Текст книги "Чаровница для мужа"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Значит, она не курит.

Он вздохнул. Конечно, курящие женщины – некомильфо, курение всеми осуждается, но до чего ему нравилось смотреть, как дамы курят! У некоторых это получалось необыкновенно изысканно, волнующе, дразняще. А те, что говорят, будто курящую женщину целовать – все равно что пепельницу облизывать, те ничего в поцелуях не понимают. В конце концов женщин ничего такое не останавливает, когда они целуют курящих мужчин. И некоторым это очень даже нравится.

Подруга той, за которой он следил, курила очень красиво, хотя сама по себе ему не нравилась. Ему вообще маленькие женщины не нравились. Только высоченные, как эта… писательница.

Он усмехнулся, вспоминая ее глаза, ее ноги, которые произвели на него неизгладимое впечатление, а сейчас были слишком надежно спрятаны в сапоги. Какие-то на ней были не то штаны, не то юбка – с мотней, как у запорожского казака. Вообще-то подобные он видел и раньше, вроде бы они необычайно модны, их таскают все кому не лень, и парни, и девушки, ему же эта мода казалась идиотской… до той минуты, пока он не увидел их на писательнице с ее дерзко прогнутой спиной. Сейчас спина ее была закрыта курткой, но он ее хорошо помнил, и прогиб, на который ему так хотелось положить руку, тоже помнил… Он закрыл глаза, представляя туго обтянутое то, что находилось ниже прогиба, а когда открыл их, не сразу понял, что произошло. Курящей писательницыной подружки и парня уже не было, а сама женщина его грез садилась в невесть откуда взявшееся такси. Тоже в белую «Короллу», между прочим. Ну, выше уже говорилось о количестве таких машин в Ха. А во Владике их еще больше!

Так вот, оказывается, зачем они тут топтались, на улице-то! Такси ждали! Эти двое, наверное, вернулись в клуб, а она едет домой.

А, леший побери! Какого черта он сидел и ждал? Вышел бы, заговорил, предложил подвезти…

Вряд ли она согласилась бы, конечно. Она, наверное, его вообще не запомнила. А может, и согласилась бы. Он бы ей сразу сказал, что…

«Если бы да кабы! – сердито оборвал он себя. – Заводи, давай, да поезжай, а то и теперь упустишь!»

Белая «Королла» была уже довольно далеко, но он все же ее догнал. Ехать оказалось всего ничего: по Волочаевской через Уссурийский бульвар, потом через улицу Муравьева-Амурского и Амурский бульвар до Серышева, там повернули налево и направились в сторону стадиона. Потом свернули. Это был какой-то переулок, он даже не знал названия.

Такси остановилось, спустя некоторое время из него выбралась писательница и пошла во двор. Ну, тут уж он не растерялся: выскочил из машины и ринулся вслед. Чуть замешкался, запирая свою «Хонду», а писательница шла быстро, слишком быстро. Вот сейчас войдет в подъезд – и… Где ее потом искать? На крылечке стеречь? Глупо до чего!

Уже забренчали ключи в ее руках, запел домофон, дверь начала приотворяться. Надо окликнуть! Он чуть не заорал: «Погодите, девушка!», но спохватился:

– Алена, извините, одну минуточку!

Она вроде бы должна была испугаться, может, даже кинуться опрометью за прикрытие подъездной двери, но остановилась, доверчиво всматриваясь в темноту. Его так и кольнуло в сердце. Вспомнилось то, что старательно гнал из памяти: другая женщина доверчиво оборачивается на его голос – и…

Нет. Не вспоминать. Он заплатил за то, заплатил! Он больше не будет мучиться из-за той истории, из-за той смерти, в которой был невиновен, но в которой обвинили его. Он заплатил ни за что в полной мере!

– Алена, вы, наверное, меня не помните, не узнаете…

Он видел, как мерцают ее глаза, и только по голосу понял, что она улыбается:

– Ну почему же. Я вас отлично помню и сразу узнала.

Она и впрямь его сразу узнала по голосу. Такой своеобразный был голос, очень мужской, чуть хрипловатый… ну, как раз такой, какой и должен быть у героя истерна… пусть еще и не снятого истерна про оборону Албазина. Как его? Терехов. Никита Дмитриевич Терехов.

