Текст книги "Последний бой Лаврентия Берии"

Автор книги: Елена Прудникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 6
Дороги, которые нас выбирают

9 июля. 20 часов. Бункер штаба МВО.

Сегодня его оставили в покое. Утром заглянул врач, осведомился о самочувствии, бегло осмотрел и ушел, велев, если что, вызывать охрану. Один в бункере плюс по сравнению с тюрьмой – лежать можно сколько угодно, хоть целый день не вставай. Режима, считай, вообще никакого нет. И Берия пользовался этим на всю катушку.

За ночь боль ушла, осталась только горечь, пополам со смехом. Карьерист, говорите… Может, объявим конкурс претендентов на такую карьеру? Что-то не видел он особенно много желающих стать в тридцать восьмом во главе НКВД, разгребать ежовские завалы, или возглавить в сорок пятом атомный проект, или ехать в июне этого года в Германию, когда любое неверное движение могло вызвать новую войну. Или, может быть, в двадцать первом, в ЧК он делал карьеру? Брал с утра пистолет, целовал мать и думал: «Сегодня я еще один кирпичик в свою карьеру положу. Если до вечера, конечно, не шлепнут…»

…А с ЧК ему не иначе как Киров удружил, хотя и не признавался в этом. Когда Лаврентия в двадцать первом году в очередной раз сорвали с учебы, теперь «в распоряжение АзЧК», он примчался к Кирову, бывшему тогда первым секретарем ЦК Азербайджана, возмущаться. Что же вы, Сергей Миронович, делаете, я так ждал, когда закончится эта проклятая война, так хотел учиться, или Советской России строители не нужны? Киров слушал его, посмеиваясь: а с чего ты взял, Лаврентий, будто это я тебя посоветовал Багирову? О твоих подвигах, великий разведчик, только глухой не знает. А потом посерьезнел, глянул так, что Берия сразу замолк, и сказал коротко: сейчас партии нужны чекисты. Это назначение временное, справимся с бандитами, пойдешь учиться, какие твои годы…

«Временная» работа растянулась на десять лет. Сначала его не отпускал Дзержинский, потом Менжинский запрещал даже думать об уходе из ЧК. Он писал один рапорт за другим, а ему в ответ – новое назначение, начальником ГПУ Грузии, утвержденное самим Сталиным. Тогда он принялся писать отчаянные письма Орджоникидзе, все о том же: переведите куда угодно, если не отпускаете учиться, дайте хотя бы другую работу, больше не могу…

Серго обещал помочь, Лаврентий на радостях кому-то проговорился, и пошли гулять слухи. Меркулов ему тогда такое письмо прислал: «Если то, что говорят, правда, не забудь меня. Место и должность значения не имеют». Готов был ехать с ним куда угодно, и ведь поехал бы, не пустые слова говорил. И теперь последует за ним, куда денется… Жили рядом, и умирать вместе будем.

Новую работу ему дали, причем такую, какой не ждал и о какой даже во сне бы мечтать не мог. И был он тогда чуть-чуть постарше этого молодого следователя…

…Осенью 1931 года его вызвали в Москву, к Сталину.

Сталина он видел не в первый раз. Еще работая в ГПУ Грузии, Берия организовывал его охрану и, хотя был уверен в своих людях, все равно держался рядом – на всякий случай. Что-что, а почитание старших, правителей и великих людей у кавказца в крови, а Сталин для молодых грузинских коммунистов был величайшим на земле человеком. Говорили о вожде разное, но Лаврентий, оказываясь по долгу службы рядом, ощущал его величину и мощь, все это отзывалось и в нем, и в других душевным подъемом. Впрочем, разное говорили и о самом Берии, называли сталинской шавкой, доносчиком – а уж про себя-то он точно знал, кто он такой, что и ради чего делает. Поэтому и дурным словам про Сталина он не верил…

Сталин, Киров, Орджоникидзе – эти люди поразили воображение, едва он с ними встретился. Ему, тогда двадцатидвухлетнему, тридцатипятилетние Киров и Серго казались ужасно взрослыми, не говоря уже о Сталине, которому шел пятый десяток. И они были другими, словно выкованными из железа и, как казалось, не знали жалости и сомнений. Лишь значительно позже он понял, что это не так – знали они и то, и другое, просто это была другая жалость и другие сомнения. Он пытался стать таким же, но не удавалось, не было в нем остроты и стальной непреклонности. Жалко было запутавшихся, не понимающих их великих планов людей, и он пытался меньше стрелять и больше разговаривать. Иногда получалось, чаще все же приходилось стрелять. Зато доносов по поводу «заигрывания с врагами» на него писали столько… На него и вообще писали рекордное количество доносов, спасало только заступничество Кирова и Орджоникидзе.

