Текст книги "Последний бой Лаврентия Берии"

Автор книги: Елена Прудникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Мир-Джафар, а ты-то ведь все понимаешь! Ты всегда был умным. Неужели ты думаешь, что сможешь спасти себя? Они тебя все равно убьют, так зачем? Разве тому нас учили, когда мы гонялись по горам за бандитами? Все предали, все…

Тут-то его и скрутило.

Малая Лубянка. Кафе «Ласточка». То же время

Берия не смог дочитать протокол до конца, и выдали ему не все – иначе бы он многое понял, в том числе и странное единодушие своих вчерашних товарищей. Нет, не волков из Политбюро, а тех, с кем он поднимал промышленность, кого иной раз поливал матом, но и спасал от выговоров, перемещений и арестов, награждал орденами, выбивал квартиры и оклады. Однако он был тоже живой человек, и жестокая несправедливость личных нападок заслонила для него все.

Но были люди, которые находились там от начала до конца и смотрели на все глазами профессионалов. Двое из них сидели сейчас в кафе за графином водки, далеко не первым по счету. Генерал Кудрявцев был уже достаточно хорош, смуглый невысокий человек рядом с ним держался лучше. Но и пьяные они говорили так, что никто не мог ничего расслышать, лишь время от времени повышали голос, перескакивая при этом на другую тему, – генерал скучно рассказывал собеседнику, как его подсидел некий Флоровский. Это был персонаж вполне реальный, и если кто-либо захотел бы проверить, тут бы комар носа не подточил.

– Стенограмма есть, Ренат? – спросил генерал.

– Есть копия. Я ее потихоньку выношу наружу, пока только самые значимые фрагменты.

– Нужна вся. Размножь ее, дай по копии каждому из наших «головастиков», ну и нам с Колькой тоже. Я половины не слышал, все время куда-то выдергивали. И всю просей через сито. Информации там бездна, нужно только ее выловить и осмыслить. Кто изложил программу новой власти?

– Основные тезисы выдал Маленков. Примазали все же, гады, к своим делам! У меня тут записаны некоторые моменты дословно…

Он достал блокнот, однако Кудрявцев нетерпеливым жестом положил руку на обложку.

– Погоди, успеешь. Мне знаешь что непонятно? Первый день все определяет, чем он закончится, так дальше и пойдет, правильно?

Ренат кивнул.

– И смотри, что они делают. Сначала Маленков с докладом – тут неожиданностей ждать не приходится, если уж из него выдавили согласие в этом участвовать, он все сделает, как обещал. Потом выступает Хрущев. Им бы и закончить, но они выпускают еще и Молотова. А ведь у Молотова обо всем свое мнение, он упрям и непредсказуем, авторитет у него такой, что может в одиночку повернуть весь пленум. И он в любом случае не заговорщик. Тем не менее его выпустили в такой важный момент. Как ты это объясняешь?

– Только одним образом, – мрачно бросил Ренат.

– Это-то понятно. Выступление Молотова в конце первого дня полностью доказывает – Лаврентий мертв. Неясно другое. Я уверен, Лаврентий никогда не был груб с Молотовым – он слишком его уважал. Вячеслав Михайлович никогда не был против того, чтобы Берия принял страну, наоборот, всеми силами этому способствовал. Откуда такая ненависть?

– Ты полагаешь, у него не было с Берией счетов?

– Возможно, какие-то были. Но чтобы у такого крупного человека поведение определялось такими мелкими соображениями? – генерал пожал плечами и махнул рукой. – Ладно, давай свои цитаты.

Ренат открыл блокнот и принялся за чтение.

