Текст книги "Предсказание"
Автор книги: Эльдар Рязанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
– Иди, покажи личико!
Я шел и показывал. И сразу же начинались приветствия, похлопыванье по плечу, всякие лестные слова, и все частенько оборачивалось к лучшему. У нас очень добрые люди. При этом они крайне неравнодушны к известности…
Для начала я подарил кадровичкам по небольшой книжечке собственных стихов, вышедших в приложении к «Огоньку». Вообще со стихами у меня получилось не так, как у всех. Обычно поэт с возрастом приходит к прозе. Я же начал с прозы и только в пятьдесят лет написал свое первое стихотворение. Потом оно стало песней в картине, которую снимал известнейший режиссер по моему сценарию. А дальше время от времени меня, выражусь-ка я высокопарно, посещала муза Поэзии. К моему стыду, я не помню, как ее зовут. Муза оказалась очень капризной. Иногда она навещала меня часто, порою даже дважды в день, а временами исчезала на два-три месяца, а то и на полгода. Так что стихи сочинялись нерегулярно, да я и не придавал им значения, – долгое время не публиковал. А потом вдруг набралось их около сотни и в разных журналах появились подборки. Но хотя время было не для стихов, некоторые композиторы сочиняли на них музыку. В результате недавно, к моему изумлению, «Мелодия» выпустила пластинку: я читаю там разные собственные стихи, а разные певцы и артисты поют мои вирши на музыку разных композиторов. Некоторые песни были вполне популярны. Как говорят в Одессе, у меня вышло сразу две пластинки: первая и последняя…
Я пудрил мозги барышням из кадрового отдела, врал, что сочиняю книгу о вирусологах, и поэтому мне надо знать биографии некоторых ученых: мол, как они дошли до жизни такой. Барышни охотно вытаскивали с полок личные дела. Сначала я записал анкетные данные директора института, потом назвал одну известную фамилию и ознакомился с его прошлым, потом настала очередь Поплавского. Девушки его очень хвалили, говорили о внимательности, интеллигентности, мягкости. Я тем временем читал анкету, которую вообще-то они не имели права мне показывать. Год рождения – 1921-й, во время войны – в 1944 году – окончил медицинский институт в Саратове, окончил с отличием и сразу попал на работу в спецполиклинику НКВД, потам МГБ, потом КГБ, откуда перешел в 1954 году в НИИ вирусологии АМН СССР. Докторскую диссертацию защитил совсем молодым, еще в 1952 году, работая в загадочной спецполиклинике. Тогда же был награжден двумя орденами. Интересно, за что? Остальные награды, звания, должности, степени были получены уже на гражданке. Девчата хотели ознакомить меня еще с личными досье молодых ученых, но я неожиданно потерял интерес. Поблагодарив нарушительниц кадровой дисциплины, я смылся, сказав, что говорить о моем визите никому не стоит. Но и сами барышни, как-то отрезвев от эйфории, вызванной встречей с популярной персоной, обещали мне полную тайну. Впрочем, это было в первую очередь в их интересах.
А к вечеру позвонил генерал с Лубянки. Сокрушенным тоном он поведал мне, что Поплавский Игорь Петрович никогда не работал в медицинских организациях правоохранительных органов. Я поблагодарил, извинился, что доставил ему лишние хлопоты, и повесил трубку. Про КГБ мне стало понятно все – своих они не выдавали.
