Текст книги "Две трети призрака"
Автор книги: Элен Макклой
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
5
Амос приехал в аэропорт, когда низкие серые облака уже закрыли солнце и оно казалось расплывшимся серебряным пятном, очень похожим на электрическую лампочку, если смотреть на нее через заиндевевшее окно.
Оставалось десять минут до прибытия самолета. В справочной ему сказали, что самолет прилетает по расписанию и встречающим надо подойти к выходу № 14 возле коктейль-бара. Хотя было всего четыре часа дня, в баре за стойкой сидели несколько мужчин, и несколько пар устроились за маленькими столиками. Амос смотрел на них со снисходительным презрением. Подумать только, и он когда-то был таким!
В ожидании самолета Амос совсем закоченел. Его фигура с засунутыми в карманы пальто руками, поднятыми плечами и спрятанной в воротник бородой производила странное впечатление. Сквозь огромную стеклянную стену было видно припорошенное снегом летное поле с разбросанными тут там грязными, похожими на пятна нефти дужами, блестевшими под лучами солнца.
Амосу вспомнилась скользкая дорога к аэропорту. Вдруг где-то на взлетной полосе лед подтаял и стал скользким, как масло? Тогда самолет занесет, и он потеряет управление. Закрутится на месте, потом перевернется. Огненный взрыв – и все проблемы будут решены без малейших усилий с его стороны. Он будет свободным, по-настоящему свободным первый раз в жизни. Заработает еще немного денег и уедет на Майорку…
Амос вздохнул и еще больше нахохлился. Ну и мысли лезут в голову! Что это? Подсознание, как болтают психоаналитики? Или дьявол? А может быть, и то и другое? Интересно, что думают психиатры о связи подсознательного и сверхъестественного? Наверное, ничего. Святость пьедестала, на который поставила себя медицина, всегда раздражала его. Наверное, тот, кто в древности назвал колдуна знахарем, чувствовал то же самое…
Погрузившись в размышления, Амос не заметил, как сел самолет, но Веру он увидел раньше, чем она – его, и у него было несколько секунд форы, чтобы ее рассмотреть. Лицо изменилось. Морщин пока не видно, но какое-то неприятное выражение потасканности заметно старит ее.
Вера свято следовала последнему слову парижской моды, утверждавшей китайский тип лица. Два пятна белой пудры должны придавать лицу прозрачность, хрупкость, черные линии делать глаза раскосыми, ярко-красная помада подчеркивать естественную линию губ, капризный изгиб над слабым узким подбородком. Но взгляд, который должен был казаться по-восточному томным, постоянно скользил с одного предмета на другой и не мог остановиться. Волосы, выбившиеся из-под большой меховой шляпы, показались Амосу потускневшими. У него не было возможности разглядеть фигуру Веры, закутанную в дорогой мех, но он видел цепкие ручки в замшевых перчатках и крошечные ножки в туфлях на высоченных каблуках. В одной руке Вера держала роскошный футляр для драгоценностей, другой махала ему.
– Амос!
Все так же сутулясь и даже не пытаясь изобразить улыбку, Амос пошел к ней навстречу.
– Дорогой, возьми это, пожалуйста. – Она протянула ему футляр, потом скорчила недовольную гримасу. – Ты не хочешь меня поцеловать?
– Нет.
Нелюбезный ответ словно повис в воздухе между ними.
– Милый, какой ты скучный! – Ее голос был таким мягким и бархатистым, таким нежным, что, казалось, помимо своей воли, она постоянно напоминала: я леди. Треугольной формы бледное лицо под толстым слоем косметики выглядело злым и сварливым, но стоило Вере открыть рот, как она преображалась. Амос никогда не мог понять: это искусство или шутка природы.
– Где же репортеры? – спросила Вера еще ласковее.
– Репортеров нет. Здесь не Голливуд.
– О… – Вера обвела взглядом зал ожидания и пожала плечами. – Ужасный день. Холодный, как смерть. А ты холодный, как день. Знаешь, Амос, я иногда думаю, что ты не такой, как все люди.
– Сверхчеловек? Или недочеловек?
Они двинулись к выходу, и Амосу пришлось подлаживаться под ее семенящую походку. В отличие от китаянок Вера не бинтовала ноги, но каблуки у нее были высоченные.
