355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элберт Карр » Вашингтонское убийство » Текст книги (страница 2)
Вашингтонское убийство
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 23:59

Текст книги "Вашингтонское убийство"


Автор книги: Элберт Карр



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава II
В КАБИНЕТЕ ЧИВЕРА

Чивер отворил дверь, и, миновав увешанный картинами коридор, они вошли в большой мрачноватый кабинет – красное дерево, кожа. В комнате все имело девственный вид – чувствовалось, что заходят сюда редко.

– Садись,– сказал Чивер, и они опустились в глубокие кресла. Вслед за Сарой он обвел взглядом ряды книг в добротных переплетах, небольшие картины на стене, выдержанные в темных тонах.

– Вообще-то, бог с ним, с этим кабинетом. Плод совместных усилий Этель и ее декоратора. У меня здесь всегда такое чувство, будто мне приклеили фальшивую бороду. Зато тихо, можно поговорить без помех.

Он предложил ей сигарету, она отказалась, и тогда он закурил сам, внимательно наблюдая за нею сквозь табачный дым.

– В тебе появилось что-то такое, что внушает мне опасения. Какая-то печальная сосредоточенность. Словно бы для тебя на чем-то одном свет клином сошелся.

Она кивнула.

– Ты проницателен, Джерри. Вот уже сколько месяцев меня гвоздит одна мысль: что я в чем-то предала Тома, сама не знаю, в чем. Но на прошлой неделе я получила письмо – он написал его перед смертью – и поняла, что мне делать. С тех пор я уже ни о чем другом не могу думать.

Чивер ответил не сразу. В открытое окно доносился слитный шум голосов, негромкие переборы гитары. Мотив был знакомый – печальная, нежная песня, много лет назад она слышала ее в Аргентине: «Juventud perdida». «Погибшая молодость»... «О, скажи мне, куда подевалась она, та, которую я любил в юности?..»

– Я должен задать тебе один вопрос,– начал Чивер.– Правда ли, что перед твоим отъездом у вас с Томом были, ну, скажем, неважные отношения? – Заметив, что глаза ее расширились, он поспешно добавил: – Не пойми меня ложно. Том был от тебя без ума, это всем известно. Но у нас создалось впечатление, что ты была на него сердита.

– Сердита? Да я была просто взбешена! После того как он у вас выпил лишнего и выставил себя из-за Никки таким дураком, я с ним не разговаривала неделю. Я должна была выдержать роль оскорбленной жены. Том это понял, и когда он обещал мне, что больше не будет пить, мы с ним помирились. Мы любили друг друга, Джерри. Собирались поездить вдвоем, просто так, для собственного удовольствия, когда я вернусь из Сирии. У нас было решено, что я брошу работу, осяду в Вашингтоне и мы заведем ребят.

– Ну, у меня отлегло от сердца. А то проклятые сплетники чешут языки, а потом попробуй отличи, где правда, а где выдумки. Так вот, насчет письма от Тома. С моей стороны не будет нескромностью, если я попрошу тебя рассказать, о чем оно?

Сара задумчиво поглядела на свою сумочку.

– Его удручало, что он вынужден навлечь неприятности на одного из наших друзей... На человека, которого он любил. Но на кого именно, там не написано.

– И ты считаешь, что его смерть как-то связана с этим? Что тут, ну, в общем, дело нечисто?

– Нечисто, говоришь? – Она призадумалась.– Просто мне хочется разобраться во всем до конца.

Он сделал долгую затяжку и медленно выпустил дым.

– Когда человек постоянно пишет о всяких закулисных делах и знает подноготную множества людей, как Том, у него непременно должны быть враги. Но тебе, вероятно, известно, что информационное агентство, где он работал, присылало ко мне своего сотрудника. Он тщательно вник во все детали этой истории, а когда во всем разобрался, то сказал, что согласен с медицинским заключением: смерть в результате несчастного случая.

– Видимо, так оно и есть. А все-таки... Сам подумай, Джерри, столбняк... В наши дни в Америке от столбняка не умирают. Если, конечно, поблизости есть врач.

Рот его искривился в усмешке.

– Когда я был мальчиком, эта болезнь называлась по-всякому: тризм челюсти, заражение крови,– и от нее погибало порядочно народу, особенно ребятишек: оцарапаются и забудут об этом, а инфекция делает свое дело. Тогда сыворотка еще не была общедоступной.

Она молчала, и его пухлое загорелое лицо горестно сморщилось.

– Наш сад заражен столбнячной бациллой, ничего не поделаешь. Кажется, она часто встречается в естественных удобрениях; наш садовник применяет их для розовых кустов. Да он и сам не так давно переболел столбняком – правда, в легкой форме. И сыворотку ему ввели своевременно.

– А Тому – слишком поздно?

– Да. Думали, правда, что вовремя. Но у него оказалась очень тяжелая форма.

– Расскажи мне, Джерри, как все это было. Со всеми подробностями, какие только вспомнишь. Очень тебя прошу.