Теперь у меня не было сомнений, кто именно убил отца. Но что я мог сделать? И что я должен был сделать? Пойти и убить Поплавского? Но я не умею. Никогда не пробовал. Да и учиться поздновато. И ненависти за давностью лет не хватало. Подать в суд? Но неясно, примет ли суд такое дело. И потом, ничего не докажешь. Где этот самый проводник? Неизвестно, какие он даст показания, если его удастся разыскать. А КГБ представит официальный ответ – мол, Поплавский у них не работал. Поехать самому и поговорить, пригрозить? Во-первых, противно, да убивец ни в чем и не признается, отопрется. И я буду выглядеть законченным чудаком на букву «м». А тут как раз и подоспела последняя поездка в Ленинград…
Все, столь долго и подробно рассказанное, пролетело в моем сознании за несколько мгновений. Ведь я вспоминал не фразами, следующими друг за другом, не временными периодами, не логическими построениями, а сумбурно и притом символами, знаками, ощущениями, отдельными репликами, вспыхивающими зрительными картинками – все это каруселью крутилось в мозгу. Обрывки, фрагменты, кусочки, лица, времена года переплелись, образуя странный калейдоскоп, где только я один мог воссоздать целое.
– Я бы хотел, чтобы ты поехал со мной, – сказал я.
Олег отодвинул недочитанный журнал:
– Я готов!
Я отыскал свои записи, сделанные в милицейском чулане Бологого, сунул их в карман, и мы вышли на лестничную площадку.
– Рассказать тебе, куда мы едем? – спросил я.
– Я в общих чертах догадываюсь…
Мы потопали вниз. Милиция уехала. Я открыл дверцу «Волги», надел «дворники» – день был пасмурный, промозглый, – и оба Горюновых уселись в автомобиль.
– Карательная экспедиция началась! – весело сказал младший Олег.
Я косо посмотрел на него, не понимая его радости. Я попытался завести двигатель, он проворачивался, но не заводился.
– Что за черт?
Я увидел, что стрелка, показывающая наличие бензина, находится – аж! – за нулем.
– Нет бензина, – сказал молодой двойник.
– Я же перед отъездом залил полный бак, отстоял два часа в очереди…
– У тебя есть замок на бензобаке?
– Нет.
– Ну, и лопух. Значит, отсосали, выкачали. С бензином, как и со всем остальным…
Я выругался, и мы оба вылезли из «Волги». У меня в багажнике была двадцатилитровая канистра с бензином, предусмотрительно наполненная на колонке. Олег перелил горючее в бензобак, и мы выехали со двора. Я включил радио. Последние годы радио в машине и телевизор в квартире работали у меня беспрерывно. Политическая ситуация менялась ежедневно. Пахло военным заговором, переворотом, братоубийственной войной. На глазах наглел бандитизм. Цены взлетали вверх. Жители вооружались, кто чем мог. Злую агрессию излучали глаза каждого. Непрочное балансирование на грани взрыва – такое ощущение не покидало меня последние месяцы. Все это сопровождалось безостановочной говорильней. Депутаты и делегаты всевозможных съездов, конгрессов, конференций соревновались в краснобайстве, предлагая рецепты вывода страны из хаоса, а страна тем временем катилась к такой-то матери.
– …Правительство подало в отставку, продержавшись всего неделю… Число забастовщиков в столице перевалило за семьсот тысяч… Правые силы консолидируются: российские коммунисты, КГБ, милиция, армия, общество «Память», патриоты, депутаты из группы «Союз» намерены дать бой демократам, которые все время выясняют, кто именно из них левей и прогрессивней. Самая богатая партия – коммунистическая – прочно удерживает позиции в армии и в войсках госбезопасности… – тараторил комментатор. – Ни один из указов Президента не выполняется. Такое впечатление, что их даже не читают.
Я переключил станцию и услышал знакомый голос одного кинорежиссера, который ставил когда-то фильм по моей пьесе.
– Главное сейчас – сберечь Советский Союз от распада, – говорил талантливый в далеком прошлом постановщик. – Я родился в Советском Союзе и хочу в нем умереть…
– Тогда тебе придется поторопиться, – пробормотал я.
Олег прыснул. Я переключил радио на другую волну. Там вещал командующий крупным военным округом генерал Хромушин, вышедший на политическую авансцену. Генерал говорил темпераментно:
– Нельзя больше допускать анархии – грабежей, забастовок, политической безответственности. Стране нужен твердый порядок. Время болтовни и пустого прожектерства кончилось. Россия не может копировать Запад. У нее свой исторически предначертанный путь.
