о перчатках. Александрина тоже свою уронила и даже не заметила! Получается, и в самом деле сумасшествие по поводу молодых челов проявляется у взрослых дам одинаково.

Вернуться в клуб и отдать перчатку? Неохота мешать выяснению отношений этих голубков.

Алена обрадовалась, когда зазвонил мобильный, а через минуту подъехало такси. Сунула находку в карман: «Ладно, потом позвоню, скажу, что перчатка у меня, все равно увидимся, когда в субботу к Машечке поедем».

Дверца автомобиля захлопнулась, отрезая от нее вечернюю прохладу и все неприятные впечатления, и тут она подумала: «А почему именно эту китаянку заподозрили в убийстве байкера? У нее был повод? Странная история. Или Герка и впрямь что-то напутал?»

* * *

Тиша ходил по земле, высоко поднимал лапки и мяукал, недовольно поглядывая на Верочку. Ему было холодно, он не понимал, почему должен мерзнуть. Дома было так тепло, так хорошо, а тут – брр! Но хозяйка сказала, что надо гулять, что нельзя все время сидеть дома! Вот Тиша и гулял, хотя это ему совершенно не нравилось.

– По-моему, он замерз, – сказала Катя, Верочкина подруга. – Земля холодная.

Верочка посмотрела на Тишу. Она его обожала. Тиша ее тоже обожал. Конечно, наверное, ему холодно, он же маленький такой, ну совсем малехонький. Ему только два месяца. Мама и Верочка пошли в гости к знакомым, и там Вера увидела маленьких котят. Они родились у хозяйкиной кошки. И Тиша (то есть тогда он еще не знал, что он Тиша, думал, он просто котенок) с Верочкой как посмотрели друг на дружку, так котенок к ней бросился, подпрыгнул, повис на штанине и замяукал, словно заявлял: «Это моя хозяйка!», и Верочка сказала:

– Ты мой хороший! Мы тебя возьмем домой! Ты моя радость! Будешь жить у меня!

Мама очень удивилась, она вроде бы и не хотела котенка брать, но Верочка так просила, даже плакала. И Тиша мяукал жалобно, он по-своему, по-кошачьи, умолял: «Возьмите меня! Я хочу быть вашим! Я хочу быть Верочкиным!»

В общем, вдвоем они маму упросили. И Тишу взяли домой, и началась у него и у Верочки счастливая жизнь. Тиша сразу понял, где стоит его тазик с кошачьим песочком, и не пакостил в комнатах, мебель не драл, на шкафы не прыгал. Он катался по квартире, вцепившись в Верочкины джинсы, спал у нее на голове, ел только то, что давала ему она. Но в последнее время он как-то плохо ел, и Вера подумала, что это, скорей всего, от недостатка свежего воздуха. У нее у самой был плохой аппетит, мама знай переживала, что она мало гуляет. А бабушка ворчала: «Плохо ешь! Ветром унесет, если будешь так плохо есть!» И Вера подумала: «А Тиша-то вообще никогда не гуляет! Какой же у него может быть аппетит? Того и гляди похудеет, его ветром унесет!»

И вот сегодня, когда пришла Катя, ее одноклассница, соседка и подружка, взбрело Верочке в голову непременно с котенком погулять. Тиша вроде бы ничего не имел против. Но как только вышли во двор, сразу стало ясно, что это плохая затея. Лапки у Тиши мерзли, он вообще дрожал и недовольно оглядывался на хозяйку. И вдруг перестал оглядываться, насторожился и куда-то быстро-быстро побежал, поджимая лапки.

Девочки поглядели – и засмеялись, потому что Тиша бежал на лужайку. Да-да! Совсем рядом был люк канализации, от которого поднимался парок. Там всегда, даже в морозы, подтаивал снег, а сейчас все-таки была весна, вот земля и отогрелась так, что даже травка проклюнулась. И Тиша ее учуял, и побежал к ней, и начал прыгать, как козленок, и кусать траву, и трепать ее лапками…

– Он хочет пастись! – сказал Катя.

