Текст книги "Две трети призрака"

Автор книги: Элен Макклой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

13

Когда Бэзил Виллинг женился и переехал в Коннектикут, он сохранил за собой холостяцкую квартиру в старом здании на Парк-авеню. Это было удобно, когда дела задерживали его в Нью-Йорке, как сегодня. Вместе со своим английским издателем Александром Маклином он собирался пойти на Обед переплетчиков. Бэзил и Александр встретились впервые много лет назад, когда издательство Маклина готовило к печати первую книгу Бэзила, но подружились они в разведке во время войны.

Бэзил надел обязательный фрак и уютно устроился возле камина в старой библиотеке, где белые панели удачно гармонировали с малиновыми занавесками. Для Бэзила библиотека была тем местом, где он находил ключ к решению многих дел, но ни одно из них не было таким трудным, как совершенное на его глазах убийство человека, известного под именем Амоса Коттла.

На кофейном столике лежали вещественные доказательства, те, что они с Эйвери вынесли из сгоревшего дома. У Бэзила не было времени прочитать все пять длинных романов, и теперь в ожидании Алека он решил еще раз просмотреть «Страстного пилигрима».

Гудел огонь, ветер сотрясал оконные рамы, барабанил дождь, а он читал, все глубже проникая в суть написанного. Фразы, которые прежде казались ему банальными, наполнялись новым смыслом, и Бэзил отмечал их на полях книги. Одно место в романе напомнило ему вступительную статью Лептона, и он подчеркнул абзац двойной чертой:

«У одной из женщин в романе, – писал Лептон, – была бабушка, хозяйка публичного дома в Бауэри в 1898 году. Старуха появляется всего один раз перед смертью и произносит всего одну фразу: «Я не желаю ему зла, я только прошу Бога, чтобы чертов ублюдок упал и сломал себе шею!» Что еще нужно для характеристики этой женщины? Здесь все: соленый юмор, земной реализм, презрение к ханжеству в конце правления королевы Виктории. Я так и вижу эту женщину, тогда молодую, на балконе театра, увешанную жемчугами и фальшивыми бриллиантами, в белых лайковых перчатках, стянувших жирные руки, с надушенными фиалками на закованной в корсет груди, в запачканной грязью юбке. Какой еще писатель, кроме Амоса Коттла, мог бы написать сегодня такое?

Постепенно любопытство Бэзила сменилось изумлением. Смутная мысль, мелькнувшая у него еще в доме Амоса, становилась ярче и отчетливее. Может, это и есть ответ на вопрос?

Чтение настолько захватило Бэзила, что он вспомнил об Алеке, только когда внизу прозвенел звонок…

– Входи, Алек, у нас еще есть время выпить, и я покажу тебе кое-что интересное.

Алек снял мокрое пальто, шляпу и, потирая руки, подошел поближе к огню. Высокий и светловолосый, он, несмотря на свою фамилию, был больше похож на англичанина, чем на шотландца.

У Алека был непоколебимый оптимизм человека, которому всю жизнь везло. Он унаследовал издательство отца и до тонкостей знал весь писательский мир по обе стороны Атлантики. Космополит от природы, он с легкостью переходил любые психологические границы и чувствовал себя одинаково дома в Нью-Йорке, Марокко, Лондоне или Париже.

Бэзил рассказал ему все, что знал о деле Амоса Коттла, умолчав лишь о своих догадках.

– Я никогда не встречался с Коттлом, – сказал Алек, – но зато знаком с Тони Кейном. В тысяча девятьсот сороковом году он оборвал все связи с Англией, так как был уверен в победе Гитлера. Не то чтобы Кейн был бы рад нашему поражению, он просто не хотел ничего терять.

– Похоже на Тони, – усмехнулся Бэзил. – Алек, мне в голову пришла невероятная мысль, и я бы хотел проверить ее на человеке, в совершенстве знающем литературный рынок. Конечно, это не единственная причина, почему я пригласил тебя, но, понимаешь, на обеде будут почти все, кто замешан в этом деле, а у меня есть предчувствие – что-то вылезет наружу… особенно если мы подтолкнем. Посмотри, я подчеркнул нужное. Здесь статьи, книги, письма. И скажи, конечно, если ты увидишь то, что увидел я.