– Хромушин – кандидат в диктаторы номер один, – пояснил я.
– Это ты мне говоришь! Я же был под его началом в Афганистане, – сказал Олег, – Напился он там кровушки! И нашей, и афганской.
Голос генерала продолжал:
– Люди должны жить в безопасности, ходить на работу, иметь возможность покупать любые продукты. Страна дошла до точки. Больше терпеть невозможно. Соотечественники! Я призываю вас давать отпор политическим болтунам. Россия для русских! Демократизацию надо вводить силой, и такая сила у нас есть… Да здравствуют Родина, держава, коммунизм!..
Мы проехали мимо колонны штатских, вооруженных топорами. Они шли строем, ими командовал сугубо цивильный человек в очках. На рукаве каждого была повязана черная полоска.
– А это кто такие? – спросил я.
– По-моему, дружина анархо-синдикалистов, – неуверенно ответил младший Олег. – Я начинаю запутываться в этом засратом плюрализме.
Мы проехали мимо митинга правых, где какой-то горлопан орал в мегафон:
– Инородцы должны жить на специально отведенных для них территориях под контролем вооруженных сил…
– Национал-патриоты – это одни из тех, кто может попытаться свести с тобой счеты, – предположил младший Олег. – Они не любят, когда их обзывают фашистами…
– Давай не будем говорить на эту тему, – попросил я его.
– Прости…
Тут мы врезались в дорожную пробку. Сначала сидели внутри машины, а потом последовали примеру других водителей, которые выползли из автомобилей и, встав на цыпочки, смотрели вперед, пытаясь понять, в чем же загвоздка. Когда мы, двое Горюновых, тоже оседлали с двух сторон мою «Волгу», то сначала услышали приближающийся неистовый рев множества автомобильных клаксонов, сливающихся в могучий звук, а потом увидели, как несколько сот такси медленно и внушительно пересекали поперечную магистраль.
– Вчера милиционер застрелил таксиста, – сказал кто-то из зевак-шоферов. – Просто так. Беспричинно.
– Это демонстрация! Таксисты требуют суда над ментом, боятся, что органы его прикроют, – пояснил другой водитель.
Колонна такси проехала, все разбежались по машинам, и вскоре пробка рассосалась…
Наконец мы подъехали к НИИ вирусологии. Это было недавно построенное семиэтажное здание – типичный. безликий архитектурный ублюдок из бетона и стекла.
– У тебя есть какой-нибудь план? – спросил младший Олег.
Я пожал плечами, ибо и сам не совсем понимал, зачем мы едем и что будем делать с этим самым Поплавским.
Заперев машину, мы вошли в вестибюль. Вахтерша объяснила, что кабинет Поплавского находится на пятом этаже и что – она взглянула на доску с номерами и крючками, куда вешались ключи, – он в институте. Мы ехали в лифте одни, и Олег сказал:
– Ничего там не трогай. Не оставляй отпечатков пальцев.
– А ты? – спросил я.
Он вынул руки из карманов и показал, что он в перчатках. Когда он их успел надеть, я не видел. Мы подошли к комнате 513, и Олег постучал в дверь. Из кабинета раздался мужской голос:
– Одну минуту!
Мы стояли в коридоре и ждали какое-то время. Иногда мимо скользили люди в белых халатах, но они не обращали на нас никакого внимания. Я не знаю, нервничал ли я. Меня как бы вообще не было. Наконец из кабинета выскочила молоденькая сотрудница, тоже в белом халате, и сказала, обращаясь к нам:
– Пожалуйста, Игорь Петрович готов вас принять.
Младший Олег подождал несколько секунд, пока она не отошла, потом ловко вытащил из замочной скважины ключ с биркой и открыл дверь. Я следовал его указанию и ни к чему не прикасался.