Он вспомнил двадцать четвертый год, меньшевистское восстание, глупое и безнадежное. Одного за одним Берия допрашивал его лидеров, пытаясь понять, чего им надо, на что они надеялись. Не могли они взять власть такими силами, но почему умные и опытные люди, старые революционеры этого не понимали, оставалось неясным.

– Чего тут неясного? – фыркал председатель грузинского ГПУ Кванталиани. – Руководство у них сидит за границей, им на восстание выделены деньги, которые должны быть потрачены, только и всего. А дураков, чтобы бомбы кидать, навербовать нетрудно.

Берия не был юным гимназистом, отнюдь, всякое повидал, но цинизм такого подхода его все же коробил.

Один из подследственных, врач по профессии, человек умный и жестокий, в конце последнего допроса вдруг посмотрел на Лаврентия с каким-то непонятным выражением нежности и превосходства одновременно.

– Мальчик, – засмеялся он, – ну куда ты лезешь? Какой из тебя политик? Ты ведь прямой, как стрела, таких ломают свои же товарищи, даже не по злобе, а просто чтобы не пораниться. Уходи отсюда, займись чем-нибудь тихим и мирным, и будешь жить долго и счастливо…

Он не понял, к чему это было сказано, но Багиров, которому Лаврентий передал этот разговор, быстро взглянул и усмехнулся:

– Умный, однако… Как он тебя определил!

Нет, Берия не прочь был заняться чем-нибудь тихим и мирным. Он мечтал об архитектуре и любил нефтяное дело… но кто бы его отпустил! Поневоле пришлось оставаться тем, кем он был.

Не удавалось Лаврентию и преодолеть неположенно восторженное отношение к Сталину, которое тот терпеть не мог. Он старался держаться как можно официальнее. Получалось скованно и напряженно, за что сталинские домашние его не любили, привыкнув совсем к другому, товарищескому стилю отношений. Но для Берии фамильярность с великим человеком, да еще на двадцать лет старше, была недопустима. Сталин же был с ним насмешлив и сдержан, не слишком интересуясь, какое выражение лица прячет «первый чекист» Грузии под надвинутой кепкой и за стеклами пенсне.

…Но на этот раз кепку пришлось снять, и Лаврентию без привычного камуфляжа было не по себе. Тем более что беседа шла о нем, и беседа неприятная. Они с Орджоникидзе сидели у длинного стола, а вождь, по своему обыкновению, прохаживался по кабинету.

– Я слышал, ты там, в Грузии, со всеми переругался и хочешь дезертировать? – насмешливо спросил он.

Берия смолчал. За него ответил Серго:

– Именно что со всеми. Он ведь как машина, не знает ни людей, ни приличий. Если секретарь ЦК разгильдяй и бюрократ, он не смотрит, что это секретарь ЦК, он его песочит так – всему пленуму жарко. Если его начальник пьяный ломает дверь у красивой женщины, он не смотрит, что это сам председатель ГПУ Закавказья, он ему оргвыводы и докладную в Москву…

Сталин поморщился:

– О подвигах Реденса можешь мне не докладывать. Я о них узнаю первым. Вот ведь послал бог родственничка…[41]41
  Высокопоставленный чекист Станислав Реденс был мужем свояченицы Сталина, Анны Аллилуевой.


[Закрыть]

– И что получается? – продолжал Орджоникидзе. – А получается, Берия интриган и склочник. Мог ведь хороших людей прикрыть? Мог, но не захотел. Почему не захотел, а, Лаврентий?

– Потому что у меня есть должностные обязанности и долг коммуниста, – недовольно ответил Берия. – И то, и другое надо выполнять.