– Вы тоже тут живете? – спросила она не без удивления.

– Нет, я за вами следил.

– Батюшки… – Алена растерялась. – Каким образом?

– Ехал за вами от клуба. Хотел еще там перехватить, но вы успели сесть в такси прежде, чем я вышел из машины.

– Что, серьезно?! А как вы узнали, что я там?

Тут же она подумала, что спрашивает не о том. Нормальная женщина сразу спросила бы: «Что вам от меня нужно?» Так ведь это нормальная, не детективщица, для которой главное – не что, а – как и почему.

– Да я за вами еще от типографии ехал, где мастер-класс был, – пояснил Терехов. – Выскочил, даже ботинки танцевальные не сняв. Конечно, ехать в них очень удобно, потому что подошва гибкая, но около клуба такая слякоть… Думал, переобуюсь – потом войду. Вы в это время были уже внутри. Я хотел в клуб попасть, но меня охрана не пустила. Оказывается, там только для своих, чуть ли не система паролей… Я им любые деньги предлагал, но… Пришлось ждать.

Алена вспомнила, что да, когда они входили в «Iron butts», Герка прошептал какую-то таинственную абракадабру охраннику, и тот ответил подобной же абракадаброй. Значит, это был пароль для своих.

От типографии ехал! А как же его партнерша? То есть она как бы не в счет? И ждал около клуба?! И проследил, где она, Алена, живет?!

Ну вот, теперь даже детективщицам пришла пора задавать нормальные вопросы.

Нет, серьезно, ей стало любопытно. От любопытства даже голова перестала болеть.

– Извините, я что-то не пойму… а вы меня ждали зачем?

У него в кармане зазвонил мобильник. Мелодия была какая-то странная – отнюдь не аргентинское танго! – рваная, квакающий такой рэп, а фоном звучал юношеский голос, бессловесно напевающий мелодию.

– Извините, – смущенно сказал Терехов, хлопая себя по карманам. – Черт, да где он?!

«Что это он всполошился? – подумала Алена. – Может, жена звонит? Она его потеряла, а он тут барышню кадрит… А он тебя, барышня, кадрит? – тут же придирчиво спросила она себя и не могла не ответить: – Похоже на то…»

Наконец Терехов нашел телефон, вытащил его, странная мелодия оборвалась. Он буркнул:

– Перезвоню, извини, – и снова сунул трубку в карман. – Алена…

Мелодия раздалась вновь.

– А, черт! – Терехов снова выхватил мобильник, но на звонок не ответил, а просто выключил телефон. Дисплей вспыхнул и погас, издав короткий звучок, похожий на прощальное рыдание.

– Жалко, – сказала Алена. – Музыка красивая у вас в сигнале. Это что?

– Не узнали? – все еще смущенно проговорил Терехов. – Это «Дельфин».

– Дельфин? – хлопнула ресницами Алена. – А что, дельфины умеют петь?

– Группа «Дельфин», – уточнил он.

– Это мне ничего не говорит, – со вздохом призналась наша героиня. – Извините, но… Вообще странно, что вы любите рэп.

– Да не люблю я рэп, – решительно мотнул головой Терехов. – Я только эту песню люблю. Там красивый текст. – И пробормотал рваным рэповским голосом:

 
Это больше, чем мое сердце,
Это страшнее прыжка с крыши,
Это громче вопля бешеного,
Но гораздо тише писка забитой мыши,
Это то, что каждый всю жизнь ищет,
Находит, теряет, находит вновь…
 

И осекся, и Алена сквозь темноту словно бы увидела, как этот не сильно-таки молодой человек вдруг покраснел. Ну, она немало видела мужчин в своей жизни, а стихов прочитала еще больше, да и сама их в былые времена писывала. Какое, ну какое слово рифмуется с «вновь»? Правильно, морковь! А также свекровь, новь, кровь, ну и любовь, конечно.