– Да нет, – нахмурилась она. – Просто какой-то незаконченный. В тебе чего-то не хватает…
– Чего же?
– Не знаю. Как будто ты вырезан из бумаги, плоский такой, одномерный.
Амос сделал вид, что понял ее буквально.
– Я вешу сто сорок семь фунтов, значит, у меня есть объем.
Вера смотрела мимо него на неоновую вывеску бара.
– О, Амос! Я так несчастна. Я бы хотела что-нибудь выпить, но ты, наверное…
– Пойдем, но пить я не буду, – спокойно ответил Амос.
– Спасибо, – сказала она и, ускорив шаг, бросила на Амоса хитрый взгляд. – Ты больше не боишься баров?
– Конечно, нет. Мне не хочется пить.
– Антабус?
– Нет. Отпала необходимость. И потом, надо быть совсем слабаком, чтобы не суметь сказать «нет» выпивке.
Они прошли через стеклянную дверь и сели за свободный столик. Подошел официант. Вера не стала ждать, пока Амос сделает заказ, – она никогда не давала ему сказать адрес таксисту или этаж лифтеру, – и быстро проговорила:
– Двойное виски.
Официант поглядел на Амоса.
– Имбирное пиво, пожалуйста.
Амос ощутил неловкость. Что подумал о нем официант? Почему на пороки обычно смотрят как на свидетельство мужественности? Может быть, большинство людей тайно верит, что мужчина не может быть добродетельным? Наверное, понятие нравственности было введено женщинами, и потому мужчины не приняли его.
Амос посмотрел на Веру. Она все еще разыгрывала из себя сирену, но в ее игру явно вкралась ошибка. Вера была неудачницей. Неудачливая сирена. Эти два слова несовместимы друг с другом. Вера неспособна стать настоящей актрисой, иначе она бы с большим тактом играла роль отставной звезды.
– Почему ты так смотришь, Амос?
Он опустил глаза и не ответил.
– Знаешь, то, что напечатано в газетах, правда. Я действительно хочу вернуться к тебе, если еще не поздно.
Амос отвернулся.
– Это невозможно. Мне нравится моя жизнь, и я не хочу никаких перемен. Зачем они мне? – Он взглянул на Веру. Ее глаза превратились в две узенькие щелки.
– Все дело в этих ужасных людях, – пробормотала она.
– Какие люди?
– Веси и Кейны. Они обращаются с тобой как со своей собственностью. Они меня не любят.
– Нет, ты ошибаешься. Тони и Филиппа устраивают сегодня в твою честь вечер. Потом ты поживешь у них, ладно?
– Не знаю. Я еще не решила.
– Тони сказал, что ты приняла его приглашение.
– Я могу передумать.
Амос попробовал уговорить ее.
– Тони и Филиппа все сделают, чтобы помочь тебе с театром.
– Конечно. Чтобы я была подальше от тебя. Я не хочу работать в театре. Я хочу быть с тобой. У актрисы тяжелая жизнь, а я хочу наслаждаться покоем. Я хочу быть женой знаменитого писателя.
Неумолимый, хотя и нежный голос Веры вверг Амоса в панику.
– Ты… ты не понимаешь, Вера. Почему ты не хочешь остановиться у Тони? Он…
– Взгляни.
Вера щелкнула замком футляра. Поверх коробочек с драгоценностями лежал бумажник и несколько писем. Вера взяла одно и бросила Амосу.
– На, читай.
Амос с удивлением посмотрел на письмо.
– На конверте твой адрес. «Дорогой Амос…»
– Правильно. Твоя очаровательная Мэг Веси так разволновалась, узнав о моем возвращении, что вложила в мой конверт не тот листок. Зато я узнала, что думают обо мне твои милые друзья. Амос, будем мы жить вместе или нет, но ищи себе другого издателя и другого агента, которые будут относиться ко мне с уважением. Ты должен это сделать. Все-таки я твоя жена.
Амос быстро просмотрел письмо и бросил его обратно через стол Вере.
– Извини, Вера. То, что ты предлагаешь, невозможно. Я не могу перейти к другому издателю и агенту.
– Почему?
Амос вздохнул.
– Во-первых, не хочу. Во-вторых, никто не сделает для меня столько, сколько они.
