Текст книги "Власть-2"

Автор книги: Эльчин Гасанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

12 февраля.

Эти дни я как пьяный. Вся моя воля в одном: в моем желании убить.

Каждый день я зорко смотрю: нет ли за мной шпионов. Я боюсь, что мы посеем, но не пожнем, что нас арестуют. Но я не сдамся живым.

Я живу теперь в гостинице "Узбекистан", на улице Хамзы. Вчера принесли мне мой паспорт. Я остаюсь один. Неужели за мной следят?

13 февраля.

Мы встретились на Паркентском базаре, у рыбной лавки: я, Саша,

Гулом, Фориз, и Хосиййат. Они в кожаных куртках.

Я говорю:

– Шестнадцатого президент проводит мероприятие. Планы изменились.

Что делать? Кто первым взрывает его?

Саша волнуется:

– Я.

У него грязно белые волосы, серые глаза, бледный лоб. Я вопросительно смотрю на него. Он повторяет:

– Я должен это сделать.

Гулом ласково улыбается:

– Нет, Саш, я ждал это очень давно. Не огорчайся: За мною первое место. Фориз равнодушно пыхтит сигарой. Я спрашиваю:

– Фориз, а ты?

– А что я? Я всегда готов. Как говориться, человеком был я в мире, это значит быть борцом!

Тогда я говорю:

– Президент, вероятно, уедет быстро, раньше всех. Поэтому нельзя медлить. Саша подъедет первым.

Все молчат.

По железнодорожному полотну вьются тонкие рельсы. Столбы телеграфа уходят вдаль. Тихо. Только проволока гудит.

Саша молчит. Я беру его под руку.

– Помни, Саш, что сказал Мохаммед: А когда они увидели его близко, обезобразились лики тех, которые не веровали, и сказали им:

Так что, не удивляйся ничему.

14 февраля.

Осталось всего два дня. Через два дня Президент будет убит. Образ

Мехрибон встал перед моим взором. Я закрываю глаза, я хочу его воскресить.

Я знаю: у нее черные длинные волосы, у нее тонкие руки. Но я не вижу ее. Я вижу мертвую маску. И все-таки в душе живет тайная вера: она опять будет моею.

Мне теперь все равно. Вчера была гроза, гремел первый гром.

Сегодня трава умылась и на улице Нукусской вновь расцветет сирень.

На закате поет желтый соловей. Но я это не замечаю. Я почти забыл о

Мери. Ну, пусть она любит и мужа, пусть она не будет моею. Я один. Я останусь один.

Я так говорю себе. Но я знаю: уйдут короткие дни, и я опять буду мыслью с нею. Жизнь замкнется в кованый круг. Если только уйдут эти дни…

Сегодня я шел по бульвару. Еще пахло дождем, но уже щебетали птицы.

Справа, на мокрой дорожке рядом со мной, я заметил какого-то парня. Он был в штатском, но это чекист, в длинном желтом пальто. Я понял это, и свернул в глухой переулок. Он стал на углу и долго смотрел мне вслед.

Я спрашиваю себя опять: не следят ли за мною?

Вечером Саша пришел ко мне в номер. Мы вышли на улицу, сидим на скамье в сквере.

– Хасан, вот и конец.

– Да, Саш, конец.

– Как я рад. Как я буду счастлив и горд. Знаешь, вся жизнь мне чудится сном. Будто я на то и родился, чтобы умереть и… убить. Бог всем людям раздал беду поровну. Всем по заслугам он посылант несчастья. А может кому – то и без вины…

Белая мечеть уходит куполами в небо. Внизу на солнце блещет фонтан. Саша спокоен. Он говорит:

– Трудно в чудо поверить. А если в чудо поверишь, то уже нет вопросов. Зачем насилье тогда? Зачем меч? Зачем кровь? Зачем "не убий"? А вот нет в нас веры. Чудо, мол, детская сказка. Но слушай и сам сказки, сказка иль нет. И быть может вовсе не сказка, а правда.

Ты слушай.

Он вынимает черный, в кожаном переплете Коран. Открывает заранее приготовленную страницу. "Рука Аллаха – над их руками. А кто нарушит, тот нарушает против самого себя. А кто выполняет то, о чем заключил завет с Аллахом, тому даст Он великую награду''.