Алек отпил виски, закурил сигарету и принялся за чтение. Прошло совсем немного времени, прежде чем Алек отложил книги и бумаги и посмотрел на Бэзила блестящими глазами.

– Фантастично! Невероятно! И все-таки… Клянусь Богом, это возможно.

– Думаешь, возможно?

– Почему бы и нет? У тебя есть серьезные аргументы?

– Давай сначала убедимся, что говорим об одном и том же. Назови те моменты, которые тебе показались наиболее важными или, скажем так, странными.

Алек фыркнул:

– Здесь, по крайней мере, десять чертовски странных пунктов.

– Десять? – переспросил Бэзил. – Давай посмотрим, сколько у меня. Первое. Имя Амос Коттл. Второе. Коттл не смог ответить на первый вопрос во время игры. Третье. Сцена с переломом руки в «Страстном пилигриме». Четвертое. Всего три месяца между первым письмом Тони к Коттлу и изданием «Отступления». Пятое. Анекдот Тони о старухе в яблоневом саду. Шестое. Военная служба Гаса. Седьмое. Невежество Тони в анатомии. Восьмое. Коттл ничего не писал, пока с ним была Вера. Девятое. Эйвери назвал работу Коттла смесью из всех плохих романов за последние тридцать лет. А десятое? У тебя на один пункт больше.

– Любовь Леппи к злым проделкам, – усмехнулся Алек. – Все это замечательно, но ведь мы до сих пор не знаем, кто убил Амоса Коттла.

Бэзил усмехнулся.

– Мне кажется, я знаю. А ты?

– Полагаю, да, – сурово произнес Алек. – Боюсь, что да. Бедняга, все оказалось напрасно!

– Подумай вот о чем, и это будет одиннадцатый пункт, – сказал Бэзил. – Отец Лептона был переплетчиком… Еще виски?

– Только быстро, а потом на обед. Теперь я не пропущу его ни за что на свете. Немножко похоже на то, как было когда-то в Германии. Но как ты собираешься это провернуть? – спросил Алек.

– Сначала ты займешь его разговором, и я смогу увести его от толпы, а потом будешь ждать нас в такси возле его дома. Если мы не появимся через полчаса, тогда поднимись наверх.

В этот день Ассоциация переплетчиков арендовала гостиную и обеденный зал в одном из самых больших отелей города. Когда приехали Бэзил и Алек, гости еще только начинали переходить из гостиной, где находился бар, в обеденный зал. По просьбе Бэзила Алек занял два места за столом, оставленном для фирмы «Саттон, Кейн и компания».

Алек узнал Тони и Лептона и улыбнулся им.

– Кто это с ними? – тихо спросил он Бэзила.

– Рядом с Тони его жена Филиппа. Потом Гас Веси, агент Коттла, с женой, ее зовут Мэг. А вот кто эта женщина между Лептоном и Тони? А… знаю. Это подопечная Гаса. Эллен Габор.

Гости торопливо поглощали обед из пяти блюд, который разносили бесчисленные официанты. Наконец, подали кофе, после чего поднялся один из мужчин, сидевших во главе длинного стола, и постучал ложечкой по бокалу.

– Когда я сегодня вечером ехал сюда, моросил дождь, и мне припомнилась одна коротенькая история…

Даже самый длинный анекдот кончается через десять минут, и аудитория щедрыми аплодисментами вознаградила оратора за его усилия.

– А теперь, леди и джентльмены… – мужчина сделал паузу, несколько обеспокоившую гостей, так как было непонятно, перейдет ли он к делу или расскажет еще одну коротенькую историю; некоторые незаметно заказывали официантам бренди. – … теперь как президент Ассоциации переплетчиков я с большим удовольствием представляю вам председателя комитета по премиям мисс Хермион Фетерстоун, которая одновременно является главой английского отделения одного из наших лучших женских колледжей. Уверен, вы все читали изящную маленькую новеллу мисс Фетерстоун «Кулик и я», не говоря о многочисленных восхитительных эссе в наших ведущих журналах. Итак, прошу вас, мисс Фетерстоун.