– «Первый вывод и урок касается задачи укрепления руководящей роли нашей партии, повышения партийного руководства во всех звеньях нашей государственной работы… Надо проверять работу любого руководителя, проверять, обеспечивает ли любой из нас должную партийность, ленинско-сталинскую принципиальность. Надо решительно покончить с бесконтрольностью в работе кого бы то ни было. Всякий член ЦК, какой бы пост он ни занимал, должен находиться под соответствующим партийным контролем. Деятельность любого из руководителей должна протекать под руководством ЦК партии. Кто подрывает авторитет ЦК, тот является нашим злейшим врагом, и таких людей надо беспощадно изгонять из партии. Никакой пост, никакие прошлые заслуги не должны служить препятствием к очищению партии от зарвавшихся вельмож, старающихся уйти из-под контроля партии». Это пункт первый.

– Такое я уже слышал, – хмыкнул генерал. – Знакомая программа, и даже язык отчасти совпадает. В смысле стилистическом, естественно, ибо слышал я это по-немецки, в Германии, в сороковом году, от весьма высокого чина ордена СС. Забавное совпадение. Ну, что там у тебя дальше?

– Дальше про нас с тобой, – все таким же ровным голосом ответил Ренат. – «Неотложная задача партии состоит в том, чтобы сделать невозможными попытки врагов партии использовать аппарат МВД. А для этого необходимо Министерство внутренних дел на деле подчинить Центральному Комитету, правительству СССР…» Видишь, и правительству тоже…

– Не беспокойся, эти два органа у них будут совпадать.

– «Необходимо решительно покончить с бесконтрольностью в деятельности органов Министерства внутренних дел и поставить их работу в центре и на местах под систематический и постоянный контроль партии, ее руководящих органов, партийных организаций. Не правом, а важнейшей обязанностью руководящих органов является осуществление строжайшего контроля за работой органов Министерства внутренних дел». Все-таки они своего добились.

– Еще бы, – сквозь зубы проговорил генерал. – Они рвались к этому с тридцать седьмого года. В тридцать седьмом не вышло, наоборот, органы их самих взяли под свой контроль, в пятьдесят первом почти получилось, но помешал Лаврентий, а теперь уже никто не помешает. На какое-то время они станут неуязвимы.

– Дальше о повышении революционной бдительности, – Ренат просматривал листки блокнота, – ну, это я читать не буду, и так все ясно. Про усиление воспитательной работы – воспитывать коммунистов в духе беззаветной преданности партии. Да, вот еще: «Высший принцип нашего руководства – коллективность, сплоченность и монолитность. Никому не позволено нарушить это единство». Сергей Владимирович, вы понимаете, что все это значит?

Кудрявцев пожал плечами:

– Чего тут не понять? Один народ, одна партия, один фюрер. Увидишь, скоро они выставят и вождя. Не смотри на меня так, Ренат, я все это видел в Германии. Это обыкновенный фашизм, как о нем мечтали его создатели. В реальности у них такого не получилось, не получится и у этих, однако стараться будут… Но ты не обольщайся, Ренат, на самом деле все хуже. Ты Кагановича слышал? Не помнишь? Тогда давай я тебе почитаю… «Партия для нас выше всего. Никому не позволено, когда этот подлец говорит: ЦК – кадры и пропаганда. Не политическое руководство, не руководство всей жизнью, как мы, большевики, понимаем. Но это не значит, что ЦК должен заменять Совет Министров, обком – облисполком и т. д., но мы должны концентрировать политическое руководство». Ты понял? Руководить всей жизнью, но никого не подменять. Командовать, ни за что не отвечая. При этом обладая всей полнотой власти над МВД и утверждая окаменевшую идеологию, которая устарела еще двадцать лет назад. Знаешь, Ренат, у меня одна надежда – что у этих вот, – он хлопнул рукой по столу, – вырастут дети, которые захотят большего.

– Чего же им еще хотеть? – поинтересовался Ренат. – Страна и так принадлежит им.

– Э, у тебя плохо с психологией. Страна находится у них в коллективной собственности, а детки захотят иметь по кусочку для себя лично. А чтобы получить по личному куску, им придется взорвать существующий строй и восстановить капитализм.