– Видишь, Коба, какой он? А теперь он со своим долгом коммуниста пишет мне письма. Жалуется – его, бедного, прорабатывают. Что бы с кем ни случилось – Берия виноват, все его интриги. Просится в другой район, на любую работу, только не в Грузии и не в ГПУ…

– Так ведь пошли мы его сегодня в другой район и на другую работу, завтра там будет то же самое, – с усмешкой в усы проговорил Сталин. – А, товарищ Берия? Будет? Или станешь покрывать разгильдяев и бюрократов? Ну что молчишь?

– Его куда ни пошли, – засмеялся Орджоникидзе. – Горбатого могила исправит.

Сталин отошел к столу, высыпал табак из двух папирос и принялся набивать трубку. Закончил, еще раз прошелся по кабинету, время от времени внимательно взглядывая на Лаврентия светло-карими, почти рыжими глазами, так, что тому стало совсем неуютно. Ну, будет тебе сейчас, товарищ Берия. Здесь тебе найдут другую работу – за Полярным кругом, начальником спецпоселения…

– Поэтому есть мнение, – после бесконечно долгой паузы продолжил Сталин, – не посылать товарища Берия на работу в другой район СССР. Все равно толку от этого не будет. Мы оставим его в Грузии. А чтобы его поменьше прорабатывали, – это слово вождь произнес с особым нажимом, – я думаю, ему лучше быть секретарем ЦК республики. Первым секретарем. Я полагаю, это единственный способ избавиться от его бесконечных жалоб, как ты думаешь, Серго?

– Я тоже так думаю, – в тон вождю ответил Орджоникидзе. – И от предложений тоже. Он меня замучил своими идеями, я устал читать его письма. Он лучше всех знает, как в Грузии надо проводить коллективизацию, как развивать сельское хозяйство. А уж на чем можно заработать деньги, он знает лучше начальника Госплана, честное слово…

– Так на чем можно заработать деньги, а, товарищ Берия? – Сталин быстро повернулся к нему, взглянул прямо в глаза.

Лаврентий, ошеломленный, приоткрыв рот, смотрел на вождя. Ничего себе, повороты судьбы!

– Ты не скромничай, говори… – усмехнулся Сталин.

Берия понимал: вопрос о его назначении решен не сию минуту, и Сталину все прекрасно известно. Конечно же, Серго рассказал ему обо всех идеях, которые Берия не скрывал от него. Но докладывать все это под рыжим кошачьим взглядом Сталина… бр-р!

А ведь надо!

– На чем угодно, кроме того, на чем их зарабатывают, – начал он, и скованность ушла, как не было. Об этом он говорил столько и с таким количеством людей, что сумел бы, кажется, и во сне повторить эти слова. – Только враг мог придумать растить в Грузии пшеницу. У нас субтропический климат, у нас растут мандарины, чай, виноград, – а тут извольте радоваться, сей зерновые. Где еще в Советском Союзе чай растет? На всю Грузию полторы тысячи гектаров мандариновых плантаций, а какие деревья – это же слезы! По сто плодов с дерева. Под чаем у нас всего двадцать тысяч гектаров. Все равно зерна с Грузии не получить, так оставьте нас в покое, и мы обеспечим цитрусовыми и чаем всю страну. А хлеб купим в России.

– Обрадовался, что в России хлеб дешевый? – быстро спросил Сталин.

– Мы его и по дорогим ценам купим, – мгновенно возразил Берия. – На другом заработаем. Есть на чем. Посмотрите, как у нас бессмысленно распоряжаются побережьем – одни лачуги. А мы там построим дома отдыха – и людям хорошо, и деньги в бюджет будут. Если с умом за дело взяться, через десять лет Грузия будет самой богатой республикой Советского Союза!

– Остановись! – прервал его Сталин. – Вижу, ты положение знаешь, и мысли хорошие есть. Даю тебе два дня. Ровно через два дня подготовь мне перспективный план развития народного хозяйства Закавказья. В общих чертах, конечно. Через три дня мы с товарищами его обсудим, и если твой план – это действительно план, а не прожектерство, ты получишь, что просишь. Мы оставим тебя в покое на десять лет и посмотрим, действительно ли Грузия станет самой богатой республикой, или ты бросаешься словами, как министр Временного правительства.

Берия, вспыхнув, упрямо наклонил голову.

– Действительно станет, – горячо сказал он.

– Ты не бодайся, как баран, – фыркнул Орджоникидзе. – Ты делом докажи.