Раздались аплодисменты. Мисс Фетерстоун встала и заговорила высоким, режущим слух голосом. Эту женщину с серыми волосами, суровым выражением лица и тощим телом, одетую по моде двадцатилетней давности, все знали как карьеристку, зубами и когтями проложившую себе путь наверх в академическом мире, где конкуренция, особенно среди женщин, с честью может выдержать сравнение с конкуренцией в театральном мире. Ведь чем выше превозносили ее произведения студентки, которым она читала лекции, тем чаще отвергали ее издатели. Но здесь – здесь эти выскочки-издатели и их любимые «настоящие» писатели, которых они печатают, которым они даже платят деньги, – здесь они все сидят и слушают ее.

В комитет по премиям, кроме нее, входили еще Морис Лептон, Тони Кейн, Эллен Га-бор и Слоун Северинг от Ассоциации переплетчиков, но она была председателем, и ее имя чаще других появлялось в газетах.

Бренди сделал свое дело, и слушатели терпеливо слушали мисс Фетерстоун, которая начала свой обзор англоязычной литературы с Достопочтенного Беды [13]13
  Беда Достопочтенный (672–735) – англосаксонский ученый, прозаик и поэт.


[Закрыть]. Но постепенно шум в зале усиливался, и после очередного намека на позднее время мисс Фетерстоун, не отказав себе в удовольствии помянуть Томаса Харди и Генри Джеймса, добралась-таки до заключительной части своей речи:

– Наш комитет пришел к выводу, что на современной литературной арене есть только один писатель, обладающий подлинным даром гуманистического сострадания, даром возвеличивать человека и исторгать высочайшую музыку из самых обыкновенных слов. В то же время наш комитет испытывает самое горькое разочарование: в связи с непредвиденными обстоятельствами автор уже не сможет сегодня присутствовать на нашем обеде, поэтому я прошу его издателя, мистера Энтони Кейна, подойти ко мне и получить премию, присужденную самому вдохновенному летописцу нашего времени – Амосу Коттлу.

Подогретая бренди радость по поводу приближения к концу утомительной церемонии вылилась в шумные аплодисменты. Мисс Фетерстоун криво улыбнулась, поклонилась публике и очень довольная собой села на место.

– Господин президент, дамы и господа. – Голос Тони показался присутствовавшим необыкновенно красивым и проникновенным. – Для меня великая честь принять почетную премию Ассоциации переплетчиков, присужденную Амосу Коттлу. Я не буду огорчать вас описанием трагических обстоятельств его гибели, скажу только – будь Мое сейчас среди нас, это был бы выдающийся момент его жизни.

Голос Тони дрогнул, некоторым даже показалось, что слезы навернулись ему на глаза. В последовавших затем аплодисментах чувствовалась искренняя симпатия к говорившему. Только Бэзил и Алек знали, что волнение Тони вызвано вовсе не смертью Амоса Коттла.

Наконец официанты начали убирать посуду. Гости расхаживали между столиками, собирались небольшими компаниями, беседовали. И вдруг по залу, как порыв ветра по пшеничному полю, пронеслась какая-то новость. Сообщил ее Маклин, вернувшись из холла:

– Кто-то слышал сейчас по телевизору, будто вдова Коттла найдена мертвой на улице. Будто бы ее отравили цианистым калием. Кто бы мог подумать!

– Может быть, она пыталась кого-нибудь шантажировать? – предположил Бэзил. – Идем к Тони, пока они все не разбежались.

Тони встретил их радостно.

– Бэзил! Алек Маклин! Выпейте с нами напоследок. Алек, идите сюда, а для Бэзила я сейчас принесу стул. Что будете пить?

– Пока ничего, спасибо. – Бэзил огляделся. Вероятно, до этой половины зала еще не дошел слух о смерти Веры. Но один человек все равно должен был знать, что Вера умерла, – тот, который был ее убийцей.

