Текст книги "1953. Роковой год советской истории"

Автор книги: Елена Прудникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Интересно, кто все же ваял эти фальшивки – умеренно пьющий поклонник Оруэлла из Литературного института или чекист-саботажник?

Опубликовано и «письмо Рюмина» (я его не привожу, поскольку в нем содержатся те же обвинения, что и в «постановлении ЦК»). Начинается оно так: «Товарищу Сталину И.В. от старшего следователя МГБ СССР подполковника Рюмина М. Д.». После чего этот документ можно дальше не читать, ибо не существовало должности «старший следователь МГБ», да и звание указано неправильно. Вот образец реальной подписи: «Ст. следователь следчасти по особо важным делам МГБ СССР подполковник госбезопасности Мотавкин». У человека, подписывавшего сотни протоколов, формулировка его должности и звания сидит не то что в головном – в спинном мозгу, а рука ее сама выводит.

Когда родилась эта фальшивка, тоже можно примерно определить. В комиссию, упомянутую в ней, входили, кроме партийных функционеров Шкирятова и Игнатьева, Берия и Маленков. Стало быть, появилась она после 1957 года, когда Маленков уже не мог увидеть этот документ и опровергнуть его. (Не все фальшивки абакумовского дела изготовлены одновременно, некоторые, по-видимому, относятся даже к июню 1953 года.)

Кстати, мне часто задают вопрос: ведь эти документы идут под грифом «строго секретно» – какой смысл их фальсифицировать? Смысл самый прямой. Дело в том, что в 50-е годы были распространены всякого рода «закрытые показы». На одном из таких побывал Константин Симонов – по его воспоминаниям, там были выставлены документы, «доказывающие» связь Сталина с репрессиями. Симонов датирует эти показы весной 1953 года – якобы их сразу после смерти Сталина устраивал Берия, а потом они очень быстро сошли на нет. Однако писал он воспоминания много лет спустя и, скорее всего, просто немножко перепутал годы. Важна не дата, а сам факт таких «показов». Можно предположить и механизм, с помощью которого фальшивки оказывались в архивах, – он тоже прост. Документ изымался для «показа» и заменялся подделкой, которая и возвращалась потом вместо подлинника в архивное дело.

Некоторое сомнения вызывает лишь то, что Док.7.1. -это письмо ЦК. Письма рассылались в республиканские ЦК и в обкомы партии, а при таком количестве копий истребить старые тексты практически невозможно. Но в данном случае это кажущееся противоречие сводится на нет последней строчкой документа: «Настоящее закрытое письмо… через 15 дней подлежит возврату в Особый сектор ЦК ВКП(б)», чем легко объяснить отсутствие копий.

Но вернемся к Абакумову. 4 июля он был отстранен от работы и 12 июля арестован. Сначала его допрашивали работники прокуратуры, однако прокурорское следствие результатов не принесло. Тогда назначенный министром госбезопасности Игнатьев добился разрешения допрашивать своего предшественника в МГБ. По некоторым данным, Абакумова и его людей сразу же подвергли пыткам. Они ломались один за другим – все, кроме самого главного подследственного. Из тюрьмы он написал в адрес Маленкова и Берии несколько широко известных и часто цитируемых писем – впрочем, возможно, это тоже подделки, о них речь пойдет в следующей главе.

Нам куда интереснее другой вопрос: в чем на самом деле обвиняли бывшего министра?

Реконструкция доноса

Итак, к весне 1951 года Рюмину грозили крупные неприятности. По делу Этингера проводилась прокурорская проверка, более того, к нему было привлечено внимание министра. Этим и воспользовались те, кто хотел свалить Абакумова.

Кто были эти люди? За время работы Абакумов приобрел много врагов, а учитывая особенности личности – очень много. Но дело не в них. Здесь все тот же вечный вопрос мотивации – месть не является достаточно сильным мотивом для рискованных операций. Пнуть поверженного врага – это да, но рисковать головой ради прошлых счетов – едва ли. А вот страх – дело другое. Топить Абакумова должны были люди, которым угрожало разоблачение.