Теперь и она вспомнила эту песню:

 
Ты даже не сможешь ее увидеть,
Ты никогда не заглянешь в ее глаза,
А думаешь о том, как бы ее не обидеть,
Не веря в то, что она действительно зла,
Ты можешь с ней расцвести и засохнуть,
Она сожрет тебя, как цветок – тля,
Но все равно – лучше уж так сдохнуть,
Чем никого никогда не любя…
 

«Точно, он меня кадрит!» – подумала Алена растерянно.

Нет, ну в самом деле, что все это значит? И что с ним теперь делать, с этим странным кадрильщиком? Если честно, у нашей героини не было ни малейшего желания заводить даже мало-мальское подобие романа в городе своей юности, где она когда-то любила и где любили ее. Ничуть не романное было у нее нынче настроение. Герка, конечно, мог бы ее настроение поколебать, но ведь там Александрина на страже… А этот мэн, понятное дело, тоже не свободен. Во-первых, брюнетка, которая была с ним там, на мастерсе. Во-вторых, настойчивые звонки, от которых он избавился весьма радикально. Когда звонят бизнес-партнеры, так отчаянно телефоны не отключают. Явно звонила женщина, которая имеет на него права. Жена или любовница. Не-ет, ну не имеет легкомысленная Алена Дмитриева никакого желания осложнять жизнь себе и кому-то другому, мужчинам, женщинам – все равно!

И голова снова заболела… И вещей разбирать-собирать невпроворот…

Как бы ей половчее смыться?

– Ну, я современной музыки не знаю, – сказала она сдержанно. – Я только аргентинское танго слушаю в последнее время. Ой, кстати о времени – а сколько сейчас?! Ничего себе! Извините, Никита Дмитриевич, у меня столько дел…

«Боже ты мой, что я горожу! Он же мне не представлялся, он может возомнить, что я там, на мастерсе, им интересовалась! Сейчас ка-ак скажет: «Алена, откуда вы знаете, как меня зовут?» И от него не отвяжешься!»

– Алена, – окликнул Терехов торопливо, – пожалуйста, еще минуточку! Я, собственно, про аргентинское танго и хотел с вами поговорить. Я ради этого за вами и гнался…

* * *

Расследование убийства байкера Алексея Семикопного началось с того, что женщину, которая сняла у Натальи Болдыревой квартиру, обнаружили мгновенно, после звонка к хозяйке в Благовещенск. Звали съемщицу Тамара Хоменко, и она вовсе даже не думала скрываться от следствия. Довольно затруднительно скрыться со сломанной ногой, тем паче – подвешенной к вытяжке! Тамара Хоменко лежала в городской травматологии и на чем свет стоит проклинала пьяного хулигана, который неделю назад набросился на нее, отнял сумочку, вывихнув при этом Тамаре руку, потом тут же, при ней, сумку открыл, обнаружил, что денег там с гулькин нос, разозлился, сумку отшвырнул и так толкнул Тамару с тротуара на мостовую, что она упала, а хулиган в ярости еще и ударил ее по ноге левой рукой, оказавшейся у него невероятной силищи. Возможно, он вообще был левша. От боли Тамара лишилась сознания. Очнулась она уже в «Скорой», по дороге в больницу. По истечении небольшого времени Тамара вспомнила о сумке, которая, как выяснилось, валялась рядом с ней, как и пустой кошелек, а еще Тамарин паспорт и мобильный, «Сименс», до того старенький и примитивненький, что грабитель, видать, им погнушался, так же как и паспортом. За что Тамара возблагодарила господа бога и даже перестала сильно ненавидеть мерзавца. Расстроило ее то, что пропали ключи от теткиной квартиры, где Тамара сейчас жила, и от той, что она сняла у Натальи Болдыревой. Ну, собственно, ее новая квартира стояла пустая, потому что Тамара хотела сначала сделать ремонт, а потом туда переехать, красть там было нечего, а своей тетке она немедленно позвонила и наказала поменять замки, что та сразу и сделала. Но, видимо, напавший на Тамару хулиган пробавлялся малым, потому что вскрывать теткину квартиру никто не собирался, да и та, новая, стояла запертая, тетушка специально сходила и проверила.

– Вот и стала я не Хоменко, а Хроменко, – печально пошутила Тамара, кротко глядя на следователя Панкратова. – Но что поделаешь, народ нынче распоясался и совсем дикий стал. Ладно еще, хоть не убили.