– Алек, – продолжал беспечно Тони, – у меня есть для вас книга. Я вас знаю, вы ее напечатаете. Автор – француз. Мой переводчик никак не может придумать подходящее название, но на меня снизошло вдохновение, и я решил оставить как в оригинале. Типичное чтиво для снобов. Можно потешить свое тщеславие книжкой с французским названием, особенно если не знаешь французского. Помните, в американских газетах печатали комиксы с французскими подписями. Нет, в этом есть что-то волнующее: зайти в магазин и запросто купить книжку с названием «Bonsoir, Maltresse!».

– У меня к вам один вопрос, – тихо произнес Бэзил, оглядывая всех стоящих вокруг.

– Да? – Тони еще продолжал беспечно улыбаться, но остальные уже смотрели на Бэзила настороженно.

– Совсем простой вопрос, – как бы нехотя продолжал Бэзил. – Кто автор книг, подписанных Амосом Коттлом?

14

– Я не понимаю… – Лицо Тони помрачнело. – Я не понимаю, о чем вы говорите. Я…

– Не нужно, Тони, – устало произнес Бэзил. – Сейчас у меня даже слишком много доказательств. Во-первых, письмо, которое вы будто бы написали Амосу, принимая его первую книгу, датировано январем тысяча девятьсот пятьдесят второго года, а в марте она была уже выпущена. Такое было невозможно до войны, а в наши дни и вовсе невероятно: для издания книги требуется не меньше шести месяцев. Исключения можно пересчитать по пальцам. Но чтобы так быстро издали первый роман никому не известного автора, просто невероятно. Далее. Мне еще в день его смерти показалось, что у Амоса было медицинское образование. А теперь я точно знаю, что человек, которого вы называете Амос Коттл, – врач по имени Алан Кьюэлл. Правильный ответ на медицинский вопрос во время игры доказывает, что он сохранил интеллектуальную память и страдал лишь эмоциональной амнезией, а в «Страстном пилигриме» мы читаем: «Когда я изо всех сил заломил ему руку за спину, то услыхал сухой треск тибии». Ни один врач так не написал бы. Тибия – в ноге, а не в руке. Коттл – выходец из Новой Англии, однако его последний роман предполагает, что он уроженец Среднего Запада, оно чувствуется во многих фразах… Во время той же игры Коттл не смог назвать Байрона, автора «Английских бардов и шотландских обозревателей». Тот, кто придумал имя Амос Коттл в качестве псевдонима, должен хорошо знать автора поэмы, в которой есть такие строчки:

– Ах, Амос Коттл! О Фэб! Из множества имен

Лишь это – символ славы будущих времен!

Первый Амос Коттл, современник Байрона, уже давно забыт. А когда-то он ублажал читающую публику смесью банальностей, как это, по мнению Эммета Эйвери, делал Коттл сегодняшний. Кто-то из вас сыграл на том, что поколение, выросшее в современных школах, читает лишь то, что сочинено сегодня, и персонаж величайшего классика английской литературы останется неузнанным. Он оказался прав. Даже Эйвери ничего не понял. Сегодня эту поэму не читают даже те, кому полагается знать классическую литературу. Эйвери все же почувствовал что-то неладное – ведь Амос Коттл был компиляцией и мошенничеством, наглым надувательством. В литературе много таких мистификаций: Оссиан, Чаттертон, Сент-Бев. Сам прием псевдонима поощряет такие трюки, как «Молль Флендерс [14]14
  Роман Д. Дефо


[Закрыть]» и т. д. Литературный ум предполагает склонность к фантазии и обману, и ему бывает трудно ограничить себя рамками книги. Психологическая общность лжи и выдумки понимается даже детьми, которые называют неправду сказкой…

Неудивительно, что Кьюэлл-Коттл не написал ни единой строчки в течение трех месяцев, пока с ним жила Вера. Он вообще ничего не писал, разве лишь письма, и Тони пришлось подыскать Вере работу в Голливуде. Ее возвращение должно было вас встревожить. Поживи она с ним хоть какое-то время, ей бы все стало ясно. К тому же Вера не из тех женщин, которые брезгуют шантажом, и вам нужно было держать ее подальше. В доме Коттла я не нашел ни черновиков, ни записных книжек, которые непременно оказались бы в доме настоящего писателя. Именно поэтому дом поспешили поджечь, пока я окончательно не убедился, что Коттл ничего не писал…