– Все, – подытожил Сталин. – Вы свободны, товарищ Берия. Через два дня, к… – он посмотрел на часы, – к семнадцати часам я жду от вас план. Особым пунктом попрошу выделить предложения по организации нефтедобычи.

Ну вот, теперь все ясно, наконец. Все эти десять лет Лаврентий между делом, сколько успевал, интересовался способами разведки и добычи нефти. Естественно, Закавказье нужно СССР в первую очередь для этого, так что интерес Сталина понятен. Но регион он все равно поднимет, он знает, как это сделать…

…В Закавказье его назначение было как бомба. Кроме первого секретаря ЦК Грузии, Берия получил еще и пост второго секретаря всей Закавказской Федерации, а фактически уже в 1931 году стал полновластным хозяином региона – с Москвой не поспоришь. И начал работать – спокойно, без шума, без громких слов, но так, что за Кавказским хребтом сразу почувствовали железную руку нового руководителя. Почувствовали уже тогда, когда он, столкнувшись с бардаком в районах, попросту заменил партийных и советских функционеров чекистами, своей вышколенной командой. На все Закавказье, само собой, их не хватило, но оставшиеся на своих местах аппаратчики притихли и решили, что лучше с ним не спорить. Прежние руководители кричали о происках врага, даже иной раз сажали тех, кто им не нравился, и к этому привыкли. Новый хозяин не размахивал пистолетом, не грозился стереть в порошок – тех, кто его не устраивал, он хладнокровно гнал с работы, отбрасывал в сторону, как лишнюю помеху, и забывал о них. Это было не принято, и его глухо ненавидели, но идти наперекор не смели.

А потом он начал работать…

Да, это были самые счастливые годы в его жизни. Он летал как на крыльях, все успевая: носиться по республикам, сидеть с друзьями за праздничным столом, ездить на озера, играть в футбол. Все успевал, и все, пусть не сразу, но получалось, – хотя ему казалось, ничего не выходит, все плохо, все слишком медленно…

– Вот смотри, Меркулыч, – говорил он своему бессменному заместителю, показывая на проносившуюся за окном машины деревню. – Видишь, какие дома? Они двести лет могут простоять. Ну скажи, почему мы не можем построить дорогу, достойную этих домов?

– Потому что эти дома учились строить пять тысяч лет, – отвечал невозмутимый Меркулов. – А ты хочешь проделать такой же путь за два года.

– Ты мне прикажешь тоже ждать пять тысяч лет? – взрывался Берия.

– Зачем так долго? Но хотя бы пять лет подожди. Тебе бы не руководителем быть, а волшебником – взмахнул палочкой, и все готово…

От этих лет только и осталось, что ощущение непроходящего счастья. Он относился к своей работе так же, как к Сталину, страстно и восторженно. Сам ездил по колхозам, знал все о чае, о мандаринах, мотался по буровым на Каспии и новым заводам. А уж касательно мечты его детства, архитектуры – ни одна сколько-нибудь значимая стройка не могла обойтись без ревнивого внимания хозяина региона. Он задумал реконструкцию Тбилиси и сам сидел над планами, знал в них каждый дом, каждую водопроводную и канализационную трубу, – город получился сказкой, ожившей мечтой о новой прекрасной жизни. Вместе с архитекторами разрабатывал проекты домов для колхозников, с художниками рисовал оформление грузинского павильона на ВДНХ.

Через девять лет после его назначения, в 1940 году, Грузия стала самой богатой республикой Союза. Но Берии там уже не было…

…Пять лет на посту хозяина Закавказья стали самыми счастливыми в его жизни. Никогда не было ничего подобного – ни до, ни после. Счастье кончилось в одночасье – осенью 1936 года, когда Сталин внезапно приехал в Тбилиси. Формально – навестить мать, а на самом деле… Лаврентию показалось, он хочет что-то для себя решить, но что именно – этим Сталин с ним, естественно, не делился. Лишь много позднее, сопоставляя события, он понял – вождь приехал проститься с прошлым. В этом прошлом рядом с ним были люди, сейчас оказавшиеся по другую сторону баррикады: те, которых расстреляли в августе,[42]42
  В августе 1936 года прошел первый из «московских» процессов над лидерами оппозиции.