Поплавский что-то писал. Не отрываясь от работы, он кивнул нам и, показав на стулья, пригласил:
– Присаживайтесь. Слушаю вас.
Младший Олег тем временем вставил ключ в дверь и запер кабинет изнутри. На щелчок замка Поплавский повернул лицо. Я не видел его около двадцати лет. Передо мной в белом халате за столом сидел крепкий седой старик, лет ему должно было быть, по моим расчетам, около семидесяти. Вся его фигура излучала уверенность в себе, здоровье и привычку к власти. Я увидел синюю отметину на его щеке.
– В чем дело? – сказал Поплавский. – Отоприте дверь! Кто вы такие?
Вместо ответа младший Олег сунул ключ от кабинета к себе в карман. У Поплавского была мгновенная реакция, недаром же его молодость прошла в рядах славной организации, всегда стоящей на страже. Он быстро схватил телефонную трубку и начал четко набирать какой-то номер, но и мой новоявленный дружок, видно, тоже прошел неплохую школу в Афганистане. Сильным движением он дернул телефонный шнур и выдрал его из гнезда. Поплавский рванулся к стеклянному шкафчику с пузырьками и колбами.
– Руки на стол! – приказал младший Олег и вытащил из кармана револьвер.
Я не был уверен – либо это мой газовый, а может, учитывая боевое прошлое Олега, о котором я только что узнал, он сохранил со времен войны настоящее оружие. Игорь Петрович после секундного колебания положил руки ладонями вниз. Мне стало казаться, что я смотрю американский детектив, причем ниже сред/ него качества. В очень уж несвойственной роли я здесь находился…
– Кто вы? Что случилось? Предъявите документы… – неожиданно сорванным фальцетом произнес Поплавский. – Что вы от меня хотите?
– Говори, – кивнул в мою сторону Олег.
– Вы обвиняетесь в том, – преодолевая дурноту, усталым голосом начал я, – что в конце сороковых – начале пятидесятых годов убили несколько десятков человек.
– Вы… Горюнов Олег… – он на секунду замялся, – …Владимирович… Кажется, вы писатель?.. Что за чушь вы несете?
– Вы под видом пассажира приходили в поезд Москва – Ленинград, и у вас всегда оказывался билет в двухместное купе, – нудно продолжал я. – Каждый раз в Бологом из вашего купе выносили покойника. У меня есть показания проводников и список ваших жертв. Кроме того, известно, что до пятьдесят четвертого года вы работали в органах…
– Эта штука посильнее, чем фаллос у Гете, – насмешливо перефразировал известную сталинскую фразу Игорь Петрович. – Какая ерунда! Вы что же, подозреваете, что я их убивал?
– Я могу это доказать! – бесцветно сказал я.
– Ой, не можете, – весело парировал Игорь Петрович.
В это время из коридора кто-то дернул дверь, а потом постучал в нее. Поплавский открыл было рот, но Олег тихо скомандовал:
– Молчать. Если крикнете, убью. Револьвер стреляет бесшумно.
Думаю, насчет бесшумности Олег блефовал, а, впрочем, кто его знает. Поплавский поперхнулся, но не издал ни звука. В дверь постучали еще раз, потом мужской голос сказал:
– Наверное, домой уехал…
В тишине были слышны удаляющиеся шаги.
– Продолжай! – кивнул в мою сторону Олег.
– Я требую, чтобы вы сознались в совершенных вами преступлениях!
Каким-то вторым своим существованием я отметил, что недоволен собой. Профессия, наверное, наложила отпечаток – мне казалось, что я изъясняюсь штампованно и литературно. И как-то неэмоционально.
– Это вам нужно для нового романа? – иронично поинтересовался седой человек со шрамом.