Саша закрыл Коран. Я молчу. Он задумчиво повторяет:

– "Аллах! Он даст великую награду…"

В синем воздухе вьются соловьи. За парком в мечети воспевают азан. Саша вполголоса говорит:

– Слышишь, Хасан, два дня, даже один день…

– Ну?

– Класс! Хасан.

– Что, Саша?

– Слушай.

Саша умолк. Тихо.

– Слышал, Хасан?

– Слышал.

– Разве мелочь? Ответь.

– Саш, ты веришь?

– Да, Хасан, – "блаженны не видевшие и уверовавшие". Когда б не солнечным был глаз, не мог бы солнце он увидеть.

– Да, ничего.

Тает день, становится прохладно. Саша приподнимается, надувает щеки.

– Ну, Хасан, прощай. Навсегда. И будь счастлив.

В его серых глазах грусть. Я говорю:

– Саш, а "не убий?"…

– Нет, Хасан, – убий.

– Это ты говоришь?

– Да, я говорю. Убий, чтобы не убивали. Убий, чтобы люди по-Божьи жили, чтобы любовь освятила мир.

– Это кощунство, Санек.

– Знаю. А "не убий" – не кощунство?

Он протягивает мне обе руки. Улыбается большой и светлой улыбкой.

И вдруг целует крепко, сжимая меня в своих объятиях.

– Будь счастлив, Хасан.

Я тоже целую его.

15 февраля.

У меня сегодня было свидание с Форизом на Паркентском базаре. Мы сговаривались о завтрашнем покушении.

Я первый вышел на улицу. У соседних ворот я заметил трех топтунов из. Я узнал их по быстрым глазам, по их напряженным взглядам. Я застыл у окна. Я сам превратился в сыщика. Я ищейкой следил за ними. Для нас они или нет?

Вот вышел Фориз. Он спокойно пошел на Ниезбек-йули. И сейчас же один из топтунов, высокий, смуглый, в светлом костюме, направился за ним.

Двое других последовали за ним сбоку. Шла вилочная параллельная слежка. Я хотел догнать Фориза, я хотел остановить его. Но он взял такси. За ним помчалась вся свора, выпущенная из псарни – стая злых псов. Я был уверен, что Фориз погиб.

Я тоже был не один. Кругом какие-то странные люди. Вот человек в пальто со странным взглядом. Голова низко опущена, красные руки сложены на спине. Вот какой-то хромой в пиджаке в полоску, нищий с Паркентского рынка.

Вот мой недавний знакомый, которого я видел у Оли. Он откровенно отвернулся от меня, будто не узнал. Я понял, что меня арестуют.

Молла поет азан. Уже час дня. Через пол часа у меня свидание с

Гуломом в баре на улице Кари Ниязова. Он все еще.

Я волнуюсь и надеюсь, что он увезет меня.

Я иду мимо национального банка. Я хочу затеряться в толпе, утонуть в уличном море.

Но опять впереди та же фигура: руки сложены на спине, ноги путаются в полах пальто. И опять рядом тот гомик – одеколонщик. Я заметил: он не спускал с меня глаз.

Я вошел в бар. Саши там нет. Я вышел оттуда повернул круто обратно. Чьи-то глаза гвоздями впились в меня. Кто-то зоркий следит, кто-то юркий не отстает ни на шаг. Блин! Приплыли.

Я опять в парке Бабура. Я помню: там за углом пассаж, двери на переулок. Я вбегаю. Я прячусь в воротах. Прижался спиной к стене и застыл. Длятся минуты – часы. Я знаю: тут же рядом тот хер, в черном пальто. Он караулит. Он ждет. Он кошка

– я мышь. До дверей четыре шага. Я ставлю вальтер на "огонь", меряю расстояние глазами. И вдруг – одним прыжком в переулке. Саша медленно едет навстречу. Я бросаюсь к нему.

– Саш, гони!

– Хасан, как в том фильме: какой детектив без погони! – неуместно пошутил он.

Пронзительный звук колес, на поворотах трещат рессоры. Мы сворачиваем за угол. Аля-формула – 1. Саша лихач. Я оборачиваюсь назад: пустой переулок.

Нет никого. Мы ушли.

Итак, нет колебаний: за нами следят. Но я не теряю надежды. А если это только случайное наблюдение? Если они не знают, кто мы?

Если мы успеем закончить дело? Если сумеем убить?