Так кто же из вас троих писал его книги? Первая была о морских пехотинцах, и это наводит на мысль о Гасе. С другой стороны, Лептон уж очень хвалит то место, где тибия – это кость руки, а мы знаем, как мало он сведущ в анатомии. Значит, и он тоже мог быть автором книги. Кстати, почему бы ему, чрезмерно хваля Коттла, не похвалить собственную работу? Вы однажды сказали мне, что художественная проза – более высокое искусство, чем критика, которую вы сравнили с обливанием серной кислотой. Ну какому критику это еще придет в голову? Нет, скорее так скажет писатель, ставший предметом критики…

Тот, кто писал книги Амоса, хорошо знает, как говорят у нас на Западе. Гас жил в Новом Орлеане, а Лептон родом из Чикаго, месте действия последнего романа Коттла. В то же время именно Тони постоянно повторяет анекдот о старухе из яблоневого сада, который Лептон расхвалил в своей статье. Я не понимаю только одного. Зачем вам понадобился Амос Коттл? Из-за телевидения? Может быть, вся эта история – современная версия «моего двойника, и как он меня погубил», доктора Хайда? Там ирландец заменял автора на лекциях, но однажды напился и провалил все дело. У меня, правда, есть одно объяснение. По-видимому, вы все трое в этом участвовали. Тони, Гас и Лептон – три трети призрака. Но ведь призраком, кажется, называют писателя, который тайно пишет вместо своего коллеги с именем. Тогда понятно и ваше финансовое соглашение. А иначе как поверишь, что такой порядочный агент, как Гас, берет двадцать пять процентов вместо десяти? Но стоит предположить, что Гас делал треть работы, и все встает на свои места: это единственный возможный способ получить четверть дохода, не вызывая ненужных вопросов у налоговых инспекторов. Четверть – потому что Кьюэлл-Коттл должен был все-таки иметь свою долю, и она выплачивалась ему как авторский гонорар. Тони получал пятьдесят процентов за то, что и писал, и публиковал, да еще ему надо было платить Лептону. Единственная sub rosa[15]15
  Тайная (лат.).


[Закрыть] 1 оплата, но здесь невозможно ничего придумать другого, тем более что Лептон к тому же расхваливал книги Коттла в прессе… Да, еще одна эксцентричная деталь. Самый знаменитый исторический триумвират состоял из Октавиуса Цезаря, Августа Марка Антония и забытого Лепидуса, которого вполне можно было бы звать Леппи, будь у римлян обычай называть друг друга уменьшительными именами. Итак, Гас, Тони, Леппи – три трети призрака, байроновский Амос Коттл. Дьявольская шутка.

Лептон сидел, склонив голову набок и поигрывая кофейной ложечкой.

– Тони, придется все рассказать.

– Леппи прав, – поддержал его Гас. – Придется. Тогда, быть может, все останется между нами.

– Хорошо, – согласился Тони. – Но сначала я хочу, чтоб Бэзил понял: здесь нет никакого мошенничества. Премия получена людьми, которые действительно работали и писали книги. Псевдоним – это еще не мошенничество. Псевдонимом можно даже подписать договор, и юридически он будет неоспорим.

– Значит, как я и думал, вы все трое в этом участвовали.

– Мне придется начать с тысяча девятьсот пятьдесят первого года, – сказал Тони. – Сколько времени прошло! Мы все трое – старые друзья. Наши родители и все знакомые наших родителей работали на книжном рынке. Меня взяли редактором в маленькое издательство, над которым постоянно висела угроза краха. Тогда его хозяином был Дэн Саттон, старый олух и мечтатель. У Леппи дела шли еще хуже. Он пытался жить на гонорары, потому что все свои деньги потратил, стараясь создать что-нибудь стоящее, но у него ничего не вышло. Правда, критики хвалили его книгу – сборник критических статей, – и гонорар за шесть тысяч проданных экземпляров он получил, но это было все. Леппи сидел на мели и впал в депрессию. Гас только что демобилизовался, а у него уже были жена и двое маленьких детей. Он работал на радио и очень боялся, что не сможет приспособиться к телевидению. Тогда он организовал литературное агентство и разрывался между ним и радио в надежде, что агентство начнет приносить доход прежде, чем телевидение совсем вытеснит радио. В один прекрасный день мы случайно встретились в баре на Третьей авеню. Будущее не сулило нам ничего хорошего. Тогда-то Гас и сказал: «Все дело в том, что каждый из нас достаточно умен и знает все, что нужно, о создании и продаже книг, но использовать свои мозги с прибылью мы не умеем. Если бы мы могли объединиться…»