Один из них, по-видимому, Семен Игнатьев. Его функции нового министра слишком важны, чтобы поручать их простому исполнителю. Игнатьев в заговоре – персона серьезная. В МГБ имелись как исполнители, так и заговорщики, но ни один из них не был выдвинут на министерский пост. Еще кое-кто из заговорщиков проявился 26 июня. Но далеко не факт, что мы можем вычислить всех, и не факт, что мы знаем главных в этой вендетте.

Для расправы с министром нужен был таран. Для этого и использовали оказавшегося в опасном положении подполковника Рюмина. Ему предложили написать письмо с такими обвинениями, которым Сталин сразу бы поверил. Какими могли быть эти обвинения? Уж всяко не теми, которые содержатся в «письме Рюмина» и «постановлении Политбюро».

Основные документы «дела Абакумова», конечно, фальсифицированы – однако никому не под силу, да и нет необходимости, подделывать их все. В сборнике «Лубянка. Сталин и МГБ» опубликованы несколько протоколов допросов подельников Абакумова, которые Игнатьев посылал Сталину. Там могут содержаться следы подлинных обвинений. Обвинения эти должны быть разумными, правдоподобными и убедительными – чтобы Сталин верил, что следствие идет, как надо.

И они действительно разумны, правдоподобны и убедительны.

Документ 7.6.

Из протокола допроса М.К. Кочегарова, бывшего Управляющего делами МГБ.

«…Абакумов не терпел никаких видов учета и отчетности, которые в какой-то степени связывали ему руки, так как он всегда ставил на первое место свои личные шкурнические интересы, а не интересы государства…

Игнорируя указания партии и правительства о бережном расходовании государственных средств, Абакумов стремился к другому – как бы побольше сорвать с государства…

Создав обстановку бесконтрольного и незаконного расходования средств, Абакумов и сам не упускал случая поживиться за счет государства… В своей жизни я еще не встречал человека, который так заботился бы о своем благополучии, как Абакумов. Каковы были аппетиты у Абакумова на этот счет, свидетельствует хотя бы то, что лишь на ремонт и оборудование его квартиры на Колпачном переулке… в 1948 году было израсходовано свыше миллиона рублей…

Вопрос. Где находятся документы на расходы по квартире Абакумова?

Ответ. Эти документы, по указанию Абакумова, уничтожены».

Ремарка. Был в Москве такой очень вредный человек с чрезвычайно дурным характером – Лев Захарович Мехлис, министр государственного контроля. Интересно, каким образом эта суперквартира проскользнула мимо его внимания? Что же касается документов – то их ведь могли уничтожить и при Игнатьеве, чтобы нельзя было проверить показания Кочегарова…

«Охотиться за государственным добром Абакумов начал еще с конца войны, когда по его указанию… вывезли из Германии и Румынии значительное количество имущества и ценностей, подлежащих сдаче в доход государства. Это скрытое от государства имущество в 1945 году по распоряжению Абакумова было помещено в специально организованных мною потайных хранилищах… Все доставленное в эти тайники имущество Абакумов осматривал лично сам, отбирал себе лучшее…»

Естественно, почуяв угрозу ареста, Абакумов «приказал уничтожить» эти склады. Так что и тут доказательств нет. Предусмотрителен был, ничего не скажешь. Вот только почему-то забыл сделать хотя бы маленькую заначку, чтобы обеспечить жену с новорожденным сыном – когда после его расстрела их выбросили из тюрьмы, они в прямом смысле бедствовали.

Остальные показания, посылаемые Сталину, выдержаны примерно в том же духе – финансовые злоупотребления, невыполнение указаний правительства, создание нездоровой обстановки в МГБ. И ни слова ни о каком Этингере. Есть лишь упоминание о деле «еврейской молодежной организации», но там какая-то совершенная мелочь и хренотень. Вроде того, что Абакумов приказывал следователям не оскорблять арестованных и исключить показания о «террористических замыслах» – а каковы были эти замыслы, мы уже знаем.