– Не тяните время! – оборвал его Олег. – Признавайтесь. Знаете эту формулировку? Чистосердечное признание…
– Это становится смехотворным. Я ученый… Я не понимаю, что вам от меня надо… Все это какой-то идиотизм! Откройте немедленно дверь. И убирайтесь отсюда!
– Не кричите! – лениво процедил Олег. – Мы все равно вам не верим!
Я показал Поплавскому фотографию отца.
– Эта фотография ничего вам не говорит? 12 февраля 1952 года – в этот день где вы были?
– Ну, это уже анекдот! Откуда я могу помнить, где я был почти сорок лет назад!
Фраза прозвучала убедительно. Я чувствовал, что нахожусь в тупике.
– Я думаю, с ним разговаривать – зря время тратить! – вмешался Олег. – Ты был прав, этот орешек не расколется. Ну, поскольку он убивал без суда и следствия, мы поступим с ним так же.
Я оторопело взглянул на Олега. В его интонации я ощутил определенный профессионализм. В свои молодые годы я, разумеется, не был способен ни на такой тон, ни на нешуточные угрозы. Если он и моя младшая копия, то, конечно, только в физиологическом плане. Психологически мы совсем разные. Конечно, Олег воевал, видел смерть и, может, сам убивал. А я типичный штатский, гражданский, штафирка, как говорили раньше. Мне повезло, я ни одного дня не служил в армии. Но, главное, умудрился родиться в такое время, что проскочил между двумя эпохами – кровавой сталинской и нынешней, которая предвещала недоброе. Пожалуй, кроме мух да комаров, на моей совести нет ни одной жертвы… Однако надо было как-то кончать мучительную для меня встречу с Поплавским. Я не сомневался в собственной правоте, но не мог уловить, что же делать? У меня не существовало никакого опыта в подобных делах.
– Вы работали в лаборатории Майрановского… – Теперь я попытался взять Поплавского на пушку, ибо полной уверенности у меня не было.
– Это вранье! – вдруг вспылил Игорь Петрович, как будто я прикоснулся к больному месту. – Ко мне уже приходили по этому поводу. Еще в 1962 году. И я доказал, что не имею отношения к тем убийствам. У меня была своя лаборатория. Мы занимались другими проблемами… Можете проверить, все запротоколировано… И вообще – все это травой поросло… Вы все равно ничего не сможете доказать!
Фраза «Вы все равно ничего не сможете доказать» оказалась явно лишней. Она подтверждала то, что рыло у него в пуху, вернее, в крови. Произнеся эти слова, Поплавский явно потерял самоконтроль, дал маху… Я бесстрастно – чувства мои находились в каком-то задавленном состоянии, – даже, пожалуй, нудно произнес:
– Хочу предъявить вам несколько десятков фамилий. Это фамилии людей, которых вы уничтожили.
И я принялся зачитывать скорбный список умерщвленных.
– Эти фамилии мне ничего не говорят, – перебил он меня, но я упорно продолжал чтение.
Когда я наконец произнес фамилию отца, он хлопнул себя по лбу:
– Теперь я, наконец, понял. В поезде умер ваш отец. И вы считаете, что я…
– Да, да… Именно так мы и считаем, – подтвердил Олег.
– Дорогой мой, это недоказуемо, – пожал плечами Поплавский.
– А вы, вероятно, сын Олега Владимировича, судя по сходству, и, стало быть, внук…
– Я тебе, пидор, сейчас покажу «дорогого»! – взбесился Олег.
– Слушай, по-моему, хватит, – обратился он ко мне.
– Неужели ты способен его убить? – изумленно спросил я.
– Да. И буду даже спать лучше обычного. Потому что избавлю мир от гниды.
– У тебя что, действительно бесшумный пистолет? – Этими вопросами я тянул время.
– Не беспокойся. Я сделаю так, что выстрела никто не услышит. Но приговор должен объявить ты. Я лишь исполнитель.
Я отвернулся к балконной двери.