Панкратов тоже умел смотреть на события всеобъемлюще, со всех точек зрения, как и подобает Деве, а потому оценил эту смесь пессимизма с оптимизмом.

– Могли и убить, – согласился он. – Какой-то вам зверюга попался, в самом-то деле! То ли обкуренный, то ли пьяный до потери облика человеческого… Так значит, говорите, замка в снятой квартире не меняли?

– А зачем? – вздохнула Тамара. – Там из имущества только половик под дверью, а внутри никакого добра нету. Красть нечего.

– Почему сразу – красть? А вдруг там кто-то поселился, пользуется этой жилплощадью… – предположил Панкратов.

Тамара растерянно поморгала:

– А откуда он знает, от чего ключи? Ну ладно, мой адрес можно было в паспорте посмотреть, а снятой квартиры адрес нигде не написан.

– А вы никому не говорили, что сняли жилье? Не рассказывали, где?

– Тетя знает, конечно, – сказала Тамара. – Ну, еще сама хозяйка и ее племянник, он на нее сильно обиделся, что его жить не пустила, а сдавать жилье стала. Но это же ее квартира, что хочет, то и делает. Ну, кто еще знал? Девчонки в спортклубах, где я подрабатываю.

– А кем вы подрабатываете?

– Да уборщицей, кем же еще? – удивилась Тамара. – Я без образования, и работы никакой такой особенной не знаю, низкая квалификация, зато убираюсь хорошо, чисто, меня там ценят. А платят они очень прилично, не то что у нас в офисе.

– Как называются спортклубы?

– «Роза ветров», это где аэробика, «БЗ» и «Ответный удар», боевые искусства для женщин.

– А что такое «БЗ»? – спросил Панкратов.

– «Белая змея».

– А змея тут при чем? – удивился следователь.

– А шут ее знает, – вздохнула Тамара. – Вроде бы стиль такой единоборства есть. Все удивляются, вот как и вы, поэтому его чаще называют «Боевая защита».

– Сурово… – оценил Панкратов. – Очень сурово для женского клуба. «Роза ветров» – звучит хотя бы как-то женственно, «Белая змея» – вообще ерунда какая-то, а «Боевая защита», «Ответный удар»… Очень уж это по-мужски.

– Ну и что, что по-мужски, зато знаете, какие дорогие эти клубы! – сказала Тамара так гордо, как будто дорогие клубы принадлежали лично ей и все денежки от их деятельности текли в ее карман.

Панкратов вежливо улыбнулся и закончил разговор, чтобы не утомлять больную. У него появились после встречи с ней кое-какие мысли, однако он их держал пока при себе.

* * *

Вторушин знал, что умрет. Собственно, это знает каждый… Так сказать, все мы, все мы в этом мире тленны. Однако он знал о грядущей смерти не вообще, а конкретно. Был убежден, что сей час придет скоро, настигнет его с неотвратимостью летящей пули. Можно при известном напряжении воображения представить себе это невыносимо надолго растянувшееся мгновение: человек видит, как в него выстрелили, и успевает рассмотреть, как пуля летит, свистя и вспарывая воздух. Такие штуки часто в кино показывают. Вторушин знал, что это на компьютере сляпано, какой-то там монтаж, фиг разберет, но сейчас он видел свою смерть в деталях, видел, как палец человека, который должен его убить, нащупывает курок, потом неспешно сгибается, нажимая на него… Рука чуть дергается от отдачи, но пистолету уже легче, он уже выплюнул пулю, он как бы облегченно вздыхает… и этот вздох сливается с тем самым свистом пули, который слышит человек-жертва… плавится воздух, потому что его прожигает пуля… и сейчас она прожжет и его насквозь, пережжет ту самую нить жизни, которую заботливо спряла одна из небесных прях…

А может, это и не монтаж. Может, такое и в самом деле кто-то видел, а не только представлял, как Вторушин.