Так что, как видим, Сталину представлялись именно те обвинения, которые позволяли надеяться, что вождь будет давать добро на продолжение следствия, однако не захочет видеть Абакумова лично. Финансовые злоупотребления вызывали у него особую брезгливость. Именно таким путем от Сталина убрали Власика – обвинив его ровно в том же самом, а именно в денежных махинациях. Сколько в этих обвинениях правды, сейчас уже не выяснить, да и ни к чему, говорим мы совсем о других вещах.

Существуют, однако, некоторые нюансы тогдашней жизни, которые нынче забыты. Совершенно случайно я натолкнулась на один весьма забавный протокол. Это допрос бывшего начальника отдела правительственной ВЧ – связи МВД М. А. Андреева, датируемый 19 ноября 1947 года.

Документ 7.7.

«…Считаю необходимым заявить, что мой арест является ошибочным, поскольку никаких преступлений я не совершал. Правда, я не стану скрывать, что… допускал отдельные проступки, позорящие меня как руководящего работника НКВД, но эти деяния я не считал уголовно наказуемыми

Вопрос. О каких проступках идет речь?

Ответ: …Я виновен… в том, что… занимался расхищением трофейного имущества».

Ну и как вам такое? Генерал-майор НКВД, отлично знакомый с Уголовным кодексом, заявляет, что расхищение трофейного имущества преступлением не считает.

Здесь, говоря умными словами, имеет место конфликт закона и обычая. То, что делается повсеместно, вроде бы не является преступлением. Если бы стали арестовывать всех, кто занимался присвоением трофеев, нецелевым расходованием средств и тому подобными вещами, в СССР, боюсь, не осталось бы ни армии, ни МВД, ни экономики. Поэтому арестовывали за злоупотребления лишь тех, кто воровал эшелонами, а кто вагонами – тех уже выборочно (кстати, и с Андреевым разбирались не по мародерству, а по шпионажу). Но при необходимости посадить человека в тюрьму эти «бытовые преступления», совершаемые практически всеми и тем не менее преследуемые по закону, являлись вполне достаточным поводом. «Принцип Ходорковского» образца 40-х годов…

По всей видимости, именно эти обвинения содержались и в подлинном письме Рюмина. Затем последовал разбор письма – но не «комиссией», а в сталинском кабинете, в присутствии других членов Политбюро, где Рюмин должен был подтвердить свои обвинения, глядя в глаза тому, кого обвинял. Он подтвердил. Абакумова отстранили от работы, назначили проверку. А вот что нашла проверка – это уже совсем другая история, ибо проводил ее Игнатьев, как представитель ЦК в МГБ, и какие-то люди из «органов» -надо полагать, те самые, которые выбрали Рюмина для его «спецмиссии». Неудивительно, что они отыскали достаточно оснований для ареста и что в обвинении появилась статья 58-1 – «измена Родине». Ну, а дальнейшее было, как казалось тогда, делом техники…

Берия явно знал цену «абакумовскому делу». Когда после прихода в МВД ему принесли эти материалы, он презрительно фыркнул: «Ну, посмотрим, что на него есть, кроме квартиры и барахла».

Какой ответ на этот вопрос дало бериевское следствие, мы едва ли узнаем (известно лишь, что те, кто вел проверку, называли следственные материалы «навозом»). Переворот 26 июня Абакумов встретил в тюрьме. Новый министр успел освободить тех чекистов, которых арестовали в 1952 году, во «втором потоке». Там было просто: грубо фальсифицированные дела, запрещенные методы допроса. С основными фигурами «дела Абакумова» все обстояло сложнее. В первую очередь из-за большого объема материалов – следователям предстояло изучить множество томов, в том числе и с трудом поддающиеся проверке «финансовые» обвинения при уничтоженных исходных документах. Да и сфальсифицированы они были куда тщательнее – в конце концов, топили-то Абакумова, а не Маклярского с Шейниным, этих взяли для массовки. А возможно, Абакумов был и вправду в чем-то виновен. Впрочем, могла быть и третья причина – Берия не хотел раньше времени спугнуть заговорщиков…