– Никогда в жизни не слышала подобной чепухи! – Голос, только что звучавший, как голубиное воркование, чеканил каждое слово. – Амос, я думаю о твоих интересах не меньше, чем о своих. У меня ведь есть копия твоего контракта с «Саттоном и Кейном». Я показала его агенту в Голливуде, и он сказал, что у любого другого издателя ты имел бы куда лучшие условия. Ты сам-то понимаешь, что Гас Веси срывает огромный куш со всего, что ты зарабатываешь? Ни один литературный агент не получает столько! Ты никогда не думал, что самый большой кусок пирога достается Тони, твоему издателю? Любой другой писатель получает больше тебя. Мой агент Джим Карп говорит, что «Саттон и Кейн» обманывает тебя. Вот почему я приехала сюда, когда покончила со студией. Джим говорит, что ты мог бы удвоить свой доход, если бы кто-нибудь по-настоящему занялся твоими делами. У него есть брат Сэм. Завтра я отвезу тебя в его контору в Нью-Йорке.
Амос смерил ее тяжелым взглядом и процедил сквозь зубы:
– Вера, не лезь в мои дела. Если нужно, я помогу тебе устроиться на сцену, но мы должны развестись. Я буду платить сколько надо, только не лезь в мои отношения с Тони и Гасом. Во имя…
– Почему, Амос? Дурацкая верность? Ты издал у них свою первую книгу, ну и что! Ты когда-нибудь требовал пересмотреть контракт? Они бы тебя не убили.
Амос, казалось, готов был заплакать.
– Вера, – хрипло произнес он, – занимайся своими делами. Я хочу…
Внезапно гримаса раздражения на лице Веры сменилась светлой улыбкой. К ним приближался кто-то из знакомых.
– Том Арчер! Вы знакомы с моим мужем Амосом Коттлом?
Амос неуклюже поднялся. Том Арчер был высоким, сухощавым и довольно неряшливым мужчиной. Молодость и доверчивость счастливо сочетались на его длинном простоватом лице.
– Здравствуйте, мистер Коттл. Я очень люблю ваши книги. Я возьму коктейль и, если разрешите, присоединюсь к вам.
– Конечно! – Вера опередила Амоса, и он вновь ощутил прилив ненависти. Продолжая стоять, он следил за долговязой фигурой.
Вера торопилась заговорить, и теперь за ее кажущимся спокойствием пряталась угроза.
– Том пишет для «Тайме», – зашептала она. – Он специалист по второму актерскому составу. Или ты позволишь мне сказать, что мы будем жить вместе, или я показываю ему твой контракт. Он его напечатает, и тебе придется поменять издателя.
– Он этого не сделает. Существуют законы о клевете.
– Какая клевета? В конце концов, он может написать: «Утверждают, что Амос Коттл недоволен контрактом с…»
– А при чем здесь театр?
– У тебя жена актриса, вот тебе и театр. Я ему скажу, что ты хочешь для меня пьесу и что возмущен тем, как «Саттон и Кейн» наживаются на твоих книгах…
– Тихо, Вера. Он тебя услышит.
– Пусть слышит. Ты не заставишь меня молчать. Я ненавижу Кейнов и Веси и хочу, чтобы все узнали, как они эксплуатируют твой талант.
– Вера! Забудь о моих делах. Тогда я разрешу тебе сказать Арчеру, что… – он помялся, – что мы будем жить вместе.
Вера широко раскрыла глаза. Уступка Амоса изумила ее, и она замолчала. Потом Амос увидел, как изумление сменилось решимостью, и понял ее мысли: когда мы будем жить вместе, я буду пилить его день и ночь, пока он не порвет с Гасом и Тони. Она запомнила каждое слово Джима Карпа о контракте Амоса и злилась на Мэг за ее письмо.
Вера не умела прощать.
Давно уже Амос не попадал в такую ловушку. Теперь ему не было стыдно своих мыслей о катастрофе. Если бы можно было убить Веру, он бы сделал это.
Том Арчер, улыбаясь, подошел к столику и увидел пустой бокал Амоса.
– О, я принесу вам что-нибудь. Что вы хотите?
Амос заколебался. Уже несколько лет он не чувствовал потребности в алкоголе. Старая привычка была забыта, хотя доктора думали иначе. Они уговаривали Амоса не слишком доверять лечению. Предупреждали, что первая же рюмка может опять разрушить его жизнь.