– Он хочет витамины! – сказала Верочка, которую мама вечно пичкала витаминами, чтобы не так часто болела. – Вот мы его летом на дачу заберем, там этих витаминов в траве завались!.. А пока тут пускай пасется.

Ну вот, Тиша пасся, а девочки на него смотрели. Потом они немножко озябли стоять на одном месте. Но котенок уходить не хотел. Грыз травинки, царапал землю лапками…

– Может, домой пойдем? – сказала Катя. – Надоело тут стоять.

– Пусть еще немножко погуляет, – решила Верочка. – Ну еще минуточек десять. А мы пошли на качели?

Качели недавно отремонтировали. Всю зиму они болтались на одном тросе, перекошенные и облезлые, а сейчас люльку поменяли, подвесили накрепко, покрасили – раскачивайся как хочешь, хоть до неба! Верочке давно хотелось покачаться, но мама не разрешала, говорила, что краска к куртке и джинсам прилипнет. Но с тех пор уже неделя прошла, вчера Верочка видела, как большие девочки из третьего подъезда качались, и их куртки и джинсы не запачкались. Значит, и им с Катькой можно. А Тиша пускай пока пасется.

Они качнулись всего только разика два или три, когда мимо прошел тот дядька. Он был какой-то весь толстый и коричневый, будто медведь. Все, что Верочка о нем запомнила: его широченную коричневую куртку. Ну, прошел и прошел, а когда проходил мимо канализационного люка, наклонился, потом выпрямился – и дальше направился. Верочка думала, что у него, может, шнурок развязался, вот он и наклонился, чтобы его завязать.

Но потом… когда им с Катей надоело качаться и они вернулись за Тишей, и не нашли его, и долго бегали вокруг, и звали, и Верочка крепилась-крепилась, а потом начала плакать от страха и горя… вот тогда она поняла: дядька коричневый наклонялся не для того, чтобы шнурки завязать. Он присел, чтобы Тишу забрать. И забрал, и утащил к себе.

А куда – к себе? Вроде бы он шел к соседнему дому, серой «хрущевке», в которой молочный магазин. А вот в какой подъезд зашел, Верочка не заметила.

И где его теперь искать, где теперь Тишу искать, она не знала.

Тиша пропал…

* * *

Расследование убийства Людмилы Куницыной, как и убийство Алексея Семикопного, тоже навесили на Панкратова. Во-первых, оно произошло в Кировском районе, а это была его, так сказать, епархия. Во-вторых, Куницына оказалась застрелена из того же «вальтера», что и Семикопный. Совпадал не только калибр – совпадали некие «характерные особенности», как любят выражаться эксперты-баллисты, двух найденных гильз. Совпадало также еще кое-что… и это весьма напрягало начальство Панкратова, ну и, само собой, его тоже. Дело было взято под особый контроль, и Панкратову приказано было поспешить.

Только… поосторожнее. Без шума. Размотать клубочек тихо, а потом выводы подать на блюдечке с голубой каемочкой. Желательно обойтись при этом без вспугивания двух персон, возможное участие которых что в одном, что в другом преступлении так и перло со всех сторон.

Панкратов вздохнул. Это только в телесериалах представители органов дознания ногой открывают все двери и локтем вышибают окна. На самом деле они должны быть дипломатами… не хуже великого «мистера Нет», товарища Громыко!

Панкратов сказал – яволь, в смысле, он сказал – есть, а про яволь подумал и пошел делать свое следовательское дело.

Между прочим, делалось оно на сей раз не с таким уж огромным напрягом, как в ситуации с Семикопным.

Ну вот, к примеру, звонок в милицию – насчет того, что на крылечке труп лежит. Сначала казалось, что следов звонившего не найти. На самом деле следы довольно легко обнаружились на том же автовокзале. На них навела санитарная обработчица.