Чем бы закончилось «дело Абакумова», если бы не случилось в нашей истории 26 июня? Скорее всего, ничем. Квартира его была не личной, а государственной. Шестнадцать комнат, конечно, многовато – но учитывая, что там же должны были находиться охрана, порученцы, пункт правительственной связи, обслуга… Особняк Берии, который ему дали в 1938 году, когда он занимал тот же самый пост, едва ли меньше.

Что касается «барахла» – то протоколы обыска квартиры министра, конечно, впечатляют, но…

Во-первых, Абакумов получал 25 тысяч рублей в месяц, ничего не откладывал, тратил все сразу и, при желании, мог много чего купить. Сложнее с «ассортиментом». Юрий Мухин предположил, что министр попросту «поплыл» на почве стяжательства, и можно понять: список вещей, найденных у него на квартире, с житейской точки зрения на редкость нелепый. Желание человека, не стесненного материально, иметь несколько штук часов понятно. Но зачем нужны одной семье двадцать два фарфоровых сервиза? Их даже по шкафам не расставишь – едва ли Абакумов задавался целью сделать из своего дома музей посуды. Спорю, что они стояли в кладовке в запакованном виде. Вкладывать деньги? В громоздкий и хрупкий фарфор? Ладно, допустим, бывают и такие эксцессы… Но зачем ему десятки пар запонок или «множество фотоаппаратов»? А чемодан подтяжек?!!

Именно чемодан меня особенно заинтриговал. Кто видел фото «главного волкодава» страны, поймет. Зачем вообще с такой фигурой подтяжки?

Предполагаемый ответ до смешного прост. В качестве корреспондента профсоюзной газеты мне постоянно приходилось сталкиваться с «неформальной стороной» жизни трудовых коллективов. Награждения к празднику, юбилеи, свадьбы, дни рождения… по всем эти поводам принято дарить подарки. Сейчас все просто: выписали деньги и отправили секретаршу в магазин. Да и то получается по-разному: узнав, что у меня день рождения, председатель дружественной профорганизации тут же открыл шкаф в своем кабинете и достал оттуда соответствующий случаю графин. А как выходили из положения во времена тотального послевоенного дефицита, когда, даже имея деньги, ничего нельзя было купить? Создавали неучтенные запасы в не подлежащих ревизии местах, как еще-то? Из каких источников? Да из трофеев, конечно…

Думаю, именно в этом объяснение того, что на даче никогда не касавшегося клавиш маршала Жукова нашли восемь аккордеонов и двадцать охотничьих ружей, а у Абакумова, как записано в протоколе обыска, 65 пар запонок, 22 фарфоровых сервиза, 79 художественных ваз и пр. Ну и чемодан подтяжек, которые были ему самому совершенно не нужны…

Впрочем, барахло барахлом, однако Абакумов был работником высочайшей квалификации, а таким Берия прощал не только финансовые махинации, но и участие в заговорах. Подход у него был простой: этот человек нужен для работы? Освободить!

…Итак, первоначальная цель была достигнута – Абакумов сидел. Однако в перспективе две проблемы все же затмевали ясный горизонт. Первая – по тогдашнему Уголовному кодексу обвинения, предъявленные ему, были не подрасстрельными. Подрасстрельные обвинения предстояло еще изобрести, оформить и, что самое трудное, провести через Сталина.

По некоторым данным, Абакумова пытались обвинить в «смазывании» дел – в частности, что он якобы запрещал допрашивать подследственных «ленинградского дела» по шпионажу. Существуют и соответствующие документы – например, протокол очной ставки между ним и бывшим начальником следчасти Комаровым, где последний обвиняет в этом министра. Данный протокол даже числится среди посланных Сталину.