– Вот тогда и родился Амос Коттл, – продолжил Лептон рассказ Тони. – Идею мне подали наши имена, вы правы: Гас, Тони, Леппи – триумвират. Мы ведь и раньше пытались писать. Иногда какую-нибудь рукопись принимали, и мы жили надеждой. Однако мы часто получали отказы и прекрасно знали, что участь профессионального писателя самая горькая в мире.

В тот вечер я сказал: «В нашем деле чертовски важно количество продукции. Только так рано или поздно можно преодолеть сопротивление издательств. Многие писатели терпят неудачу, потому что не могут писать с такой скоростью, чтоб их имена не забывались. А если объединить все написанное нами и подписать одним именем? Мы могли бы поставлять продукции в три раза больше, чем любой писатель». Мы уже дошли тогда до точки и не мечтали об успехе, но неожиданно все получилось хорошо. Детали были так тщательно продуманы, как если бы мы занимались военной стратегией. При удаче Тони мог уговорить Дэна Саттона опубликовать первую книгу неизвестного писателя. Я к тому времени стал достаточно популярен как критик и мог обеспечить книге восторженную рецензию. Но нам нужно было замести следы на случай, если кто-нибудь заинтересуется писателем Коттлом, и Гас стал его агентом. Мы сочинили целую историю о том, как нашли Амоса и так далее – вдруг в будущем он добьется славы и какая-нибудь ученая крыса, вроде Хермион Фетерстоун, захочет на нем заработать…»

– Итак, Гас должен был подбросить рукопись в кучу хлама, которую Мэг читала для агентства, и дать ей возможность открыть Коттла. Мы с самого начала решили не посвящать женщин в нашу тайну, потому что в противном случае она перестала бы быть тайной. Кроме того, Мэг была идеальной свидетельницей, если бы у кого-нибудь возникли сомнения. Все остальные рукописи, которые она читала в ту ночь, гроша ломаного не стоили, и наша не могла ей не понравиться. Все-таки мы трое что-то умели.

– Тони отдал рукопись девице, которая практиковалась у него, и только потом якобы взялся за нее сам. Это тоже было важно на случай, если бы кто-нибудь заинтересовался отношениями Тони и Амоса. А так – рукопись как рукопись из числа многих, постоянно поступающих в издательство.

Филиппа, не скрывая гнева, смотрела на Тони. В глазах Мэг были боль и упрек. Обе женщины думали о ежедневной четырехлетней лжи во имя сохранения мифа об Амосе Коттле.

– Прости. – Гас взял Мэг за руку. – Мы были тогда в ужасном положении. Надо же было что-то делать.

– Но ты мог рассказать, – ответила Мэг. – Ты должен был знать, что можешь положиться на меня. Как мне теперь доверять тебе? Столько лет лжи!

– Не лжи, а сказок, – вмешался Бэзил. – Сделайте скидку на литературный склад ума.

– Я всегда подозревал, – сказал Тони, злясь на Филиппу, – что ты восхищаешься человеком, которого принимаешь за Амоса Коттла. Ну, Фил? Ты всегда так старалась доказать мне, что тебе не нравятся ни он, ни его книги. Право, меня это забавляло. Я был уверен, что единственная причина этого обожания – якобы великий ум Амоса Коттла. А у бедняги была только половинка ума, да и то – была ли?

– Как же вы работали? – спросил Бэзил.