Почему он был уверен, что его застрелят? Потому что застрелили Людмилу и того подловатого байкера? Ну да, наверное, поэтому. А может быть, он просто подсознательно выбирал для себя смерть помилосердней, полегче, все-таки пуля стремительна и жадно-безрассудна, она хочет просто убить, она не тратит времени на гнусности и издевательства, не пытает неизвестностью. Вторушин гнал от себя мысли о том, что для него уготовано нечто совершенно иное, покруче, поизощренней… в конце концов, что такое был байкер? Статист, не более того. Что такое была Людмила? Эпизод, эпизод…

Глупец тот, кто решил, будто Евгений Вторушин может потерять голову из-за женщины надолго, на дольше, чем длится желание… теперь он это понимает, хотя, пока Людмила была жива, ему казалось… последняя любовь, все такое…

Креститься надо, если кажется! Все вышибло из его головы и сердца, когда он увидел ее на крыльце, увидел мертвой… Любовь? Она умерла тут же, на том же затоптанном, грязном, залитом кровью крыльце. Его погнал прочь не страх быть замеченным, не страх быть принятым за убийцу, не страх перед могущим разразиться скандалом. Его погнал прочь страх осознания того, что он натворил. Страх, нет, ужас прозрения. Предчувствие смерти, своей смерти. Людмила… Что она?! Мгновение забвения. Такая женщина – до потери разума! – была в его жизни лишь одна, может быть, она сама по себе была единственная, и зря он думал, что может освободиться от нее. В этом смысле судебный процесс ничего не прекратил, ничего не развязал и ничего не развел: напротив, все началось сызнова, узлы запутались крепче, они этим процессом были сведены на такой узкой, что уже некуда, дорожке, они стали на этой дорожке друг против друга, стали близко, ближе, чем были их тела, когда страсть сплетала их… Вторушин знал, что она выстрелит, выстрелит в упор, что она не промахнется, что на его мертвом теле останется ожог от ее выстрела.

И никакая охрана не поможет. Только такие дураки, как Славин, верят в великую силу «коробочки», выстроенной вокруг «объекта». От нее никакая «коробочка» не спасет. И десять, и двадцать коробочек не спасут… Потому что на ее стороне – правда. Ее вывернутая правда.

Вторушину никогда не свойственно было каяться в содеянном, может, он потому и достиг столь многого, однако сам-то про себя он все знал и понимал. Вот и сейчас понимал, что зря это затеял, что его вина была первична. Или все же ее? На самом деле, кто больше виноват в том, что двое, прежде не мыслившие жизни – существования! – друг без друга, вдруг проникаются таким острым отчуждением, которое граничит с ненавистью, и эта ненависть начинает их убивать?

Они были счастливы и влюблены, пока были бедны. Потом…

Неужели в этом все дело?

«Брось задавать риторические вопросы, – зло сказал он себе. – Ты прекрасно знаешь, что именно в этом!»

Ему не стало легче оттого, что он знал причину, знал, каким будет следствие. Сам на себя обрушил лавину, сам и выбирайся. Да вот не выбраться, это он тоже знал.

А вот она… она сухой выйдет из темной, черной, смертельной воды – когда его уничтожит. У него были свои источники информации в самых неожиданных местах, и он знал, что убийство байкера имеет почти стопроцентный шанс перейти в разряд «висяков». Опытные люди такое видят и понимают сразу. Точно те же шансы у убийства Людмилы.

Вторушин не сомневался в том, кто виновен. Но самое забавное, что у убийцы было на это время безупречное алиби.

Наемник? Нет. Это сделала она, она сама. Сладость мести она не уступит никому. И в то же время у нее есть алиби.

Вторушин не сомневался: его убьет она своей рукой. И опять у нее будет алиби.

Ну что он мог сделать?

Только нанести встречный удар.

Промахнется. То есть попробовать можно, и все же…

Тогда надо сделать все, чтобы эта змеища не смогла насладиться плодами победы. Пусть подергается. Пусть поползает, помучается, захлебнется своим же ядом!

План действий выстроился мгновенно. Это был сложный план, ну что ж… мало разве он осуществил сложных планов? История с байкером тоже была не очень простой, хотя по сравнению с тем, что ему предстоит, семечки, конечно.