Однако документик сей вельми ненадежен. Во-первых, выглядит он наивно. Ну что такое: Абакумов отводил «ленинградцев» от обвинений по шпионажу? «Ленинградское дело» плотно курировал Сталин, да и без Берии тут наверняка не обошлось. С такими кураторами не очень-то помухлюешь…

Во-вторых, протокол содержит моменты, ну очень удобные для реабилитации «ленинградцев». Например, слова следователя, адресованные Абакумову: «Вы уже изобличены в том, что протоколов по этому вопросу (то есть, по шпионажу. – Е. П.) в делах нет», А поскольку известно, что в шпионаже «ленинградцы» обвинялись, – то что получается? Что МГБ представил суду голую фальшивку, так? Или что суд по злодейскому указанию Сталина мог осудить кого угодно по любым статьям, не заморачиваясь доказательствами?

Ну, а что касается следующего утверждения… Цитирую: «Абакумов также заявил, что начни допрашивать арестованного Вознесенского – бывшего председателя Госплана СССР о связи с иностранной разведкой, в ЦК будут смеяться и, мол, отрицательно отнесутся к нашим действиям, так как в ЦК хорошо известно, что Вознесенский был очень осторожным человеком в отношении своих связей…» Типа это говорит опытнейший контрразведчик и министр госбезопасности! Знаете, даже и не смешно – я просто устала смеяться…

Но что касается датированных 1952 годом обвинений, которые похожи на подлинные, – то по ним расстрел подследственным не грозил. В этом была проблема.

Конечно, следствие работало в данном направлении. Обвинения, доводившиеся до Сталина, – далеко не всё, о чем шла речь на допросах. Например, Абакумова пытались обвинить в шпионаже – даже на немцев. Геббельс на том свете, наверное, смеялся весело и долго…

Но были вещи и посерьезнее. Что имели в виду прокуроры, возбуждавшие против этих людей дела по статье 58-1 (измена Родине)? Поскольку прокурорское следствие с этого начиналось, данные явно посылали из МГБ. Что это могло быть?

Двоих из абакумовских подельников не приговорили к расстрелу. Один из них – полковник Чернов – получил пятнадцать лет, дожил до 90-х годов и рассказывал писателю Кириллу Столярову, что из него выбивали показания о существовании заговора в МГБ и подготовке государственного переворота. Наверняка выбивали и из других. Сталину эти протоколы не посылались, и совершенно понятно, почему – получив свидетельство о заговоре, вождь наверняка захотел бы допросить чекистов сам. И тогда всему конец.

Гипотеза. А вот после смерти Сталина и отстранения Берии эти протоколы вполне можно было бы вытащить и предъявить – как, впрочем, и было сделано. Правда, обвинения звучали уже другие: вместе «смазывания» «ленинградского дела» – его фальсификация. Но это, в конце концов, вопрос чисто технический.

…И вторая проблема, во весь рост вставшая перед Игнатьевым – постановление Политбюро о сроках ведения следствия. Обвиняя Абакумова в затягивании следствия, заговорщики в МГБ рыли самим себе яму. Прежнему министру вождь разрешал держать подследственных в тюрьме годами и пятилетками, а вот Игнатьев такого права не получил. 12 февраля 1952 года, когда Абакумова и его товарищей передали из прокуратуры в МГБ, следователям установили срок в три месяца, начиная с 1 апреля. 18 марта его перенесли – три месяца, начиная с 1 июня. Можно было рассчитывать еще на один-два переноса, однако бесконечно тянуть не получалось, время поджимало, и очень сильно. Судя по лихорадочной активности, которую Игнатьев развил с середины октября по поводу «дела врачей», последний срок был установлен, начиная с ноября, и истекал зимой.