– Гас писал каждый год по роману, это был первоначальный вариант, который Тони потом обрабатывал, – объяснил Лептон. – Так мы смогли выпустить четыре книги за четыре года. Все же материал оставался еще довольно сырым, едва ли он представлял собой нечто большее, чем простенький сюжет с набросками неплохих эпизодов, поскольку воображения ни Гасу, ни Тони не занимать. Простите меня, но любой дурак может придумать сюжет. Даже сюжеты «Анны Карениной» и «Ярмарки тщеславия» ничего не стоят, если их пересказывать. Станет вещь литературой или нет, зависит от формы, и тут в дело вступал я. Тони наговаривал свою часть на магнитофон, когда оставался один в конторе. Гас тоже работал в конторе, но у него там была машинка. Я получал от них дешевые мелодрамы и переписывал их в модном современном стиле со всеми трюками, которые изучил, работая критиком. Так я делал литературу. Подобно Шекспиру, я брал выдуманные ими эпизоды. Помните, «Гамлет», куски из «Жизнеописаний» Плутарха, Холиншедские хроники. Я, как Шекспир, концентрировал свою внимание на форме.

– Какая скромность! – пробормотал Тони. – Я лично всегда считал наши опусы ужасными и не понимал, почему их покупают.

Леппи сделал вид, что ничего не слышал.

– А где вы нашли Коттла? – спросила Мэг.

– К этому я и веду, – ответил Леппи. – Как агент и издатель Коттла, Гас и Тони могли свободно встречаться и с ним, и друг с другом. Я же старался держаться от них подальше, хоть мы и старые товарищи. Если нужно было что-нибудь обсудить, мы встречались тайно, и я ни разу не видел Кьюэлла-Коттла до того вечера у Тони. Эффектно, не правда ли? Мы честно говорили, что Морис Лептон и Амос Коттл друг с другом незнакомы, и таким образом создавалась видимость объективности. Кьюэлл-Коттл обо всем знал. Ему все объяснили, и он был совершенно доволен. Это было больше того, на что он вообще мог рассчитывать. Человек без прошлого. В литературе и литературном бизнесе он ничего не смыслил, поэтому ему и в голову не приходило шантажировать Гаса или Тони.

– Интересно, что бы он получил? – вмешался Тони. – Знаменитый писатель Амос Коттл заявляет, что никогда не написал в жизни ни строчки и все его книги – плод труда его же агента, издателя и самого восторженного из критиков! Он выставил бы себя мошенником и навсегда лишил бы себя денег. Нет, он не стал бы блефовать… Только не Амос!

– Я не понимаю одного, – сказал Алек Маклин, обращаясь к Лептону, – если ваш стиль принес успех этим книгам, то почему вам не потратить ту же самую энергию для создания чего-то своего? Правда, напишете вы гораздо меньше, и у вас не будет столько денег, зато будет известность романиста. Для большинства писателей это очень много значит, больше, чем деньги.

– Дорогой Алек! – рассмеялся Лептон. – В вас говорит издатель. Вот если бы вы были писателем, то поняли бы меня. Это не мое время. Я написал несколько книг под своим именем, и все они были отвергнуты, потому что мои сюжеты не нравятся публике двадцатого века. Вот у Гаса и Тони все обстоит иначе. Я презираю мифы нашего времени, и читатель тут же обнаружит ложь. Искренность же, напротив, даже плохую литературу делает приемлемой. Моя ненависть к литературным стереотипам стимулирует меня как критика, поэтому я вполне искренне и с удовольствием могу писать пародии на современные романы. А что такое романы Амоса Коттла, как не пародии, в которых только болван Эммет Эйвери мог не заметить скрытый юмор? Он принял их за стилизацию, а безмозглая публика – и вовсе за великие романы.