– Ты уверен, что это тот самый? – спросил младший.
Я помедлил с ответом. На душе было тоскливо.
– Да, уверен. Я же его видел тогда.
Я хотел было открыть балконную дверь, но Олег остановил меня:
– Не прикасайся ни к чему.
Внизу среди других машин белела моя «Волга».
– Ну? – поторопил Олег.
– Я никогда никого не убивал, – ответил я.
– Как хочешь, – сказал Олег. – Я знал, что ваше поколение ни на что не способно. Только болтать можете. Мне эта работа тоже не доставляет удовольствия. Предлагаю извиниться и уйти…
Я не видел лица Поплавского, слышал только его шумное, неровное дыхание. Олег ждал от меня одного только слова, но, как выяснилось, произнести его очень трудно.
– Мне бы не хотелось, чтобы ты его убивал, – медленно обронил я. – Ты – это все равно что я. Но и безнаказанным его оставить невозможно. Я себе этого потом никогда не прощу.
Поплавский молчал. Я по-прежнему смотрел в окно.
– Слушай, писатель, – съехидничал младший Олег, – тогда придумай что-нибудь. Фантазия входит в твое ремесло.
– Пусть он умрет такой же смертью, как и отец, как и другие. От яда… – И хотя эту фразу сказал я, мне почудилось, будто она произнесена кем-то другим.
– Недурная мысль! – ерническим тоном подхватил Олег, – Ты действительно замечательный выдумщик, мастер своего дела! Только придется об этой услуге попросить самого Игоря Петровича. Ему, как говорится, по этой части и карты в руки. Дорогой палач! Окажите, пожалуйста, услугу моему слабонервному партнеру, а заодно и мне. Сделайте одолжение, примите, пожалуйста, сами, без нашей помощи, какой-нибудь цианистый калий или что-нибудь эдакое, не менее слабое, чтобы результат был летальный…
Тут я не выдержал и повернулся к Поплавскому. По лицу его от страха крупными каплями тек пот. Он, не отрываясь, смотрел мне в глаза.
– Ну, ладно, я устал. Давай закругляйся или я тебя заставлю выпрыгнуть с балкона. Все равно придут к выводу, что ты покончил с собой, – грубо сказал убийце в белом халате Олег.
Сначала меня резануло это фамильярное «ты». Но потом вдруг, без перехода, в глубине души во мне оскалилось что-то хищное. Мне захотелось своими руками задушить эту гадину. Я захрипел, затрясся, изо рта потекла слюна. Я сделал шаг к Поплавскому. Жажда отмщения захлестнула меня. Это был, несомненно, припадок. Я впервые в жизни почувствовал себя готовым к тому, чтобы уничтожить человека, затоптать его ногами. Это был какой-то невероятный всплеск жестокости, насилия, желания убивать.
– Я тебя сам уничтожу! – пошевелил я губами. И с трясущимся от ярости лицом пошел на Поплавского.
И тут произошло неожиданное. Видно, под влиянием моего ненавидящего взгляда, убежденный, что я примусь его душить, приговоренный, поняв, что пощады не будет, вынул из стеклянного шкафа какой-то пузырек, поднес к губам и сказал:
– Единственное, о чем я жалею, – что мало вас истребил!
Затем последовали матерные слова, которые незачем приводить, ибо их и так все знают.
И Поплавский залпом выпил содержимое. На губах смертника показалась пена, черты лица его исказились, и он медленно сполз на пол. Несколько судорог тела, и все было кончено. На лице появилась легкая синюшность. У меня опять возникло ощущение, что я не только участник, но и зритель посредственного зарубежного детектива.
Я на ватных ногах направился к двери. Олег на секунду склонился над мертвецом и последовал за мной. Мы вышли в коридор. По счастью, никто нас не видел. Олег – его хладнокровие потрясало меня – запер дверь снаружи на ключ и забрал ключ с собой. Когда спускались на лифте, я прятал от Олега свое лицо.