Но я вспоминаю: Фориз. Что с ним? Не арестован ли он?

16 февраля.

Сегодня день покушения. Механизм запущен. Фориз ждет меня на улице Обидовой, перед мечетью. Я должен увидеть его.

Если он окружен,– дело погибло. Если ему удалось уйти, – то наша взяла. Мы победим.

Я сижу на скамье. Мне видна улица, виден полицейский в серой куртке, скрученные зонтики редких прохожих. Серо и скучно.

Подходит Фориз. Он здоровается со мной. Садится. Рядом вырастают знакомые мне фигуры. Двое, спрятав мокрые лица в воротники, караулят подъезд. С полицейским на углу, начеку еще двое. Один из них вчерашний хромой. Я ищу глазами гомика. Вот, конечно, и он, – под резным навесом ворот.

Я говорю:

– Фориз, за нами следят.

– Что ты? У тя измена пошла, Расслабься.

– Следят говорю.

– Не ври.

Я беру его за рукав.

– Ну-ка, взгляни.

Он пристально смотрит в сторону другой улицы. Потом говорит:

– Глянь-ка, вон этот хромой, ишь пес, как вымок… Да-а… Дела

…

Чего делать-то, Хасан?

Дом оцеплен чекистами. Нам не уйти. Нас схватят как рябчиков.

– Фориз, ТТ готов?

– ТТ? Двенадцать патронов.

– Ну, братан, идем.

Мы идем плечо о плечо. Я знаю: Фориз решился. Я решился давно.

В парке соскакиваем в кусты. Мокро. Брызжут деревья. Дождь размыл все дорожки. Мы бежим по лужам бегом.

Его черное пальто мелькнуло в зеленых кустах и скрылось. Под вечер я уже в Самарканде. Я в отель не вернусь. Покушение прошло без меня. А что с Сашей? С Гуломом? С Хосиййат? Они сами справятся? Им нужен контроль.

У меня нет ночлега, и я долгую ночь брожу по Самарканду. Гуляя по сонной улице рядом с померкшими домами. Тает лениво время.

До рассвета еще далеко. Я устал и продрог, и у меня болят ноги. Но в сердце надежда: упование мое со мною.

17 февраля.

Сегодня в газетах напечатано:

"Вчера состоялось покушение на Президента Узбекистана, Ислам

Каримова, а также на других членов правительства. Во время заседания в доме правительства произошел взрыв, есть жертвы, пострадали здания, находящиеся вблизи. Президент, и члены правительства живы.

Возбуждено уголовное дело против организаторов данного теракта.

Автомобиль марки Газ-24 подъехав к зданию правительства, был начинен бомбой, который сработал дистанционным управлением.

Водитель и его сподвижники скрылись с места происшествия.

Благодаря своевременно принятым мерам органами, преступной банде не удалось привести свой злодейский умысел до конца. К розыску бандитов приняты меры".

Мне смешно: "приняты меры". Разве мы не приняли своих? Победа еще не за нами, но в этом ли поражение? Президент, конечно, жив, но ведь и мы живы. Фориз, Хосиййат и Гулом уже уехали из Ташкента, мы встретились с ними на киргизской границе. Саша и я едем обратно в

Ташкент.

Наше слово – закон, и нам – отмщение.

Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен. Кто поднял меч, тот от меча и погибнет. Так написано в книге жизни. Мы раскроем ее и снимем печати:

Президент будет убит.

18 февраля.

Хосиййат говорит мне:

– Ты меня не любишь совсем… Ты забыл меня… Я чужая тебе.

Я говорю неохотно:

– Да, ты мне чужая.

– Хасан…

– Что, Хоська?

– Не говори же так, Хасан.

Она не плачет. Она сегодня спокойна. Я говорю:

– О чем ты думаешь, Хося? Разве время теперь? Смотри: неудача за неудачей. И за это ответит народ Узбекистана.

Она шепотом повторяет:

– Да, неудача за неудачей.

– А ты хочешь любви? Во мне теперь нет любви.

– Ты любишь другую?

– Может быть.

– Нет, скажи.

Я сказал давно: да, я люблю другую.

Она тянется всем телом ко мне.

20 февраля.

Вот что было вчера. Я взял у Хосиййат тротил. Я простился с ней на границе. Кучкар занял позицию у кинотеатра, Саша контролировал ситуацию у нац.банка. Камал прослеживал дальние переулки. Скоро мимо кинотеатра должен проехать кортеж Президента.