– Это неизбежно?

– К сожалению, нет. Возможны и худшие варианты. Не смотри так, бывают ситуации, когда утрата социальной справедливости является меньшим злом. Что там у тебя еще? Чего ты щекой дергаешь?

– Про Лаврентия Павловича, – тихо сказал Ренат. – Они и это проговорили.

– Кто?

– Андреев.

– По сумме должностей – второй после Молотова.[39]39
  А. А. Андреев – с 1932 по 1952 г. член Политбюро.; с 1939 по 1952 г. председатель КПК; в 1946–1953 гг. заместитель Председателя Совмина.


[Закрыть] Это серьезно. Читай.

– «Берия – это необычного типа враг, с которым имела дело наша партия, и он проводил необычную тактику… Это старый провокатор, старый авантюрист. Я не согласен с товарищем Завенягиным, что он был недалекий человек. Нет, товарищи, мы не должны преуменьшать. Это был умный, очень ловкий враг. И затем видно, что это матерый политический враг международного масштаба, агент империалистов. Я думаю, что в этом сомневаться не приходится, он был не одиночка. Если он у нас в стране не мог иметь более или менее большое количество своих сторонников, он опирался безусловно на какую-то силу, и эта сила его толкала, оснащала, диктовала. Он безусловно был международным агентом империалистов. И я думаю, что из него надо вытянуть все жилы, чтобы была ясная картина его отношений с заграницей, тогда нам откроется очень многое. Мы должны раскрыть все стороны его вражеской работы».

Генерал стукнул кулаком по столу:

– Значит, будут еще аресты. Хотя всех, кого хотели, они уже взяли. Братья Кобуловы, Мешик, Деканозов… Абакумов у них уже давно. Гоглидзе… Слушай, Ренат. Мне очень не нравится подбор арестованных.

– Мне тоже. Они все так или иначе работали в разведобеспечении атомного проекта. Один только Гоглидзе со спецкомитетом не связан…

– Он военный контрразведчик, тебе этого мало? Он столько знает про нашу доблестную армию, что ясно было: его первым делом уберут. А вот все остальные… Послушай-ка, дорогой! У твоих парней есть связи в тюремном управлении и в прокуратуре? Я понимаю, это почти невозможно, но мне очень надо узнать одну вещь. Надеюсь, из Лаврентия жилы тянуть уже затруднительно, но из остальных их точно вытягивают. Постарайся узнать, не задают ли им всем, в том числе, кстати, и Абакумову, один-единственный вопрос: «Кто работал на Берию в Лос-Аламосе?[40]40
  Лос-Аламос – место в США, где была в то время основная площадка американского атомного проекта.


[Закрыть]»

– Что?! – прошептал Ренат. – Ты думаешь…

– Видишь ли, дорогой мой… Мне кое-что не нравится. Сейчас в Штатах устроили грандиозную «охоту на ведьм», кричат, мол, русские воруют у американцев атомные секреты, а конкретное наполнение всего этого дела – какие-то Розенберги, седьмая вода на киселе третьестепенному агенту. Маловато для такой громкой кампании, замах явно рассчитан на большее. И уж не ждут ли они некоей информации из Советского Союза, имен настоящих наших агентов? Я не удивлюсь, если эти имена сейчас выбивают из Богдана и остальных…

– Тогда я скажу тебе еще кое-что, – совсем уже неслышно заговорил Ренат. – Как только вблизи органов внутренних дел нарисовались партийные товарищи, так начали сыпаться наши агенты. Старые, еще те, которые проходили по документам МГБ. А кроме того, меня знаешь что поразило на пленуме? Высочайший профессионализм режиссуры. Ты смотри, как сработано! Они ведь не врут! Они берут реальные свойства личности Лаврентия Павловича, те, которые у всех на виду, и усиливают весь негатив. А потом на этот достаточно убедительный фон накладывают двойную инверсию: во-первых, обвиняют его в том, что делали сами, а во-вторых, именно в том, с чем он все время боролся.