Неправда. Они все дураки. Они не знают, как он научился контролировать себя, как закалил свою волю. Он очень долго был паинькой, целых четыре года. Он ходил на литературные приемы с коктейлями и пил имбирное пиво или холодный чай. Зато вскоре воздержание стало даваться ему без усилия. Плевать ему на ядовитые шуточки и на молчаливый укор окружающих. Он прошел через многое – головную боль, разочарование, Усталость, – не утешаясь алкоголем; он воспротивился соблазну отметить свой успех, когда его телепрограмма впервые завоевала высокую оценку.
– Только шампанское, – упрашивал гость. Рискуя обидеть его, Амос отрицательно поучал головой. Неистребимая в дни нищеты и безысходности потребность в вине исчезла. Итак, пить или не пить.
Он уже сделал то, что, по мнению докторов, недоступно ни одному человеку. Говорят, что алкоголика нельзя вылечить, поскольку одна-единственная рюмка возвращает его в прошлое. Чепуха, он им докажет. Он сумел вылечиться полностью, когда понял великую психологическую тайну: человека от животного отличает воля – это инстинкт цивилизации.
Сейчас он сам себе хозяин, потому что знает себя лучше, чем доктора… Амос все время помнил о приеме по поводу вручения ему премии. Гас предупреждал его, чтоб он был особенно осмотрителен, но… Один глоток ничего не изменит… Кроме того, премия присуждена «самому американскому писателю» декады. А какой же он американец, если не пьет?
Как можно проверить свою волю, не подвергая себя опасности? Вот если он сейчас выпьет, а потом ни разу не прикоснется к рюмке, тогда он им всем покажет! Первая за четыре года рюмка будет и последней.
Эта мысль понравилась ему. Последняя на всю будущую жизнь… Лучше выбрать что-нибудь поприятнее.
Амос улыбнулся Тому Арчеру.
– Двойной виски – как моей жене.
Вера была поражена.
– Амос, ты…
– Не бойся. – Амос ощутил прилив бешенства. – Все будет в порядке.
– Ты за рулем, а на дороге снег и…
– Послушай, Вера, я сам себе хозяин. Чувствуя, что Том смотрит в их сторону,
Вера улыбнулась.
– Конечно, дорогой, но…
– Что «но»?
– Я не хотела. Когда мы пришли сюда…
– Ты никогда не хочешь. Все!
Вернулся Том. Улыбаясь, он поднял бокал.
– За ваше примирение, если, конечно, газеты не врут.
Вера изобразила застенчивое смущение.
– Не врут. Правда, Амос?
– Да.
– Значит, можно написать?
– Можно.
Амос глотнул виски. Оно было таким же, Как и раньше.
Амос тотчас почувствовал пение в крови, Расслабление и в то же время подъем, благословенное освобождение, экстаз.
Я освобождаюсь. От чего? От себя, конечно. От своего маленького, жалкого «я» – и становлюсь властелином бесконечности, где все возможно.
Амос улыбнулся Вере и Тому и пробормотал свои любимые строчки:
Вера хихикнула.
– Это тоже можно опубликовать? – спросил Том и добавил: – Конечно, с разрешения автора.
Амос засмеялся.
– Разве в нынешних школах дети не учат то, что написано до тысяча девятьсот четырнадцатого года? Это уже давно напечатано.
Он осушил бокал, пробормотал что-то о зеленом винограде и предложил:
– Еще по одной на дорожку? Я угощаю!
6
В четыре часа дня Гизела Виллинг подошла к окну в спальне и увидела, что небо стало совсем свинцовым. За виноградной беседкой возле ручья, как стражи, стояли ряды голых ив, сгорбившихся под грузом снега. В них было столько безнадежности, что пришло на память известное изображение бегства Наполеона из Москвы. Таким вечером хорошо сидеть дома у пылающего камина со стаканом подогретого вина, а не ехать по темной, заснеженной дороге на какой-то дурацкий ужин. Гизела с тоской подумала о Манхэттене, его асфальтированных улицах, ярком освещении, автобусах и такси и даже о метро. Почему такие разумные люди, как она и Бэзил, решаются жить зимой за городом?