Они выступали в роли "халтурщиков", сидя в газонах. Я зашел в , спросил чашку кофе и сел у окна.

Было душно. В баре играл пианист. Где-то в углу бара клиенты смеялись. На улице были слышны сигналы автомобилей.

Помню: внезапно в звонкий шум улицы ворвался тяжелый, неожиданно странный и полный звук. Будто кто-то грозно ударил чугунным молотом по чугунной плите. И сейчас же жалобно задребезжали разбитые стекла.

Потом все умолкло. На улице люди шумной толпой бежали вниз, на улицу Ахунбабаева.

Какой-то рваный мальчишка что-то громко кричал. Какая-то девушка с длинной косой грозила кулаком и ругалась. Из ворот выбегали полицейские, испуганно озираясь по сторонам. Город был объят пламенем.

Мчались люди Ташкента. Испуганные горожане паниковали. Где-то кто-то сказал: Президент убит. Неизвестные жертвы пали под обломками.

Я с трудом пробился через толпу. У кинотеатра густым роем толпились люди.

Еще пахло густым дымом. На камнях валялись осколки стекол, чернели раздробленные колеса. Я понял, что разбиты много автомобилей. Передо мной, загораживая дорогу, стоял высокий парень в светлом костюме. Он махал руками и что-то быстро и горячо говорил.

Я хотел оттолкнуть его, увидеть близко то, что осталось от кинотеатра, но вдруг, где-то справа, в другом переулке отрывисто-сухо затрещали выстрелы. Я кинулся на их зов. Я знал: это стреляет Саша.

Толпа сжала меня, сдавила в мягких объятьях. Выстрелы затрещали снова, уже дальше, отрывистее и глуше. И опять все умолкло. Парень повернул ко мне свое лицо и сказал:

– Палит паскуда!

Я схватил его за руку и с силою оттолкнул. Но толпа еще теснее сомкнулась передо мною. Я видел чьи-то затылки, чьи-то бороды, чьи-то широкие спины. И вдруг услышал слова:

– Президент-то жив…

– А поймали?

– А х… его знает…

– Поймают… Куда денутся?

Вечером я вернулся домой.

Я помнил одно: Президент жив.

В городе было объявлено чрезвычайное положение.

Женщины и дети покидали Ташкент.

22 февраля.

Сегодня в газетах напечатано: .

Рядом со мной стоял Голиб. Круто повернувшись, он покосился на меня.

– Хасан, нас полиция ищет.

– Полиция всегда ищет.

23 февраля.

Я взял сегодня случайно газету. Я прочел мелким шрифтом, из Москвы:

"Вчера вечером в гостиницу явились сотрудники

Федеральной Службы Безопасности с предписанием задержать проживавшую там Солмаз Бараеву. В ответ на требование открыть, за дверью раздался выстрел. Взломавшими дверь работниками спецслужб, был на полу обнаружен еще не остывший труп самоубийцы. Производится следствие".

Под именем Солмаз Бараевой скрывалась Хосиййат. Я понял: я не хочу больше жить. Мне скучны мои слова, мои мысли, мои желания. Мне скучны люди, их жизнь. Между ними и мною – пропасть. Есть заветные рубежи. Мой рубеж – смерть правителей. СМЕРТЬ!!!!

Жизнь – это злая ошибка, выкидыш проматери, ужасный эксперимент природы.

Я – опасное и незащищенное порождение природы. Я должен вернуться к началу. Начать с нуля.

27 февраля.

У меня маленький сын. Я совсем забыл про него. Он живет на окраине Ташкента. В Зарафшане. Ему 10 лет. Он живет со своим дедушкой, с моим тестем. У меня свой ключ от их квартиры. Но я не хочу оставлять их в этом смрадном мире.

Сегодня ночь. Уже час ночи. Я тихо открыл двери, бесшумно вошел в квартиру. Они спали. Тесть храпел. Я взглянул на своего маленького

Джафара. Он тихо посапывал. Я вошел на куxню. Включил газ на полный ход. Газ начал шипеть. Все четыре комфорки газовой плиты начали шуметь как змея. Я вернулся в спальню. Лег на кровать рядом со своим сыном, Джафаром. Взгляд нежно лег на его белую руку. Я тихо обнял его в последний раз. Я пытался найти на его ладони линию жизни.