Я видел смерть много раз. На моих руках умерла мать. Я вынимал из петли труп своего приятеля – поэта и сценариста, покончившего с собой в Доме творчества в Переделкино. Больше того, я почти три года работал на «Скорой помощи» и насмотрелся мертвецов предостаточно: и убитых, и самоубийц, и умерших от болезни, и задавленных машиной. Но все это было что-то другое. Там я всегда пытался спасти человека, а тут… А я ведь по первой своей профессии все-таки врач, клятва Гиппократа и всякие прочие заповеди…
– Слушай, я не понимаю, почему он не закричал? – спросил я вдруг у соучастника, – Ведь сейчас день, институт набит сотрудниками…
– Он ведь профессиональный убийца. Он понимал, что я его пришью, прежде чем он закончит орать первое слово.
– А ты бы действительно это сделал?
– Господи, какой ты хлюпик!.. А насчет яда – это ты лихо придумал…
Я долго не мог открыть дверь «Волги», автомобильный ключ не попадал в прорезь. Меня колотил озноб.
– Убивать человека, даже мразь, преступника, сволочь, особенно с непривычки, – тяжеленное дело, – усмехнулся Олег. – В о второй раз небось будет полегче… – Он увидел, как меня трясло. – Давай, я поведу…
Я согласно кивнул и передал ему автомобильные ключи. Олег сел на водительское место. И вдруг меня начало рвать. Я зашел за багажник машины, склонился и блевал. Меня выворачивало наизнанку. Олег терпеливо ждал. Потом я упал на пассажирское сиденье, и мы помчались домой. По дороге Олег выбросил ключ от кабинета Поплавского в Москву-реку. Во мне была какая-то разрушительная пустота, как в прямом, гак и в переносном смысле. Не помню, как я взобрался к себе, на седьмой этаж… Не помню, что было потом. Кажется, я повалился на тахту. Олег давал мне что-то успокоительное. Я послушно пил капли, но лучше мне не становилось. Вдруг раздался телефонный звонок. Трубку снял Олег.
– Тебя…
Я слабой рукой поднес телефонную трубку к уху и услышал следующее:
– Добрый день, Олег Владимирович, было очень приятно познакомиться. Это Поплавский. Да-да, Игорь Петрович. Он самый. Воскрес из мертвых, как Христос. Я принял безвреднейший препарат, остальное, как говорится, было делом техники. Знаете, в любой специальности нужно владеть профессией, а вы и ваш отпрыск оказались дилетантами. Эта любительщина вам дорого обойдется. В общем, теперь я ваш должник. Ждите, должок возвращу в самом скором времени… – И Поплавский повесил трубку.
Когда-то, не помню уж точно когда,
на свет я родился зачем-то…
Ответить не смог, хоть промчались года,
на уйму вопросов заветных.
Зачем-то на землю ложится туман —
все зыбко, размыто, нечетко…
Неверные тени, какой-то обман,
и дождик бормочет о чем-то.
О чем он хлопочет? Что хочет сказать?
Иль в страшных грехах повиниться?
Боюсь, не придется об этом узнать,
придется с незнаньем смириться…
От звука, который никто не издал,
доходит какое-то эхо…
О чем-то скрипит и старуха изба,
ровесница страшного века.
И ночь для чего-то сменяется днем,
куда-то несутся минуты.
Зачем-то разрушен родительский дом,
и сердце болит почему-то.
О чем-то кричат меж собою грачи,
земля проплывает под ними…
А я все пытаюсь припомнить в ночи
какое-то женское имя.
Зачем-то бежит по теченью вода,
зачем-то листва опадает…
И жизнь утекает куда-то… Куда?
Куда и зачем утекает?
Кончается всё. Видно, я не пойму
загадок, что мучают с детства...
И эти «куда-то», «о чем-то», «к чему»
я вам оставляю в наследство.