Когда Панкратов с ней познакомился, он поначалу надолго онемел, ощутив ностальгическую грусть по тем временам, когда санобработчицы именовались техничками или вообще запросто – уборщицами, звались тетями Манями, Шурами или, к примеру, Нюрами, а не Елизаветами Петровнами, и были малорослы, худы и простоваты, и не обладали внешностью и манерами директора средней школы.

Правда, вскоре выяснилось, что Елизавета Петровна была директором не школы, а педагогического техникума. Но эта деталь только усугубляла ситуацию.

– Вы не подумайте, молодой человек, – было первое, что заявила Панкратову Елизавета Петровна, – что я нуждаюсь в этой скудной заработной плате. У меня приличная пенсия, к тому же дети и внуки весьма обеспечены. Однако мне необходима физическая нагрузка, я люблю общение, а также у меня страсть к наведению порядка. Вот я и выбрала именно такой род и вид деятельности.

Панкратов мог бы уточнить, что у Елизаветы Петровны была страсть не просто к наведению порядка, а именно к наведению общественного порядка. Видимо, жажда власти не уходит на пенсию, а требует непрестанной поживы. Может быть, именно поэтому Елизавета Петровна и навела на отведенном ей участке идеальную чистоту, и всякий, кто эту чистоту пытался нарушить (чтобы пройти в туалет, необходимо было, ну хоть тресни, пересечь территорию, подконтрольную Елизавете Петровне), становился ее личным врагом, которого она долго преследовала бы своей мстительностью, да вот беда – все эти «злодеи» немедленно уезжали (автовокзал все-таки!) и оказывались вне пределов досягаемости строгой санобработчицы. Правда, новый день приносил ей на поживу новых злодеев. Конечно, слишком много лиц мельтешило перед ее глазами в течение дня, но все же зрительная память у нее оказалась прекрасная. И на безнадежный вопрос, помнит ли она, кто звонил по телефону-автомату в такое-то время, ответила почти мгновенно и более чем подробно:

– Конечно, помню. Она с Бычихи, ее Катя зовут. Такая худющая и высокая, настоящая дылда. Над всеми голова торчит. Сейчас-то это называется модельный рост, но она слишком рано родилась. Наверное, так и прожила всю жизнь с прозвищем версты коломенской, оттого и сутулая до невозможности, и вид унылый, хоть и молодая еще, сорока, наверное, нет.

– А откуда вы знаете, как ее зовут, почему уверены, что она с Бычихи?

– Я ее тут сто раз видела. Постоянных пассажиров более или менее запоминаешь. У нее вроде бы дочь здесь учится, в Ха, ну, она и наезжает ее проведать, гостинцы привозит, вещи. Один раз я слышала, как ее какая-то женщина окликнула: «Катя, ты этим рейсом уезжаешь?» Видела другой раз, что она в бычихинский автобус садится. Я ее уже воспринимала как деталь обстановки, даже особого внимания на нее не обращала, ну, мелькнет в голове: вон Катя с Бычихи идет, – да тут же и забудешь про нее.

– Почему же вы именно в тот раз внимание обратили на эту Катю?

– А она всегда идет – глаза в землю, плечи выше головы, тащит сумку на колесиках, как будто крест влачит. Физиономия унылая, ну унылей некуда. А тут, смотрю, чуть ли не вприпрыжку бежит, жетончик телефонный вот так держит, – Елизавета Петровна сжала средний, большой и указательный пальцы, и Панкратов вдруг вспомнил своего прадеда-старовера, который дожил до ста лет и не переставал гневно называть всех прочих православных, которые крестились троеперстием, щепотниками. – Пронеслась к автомату и давай названивать. Я вон там стояла, – Елизавета Петровна показала на дверку в стене, где помещалась маленькая кладовочка со всевозможными хозяйственными атрибутами, которые так необходимы всякой санобработчице, техничке или уборщице, как бы она себя ни называла. – Названивает, значит, по автомату, думаю, наверное, мобильный телефон забыла.

– А может, у нее нет мобильного, – предположил Панкратов.