Конечно, результат превзошел все наши самые смелые ожидания. Мы и не надеялись на Премию переплетчиков, да вообще не думали ни о какой премии, – вздохнул Лептон. – Месяца за три до первой публикации кто-то на телевидении прослышал, что фирма «Дэниел Саттон» собирается начать большую рекламную кампанию. Тони предложили пятьсот долларов за интервью с автором после выхода книги в свет. Он затянул переговоры и созвал совет. Пятьсот долларов тогда были для нас не слишком большой суммой, но ведь могло подвернуться что-то другое. Например, лекции. А еженедельная программа стала для нас просто-таки золотым дном. Упускать новые возможности было жаль, тем более, телевизионщик намекнул, что заинтересован в регулярных передачах, которые вел бы знаменитый писатель. Не могли же мы появиться на экране в роли Амоса Коттла. Нас слишком хорошо знали. К тому же я собирался прославлять книги Амоса Коттла в прессе, у Тони был бы скандал с Дэни Саттоном, и Дэн не дал бы ему столько денег, сколько Гас потребовал для Амоса.

Гасу это тоже было ни к чему. Его больше устраивала роль агента Амоса. Тогда он мог что-то требовать, делая вид, что Амос не нуждается в деньгах. Кроме того, мы еще в самом начале решили, что наш триумвират будет равноправным. Стань один из нас Амосом Коттлом на телевидении, он тут же получил бы преимущество перед другими.

А там шантаж… Избавиться от такого человека так же невозможно, как от киноактера, до того сроднившегося со своей ролью в сериале, что другого публика попросту не примет. Нам стало ясно, что надо найти четвертого человека и дать ему четверть наших доходов. Но при этом он не должен был писать, чтобы ему и в голову не пришло нас шантажировать. Нам требовался человек на роль Амоса Коттла. Единственная трудность заключалась в том, как найти человека без прошлого, который согласился бы взять на себя роль писателя.

– Теперь моя очередь, – сказал Тони. – Муж миссис Пуси когда-то лечился в клинике для алкоголиков. Так я познакомился с доктором Клинтоном. От него услышал о современном Каспаре Хаузере, которого нашли на дороге и привезли к нему в клинику. Я попросил у Клинтона разрешения повидаться с ним. Именно такой человек и был нам нужен: спокойный, кроткий, пассивный. Он идеально подходил нам. К тому же Клинтон был уверен, что, находясь под его пристальным наблюдением, он не будет пить. Это был уставший от жизни и смирившийся со своей участью получеловек – именно то, что нам требовалось для робота с именем Амос Коттл. Я не хотел, чтобы Клинтон знал правду, поэтому договорился напрямую с самим Аланом Кьюэллом. Он должен был писать роман якобы в качестве трудотерапии, то есть каждый день ему предстояло производить определенное количество шума у себя в комнате. Что он перепечатывал на машинке, телефонную книгу или что-то другое, понятия не имею. Естественно, ему не следовало показывать свою работу Клинтону, в крайнем случае пришлось бы сказать, что она уже послана в Нью-Йорк, в литературное агентство Веси. Но дней через тридцать он должен был «открыться» Клинтону. Отправлять Амосу ничего не пришлось, мы сами об этом позаботились.

– Я поехал на почту в Стрэдфилд, – сказал Гас, – и послал конверт на собственный адрес, а потом подложил его Мэг. Тони настаивал, чтобы я писал Кьюэллу-Коттлу письма как настоящему писателю, требуя исправлений. Копии писем он хранит у себя в конторе, а оригиналы были у Амоса. У него в столе лежал скоросшиватель с нашей перепиской, так что все выглядело как положено.

– Забавно было писать письма, – не удержался Леппи. – И еще один раз я позабавил себя пародией, когда писал биографическую справку для первой книги Амоса Коттла. Через пару лет нам стало окончательно ясно, что мы поймали удачу за хвост. Конечно же, мы не хотели ничего упускать, но это напоминало постоянно увеличивающийся снежный ком и стало даже немного пугать нас. Тони стал партнером Дэна Саттона и переименовал фирму в «Саттон и Кейн». Гас в качестве агента Коттла привлек других удачливых писателей, конечно, не таких, как Коттл, но агентство начало приносить доход. Моя жизнь тоже переменилась. Правда, нас испугала Вера, но Тони быстро сплавил ее в Голливуд. Ее теперешнее возвращение тоже не подарок, но ума у нее немного, к тому же она ничего не понимает в издательских делах, и мы, в конце концов, найдем способ поладить с ней.