[Закрыть] и те, которых еще предстоит расстрелять. Лаврентий отлично знал историю закавказской парторганизации и понимал, почему Сталин был сосредоточенным и печальным и не хотел пышного приема. Узнав об исходе процесса, Берия попытался представить себе, как Сталин дает санкцию на расстрел Каменева – того самого Левы Розенфельда, который в 1904 году прятал его на конспиративной квартире после побега из ссылки. Экскурс в область перевоплощения положительных эмоций ему не принес.

Берия был на море, на отдыхе, его предупредили буквально накануне и они едва успели приготовиться к приему гостя. Увидев Нину, вождь на мгновение нахмурился и потом, улучив момент, недовольно спросил:

– Зачем ты вызвал ее? Не надо было.

– Почему не надо? – не понял Лаврентий. – Как можно принимать такого гостя без хозяйки?

– Я к тебе не вино пить приехал. Я хотел поговорить с тобой. И эти разговоры не для женских ушей.

За столом Сталин вел самые серьезные из всех разговоров, и Берии стало тревожно. Если речь пойдет о вещах, которые нельзя слышать Нине, то почему вождь не мог вызвать его к себе?

На следующий день они поехали за город, к горам, прогуляться. Берия продолжал вчерашний рассказ о хозяйстве республики – до тех пор, пока они не отошли достаточно далеко от остальных. Тогда Сталин остановился и жестом прервал его.

– Спасибо, Лаврентий. Завод шампанских вин – это, конечно, важно. Но я хочу сказать тебе кое-что другое, – и замолчал надолго.

Берия, привыкший к его манере разговора, тоже молчал, дисциплинированно ожидая продолжения. Наконец вождь остановился, быстро посмотрел на него.

– Живешь скромно, молодец. Но ты должен уехать из этой квартиры. Найди для себя отдельный дом и переезжай в него.

– Почему? – не понял Берия. – Это плохо выглядит. Сразу заговорят: вот, завел себе дворец, оторвался от народа.

– Болтовни боишься? – внезапно вспылил Сталин. – Тебе еще не все равно, что про тебя болтают? А ты не боишься, что если тебя взорвут в твоей квартире, то пострадают и другие люди?! Не мальчик, должен понимать, в какое время живем. Хватит нам и одного Кирова. И ты не спорь, а найди себе отдельный дом и организуй хорошую охрану.

– Что случилось, товарищ Сталин?

– Ты сводки НКВД читаешь? Или обо всем забыл со своими мандаринами?

– Читаю то, что присылают, – все еще удивленно ответил Берия. – Обычные сводки, ничего в них особенного нет. НКВД как умеет, так и работает.

– Вот именно, что работает, как умеет. Ягода[43]43
  Генрих Ягода в то время был наркомом внутренних дел СССР.


[Закрыть] четыре года мух ловил! Оппозиция начала консолидироваться осенью 1932 года. Тридцать второго! В тридцать пятом нас чуть не перестреляли в Кремле. Нас тогда чудо спасло, потому что крепко ударили по верхушке оппозиции и удачно попали, вот только куплено это было такой дорогой ценой![44]44
  Удар по оппозиции, спутавший карты тех, кто готовил переворот в Кремле, был нанесен после убийства Кирова. После смерти Надежды Аллилуевой, жены Сталина, Киров был самым близким вождю человеком.


[Закрыть] Вижу, тебе все это известно. А вот теперь слушай, чего не знаешь. Еще весной мне доложили, что троцкисты перестроили свои организации в небольшие группы, связанные по принципу цепочек. Ты чекист, о чем это тебе говорит?

Берия остановился, тревожно взглянул на Сталина. Ничего себе, подарочки с Лубянки! Это было слишком серьезно – и все остальное сразу вылетело из головы.

– Об этом Ягода мне не сообщал, – дрогнувшим голосом сказал он.

– Правильно. Еще бы он тебе это сообщил! Я и сам узнал случайно, от верного человека… Но я вижу, ты понял, что это значит…

Еще бы не понять! Уж кому-кому, а Лаврентию не надо было объяснять такие вещи. Цепочками выстраивали свои организации опытные, а точнее, очень опытные, с большим дореволюционным стажем конспираторы в условиях репрессий, – чтобы в случае ареста легче было локализовать провал. И, самое главное, так строились не политические, а боевые организации. Значит, троцкисты готовятся к террору…

– Они занимаются перестройкой своих групп уже не меньше года, – продолжал тем временем Сталин. – По любопытному совпадению, с тех пор, как мы приступили к разработке новой Конституции. И, как выяснилось, они имеют очень хорошего союзника в органах внутренних дел, обеспечивающего им прикрытие. Так что твоя красивая жизнь закончилась.