– Знакомый принцип, – хмыкнул генерал. – «Не то он украл, не то у него украли»…

– Именно так. А в результате, естественно, в мозгах аудитории все перепуталось. Я не удивлюсь, если в конце концов на него взвалят и ответственность за тридцать седьмой год. И все это очень грамотно срежиссировано, – кто, что и когда говорит, – с тончайшим знанием человеческой психологии. И мне интересно: кто разрабатывал этот сценарий? Наша любимая партия до сих пор такой ювелирной работой не блистала, специалистов подобного класса там просто нет…

– И кто это, ты думаешь, – быстро спросил Кудрявцев. – Немцы?

– Нет. Пленум врет по рецепту Геббельса, не спорю, но вот почерк другой. Немцы проще и прямолинейней, они гвоздят в одну точку, а здесь есть даже некая изысканность сплетающихся потоков. По смелости и парадоксальности приемов это похоже на англичан, но очень уж тонкое знание нашей психологии. Пожалуй… – он задумался, – возможно, наш, учившийся у англичан. Английские приемы и российские мозги.

Кудрявцев присвистнул и задумался. Наконец, почесав в затылке, откинулся на стул.

– Да, Ренат, озадачил ты меня. Если нам чего не хватало, так это английской выучки специалиста психологической войны, который обслуживает партию. Вот что, дорогой: мобилизуй всех. Пусть посмотрят, кто в нашей разведке недавно вернулся из Англии и в последнее время много общался с партийными.

– Если найдем, то что?

– Ничего. Присматривай. Если есть у них такой человечек, он еще вылезет. Это ведь только начало.

Минуты три они сидели молча. Ренат что-то обдумывал. Наконец кивнул головой и долил стопки.

– Давай-ка за Лаврентия Павловича. Чтобы слухи о его смерти были правдивыми.

Выпили, помолчали. Ренат отодвинул на край стола пустой графин.

– Кстати, насчет арестов. Они забыли еще об одном человеке. И мы тоже…

– Ты о товарище Меркулове? Нет, мы о нем не забыли. Но и они, к сожалению, о нем помнят. Увести мы его не можем: из дому он практически не выходит, только по вызову и с охраной, в двух соседних квартирах размещены вооруженные посты. Если бы он был хотя бы здоров, а то после инфаркта, да еще на пленуме побывал, понесло его туда… Теперь двадцати шагов не может пройти без остановки. Ты сумеешь с ним связаться? Как твои ребята из Мингосконтроля?

– Пока к нему два раза в неделю посылают курьера с текущими документами – все-таки он еще министр. Завтра нельзя, а послезавтра пойдет человек. Что передать?

Кудрявцев хмыкнул неопределенно, потом засунул руку в карман. На ладони лежала маленькая коричневая ампула.

– Зашифруй и передай наш сегодняшний разговор. И отдай ему вот это. Остальным мы помочь не можем, так пусть хоть из Всеволода жилы не тянут…

Бункер штаба МВО. 24 часа

Сначала он лежал, потом ходил по камере, не в силах успокоиться, пытаясь что-то объяснить Георгию, Малышеву, Завенягину, Багирову. Наконец окончательно выдохся и без сил и мыслей опустился на койку, равнодушным жестом отодвинув тарелку с остывшим ужином. Он так и не смог ответить на вопрос, который задавал себе весь этот день: за что? Ладно Хрущев, Булганин – они враги, но остальные? Что он сделал остальным?

«А ты ждал чего-то другого?» – голос прозвучал так явственно, словно бы собеседник сидел на краю койки.