Прими меня, о Мефистофель с мальчиком. Прощайте!

Случай в Кливленде

Василий Арканов, спец.корреспондент НТВ в США, спешил в Кливленд.

Он был хорошим, опытным журналистом. Так сказать, известным, среди неизвестных.

Это был ноябрь месяц 2003 года. Он получил информацию о том, что в кливлендской клинике, где вот уже более трех месяцев проводил лечение экс-Президент Азербайджана, Гейдар Алиев, скоро возвращается на Родину.

Как известно, Г.Алиев страдал сердечной недостаточностью. И теперь, не смотря на все пессимистические прогнозы, просочилась информация о его выздоровлении. Разумеется, Василий первым хотел доложить об этом в эфир, поэтому он буквально вломился в офис клиники. Но его задержали в отделе регистратуры, дальше прессу не пустили.

И Василий, показав удостоверение "пресса", надев белый халат, последовал в ординаторскую, где увидел самого Роберта Вайта – ведущего врача, нейрохирурга США. В. Арканов узнав, что вопрос о возвращении Г.Алиева в Баку пока еще не стоит на повестке дня, понурил голову, спустился вниз.

Там он и впервые увидел Стефани Лалас. Это была высокая, голубоглазая женщина, лет 35, с томным взглядом. Она работала медсестрой, помогала больным, посещала палаты. У Василия мелькнула мысль. "Может, стоит завербовать ее, создать тут агентурную базу, и посредством вот этой Стефани, быть первым при сенсационных новостях…".

Он думал, размышлял, стоя перед ней, параллельно улыбаясь на ее замечания о прекрасной погоде, которая выдалась этой осенью в

Кливленде.

Стефании в свою очередь тоже чувствовала, что этот русский журналист хочет за ней приударить, она была рада этому. Но у нее на душе творился хаос. Она жила на окраине Кливленда, жила одна, со своим младшим братом. Без родителей.

Отсюда и начинается вся история.

Но прежде чем перейти к описанию дальнейших событий хочется рассказать о том, что же творилось в душе Стефани после первого полового акта со своим братом. Родным младшим братом, который был младше нее почти на 20 лет. Предала ли она своих старых родителей?

Однажды, проснувшись утром в глубоком похмелье и поняв собственно то, что она совершила, ей стало ужасно стыдно. Почему-то вспомнились студенческие годы и одногрупница Деми в коротенькой юбке и с ярко напомаженным лицом.

Стефани почувствовала себя еще большим ничтожеством, чем эта студенческая шлюшка Деми. Та хоть ложилась под чужих людей, а

Стефани под… под брата… Лицо ее краснело с каждой минутой.

Хотелось заплакать, надеясь, что это поможет. Но куда деть этот позор, в какой угол своей души засунуть его, чтобы навсегда про него забыть? Стефании не знала и более того, она понимала, что это будет теперь ее мучить всю оставшуюся жизнь. Как только она вспомнит родителей, она вспомнит член своего братика. Как только она увидит на своем теле царапины от его ногтей, она вспомнит, с кем она в тот день занималась любовью.

Она с ужасной головной болью встала с постели и поплелась в ванную. Там почистила зубы и выбросила зубную щетку в мусорное ведро. Ей даже стыдно было сейчас идти в комнату, где лежал Мартин

(так звали брата). Но, все же поколебавшись минут пять и, в конце концов, выпив несколько капель валерьянки, она решилась показаться на его глаза. И что же?

Как она и предполагала, братик, а ему было чуть больше 14 лет, читал порно журнал. Мартин смотрел на нее с обвиняющим взглядом.

Стефани села на табурет и, зажав голову руками, заплакала. Ей стало так не выносимо мерзко, что хотелось прямо сейчас провалиться под эту грешную землю.

Зачем природа создала так чтобы брат, причем маленький брат, смог переспать со старшей сестрой? Почему природа не сделала их органы отличными друг от друга, ну хотя бы по размерам, не говоря уже о функциональности?

Может, природа этого хотела? Может быть, она предполагала, что будут несчастными от неудовлетворения своих сексуальных потребностей люди. И может быть, именно для этого она создала братьев, отцов, сыновей? Все таки, родное…

Все это нахлынуло в голову Стефани одним потоком, от которого появлялось чувство, что все в этом мире давно уже продано, что все в нем ровно, что должны в нем существовать педофилы, некрофилы и геронтофилы.