Она знала, что ее муж, выходец из Балтимора, был старомодно обязательным, когда дело касалось визитов. Ничто, кроме серьезной болезни, не могло считаться веской причиной для отказа от принятого накануне приглашения. Отступить в последний момент из-за плохой погоды, усталости или более интересного приглашения? Он никогда не поступал так сам и не прощал этого другим.
Бэзил Виллинг стоял в холле и прислушивался к порывам ледяного ветра, бьющегося об углы дома. Воскресный вечер создан для старых брюк, свитера, удобных разношенных туфель и легкого домашнего ужина. И спать надо ложиться пораньше, чтобы запастись силами на следующую неделю. По рассеянности он согласился на приглашение Кейна, переданное через Гизелу, и теперь придется тащиться в Вестон, чтобы провести вечер среди незнакомых и, наверное, смертельно скучных людей.
Он боролся с искушением попросить Гизелу позвонить Кейнам и придумать какую-нибудь дипломатическую болезнь, потому что знал: Гизеле такая глупость не понравится. Она родилась в Австрии, и у нее было чисто европейское чувство святости общественного долга. Бэзил любил свою жену и не хотел ее огорчать.
Услыхав на лестнице шаги, он поднял глаза. Черные волосы оттеняли бледное лицо Гизелы и ее прекрасные глаза. Длинное, простого покроя платье серого цвета, украшенное ниткой черного жемчуга. Кроме обручального кольца, никаких украшений. Улыбаясь, она спускалась по лестнице как реальное воплощение романтической мечты. Почему в наши дни американка стремится выглядеть шаловливой школьницей? У Гизелы было нечто более привлекательное для мужчины – женственность.
Маленькая Гизела в пижаме и тапочках бежала по лестнице вслед за матерью и с последней ступеньки прыгнула прямо в объятия отца.
– Вам правда нужно ехать?
– Боюсь, что да. И сейчас же. Мы опаздываем.
– Подожди, я оставлю Эмме телефон, – сказала большая Гизела и пошла на кухню.
Эмма взяла в свои руки хозяйство Виллингов, когда они переехали в Коннектикут. Раньше у Бэзила служил ее дед.
– Не беспокойтесь, мэм, – сказала Эмма. – На ужин у нас есть цыпленок и вафли, а в половине восьмого мы ляжем спать.
Гизела надела ботинки, набросила на плечи меховую накидку, взяла перчатки и вязаный шарф, поцеловала напоследок дочь в Теплые губки и поспешила к машине, где ее уже ждал Бэзил, соскабливавший с «дворников» лед.
Он взглянул на нее при свете фонаря.
– Ты похожа на юную русскую великую княжну урожая тысяча девятьсот четырнадцатого года.
– Настоящие русские княжны того времени, – ответила Гизела, – почти всегда одевались, как их английские гувернантки.
Несколько мгновений колеса крутились на льду, предательски прятавшемся под тонким слоем снега. Но Бэзилу удалось вывести машину на дорогу. В машине было тепло, уютно гудел мотор, фары просверливали светлые туннели в темноте. Они были на дороге одни и чувствовали себя почти как жители Аляски или Сибири. Плохая погода превращала их поездку в приключение.
– Что там будет? – спросила Гизела. – Все будут говорить о литературе и искусстве с большой буквы?
– Об искусстве и литературе обычно говорят издатели, – ответил Бэзил, – а художники и писатели – только о гонорарах и договорах. И еще будут сплетничать. Как, вы не знаете, что Том Джонс, тот, который всегда издавался у Липпинкоттов, перешел к другому издателю, а Мэри поехала в Лас-Вегас разводиться, чтобы выйти замуж за Билла Смита, агента Тома?
– Те, к кому мы едем, тоже против условностей?
– Еще как за! Никто так не придерживается условностей, как хорошо обеспеченные представители богемы.
Дорога пролегала по долине, и они видели только туман – серый, пенистый, неподвижный, как тяжелый дым, не пропускавший света дальше, чем на четыре-пять футов, отчего машина еле ползла.
Гизела решила не отвлекать мужа болтовней и стала думать о радостях своей жизни – Бэзил, маленькая Гизела, замечательный дом и даже предстоящий вечер. Может быть, он вовсе не будет таким скучным.
Через двадцать минут они добрались до Вестона и принялись читать имена на почтовых ящиках.