Берия был так измучен, что даже не удивился. Сходит с ума, так и пусть себе… Он уже хотел ответить: «Нет, не ждал» – но в этом не было смысла. Сталин всегда видел его насквозь, и врать ему было бесполезно. Сколько раз вождь ошибался в людях, разочаровывался… и очаровывался снова. Вот они, сухие ветви его команды: Ежов, оказавшийся кровавым палачом, коррупционер и халтурщик Вознесенский, предатель Кузнецов… А если бы он мог хотя б догадаться, что учудит Хрущев… Но не догадался. Он плохо понимал русских. А вот его видел насквозь.

– Да, батоно Иосиф, – ответил он. – Я знаю, я такой же дурак, каким был в двадцать лет. Но горбатого могила исправит. Я все же надеялся, может, кто-нибудь из них… Молотов, например, или Ворошилов… обратится к пленуму и потребует дать мне слово. Я знаю, меня бы не выпустили туда, убили, но я умер бы, зная, что столько лет работал с людьми, а не с шакалами. Но никто, ни один из них… Почему? Чем я провинился перед ними?!

– Такова природа человеческая, Лаврентий. Бога они отменили, поэтому отвечать за свои поступки не перед кем, а своя рубашка к телу ближе. Если бы ты это понимал, ты стал бы хорошим политиком и жил бы еще долго. Но ты никогда этого не понимал, сколько бы я ни объяснял тебе…

– Если чтобы жить, надо стать таким, то зачем жить, батоно Иосиф?

– Как сказать, чтоб ты понял? Строить дома…

– Красивые дома строят для красивых людей. А если люди таковы, то и дома у них будут такими же, как они сами. Я так не хочу! За что? Я столько сделал для этой страны, я отдавал ей всю свою жизнь, а теперь здесь будут плевать на мою могилу.

– Обидно? – спросил Сталин.

Берия молча кивнул. Говорить он не мог: обида перехватывала горло, застилала глаза.

– Так устроены люди, – голос Сталина помягчел. – Но пройдет много-много лет, умрут все твои враги и все, предавшие тебя. А в твоих новых домах вырастут новые люди. Такие же светлые и красивые, как эти дома. И эти люди скажут: человек, создавший такую красоту, не может быть настолько плохим, как о нем говорят. И они сбросят мусор с твоей могилы и принесут на нее цветы…

– Что мне до того? К тому времени я умру…

– А разве ты еще не умер? – удивился голос. – Ты ведь сам объяснял себе, помнишь? Так какая тебе разница, что они все говорят?

Стукнула дверь камеры. Берия вздрогнул и проснулся.

– Есть будешь, или как? – осведомился охранник. – Спишь? Эй ты, враг народа!

Лаврентий смолчал. Разговаривать ему не хотелось. Охранник высунулся в коридор и закричал:

– Товарищ майор!

Пришел майор, взял его за запястье, пощупал пульс.

– Дрыхнет, – сказал, грубо бросая руку. – Врач ему какое-то усыпляющее дал. Не боись, не подохнет… Это хорошие люди умирают, а всякая сволочь живет долго.

– Вот такая жизнь, – философски заметил охранник. – Сегодня ты на ней, завтра она на тебе. Вчера вся страна кричала: «Да здравствует товарищ Берия!», а сегодня: «Врага народа – к стенке!» От сумы да от тюрьмы не зарекайся…

– А ты работай честно, и не будет тебе ни сумы, ни тюрьмы, – оборвал его майор. – Пошли, в шахматы поиграем…

Стукнула дверь, тюремщики ушли. Берия сел на койке, изо всех сил ударил кулаком по краю. Вся страна? Врете! Не вся… Те, кого обманули, не в счет. И те, кого не обманешь, тоже. И я еще не умер, батоно Иосиф. Мы еще поборемся…

Лялин переулок. 24 часа

Генерал пришел поздно, мрачный и пьяный. Маша никогда не видела его таким. Николай кивнул: все, мол, понятно, – велел сварить кофе и повел товарища в ванную. Через десять минут оба сидели в гостиной. Генерал пил чашку за чашкой и тихо, яростно что-то шептал.