Только надо спешить. Очень может быть, что ее палец уже застыл на спусковом крючке. Очень может быть, что пуля уже выпущена и летит, разрезая, расплавляя вокруг себя воздух…

Говорят, у человека, который смотрит в глаза смерти, вся жизнь мелькает перед глазами. Ну, вся не вся… однако перед глазами Вторушина вдруг – внезапно, стремительно, ни с того ни с сего! – промелькнуло вполне достаточно, чтобы он понял, как именно она умудрилась обеспечить себе алиби. Это было так просто, так… хитро! Никто, кроме нее, не додумался бы. Змея, ну воистину – змея!

* * *

– Нет, не старайтесь меня повернуть руками. Я сама повернусь вслед за вашим корпусом. Нет-нет, не плечом, а корпусом.

– А плечо – разве не часть корпуса?

– Часть. Но скрутка происходит на уровне талии. Помните, как мы в начале урока упражнения делали на скрутку? Вот здесь, в этом месте, поворачивайте корпус. Не плечо! Вот так. И видите, я тоже спокойно и неспешно поворачиваюсь. Теперь выводите меня из креста. Не руками, не руками. Просто шагните вправо, и я пойду за вами. Ведь вы меня вправо направили, верно? И хотите, чтобы я пошла следом. Значит, туда и шагайте. Тише, тише, не тащите меня, я и так пойду! Вот, вы дождались, чтобы я стала на ногу, теперь дайте мне возможность повернуться и идите влево, только нормальным шагом, а не прыжком. Держитесь на своей оси, не падайте на спину!..

Раньше здесь помещался кинотеатр. Назывался он «Октябрь». Алена Дмитриева в былые времена иногда хаживала в него. А еще чаще – мимо него, торопясь в книжное издательство, где в ту пору работали Сашечка с Машечкой, – ну вот, навещать подружек она и ходила мимо кинотеатра «Октябрь», выстроенного на улице Джамбула в этаком псевдо-классическом стиле: колонны, непременный бело-желтый колер, высокое крыльцо… Теперь от кинотеатра не осталось и помину. Теперь здесь располагалась самая большая и шикарная в городе танцевальная студия. То есть на втором этаже, в кинопроекторской, находились служебные помещения, раздевалки и все прочее, словом, а на месте прежнего фойе, буфета и зрительного зала был зал танцевальный, при виде которого Алена только ахнула и растерянно похлопала ресницами. Да здесь милонги европейского уровня надо устраивать, а не частные уроки по аргентинскому танго!

А между тем сейчас тут должен был пройти именно частный урок. Вела его Алена. Для единственного ученика, которым был Никита Дмитриевич Терехов.

Когда он сказал, что пользуется любой возможностью потанцевать с хорошей партнершей, Алена отнеслась к этому с пониманием. Она сама за любые деньги такие возможности ловила! И она была хорошей партнершей и знала это. К тому же… Терехов с места в карьер предложил сто евро за часовой урок. У Алены дрогнули коленки. Это была цена высшего преподавательского уровня. Аленин уровень был, конечно (мягко говоря!), не таким, как у Брунгильды или Александра Великого. Но она и не запрашивала бы столько, боже сохрани. Половинная стоимость и то была бы за глаза. Однако Терехов предложил сам… ну скажите, какой нормальный человек стал бы тут сучить ножонками и махать ручонками, типа, я этого не стою? Алена точно не стала, только кивнула и спросила:

– А как насчет зала?

– Паркет, зеркала? – уточнил Терехов. – Есть тут один незамысловатый залец…

«Ну, если этот залище для него незамысловатый, ну, ребята, тогда я вообще не понимаю, что такое изыск», – подумала Алена, увидев, где ей предстоит давать урок. Единственному ученику! Ужас.

Терехов предложил Алене подвезти ее от дома, но она отказалась. Хотелось продышаться от домашней пыли, а главное, пройтись по этому чудному городу. На Амуре начал трещать и трогаться лед, и Алене казалось, что запах большой, глубокой воды уже тонко вплетается в ароматы подступающей весны. И солнце, солнце, невероятное солнце! Восходит оно в этих широтах попозднее, чем «в России» (так дальневосточники называют все, что западнее Урала), но и садится позднее. Вечера стояли безоблачные, и горизонт полыхал таким невероятным разноцветьем, какого не увидишь больше нигде. Нет, очень может статься, где-нибудь все же и увидишь, земля-то большая, однако Алена в тех местах не бывала. И не сильно туда стремилась, если честно, ибо ей вполне хватало и колдовских приамурских закатов.