– Пока ты одевалась, я позвонил Тони, – сказал Бэзил. – Его ящик третий за вторым Указателем.
– Тони? Разве ты хорошо его знаешь?
– Мы довольно часто встречались, готовили мою книгу к печати. Но дело не в этом. Театральная манера называть всех без исключения по имени перешла и в литературную среду.
– А как мне прикажешь называть его жену?
– Черт! Как же ее зовут? Изабел? Нет. Франческа? Кажется, нет. Лучше не гадать. Послушаем, как ее будут называть другие.
– Вот ящик. Э.Ф. Кейн-младший.
– Энтони Френсис.
Бэзил повернул руль.
– Их дом на холме, – сказал он. – Надеюсь, они посыпают дорогу песком.
Вскоре Виллинги оказались возле каменного дома с ярко освещенными окнами. Бэзил нажал кнопку звонка, и, пока они ждали, холод пробрал их до костей.
Дверь отворил Вашингтон Ирвинг, самый известный поставщик продуктов и обслуживающего персонала в округе. Его приветствие отличалось таким естественным сочетанием достоинства и почтительности, какое бывает только у слуги-негра, а избавление прибывших от верхней одежды было настоящим священнодействием.
Через несколько минут Виллинги вошли в большую шикарную гостиную.
Полированный дубовый паркет под ногами, сияющий белизной высоченный потолок, три стены, выкрашенные в белый цвет, и сплошное стекло со стороны сада. В центре гостиной – бассейн с золотыми рыбками, окруженный растениями в медных ящиках. Изысканная обивка кресел и диванов, старинные люстры и никаких украшений. Свободное пространство и безукоризненный порядок. Здесь все на месте, подумала Гизела, все продумано и ничто не забыто. Нет ни книги на подлокотнике кресла, ни детской игрушки на коврике перед камином, ни начатой пачки сигарет на журнальном столике. Книг вообще не видно, детей, наверное, нет, сигареты – в большой сигаретнице из кедра с серебром, с инициалами Э. Ф. К.
Тони Кейн с двумя мужчинами стоял в стороне от других гостей возле фонтана. Они походили на заговорщиков. Три женщины и еще один мужчина расположились в другом конце комнаты. Все были как-то сами по себе и то ли смущены чем-то, то ли недовольны. Одна из дам отделилась от группы и в сопровождении мужчины подошла к Виллингам. Высоко поднятый подбородок и твердый шаг не могли скрыть едва сдерживаемую истерику.
– Вы, наверное, Гизела Виллинг? Я очень рада, что вы приехали. Я – Филиппа Кейн.
Филиппа была на несколько дюймов выше Гизелы, и ее глаза показались гостье такими же зелеными, как украшавшие ее изумруды.
– Здравствуйте, Бэзил, – продолжала Филиппа, – я так давно вас не видела. Вы знакомы с Морисом Лептоном?
Маленький смуглый мужчина улыбнулся.
– Я читал ваши работы, – сказал Бэзил. – Точнее, моя жена их читает. Она просто изучает «Книжные новинки недели».
– В поисках эссе Мориса Лептона, – добавила Гизела.
– Дорогая миссис Виллинг, я смущен вашим вниманием, – ответил Лептон. – Во-первых, вы сказали не «рецензии», а «эссе», во-вторых…
Бэзил увидел, что его жена, как всегда, сама в состоянии позаботиться о себе, и направился к хозяину дома. За то время, что они не виделись, Тони слегка потолстел, слегка постарел, но у него было все то же приятное лицо и та же искренняя улыбка, которые принесли ему удачу в издательском мире.
– Теперь, когда вы живете за городом, у вас должно быть больше времени, чтобы писать, – сказал он Бэзилу. – Как насчет еще одной книги? Что-нибудь вроде «Психопатологии измены»? Знаете, этакая мешанина из Фукса, Хисса, Вурджесса и Маклина, и добавить туда побольше подсознательного.
Бэзил покачал головой, и Тони представил ему двух других мужчин.
– С Гасом Веси вы, кажется, знакомы. А это Амос Коттл.
Гас Веси показался Бэзилу моложе Тони и годами, и какой-то понравившейся ему наивностью. Повернувшись к Амосу Коттлу, он понял, почему подумал о заговорщиках. Чествуемый писатель был совершенно пьян, и его издатель с агентом образовали заслон с явным намерением присмотреть за ним, чтобы он не выглядел дураком.