– Можете вслух, Сергей Владимирович, – сказала подливавшая кофе Маша. – Я в войну в госпитале работала санитаркой, всякого наслушалась.

Почему-то именно это немного успокоило генерала.

– Нет уж, Машенька, спасибо, ругаться по-матерному при женщинах я пока не способен. Вы уж простите за свинский вид. Мы сегодня отмечали удачное окончание пленума: сперва у себя в контрразведке, а потом с Ренатом.

Генерал Кудрявцев никогда не говорил Маше, где он работает. Да, что-то в последние дни случилось такое, что этот опытнейший человек забыл обо всех своих привычках.

– Слышал пленум? – спросил Николай.

– В зале сидел. А Ренат еще и добыл стенограмму. Потом почитаешь.

– Ну и как?

– Без неожиданностей. Все по варианту «крест». Единодушное осуждение дорогих товарищей, с соответствующей лексикой, и все такое прочее.

Маша застыла, прижав кулак к груди. В последнее время ее посвящали во многие разработки. Она чувствовала, это неспроста, но по старой конспиративной привычке помалкивала: время придет, все скажут. Еще десять дней назад они просчитали два варианта проведения пленума: «Свеча» и «Крест». Как будут себя вести лидеры государства на пленуме, если Берия жив, и как – если мертв. Слово «крест» означало, что отныне в церкви раба Божьего Лаврентия следует поминать за упокой.

– Ты уверен? – спросил Николай. – А как же тот, в бункере?

– Ни в чем я не уверен. Хрущев мог и обмануть всех. Была у меня все же надежда на Молотова или Ворошилова. Старики упрямы. Маленков делает то, что должен, а эти могли потребовать чего угодно. Но не потребовали. Бог им судья. С Лаврентием все по-прежнему непонятно, но важно другое. Эти дураки столько говорили о партии, что я смог точно просчитать будущий государственный строй.

– И какие ужасы ты там насчитал?

– Лаврентий все же безнадежный идеалист. Он думал, если эти возьмут власть, у нас снова наступят двадцатые годы. А на самом деле, хлопцы, все намного хуже.

– Что же может быть хуже двадцатых годов?

– Они получили власть, но какую! Власть без ответственности. Партия руководит, а отвечают те, кто работает. Вся сталинская кадровая политика псу под хвост. По мере того, как сталинские кадры будут уходить, страна станет все больше превращаться в ящик с тухлятиной. Кончится тем, что все раскрадут и разбегутся. А вы думаете, я водку жрал из-за Лаврентия? За него я бы глотки зубами рвал. Вот только и этого не потребуется. Эти ублюдки сами себя накажут так, как никто не сумеет. Пусть живут, живут как можно дольше, все видят, все понимают. Страну жалко! Такое дело загубили, уроды…

– Так! – Ситников встал и прошелся по комнате. – По тому, как ты предаешься истерике, я понял: все, что надо, уже сделано. Документы где? Все там же? В институте?

– Их уже давно там нет. Документы пошли по цепочке. Где они, я не знаю. Если меня арестуют, их передадут дальше, так, чтобы тот, кого я мог бы выдать, тоже не знал. А без документов даже Лаврентий, с его головой, ничего не сможет рассказать, там такие дебри… Про деньги он ничего толком не знает, не он все это разрабатывал, это мимо него шло, через финансовое управление Мингосконтроля. В общем, финансирование нам обеспечено, и обеспечено тем надежнее, чем больший бардак они разведут в стране. В научных документах он понимает еще меньше, он все же организатор, а не ученый. Ну, а режим секретности замкнут не на структуры, а на конкретных людей.

– Так. Что с людьми? – спросил Ситников.