Впрочем, последней фразы вождя Лаврентий уже не услышал. Он размышлял над предпоследней.

– Союзников, – сказал он, едва Сталин замолчал.

– Что?

– Один человек в органах ничего не сделает, – пояснил Берия. – Даже если он нарком. Там не та обстановка. Если они прикрывают такие дела, значит, в НКВД есть целая организация.

– Да уж товарищ Сталин как-нибудь не глупее тебя, – усмехнулся вождь. – Ты еще за мамкину юбку держался, когда я занимался конспиративной работой. С ними мы разберемся. Скажи мне лучше другое: если троцкисты уже год как готовы, почему они не начинают террор? Сейчас такая обстановка, что каждый день растет возможность провала.

– Выжидают, – предположил Берия. – Они ударят, когда случится какое-то событие.

– И ты о том же… Как думаешь, чего они ждут?

– По всей видимости, интервенции.

– Приятно, когда люди мыслят одинаково. Хотя в этом случае приятного мало… Они давно стакнулись с немцами, еще в двадцатые годы, а недавно мы узнали, тут и не без англичан.

Берия пожал плечами:

– А где в мире без англичан?

Сталин снова замолчал, что-то обдумывая. Лаврентий тоже размышлял. В случае любого военного конфликта, каким бы он ни был, сразу появится много желающих заполучить бакинские нефтепромыслы. Это надо учесть. Взрывать их жалко. Хорошо бы забить скважины, однако английский метод не годится, нужно что-то придумывать. И надо будет сразу же взорвать нефтепровод из Баку к портам Черного моря, чтобы нельзя было вывозить нефть…

– О чем думаешь? – спросил его Сталин. – О мандаринах?

– О нефтепромыслах. Когда ждать войны?

– Наши стратеги из Генерального штаба считают, если поляки все же сумеют договориться с немцами,[45]45
  В середине 30-х годов Польша пыталась вести переговоры с Германией о совместном нападении на СССР. Этот вариант разрабатывался в советском Генштабе как сценарий начала войны в 1936–1937 годах.


[Закрыть] то война начнется в тридцать седьмом году, если повезет, в тридцать восьмом. Скорее всего, к польско-немецкой армии тут же присоединятся прибалтийские государства, Финляндия, Румыния. После начала войны Турция, а возможно, и Великобритания ударят по Закавказью – хотя если ты сразу подумал о нефтепромыслах, ты это и сам понимаешь. И ждать они не станут. Наши темпы развития быстрее, время работает не на них. Ударят в конце весны или в начале лета. У нас одна надежда, что договориться они все-таки не сумеют: интересы интересами, но уж очень поляки и немцы друг друга не любят. Поэтому времени у нас мало: нельзя идти на войну, имея всех этих троцкистских мерзавцев за спиной. И это еще не самое худшее. Председатель комиссии партийного контроля товарищ Ежов считает, что троцкистами дело не ограничивается. Есть кто-то еще, очень серьезный, и скорее всего этот «кто-то» – не в оппозиции, а в правительстве. Ты как думаешь?

Берия пожал плечами:

– Я думаю так же. Но где я, и где Москва…

– В таком случае, я тебе скажу. Товарищ Ежов считает, и с ним трудно не согласиться, что очень много врагов в окружении товарища Орджоникидзе.

– Это невозможно, – с трудом преодолев внезапную судорогу в горле, сказал Берия. – Нет. Только не Серго.

– Другого я от тебя и не ждал, – сквозь зубы сказал Сталин. – Ты же идеалист,[46]46
  В 20-е – 30-е годы слово «идеалист», как правило, служило политическим обвинением, однако употреблялось и в обычном его значении.


[Закрыть] у тебя все хорошие. Ладно, с этим вопросом мы сами разберемся. Я люблю Серго не меньше, чем ты, но за последнее время нас столько раз предавали, и если бы ты знал, какие люди… А теперь главное, что я хочу тебе сказать…

Сталин снова замолчал, посмотрел на лежащую внизу дорогу, на маленькую деревушку – все было мирно и красиво, и не верилось, будто этот разговор – всерьез.