Амос старался изо всех сил. Он ухитрялся ровно держаться и довольно четко произносить слова, хотя его налитые кровью глаза никак не желали смотреть прямо.
– Счастлив познакомиться с вами, доктор Виллинг. Много лет назад я читал вашу книгу. Считайте меня вашим поклонником.
Последнее слово он произнес несколько невнятно и, на секунду прикрыв глаза, покачнулся.
Раздался звонок. В комнату в сопровождении юноши и мужчины вошла маленькая седая женщина в белых кружевах. Юноша явно похож на студента Йелля или Гарварда, у мужчины длинное, как будто вырезано из дерева, лицо и холодные серые глаза.
Может быть, кто-то из профессоров? Ничто в облике вошедших, как казалось Бэзилу, не могло объяснить выражения ужаса в глазах Тони.
Держась все так же напряженно, Филиппа подошла к двери.
– Миссис Пуси, как мило, что вы приехали, несмотря на погоду.
– Дорогая миссис Кейн, я бы ни за что не простила себе, если бы упустила возможность познакомиться с Амосом Коттлом, Сидни и… Дорогая миссис Кейн, надеюсь вы не против. Я позволила себе привезти к вам соседа. Мистер Эйвери. Эммет Эйвери. Он тоже пишет.
Ее слова прозвучали как гром среди ясного неба. Бэзил и Гизела удивленно переглянулись. Почему все замолчали? Отчего наступила тишина? Ясно одно: произошла какая-то катастрофа.
Филиппа Кейн еще больше выпрямилась и глубоко вздохнула.
– Конечно, миссис Пуси, – проговорила она бесцветным голосом. Каждое ее слово, словно камень, тяжело падало в тишине.
– Он тоже пишет, – повторила миссис Пуси, слегка запинаясь. – Я думала, если сегодня у вас запросто, то…
Морис Лептон поспешно заполнил паузу
– Вы прекрасно сделали, миссис Пуси. Уверен, многие здесь уже знакомы с Эмме-том Эйвери. Здравствуйте, Эммет. Как поживаете?
– Спасибо, Леппи, хорошо.
Двое мужчин, не подавая друг другу рук, пристально смотрели друг на друга. Было ясно, что между ними существует странное враждебное взаимопонимание, как будто оба знали одну и ту же тайну. Бэзилу вспомнилось, что кто-то из римских писателей утверждал: когда на улице встречаются два прорицателя, они подмигивают друг другу.
Миссис Пуси вновь обрела дар речи.
– Где же мистер Коттл? Я жажду с ним познакомиться, – объявила она тоном ребенка, требующего обещанную ему конфету. Филиппа, как лунатик, повела миссис Пуси к группе мужчин, стоявших возле бассейна. Гостья сияла.
– Мистер Коттл, вы не представляете, какое я испытывала наслаждение, когда читала «Никогда не зови к отступлению»… Моя племянница служила в Женском вспомогательном корпусе, и я все знаю о войне. Вы так прекрасно о ней написали. Прямо как «Война и мир», только еще лучше. Да-да, все так трогательно. Мне очень понравилась, а Ида нет. Я была очень рада, что Сандра его в конце концов заполучила, пусть они даже не могли пожениться. Это и называется реализмом. Знаете, мистер Коттл, мне кажется, что Сандра немного похожа на меня, ну конечно же, в молодости. Я хочу вас спросить, дорогой мистер Коттл, как вы начинаете роман? Для меня самое трудное – начало. Все мои друзья считают, что я пишу замечательные письма, и они советуют мне попробовать написать что-нибудь для газет. Но я все никак не могу найти время, и потом, я не знаю, с чего начать. А мне есть что вспомнить. В моей жизни происходили самые невероятные события. Знали бы вы только, как моя мачеха пыталась лишить меня наследства! Пруст и Фолкнер отдали бы все на свете за такой сюжет!
Пока миссис Пуси превозносила Амоса, тот тихо мурлыкал что-то себе под нос, но, когда она заговорила о себе, его глаза стали стеклянными.