Мартин и, в правду, смотрел на свою сестру обвиняющим взглядом, но не из-за прошлой ночи, которая ему, несомненно, доставила большое удовольствие, а из-за того, что Стефани, которая в последние годы была ему как мать, во время не погладила его брюки и сорочку. Когда он увидел, что Стефани села на табурет и горько заплакала, он подошел к ней, провел рукой по ее волосам, поднял к себе ее лицо, и крепко поцеловал ее в губы. Стефани вздрогнула, и уже оставшийся день она провела в сексуальных излишествах со своим братиком, так и ни разу не вспомнив ни своих родителей, ни шлюху Деми, ни природу.

На следующий день, Стефани помогала работникам клиники выносить мертвого мужика из помещения клиники. Покойный был русским, вернее новым русским.

При разборках, ему пристрелили голову, и привезли в кливлендскую клинику три дня назад. Работал он в Штатах, и вот уже 3 дня, как он мучился, не мог умереть.

В этот момент Василий объявился в больнице, и узнав, что Стефани занята этим трупом русского, из чисто патриотических чувств, стал ей помогать. Не будет же он бросать своего земляка.

Приезжает значит труповоз, из него вываливаются трое ребят в спецовке, и говорят, что в клинику за ним не полезут – тащите мол, его на дорогу – а до дороги от клиники метров 100 тащить этот труп.

Ну и сотрудники персонала удивились маленько – а че делать, тащить-то надо. Василий два раза блевал, пока они его до труповоза тащили – труп жутко вонял какой-то гадостью! Ну вот, короче пошли они его тащить, одели специальные варежки, и вперед.

По ходу дела Василий и Стефани разозлились, и журналисту захотелось ударить по голове трупу – но смерть нужно уважать! Все же он не выдержал.

Он его шлепнул ногой в дырявую от пуль череп – у того череп раскололся, и мозги вывалились на землю!

А теперь представьте картину – четверо сотрудников тащат труп – один из них блюет при виде мозгов коричневого цвета на земле, второй оттаскивает Стефани, а третий стоит и молча сходит с ума – при этом

Василий матерится неземными матами.

В общем, все онемели с этого дежурства. Донесли они короче безмозглого трупа до трупавоза – а труповозцы говорят, зачем он нам без мозгов нужен – типа там расследование будет, вся катавасия – короче мозги мертвеца необходимы.

Пошел Василий за мозгами – сам виноват, не надо было ударять.

Начал он собирать это коричневое чудо с земли – а сам про себя думает. Вот страшно!!! Этот человек же этой фигней думал. Думал, кого бы обмануть, наколоть, убить, потом ограбить, властвовать – а сейчас я ЭТО пытаюсь с земли собрать! Обалдеть (уп…), снова чуть не проблевался.

В общем, понял он после этого дежурства, что человек не совершенен – утром может командовать и властвовать, а ночью умереть, заснув с газетой в руках.

На дворе раздался визг тормозов. Около дома Стефани остановился шикарный белый автомобиль, из которого вылез Василий Арканов, русский журналист. С цветами в руках, с зачесанными назад волосами и крутым галстуком. Подойдя к входной двери, он нажал на кнопку звонка.

Стефани в нетерпении этого звонка просидела с самого утра, приготовив все, что нужно для будущей ночи еще вечером. Стефани выбежала в коридор и открыла дверь. Журналист подарил ей цветы и поцеловал ей ручку. После чего после ее приглашения проследовал за ней в дом.

Дом Василию Арканову не понравился, хотя он сказал Стефани, что он прекрасен, как и сама хозяйка. Но будь она чуть-чуть умнее уж, несомненно, догадалась бы о приторной лести своего любовника, поскольку спрашивается, как ему могли понравиться неровные стены, низкий потолок. Прямо как в квартире бедного эмигранта.

И к Мартину он отнесся тоже пренебрежительно и высокомерно, проходя мимо, покосился на него. Мартин поняв, что он лишний, вышел на улицу прогуляться.

Вскоре Василий и Стефани сели за стол. Сразу же в их бокалах оказалось вино и, чокнувшись, они его выпили. Стефани почувствовала внутри себя тепло и немного расслабилась. Все начиналось как нельзя лучше. И продолжилось тоже как нельзя лучше. За столом они проговорили почти около часа, за это время изрядно опьянев друг от друга, от мягкого света ночника, от приятной музыки и в основном, конечно же, от выпитого ими вина.