– До сих пор, – опять заговорил Сталин, – я не хотел тебя отрывать от твоих любимых мандариновых плантаций. Жаль смущать человека, который работает с таким удовольствием. Но время не терпит. Враги уже ударили один раз, и ударили очень точно. Они убили очень близкого мне человека. А ты в чью честь сына назвал?

– Я сам не знаю, – грустно улыбнулся Берия. – Постарался угодить обоим…

Серго родился в двадцать четвертом. В Грузии считали, что Берия назвал сына в честь Орджоникидзе. Грузинским большевикам приятно было так думать, и Берия с ними не спорил. Первый секретарь Закавказского крайкома по метрике числился Константином, но все называли его старой подпольной кличкой «Серго». Уехав в 1926 году в Москву, он продолжал опекать Закавказье. Берия одно время даже был с ним дружен, пока не начались все эти свары с оппозицией.

Другой «Серго» – Киров – в том же 1926 году уехал в Ленинград, и о нем скоро забыли, тем более что руководил он не Грузией, а Азербайджаном. С ним у Лаврентия отношения сложились более официальные. Но именно Мироныч, как звали его друзья, разглядел в худом большеглазом юноше будущего государственного деятеля, хотя тогда много разговаривать им не пришлось, не до разговоров было…

Они познакомились в 1920 году в меньшевистской Грузии, где Лаврентий был резидентом военной разведки, а Киров – полпредом РСФСР. Знакомство началось с того, что полпреду пришлось вытаскивать Берию сначала из грузинской тюрьмы, куда тот так глупо попал, а потом из Азербайджанской ЧК, деятелей которой озаботил простой вопрос: а почему это Берию не расстреляли? Обладавший характерным для деятеля большевистской партии, весьма своеобразным чувством юмора, Киров в скором времени сделал так, что Берия стал начальником над этими самыми ребятами, и они не раз потом весело вспоминали совсем не веселое начало такой хорошей дружбы. Годом спустя Сергей Миронович помогал улаживать отношения с министром внутренних дел теперь уже большевистской Грузии Сашей Гегечкори, у которого Лаврентий увел шестнадцатилетнюю племянницу. Тот возмущался так бурно и деятельно, что если б не вмешательство высокого начальства, молодых, пожалуй, и не поженили бы.

Потом судьба их разбросала, однако и работая в Ленинграде, Киров не упускал из виду своего грузинского протеже. В 1934 году, на XVII съезде, с его подачи Лаврентия избрали членом Центрального Комитета, по поводу чего на сталинской даче, где остановился и Киров, устроили грандиозный праздник. Как хорошо они тогда сидели – в последний раз… Через девять месяцев Сергей Миронович был убит, и с тех пор Сталин никогда даже не упоминал в присутствии Лаврентия это имя: слишком больно обоим было его вспоминать.

– Я помню, он и тебе был близок, – тронув Берию за плечо, сказал Сталин. – Но ты не все знаешь. Именно он должен был принять на себя управление государством, если со мной что-нибудь случится. Сейчас я один, заменить меня некем. И я боюсь, дело пойдет дальше. Они начнут выбивать всех, кто в регионах проводит нашу политику. Ты хоть понимаешь, что в Закавказье все держится на одном тебе? Тебя ведь тоже некем заменить. Если убрать Берию, сепаратисты тут же возьмут верх, и при любом кризисе мы потеряем кавказские республики. Скажи еще, будто ты этого не знаешь…

– Знаю, конечно. Но здесь очень трудно. Совершенно не на кого опереться. Живем, как на болоте, все расползается под ногами, я выхожу выступать перед коммунистами и не знаю, сколько среди них тех, кто спит и видит себя у трона царя Великой Грузии. В остальных республиках еще хуже. Здесь я хоть и человек второго сорта, потому что мингрел,[47]47
  Мингрелы – национальное меньшинство в Грузии. Грузинские националисты считают малые народы – абхазов, аджарцев, мингрелов и пр. людьми даже не второго, а третьего сорта.