Кстати, о Сталине и его интересе к «делу Абакумова». Интерес, разумеется, был. С бывшим министром вождь, девять из десяти, не встречался – по крайней мере, даже намека на эту встречу нигде не проскальзывает. В чем причина? В том, что Абакумов молчал? Как раз наоборот: в прежние времена, когда высокопоставленные подследственные упорно не признавались, их приводили к Сталину, и часто именно после такого рандеву они начинали говорить. Секрет прост: только у вождя была вся информация: политическая, разведывательная, чекистская – и он находил, чем припереть к стенке упрямого врага. Тем не менее встречаться с Абакумовым он не находил нужным. Почему? Потому, что обвинения были не политическими? Или тут другая причина?

Но это не факт, что к вождю не приводили других чекистов, арестованных по тому же делу. И вполне возможно, что кто-то из тех работников МГБ, которых взяли в 1951 году и освободили еще при Игнатьеве, именно нужными показаниями, данными лично Сталину, заплатил за свою свободу. Не буду называть имена, поскольку это гипотеза, а пачкать людей таким подозрением не хочется – но, по логике вещей, подобное могло иметь место. Сроки следствия подходили к концу, и их продление надо было чем-то обосновывать.

По некоторым данным, 17 февраля Игнатьев передал Сталину обвинительное заключение по делу Абакумова. То, что печатается сейчас в сборниках документов под этим названием, – грубая туфта (приведено в Приложении рядом с подлинным обвинительным заключением того же времени, можете сравнить.) Но какое-то обвинительное заключение, по-видимому, существовало. (В фальсификации документов существует одна трудность: можно подделать, в принципе, любую бумагу – но не записи в тетрадях входящей корреспонденции в сталинском кабинете. Поэтому даты и темы должны совпадать.)

Судьба этой бумаги и реакция на нее вождя неизвестны. По идее, он должен был внести правки и вернуть документ обратно в МГБ для оформления и передачи прокурору. Прокурор обязан все проверить и встретиться с обвиняемыми – после чего карьера Игнатьева на посту министра ГБ закончится в течение нескольких дней.

Что любопытно: 18 февраля прошел последний отмеченный протоколом допрос по «делу врачей». Какие-то допросы без протокола еще вроде бы продолжались, но о чем там шла речь – неизвестно. Между тем «дело врачей» не было закончено – закончилось «дело Абакумова». Обвинительное заключение было направлено Сталину, и ощущение такое, словно бы после этого документа МГБ не то было выражено, как тогда говорили, «политическое недоверие», не то они сами решили, что продолжать комедию бесполезно…

«Чистые руки»

Если говорить грубую правду – в органах били, бьют и будут бить. Дело не в факте избиений, а в реакции на него руководства. Иногда оно следователей за это сажает, иногда закрывает глаза, а иногда дает ордена.

Достоверно известно, что пытки с санкции руководства (на на уровне заместителей наркома или министра) применялись в «органах» при Ежове и при Игнатьеве. (Кстати, Берия весной 1953 года открытым текстом заявлял: в 1938 году он пришел в НКВД, чтобы искоренить ежовщину, а теперь – чтобы искоренить игнатьевщину.) При Берии они не применялись – его реакция на игнатьевские художества не оставляет на этот счет сомнений. А при Абакумове? Вопрос этот чрезвычайно важен, ибо на него завязана реабилитация героев послевоенных дел МГБ. Считается, что их били, и это подтверждается свидетельскими показаниями. Но… Но давайте пойдем в «Кресты», войдем в любую камеру и скажем: «Ребята! Мы решили вас всех реабилитировать. Для этого вы должны объяснить, почему на следствии давали показания на себя и на других. Впрочем, даем подсказку: может быть, вас пытали?» А потом поверим их рассказам – и все, можно начинать новый Нюрнбергский процесс…

Кстати, почему-то считается, что после войны в СССР прошла новая волна репрессий. Что ж, поверим. Возьмем статистику МГБ, «нерепрессивный» 1939 год. В этом году было арестовано 44 731 человек. Примем его в качестве базы и сравним с послевоенными цифрами.

1946 год. Арестовано (округляя) 91 тысяча человек. Вроде бы много. Но из них почти 33 тысячи – за предательство и пособничество немецким оккупантам, 5600 – переход на сторону врага, почти 15 тысяч – повстанчество (разного рода «лесные братья»), около 3 тысяч – бандитизм. На «политику» остается примерно 35 тысяч – меньше, чем в 1939 году!