– Как я начинаю писать роман? – переспросил он довольно грубо. – Я вам скажу, мадам. Я…
Но тут вмешался Гас:
– Амос, мне кажется, есть экземпляр «Никогда не зови к отступлению». Было бы замечательно, если бы вы надписали его и подарили миссис Пуси.
– О, мистер Коттл, неужели это возможно? Вы не представляете! Бедная провинциалка, и вдруг… Если бы действительно подарили мне книгу с вашей подписью, я… я…
Амос витиевато выругался. Все попытались сделать вид, что ничего не случилось, но Сидни решился вмешаться и спасти положение.
– Мама, как тебе не стыдно беспокоить своими глупостями великого художника.
– Сидни, дорогой, не груби мне, – сказала миссис Пуси, беспомощно глядя на Бэзила.
– Я должен принести извинения, мистер Коттл, – несколько напыщенно произнес Сидни. – Вряд ли маму можно назвать бедной да еще провинциалкой. Она родилась в Нэшвилле. Мой дед был биржевым маклером на Уолл-стрит.
– Но, Сидни, дорогой, я только…
– Мистер Коттл, – все так же торжественно продолжал юный Сидни, – я хочу сказать, что вы самый смелый и самый оригинальный писатель вашего поколения. Вы оставили далеко позади самого Фолкнера. Он писал беспорядочно, а вы поразительно лапидарны. Больше всего меня привлекает в вашем творчестве чувство формы. Все знают, что Голсуорси – не писатель, а фикция. В литературе он то же самое, что Сарджент в живописи. Но Голсуорси критик однажды сказал: «Форма – это жизнь». Я же думаю, что форма – это литература. Ваше органическое чувство контура напоминает мне биологический принцип…
Амос ненавидящим, совиным взглядом уставился на Тони.
– Что бы мне выпить? – сказал он, делая паузу после каждого слова.
Сидни замолчал.
– Сейчас, старик, сейчас, – поспешно проговорил Тони.
Он взял Бэзила под руку и увлек за собой.
– Я бы тоже выпил. А вы?
– После такого зрелища…
Тони тяжело вздохнул.
– Кошмар. Много лет считалось, что он вылечился. С тех самых пор, как начал писать. А сегодня опять. Бог знает, что теперь будет. Да! Вы же психиатр. Вдруг можно что-нибудь сделать?
– Нет, он должен сначала проспаться. Почему он запил?
– Понятия не имею. Может быть, это как-то связано с его женой. Вон она. Ее зовут Вера. Знаете, об одной старухе, которая собирала фрукты в саду, кто-то сказал: «Я не желаю ей зла, о нет, я только молю Бога, чтобы она упала с яблони и сломала себе шею!»
Бэзил уже много раз слышал эту шутку, но все же заставил себя улыбнуться. Маленькая головка на длинной гибкой шее привлекли его внимание и вызвала безотчетную неприязнь.
– Рядом с ней Мэг Веси. Интересно, что Вера сказала ей такого, что на Мэг лица нет?
Бэзил перевел взгляд на полненькую и живую, как фазанья курочка, брюнетку. Действительно, она казалась глубоко несчастной, хотя ее лицо было просто создано для улыбок.
Бар был в другом конце зала. Вашингтон Ирвинг внес поднос с бокалами, и все двинулись в том направлении.
– Что вы собираетесь налить Коттлу? – спросил Бэзил.
– Как всегда, чай со льдом. Цветом он похож на виски. Пойду посмотрю, чтобы слуга не ошибся.
Вашингтон Ирвинг уже положил лед в бокалы. Тони налил виски, Гас добавил содовой, и мужчины стали передавать бокалы Женщинам. Потом Тони наполнил один бокал жидкостью из кувшина.
– Пожалуйста, Амос.
Он сделал это так спокойно, что никто Ничего не заметил, даже Амос, с жадностью Схвативший бокал.
Но после первого глотка на лице Коттла появилась отвратительная гримаса, словно он был готов швырнуть бокал Тони в лицо. Не произнеся ни слова, он вылил содержимое бокала на пол, подошел к бару и налил в него виски.
Гас шагнул было за ним, но Тони мягко остановил его.
– Не надо, Гас. Ничего не поделаешь.
Эйвери громко рассмеялся:
– Как же теперь обед в честь Премии переплетчиков?
Лептон покраснел и с ненавистью посмотрел на Эйвери.