– Стефани, я приглашаю Вас на танец, – встав из-за стола, произнес журналист.

Стефани так же встала из-за стола подала ему руку, которую он поцеловал, и пошла увлеченная им на середину комнаты. Где, встав в положенную для медленных танцев позу, они начали медленно с ноги на ногу перемещаться. Их руки обнимали друг друга, тела их были расслаблены в наступающей истоме. Журналист опустил свои руки к ней на бедра, и стал постепенно подниматься выше, задирая ее платье. О, как приятно это было чувствовать Стефани, ведь она так долго этого ждала. Она впилась своими губами в его губы. Она облизывала своим языком его небо, десны, зубы и язык, конечно же. Она играла с ним, ей нравилось чувствовать его шершавость и его назойливость, приятную назойливость. Василий проник рукой к ней в трусы и начал мять ее интимные места. Стефани вздрогнула и по ее телу сверху вниз побежала волна мелкой дрожи. Она потащила его в спальню.

Там они скинули с себя все стесняющие их одежды и совершенно голые брякнулись на чистую постель. Стефани легла на спину, а

Василий впился своим языком в ее недра, потом вплотную занялся оральным сексом.

Стефани стонала, даже кричала. Василий был на седьмом небе и…

Они оба неожиданно учуяли, что в комнате кто то есть.

Стефани подняла голову, вскочила с кровати и в бешенстве закричала:

– Мартин, пошел вон!

Мартин молчал, он был обижен. На него во все глаза смотрел журналист. Не понимал, что происходит. Мартину стало стыдно. Он терял свою гордость. Два года им пользовалась Стефани, а сейчас, как какую-нибудь дворняжку выгоняла прочь.

Да если бы она знала, что сейчас чувствовал Мартин, о, женщина.

Он ведь был тебе не просто милым братиком. Он был твоим мужем, которого ты сейчас выгоняешь на глазах у любовника.

Что ты хотела? Чтобы он просто так взял и ушел? Позабыв о том, что между вами было?

Не многовато ли ты берешь на себя, женщина, когда так поступаешь со своей родной кровью. Мартин не знал, что ему делать, его мучила ревность и унижение – самый страшный в мире коктейль органических чувств. Она пользовалась его членом, а теперь у нее появился другой, знаменитый и ухоженный. Мартин посмотрел на него и крикнул:

– Вон отсюда, русский подонок!!!

Василий и Стефани сначала опешили. Но Василий Арканов, увидев такое, спокойно сказал:

– Стефании, не обращай внимания на него. Он сейчас уйдет. Когда на проблему не реагируют, она тает сама по себе. Вот увидишь.

После этих слов Василий вновь привлек к себе Стефани, и они совершенно голые перед вооруженным Мартином начали заниматься любовью.

Мартин этого не ожидал. Он выбежал в зал, оттуда в коридор, чтобы навсегда убежать из этого невыносимого дома.

Василий не помнит, как он уходил с квартиры Стефани. Потом оказался в центре Кливленде. Одно ясно – он пил, занимался сексом.

Он уже бухой и все по фени.

В голове – звуковая каша, перед глазами все плывет. Он вспомнил

Мартина, Стефани… Нет, надо проветрится.

В Кливленде уже зима. Падает мелкий снежок, искрясь в свете газоразрядных ламп и темно-синего неба. Алкоголь еще не выветрился.

Он находился в состоянии глубокого пофигизма, который и в трезвом виде неслабый – то.

Надо пойти домой – в Нью-Йорк. Что я тут делаю в Кливленде. Жду сенсации, выуживаю информацию… Нет уж!!! С Гейдар Алиевым ничего не случиться. Он большая личность. Он великий человек. А великие так просто не умирают. Он еще вернется в Баку на белом коне. Дурак я, дурак! На проблему не надо реагировать! И она сама расстает.

И уже повернулся спиной к какому – то небоскребу, чтобы уйти прочь, как вдруг за спиной раздался женский голос:

– Пойдем погуляем?

Передо ним стояла девушка очень высокого роста с длинными волосами. Что-то в ней было не так.