1947 год. Арестовано без малого 75 тысяч человек, но в статистике, приведенной Олегом Мозохиным, нет разбивки по видам преступлений. Пропустим.

1948 год. Арестовано чуть меньше 75 тысяч человек. Из них повстанцев – 16 тысяч, просто бандитов – около 500 человек, военных преступников около 1 тысячи и «немецких пособников» – 24 тысячи. В остатке – все те же 35 тысяч!

1949 год. 73 тысячи человек. Из них 15 тысяч повстанцев, 20 тысяч немецких пособников, 500 военных преступников и 500 бандитов, а также 5 тысяч перебежчиков военного времени. Остается 32 тысячи.

1950 год. Арестовано около 60 тысяч человек. Традиционно 14 тысяч повстанцев, 3500 перебежчиков и 16 500 немецких пособников. Остаток… 26 тысяч!

1951 год. Арестовано примерно 47 500 человек. 7500 повстанцев, 3500 перебежчиков, 14 500 немецких пособников. Остается 22 тысячи.

1952 год. Арестовано 17 500 человек. Из них около 3 тысяч повстанцев, тысяча перебежчиков, 3500 немецких пособников. Собственно репрессии – 10 тысяч. Какой хороший, какой добрый Семен Денисович Игнатьев! Да не хороший он и не добрый, просто он разгромил МГБ до полной утраты работоспособности!!!

Возьмем другой показатель – число вынесенных смертных приговоров. 1939 год – к высшей мере наказания приговорены 2601 человек, 1940 г. – 1863 человека. Теперь послевоенная статистика. 1946 г. – 2308,1947 г. – 898, затем смертная казнь была отменена и возобновлена в 1950 году, когда было казнено 468, в 1951 г. – 1601 и в 1952 г. – 1611 человек.

Ну и где тут репрессии?

Сказка, господа, сказка! Зачем? Причина одна – оправдать некоторые дела усилением репрессий. Потому что если репрессий не было, вопрос: за что расстреляли, например, подсудимых «ленинградского дела», становится о-о-очень интересным. А если произошел новый виток «тридцать седьмого года» – то какие могут быть вопросы?

Вот ведь какая гнусная штука – цифра! Как все было хорошо и удобно – мрачные послевоенные годы, полубезумный злодей Сталин, над страной кровавый туман и страх… и от всего этого ужаса нас избавил дорогой Никита Сергеевич! Слава ему, слава, слава!

А тут получается, что ни репрессий не было, ни безумного тирана. (А кстати: почему-то так и не опубликована статистика хрущевского времени. Интересно бы сравнить.) Из всех послевоенных ужастиков до наших дней дожила лишь повесть о кровавом чекисте Абакумове.

Ну что ж, посмотрим, каков он в реальности, этот злодей…

Для начала еще раз приведу воспоминания о «ежовском» времени.

Цитата 7.1. «Абакумов пальцем подследственного не тронет, даже голос на допросах не повышал. Помню, один деятель из троцкистов так прямо измывался над ним. Развалится на стуле, как у тещи на блинах, и дерзит, угрожает даже. Мы говорим, что ты, Виктор Семенович, терпишь, дай разок этому хаму, чтобы гонор поубавил. Он на нас глянул так, словно на врагов народа».

Другая история. Когда Рюмин добился от Этингера признания, что тот «залечил» Щербакова, и представил наконец арестованного министру, Абакумов, выслушав доктора, обронил всего одну фразу: «Это вы в тюрьме вспомнили?» Знал товарищ министр свои кадры…

Леонид Млечин приводит совершенно дивный рассказ Николая Месяцева об одном случае из его практики.