[Закрыть] но все же имею какие-то права, а в Армении и в Азербайджане для многих я дважды враг: и как грузин, и как ставленник центральной власти…

– Опять жалуешься? – усмехнулся Сталин.

Берия глянул исподлобья:

– Не жалуюсь, а докладываю о положении дел. Пока экономика на подъеме, республика на глазах богатеет – все тихо. Но в случае войны я не уверен, что удержу регион без репрессий…

Сталин достал трубку и повернул обратно, к автомобилям.

– Пойдем. Не надо надолго оставлять хозяйку одну. Она может обидеться. У тебя хорошая жена, Лаврентий, – он прервался на несколько секунд, помрачнев. Берия молчал, он знал о несчастье в семье Сталина больше, чем хотел бы. – Репрессии ему не нравятся. А кому они нравятся? Впрочем, можешь не беспокоиться. В соответствии с новой Конституцией к концу года мы расформируем Закавказскую Федерацию, разделим ее на три республики, так что тебе будет полегче. Подумай, кто бы мог возглавить Армению и Азербайджан. И готовь себе замену в Грузии. Скоро мы заберем тебя в Москву.

Берия остановился.

– Товарищ Сталин… – начал он.

– Не стану тебя даже слушать, – оборвал его вождь. – Если каждый из нас начнет следовать своим хотениям, что будет со страной? Здесь ты сделал уже все необходимое, а человеку следует давать новый пост до того, как он перерастет старый. А вот теперь слушай очень внимательно, молчи и выполняй. Возможно, в ближайшем будущем партия понесет значительные потери. Если ты не спишь на пленумах ЦК, то должен видеть: все идет к новой чистке, и на сей раз кровавой. Кто ее подстегивает, я пока не знаю, но знаю, кого будут убирать под шумок криков об оппозиции. И твоя главная задача на сегодня – дожить до нового назначения. Ты считал, сколько у тебя врагов?

– Много, – усмехнулся Берия. – Пусть не мешают.

– Ну, так сейчас будет очень удобное время свести счеты. Пока я в Политбюро, твои бывшие коллеги не получат санкции на твой арест. Впрочем, сейчас во главе НКВД мы ставим верного человека, он тоже тебя прикроет. А вот если в Политбюро не будет меня, а в НКВД товарища Ежова… тогда бери семью и уходи, граница рядом. А уж беречься от покушений тебе придется самому…

…Поздно вечером, когда все в доме легли спать, Нина вошла в кабинет к мужу. Лаврентий просматривал сводки НКВД, которые оставил ему Сталин. Услышав жену, он перевернул лист бумаги, положил его на стол и поднял голову.

– Что-то случилось? – в ее голосе звучала такая тревога, что у него сжалось сердце. Уж лучше знать все, даже самое худшее, чем вот так, как ей приходится – подозревать и чувствовать.

– Почему ты так решила?

– Когда ты вернулся после разговора со Сталиным, ты был бледный, как эта стена. Что произошло, ты можешь объяснить?

– Нино, – он взял ее руку в свои и сказал виновато: – Пойми меня, пожалуйста… Я все время говорю всем своим сотрудникам: дома ни слова о работе. Хорош же я буду, если стану сам нарушать свои же приказы. Не обижайся, я ничего не могу тебе рассказать… Кроме одного: будь осторожна. Мы скоро переедем, и ты поменьше ходи по улице. Переведи Серго в другую школу, рядом с домом. Лучше всего в грузинскую, тогда у нас будет предлог: пусть думают, будто я решил, наконец, стать хорошим грузином. И пожалуйста, я очень тебя прошу: ни о чем меня не спрашивай, ничего не говори, просто делай, что скажу…

Нина молча смотрела на мужа. В этот миг она ненавидела Сталина. Приехал этот человек, и из их дома сразу ушло счастье. И только спустя несколько бесконечно долгих секунд она поняла: дело не в Сталине. И произнесла те слова, которые вертелись на языке у каждой женщины, как только лица их мужей становились такими, какое она видела сейчас перед собой.

– Лаврентий… Это война?

– Не совсем… Но можно сказать и так, – ответил Берия и взялся за следующую сводку.

Однако сосредоточиться он не мог, мысли все время вертелись вокруг тех невозможных слов, которые сказал ему Сталин: «Если меня в Политбюро не станет, то бери семью и уходи». Что же такое творится в стране?