Лицо! Конечно же, ее лицо. Оно было каким-то странным. Не таким, как у всех, кого он видел. Странная форма. Эти очертания…

Дуновение ветра пошевелило ее волосы и он увидел ее уши. Они были похожи на уши фей из сказок: такие продолговатые, заостряющиеся вверху. Глаза как у Мартина.

Тем не менее, девушка была очень красива. Даже очень.

Все еще находясь в состоянии глубокого пофигизма, он не удивился ее внезапному появлению, ее ушам и, самое главное – ее предложению прогуляться.

Они молча пошли в незнакомый двор. Разговаривать было не о чем.

Василия не интересовало кто она, почему она хочет с ним гулять и вообще, откуда она взялась.

Подсознательно он двигался за ней. Она остановилась.

– Пойдешь со мной? – спросила она.

– Куда?

– Ко мне домой.

Он подумал, что лететь в Нью-Йорк завтра, в отеле скушно, и вообще…

– Пойдем, сказал он.

– Это далеко… – туманно произнесла она.

Кливленд был маленький город, поэтому ее "далеко" его не волновало.

– Все равно пойдем.

Их поглотил столб света. Через несколько секунд он понял, что они в каком-то месте. Не то квартира, не то комната в отеле.

– Меня зовут Илаида. Мы летим ко мне домой. Это займет несколько земных дней, как эхо из пещеры, прозвучал ее голос.

"Я был в полном ох-е и не знал что сказать", признался потом

Василий. Он знал, что не спит, не бухой, и это происходит на самом деле. Однако виду не подал.

"В конце-концов я хоть нормально погуляю, а то несколько месяцев в США бегаю с диктофоном".

Он смотрел из окна ее спальни на город. Совсем непохожие на обычный город дома, никаких деревьев. Все в каком-то покрытии. Он думал, есть ли тут привычные земные инструменты, есть ли вообще электричество, как на земле. Сама мысль, что он будет тут неизвестно сколько без привычных его микрофонов, встреч на высоком уровне, аля-фуршетов, журфиксов, вызывали неприятные ощущения в животе, похожие на те, которые бывают, когда сильно волнуешься перед защитой диплома.

Вошла она.

– Я являюсь тем, что у вас называется "принцесса".

Надо же… Принцесса она.

– А я, стало быть – принц или король, или как там это все называется… – пытался съязвить Василий.

– Нет. Ты -просто человек.

– И, чтобы стать королем, я должен взять тебя в жены? – продолжал он издеваться.

– Нет. Это – земной фольклор. У нас нет такого.

– Тогда что я тут делаю? – вопрос был явно тупым.

– Ты просто мне нравишься.

"Офанареть да и только. Я нравлюсь непонятно кому, живущему непонятно где".

Теперь он был действительно удивлен.

– Ты можешь побыть у меня три дня. Потом, если тебе не понравится, ты можешь вернуться на Землю. Тем более, что через 3 дня ты получишь важную информацию. Именно за этим ты ведь и приезжал в Кливленд. Так что, всего три дня.

Эти дни прошли как обычные земные дни. Все как обычно: выпивка, развлечения, секс. Как ни странно, но под одеждой она была, как и все земные бабы.

Однако, как он и предполагал, в них не было ничего похожего на наши компоненты. Без этого ему было неинтересно, и он предпочел вернуться на Землю.

Они вошли в атмосферу. Илаида сказала, что земная орбита завалена старым космическим мусором. Он не был этим удивлен, зная, что еще с

60х годов там летает всякое дерьмо.

После вспышки, он очутился на Земле, точно в том месте, откуда она его забрала. Это если судить по ее словам.

Если же судить по глазам Василия, то высадила она его где-то не там, может быть даже не на Земле. Приглядевшись, он различил в темноте дорогу и развалины домов. Откуда то до его слуха донеслась песня Муслим Магомаева про Азербайджан. Вдали с пистолетом в руках рычал Мартин. От того небоскреба не осталось ни одного этажа.

Остальные дома представляли собой развалины. Где – то играла музыка

Вагнера. Вдалеке шел какой-то человек. Он побежал к нему. Это был бомж.

– Слышь, мужик. Че тут за херня?

– Бомж был удивлен: среди развалин и его драного тряпья Василий выглядел как алмаз в ржавой коробке.

– Ты с Луны? – спросил бомж.

– Да, – пусть для него он будет с Луны.