В просторном холле школы танцев сидело несколько женщин. Типичные бальные мамашки, которые привели своих детушек на занятия и теперь терпеливо поджидают их, лелея тайные надежды взрастить, к примеру, второго Алана Торнберга и какую-нибудь его женскую ипостась, а покуда сплетничая и зевая.

И сплетни, и зевки мигом прекратились с появлением Алены. Ее разглядывали откровенно и жадно. Разумеется, даже при своем непомерном самомнении она была далека от мысли, что эти тетки признали в ней известную (широко, но в узких кругах) писательницу. Просто такова уж была наша героиня, что на нее вечно все пялились как ненормальные: и мужчины, и женщины. Мамашки разглядывали Аленины серьги, куртку, сапоги, а главное – черный шелковый мешочек с надписью «Neo tango». Это было название одной из самых лучших аргентинских фирм, производящих танго-туфли. И, само собой, такие туфли в мешочке и лежали. И когда Алена сняла сапоги и надела свои туфли (не могла же она пройти в зал в уличной обуви, это же святотатство!), мамашки упали в столь глубокий коллективный обморок, что даже появление собственных чад не сразу вернуло их к жизни.

Таких туфель ни одни бальник в жизни не нашивал и носить не сможет, ведь это туфли только и исключительно для аргентинского танго!

Наконец тетеньки очухались, занялись детушками, и по их репликам Алена поняла, что занятия нынче закончились на час раньше, потому что зал снял для тренировки «какой-то ненормальный богач». Итак, сие паркетно-зеркальное, непомерно просторное великолепие было снято Тереховым ради часа общения с Аленой Дмитриевой…

– Слушайте, – сказала она почти в ужасе, – да снять на час такой зал – сущее разорение! Вы, что ли, миллионер?!

– Мистер Твистер – миллионер, – кивнул Терехов. – Нет, вы не пугайтесь, я не владелец заводов, газет, пароходов, а просто-напросто золотодобытчик. «По диким степям Забайкалья, где золото моют в горах», – пропел он не без приятности. – Так вот это я его мою. Правда, не по диким степям Забайкалья, а по речкам Амурской области мои драги стоят, поэтому живем – не жалуемся. И этот зал – самое малое, что я могу себе позволить ради общения с… аргентинским танго, скажем так.

Сказать-то можно все что угодно… нет, серьезно: в начале урока Алена еще пребывала в заблуждении, что Терехов алкал исключительно аргентинского танго. Но уже через десять минут стало ясно: это лишь предлог, чтобы потесней прижаться к выпуклостям и вогнутостям писательницы Дмитриевой.

Нет, ну она же прекрасно помнила, как он танцевал на мастерсе Сергея Климова! Это было, конечно, не бог весть что, однако все основные шаги делались грамотно, и стойка была правильная, и рамку держал руками и корпусом. Здесь же он то и дело сам сбивался с баланса или Алену сбивал – так, что они натурально валились друг на друга, и Терехов поддерживал партнершу, хватая ее как бы невзначай за самые разные места. При этом он сверлил ее глазами, а ведь согласно кодигос (особому своду правил для тангерос) такое вообще недопустимо, неприлично, даже непристойно!

Ну, в общем, теперь Терехов кадрил Алену совершенно откровенно, нагло, и у нее возникло подозрение, что сто евро ей пообещали отнюдь не ради правильного исполнения медиа хиро или обыгрывания ритмических удвоений. И все же сама она изо всех сил пыталась соблюдать правила предложенной игры и изображала из себя училку, приняв самое невозмутимое выражение лица и пытаясь сохранять нейтральные интонации.

Не то чтобы она была противницей случайных связей… Происходили в ее жизни эпизоды, когда она бывала их решительной сторонницей! Но не в данной ситуации. Эти чертовы сто евро… Как-то двусмысленно получается. Выходит, Терехов предложил ей такие деньжищи, заранее зная, что в «комплект услуг» будут также включены услуги интимные? Или его вот тут, прямо на паркете, обуяла неистовая страсть, с которой он не может совладать?