Цитата 7.6. «Посадили двух профессоров-кораблестроителей. Один специалист в области плит, которые навешиваются на борт как броневая защита, а другой специалист в области рулевых вспомогательных устройств. Их допрашивали жестко и потом одного передали мне. Я с ним разговаривал по-человечески. И чайку попьем на ночь, и поесть ему разрешу дополнительно…

И он стал давать показания. Что он, будучи мичманом на царской яхте ^иШтандарт ", когда Николай II побывал у Германии у кайзера Вильгельма, сошел на берег, где его завербовали. И с тех пор он работает на немецкую разведку. Признал что занимался вредительством на наших военных кораблях. Объяснил, что именно делал во вред. Его показания изучили эксперты, подтвердили: да, все так… Он признался, что занимался вредительством не один, и назвал многих видных флотоводцев.

Месяцев допросил его вместе с начальником следственной части – профессор подтвердил свои показания.

Вдруг Месяцева вызвали к Абакумову. Пришел, доложился, смотрит: у него в кабинете сидит арестованный профессор. Абакумов взглянул на профессора и спросил его:

– Так почему же вы обманывали следствие? Он ответил:

– Знаете, следователь мне очень понравился. Я уже старый, песенка моя спета, а на моем деле он может отличиться…»

Тут что самое интересное – профессор, ученый, обманул и запутал всех, даже эксперты подтвердили его правоту. Каким образом Абакумов, с четырьмя классами образования, сумел разобраться, что это ложь?

«Профессора увели. Абакумов сказал Месяцеву:

– Арестованных нельзя бить. Но нельзя и умасливать, уговаривать. Вы его уговорили. Он полюбил вас и дал липовые показания».

Факты эти приходится собирать буквально по крохам, как той курочке. Но ведь и курочка сыта бывает, и из крошек информации можно сложить картинку. Вот еще один ее клочок. Абакумов был назначен министром ГБ в мае 1946 года, сменив на этом посту Всеволода Меркулова, одного из основных членов бериевской команды. Во время приема-передачи дел новый министр, в числе упущений своего предшественника, с возмущением упоминает следующую историю. В 1943-1944 годах сотрудники НКГБ сфабриковали дело о «заговоре» ненцев-колхозников. Дело насквозь фальсифицированное, во время следствия убито или ранено 14 человек, а из 51 арестованного 41 человек умер в тюрьме. В вину Меркулову Абакумов ставил то, что он «не принял мер для наказания всех участников сфальсифицированного дела». То есть, судя по формулировке, какие-то меры принял, но не расправился так, чтобы впредь неповадно было…

Но ведь есть и документы! Точнее, документ, в котором за подписью самого Абакумова утверждается, что пытки в органах применялись к особо упорным «врагам народа» с санкции Политбюро. Это датируемое 17 июля 1947 года спец-сообщение Абакумова Сталину «О практике ведения следствия в органах МГБ».

Я не стану приводить его ни здесь, ни в Приложении. Нет смысла. По содержанию и стилю это – переписанная методичка какой-нибудь школы милиции о том, как следователю действовать надлежит. Зачем Абакумову переписывать, а Сталину читать на многих страницах вещи, которые вождь прекрасно знал еще до рождения своего министра? Им что, больше заняться нечем?

Впрочем, мое недоумение разрешилось примерно на середине документа. Пунктом восьмым в нем значится:

Документ 7.8.

«В отношении изобличенных следствием шпионов, диверсантов, террористов и других активных врагов советского народа, которые нагло отказываются выдать своих сообщников и не дают показаний о своей преступной деятельности, органы МГБ, в соответствии с указанием ЦК ВКП(б) от 10 января 1939 – года, применяют меры физического воздействия.

В центре – с санкции руководства МГБ СССР.

На местах – с санкции министров государственной безопасности республик и начальников краевых и областных Управлений МГБ».

Ремарка. А если враг народа отказывается выдавать сообщников не нагло, а вежливо? Тогда его тоже бить надо или уже ни-з-зя? Это я к тому, что в реальных документах НКВД и МГБ эмоциональные оценки не даются никогда. Уже по одному этому показателю фальшивки определяются сразу.