– Есть, есть! – авторитетно заверила Елизавета Петровна. – Древненький такой, «Моторола» совсем уж примитивная, из самых дешевых, – в голосе санобработчицы отчетливо прозвучала классовая снисходительность, и, словно невзначай, она вынула из кармана очень недурную и совсем недешевую «Нокию». Видимо, и впрямь Елизавета Петровна работала не корысти ради, а интереса для. – Катя эту «Моторолу» однажды в унитаз уронила. Видимо, телефон в кармане у нее лежал, ну, и выпал. Конечно, она его выловила, выскочила из туалета, рыдает, причитает: «Жалко, мне его дочка покупала. Как же я теперь буду ей звонить?!», ну и побежала на второй этаж – в салон «Евросети», там мальчики толковые сидят и очень вежливые. Потом спустилась веселая такая, значит, не успело ничего в ее «Мотороле» промокнуть или замкнуть. И я видела потом, как она с сотового разговаривала… Я еще почему запомнила, что она с автомата звонила? Буквально через пять минут смотрю, она уже в автобус свой садится, а сама по сотовому: ла-ла-ла… Ну, я поудивлялась, зачем в автомат нужно было, да и забыла, не до Кать мне тут всяких, сами понимаете, а вот видите, как понадобилось, вспомнила! – сказала она, сделав такое значительное лицо, что Панкратов не мог не поблагодарить Елизавету Петровну за очень, ну очень большую помощь следствию и очень, ну очень ценную информацию.

Катя с Бычихи, значит… Ну а почему бы той самой Кате не оказаться по неведомой причине в затоптанном, сыром садике на окраине города и не увидеть на крылечке покосившегося домика мертвую Людмилу Куницыну? Да легко можно вообразить хоть тысячу причин для этого! Однако как ни напрягал Панкратов воображение, у него с трудом увязывалась с образом простушки с «Моторолой» почти шпионская предусмотрительность, какую она проявила, чтобы отвести от себя подозрения. Такие Кати обычно начинают орать во весь голос: «Караул, спасите!» и мечутся, словно всполошенные куры, созывая народ. Истерику их, как правило, унять трудно, хватает переполоху и на другой день. А тут… странная осторожность. Не в образе той Кати, которую описала Елизавета Петровна. Одно из двух: или санобработчица ошиблась в Кате, или… или здесь что-то не так.

Выяснить это можно только одним путем: отыскать Катю. То есть съездить на Бычиху.

Что и проделал Панкратов буквально на другой день.

…У одной из его прежних подружек (коих велось у него несчетно до тех пор, пока не женился) была поговорка, которую она весьма пафосно употребляла, когда случайно что-то угадывала: «Я могла бы зарабатывать немалые деньги гаданием!» Так вот – теперь Панкратов тоже мог бы эту поговорку употребить. С той же пафосностью. Потому что с Катей в самом деле оказалось «не так» – и не кое-что, а очень многое!

* * *

Человек, сидевший в «Хонде» напротив дома, подвал которого оккупировали «железные задницы», досадливо стукнул кулаком по рулевому колесу. Он ждал уже два часа, он с таким трудом успел проследить за потрепанной белой «Тойотой», которая привезла эту женщину, ее приятельницу и парня, их сопровождавшего! Просто чудо, что они не пропали бесследно около типографии, а проследить за белой «Тойотой Королла» в городе Ха, где каждая третья машина – японская, каждая четвертая – «Тойота», а каждая пятая – «Королла», – не так просто, как кажется. К счастью, он успел заметить номер. И пристроил свою «Хонду» за «Короллой», уверенный: теперь-то он ни за что не упустит ту, за которой следил. Ожидание затягивалось, но он был терпелив… жизнь научила терпению. И вот наконец-то она появилась снова. Рядом с ней была подруга и тот парень, тоже из байкеровской кодлы, надо полагать. Все трое постояли около подъезда, но к «Королле» почему-то не шли. Ага, покурить решили. Курили подруга и байкер. Его «подопечная» только поеживалась, отворачивалась от дыма и поглядывала вдоль улицы.