Почему-то не верилось в такую страсть Алене. Ишь, павлиньи перья распустил… А этот зал, эти зеркала, паркет были именно что павлиньими перьями, которые Терехов распустил перед Аленой.

Ну понятно, решил поразить ее воображение и быстренько свалить в койку. Но не на такую напал!

Конечно, кто-то скажет, что отвергать богатого любовника – глупо. А то, что Терехов богат, весьма богат, – понятно. То есть просто в голове не укладывается, сколько стоит снять такой зал в самое горячее время, с восьми до девяти вечера, когда во всех студиях разгар занятий!

Но ведь Алене от тереховского богатства ни жарко, ни холодно. Она была по-дурацки щепетильна в любовных делах, никакого спонсорства вообще не воспринимала. Подарки… да на что ей чьи-то подарки, если они подразумевают всплески благодарственной нежности? Ведь нежность запросто всплескивалась в Алениной душе и без материальной стимуляции. Когда же речь заходила о чувстве долга, все у нее, фигурально выражаясь, опускалось. Все чувства «по обязанности» начинали немедленно угасать, переходя в свою полную противоположность. Черт ее знает, то ли привычка жить одной развила в ней чрезмерную независимость, то ли общение с молодыми безденежными любовниками, которые отнюдь не поддерживали ее материально (так же, как она их, кстати), однако при малейшем намеке на пресловутое спонсорство со стороны так называемых «состоятельных людей» Алена мгновенно уходила, вернее, шмыгала в себя, как улитка в свой домик, а поскольку в этом домике не было ни окон, ни дверей, достучаться до нее было весьма затруднительно. А иной раз просто невозможно.

А может, вся штука состоит в том, что рядом с Тереховым в ее душе ничто не звенело? Ну да, она все еще ждет соловьиных трелей на закате и алых парусов на рассвете…

Итак, заковав себя в привычные доспехи сдержанности, Алене все же удалось довести урок до конца. В двери с любопытством заглядывала новая группа танцоров – на сей раз взрослых, хобби-класса, в просторечии хоббитов. Вообще, Алена бальников терпеть не могла (между ними и тангерос существует исторически сложившийся антагонизм), но сейчас обрадовалась им, как родным. И не смогла этого скрыть.

Что характерно, Терехов оказался не таким уж бревном, как она ожидала. И до него наконец-то что-то доехало. Сначала он надулся, но бесконтрольно прижиматься и тискать строгую «училку» перестал. И даже если выглядел в конце урока откровенно растерянным, все же научился не дергать партнершу, выводя ее из креста в очос, и при параде не пинал немилосердно… Но Алена так и не рискнула стать с ним в близкое объятие – держалась открытой стойки и самого индифферентного выражения лица. Это словечко – «индифферентно» – выпало из глубин памяти вместе с незабвенным Михаилом Зощенко и его убойным рассказиком «Аристократка». Про то, как слесарь влюбился в аристократку и повел ее в театр, а потом пригласил пирожных в буфете отведать… буфетчик-то и «держался индифферентно» в презабавнейшей бытовой ситуации, которая внезапно возникла. Вот и Алена «ваньку валяла» – тоже совершенно как тот буфетчик.

С тем же выражением, едва позволив холодно-любезную улыбку, она приняла свой гонорар, сунув его даже не в сумку, а в карман куртки так же небрежно, как если бы это была не хорошенькая зелененькая «евражка», а обесцененная деревянная «канарейка» с перманентно эрегированным Аполлоном. Затем Алена пожелала Терехову успехов в аргентинском танго и «вообще» и ринулась переобуваться, надеясь слинять из раздевалки прежде, чем «просто-напросто золотодобытчик» сменит танцевальные туфли на башмаки. Однако не удалось: входная дверь оказалась заперта, и охранник возился с ней как-то подозрительно долго… может, и не подозрительно, но все же долго. Терехов успел переодеться, спуститься и, конечно, немедленно предложил Алене ее подвезти.