– Людей, которых предположительно будут выдавать Лаврентий и Богдан, если они еще живы и не выдержат допросов, я тоже увел. Хуже с нелегалами на Западе, но тут уж как судьба… Остаемся только мы с Машей и еще кое-кто в МВД. Нам уходить нельзя. Надеюсь, Лаврентий сумеет о нас промолчать. Машенька, с супругом вам придется пока расстаться. Этот кобель, – генерал лукаво взглянул на Николая, – вас бросил. Это в какой-то мере вас прикроет – в случае чего, валите все на мужа. Вы останетесь хозяйкой явки, как и предполагалось изначально.

Маша кивнула. Они познакомились с Берией в сентябре сорок первого года, когда, на случай сдачи Москвы, нарком готовил в городе нелегальную сеть. Тогда-то ей и подселили в качестве квартиранта Николая, давнего и проверенного негласного сотрудника НКВД. Подселение оказалось, надо сказать, на редкость удачным, свидетельством чему был пятилетний сын.

– С Валерой вам тоже придется пока расстаться, – между тем говорил генерал. – Всякое может случиться. Эти люди на многое способны, и мне бы не хотелось, чтобы мальчика пытали на ваших глазах. Ваш мерзавец муж забрал ребенка с собой, через день после его ухода подайте соответствующее заявление в отделение милиции. Мальчика завтра передадите Ренату. Если все будет благополучно, месяцев через шесть получите свое семейство обратно, – он подмигнул Ситникову. – Нагуляешься – на всю оставшуюся жизнь.

– Это все и без тебя понятно, – фыркнул Николай. – А что делать-то будем?

Генерал пожал плечами:

– То, что собирались делать в сорок первом. Негласная работа при фашистском режиме. Придется, правда, обходиться без опоры на правительственные структуры – ну да ладно, справимся. Хозяйство Лаврентия – государство в государстве, в одном атомном проекте можно вторую КПСС законспирировать. Нам нужна политическая разведка, внутренняя и внешняя, силовые структуры, агенты, все это придется создавать. Но время есть – чего-чего, а времени у нас теперь достаточно. Мы можем умереть от старости, так и не дожив до следующего государственного переворота.

– Тогда ради чего все? – мрачно спросил Николай.

– Страна-то осталась! Социалистическая, капиталистическая, но эта шестая часть суши должна существовать. А если за новой властью стоят те, о ком я думаю, они сделают все, чтобы страны тут не было вообще. Как они действуют, мы примерно знаем, почерк вполне понятный. Соответственно станем действовать и мы.

– Как именно? – Николай косился испытующе, но момент слабости уже прошел, это снова был прежний Ситников, секретный сотрудник госбезопасности с двадцатилетним стажем.

– Для начала поможем этой кодле перегрызться между собой. Там, в верхушке, есть приличные люди, попробуем расчистить им дорогу. Ну и, естественно, направление номер один – контрразведка. Ни Ренату, ни остальным в управлении охраны больше делать нечего. На его место метят аж двое хрущевских прихлебателей, пусть его и забирают, а им надо уходить.

– Куда?

– На передний край. Где сейчас будет горячее всего? В нынешние времена самую бурную деятельность наши зарубежные друзья развернут на ниве «антисоветской агитации и пропаганды», будут ломать идеологию. Вот туда и двинем, инакомыслящих отслеживать. Да и конспирироваться там удобнее всего. Тружеников 58–10 у нас традиционно держат за бездельников и фуфлогонов, а посему воли там много, контроля никакого… Туда пусть и идут. А тебе, Коленька, еще одна задача. В Москве появился высококлассный специалист психологической войны. Он может локализоваться в разведке, а может в Союзе писателей. Так вот и посмотри, кто среди ваших тружеников пера раньше работал в разведке. Как это делается, объяснить?

– Без благотворителей обойдусь, – буркнул Ситников.

– Не обижайся, это я для порядка спросил. Итак, ребята, уходим под воду. Никаких активных действий, присматриваемся, подбираем верных людей, и все на этом. Ничего, мы еще поборемся…