– Постараюсь, Сар. Значит, так. В тот вечер народу собралось меньше обычного – всего-навсего человек сто. Было порядочно латиноамериканцев. Том очень много пил.

Сара беспокойно шевельнулась.

– Тебя это удивляет? – спросил Чивер.

– Даже очень. Ведь он дал мне обещание. А он слов на ветер не бросал.

– Должно быть, он сильно скучал по тебе.

– Во всяком случае, не настолько, чтобы нарушить слово. Ведь он же не был алкоголиком. Он всегда умел остановиться, стоило ему захотеть.

– И все-таки в тот вечер он, вероятно, здорово нагрузился. Я видел его у стойки, он был не в себе. Я спросил, в порядке ли он, и он ответил: в порядке, но голос у него был сиплый.

На мгновение она закусила нижнюю губу.

– Том не любил признаваться, что ему плохо или что он перебрал. Но ты действительно видел, что он выпил больше обычного?

– Вообще-то не видел. Я же за ним не следил. Но это и так было ясно.

– А что он пил?

Казалось, Чивера удивил ее вопрос.

– Полагаю, то же, что всегда,– «Бурбон» с содовой.

– А был еще кто-нибудь в баре? Я хочу сказать, одновременно с ним?

– Ну конечно, то одни заходили, то другие, масса народу. Помнится, я видел его с Керком, с Артуро Оливаресом. А после – с Никки; но тут вмешалась Этель, быстро все поломала и шепнула мне, что Том сильно пьян и чтобы я как-нибудь потактичней уговорил его выйти подышать свежим воздухом. Тогда я предложил ему прогуляться со мной по саду, посмотреть цветы. Последние в нынешнем сезоне, так я ему сказал. Меня смущало лишь одно: ночь была темная, безлунная. Впрочем, Том был не настолько пьян, чтобы не разгадать моего замысла. Сказал, чтобы я не беспокоился и что лучше он посмотрит цветы сам. Вид у него был неважнецкий, я подумал, что его вот-вот стошнит и поэтому он хочет пройтись один, так что я не стал настаивать. Когда он выходил через стеклянную дверь, мне бросилось в глаза, что он пошатывается. Я еще подумал тогда: это первый случай на моей памяти, чтобы Том нетвердо держался на ногах.

Сара взглянула в окно, на залитый вечерним солнцем сад. Он напомнил ей картину Дюфи[3]3
  Дюфи Рауль (1887—1953) – французский художник.


[Закрыть]
– заросший лилиями прудик, отражающий густую синеву неба, яркие цветочные бордюры, атласно-гладкая лужайка, веселые наряды прогуливающихся гостей. Вдоль одной стороны огромного сада и высокой кирпичной стены в дальнем его конце были высажены гигантские ползучие розовые кусты. Уже распустились ранние розы – отсюда они казались ярко-красной массой с палевыми и белыми островками.

Помолчав немного, Сара сказала:

– А розовых стало меньше, чем в прошлом году, правильно?

Чивер ухмыльнулся:

– Узнаю свою Сару. Цепкий взгляд опытной журналистки – от него ничего не укроется. Правильно, Этель вдруг воспылала страстью к белым розам и посадила их вместо розовых. Говорит, розовый цвет – это жалкий компромисс.

– Джерри, можешь ты вспомнить точно, в котором часу Том вышел в сад?

– Точно не скажу,– задумчиво проговорил он.– Помню только, что было поздно. Народ уже расходился, а оставшимся сервировали ужин. Я разрывался: надо было и гостей провожать и обеспечить Пилангу, нашему новому шеф-повару, все, что ему потребуется. За ужином подавались только индонезийские блюда. Успех был колоссальный. Часов этак в десять Керк спросил меня, где Том, и тут я сообразил, что за ужином его не было. Я ответил, что видел только, как он выходил в сад. Тогда Керк пошел его искать. Сказал, что им надо кое о чем потолковать. Прошло несколько минут, он возвращается и говорит, что Тома там нет. Вот мы и решили, что он ушел, не попрощавшись.

Сара наморщила лоб.

– Как же могло получиться, что Керк его не нашел, а Никки нашла?

– Тьма была кромешная, а сад у нас большой. Керк вполне мог не разглядеть в темноте черного костюма. А Никки и Артуро...– И он закончил фразу улыбкой.

– Ты хочешь сказать, что они споткнулись о Тома? Что он напился до потери сознания?

– Вот именно. Должно быть, там его и разобрало.

Она прикрыла глаза, пытаясь представить себе эту сцену: обнимающаяся в темном саду парочка вдруг натыкается на чью-то ногу; нехотя оторвавшись друг от друга, они обнаруживают распростертого под розовым кустом человека.

– А кто такой Артуро? – спросила она.

– Ах да! Ты же с ним не знакома. Артуро Оливарес. Он приехал в Вашингтон вскоре после твоего отъезда. Представитель нового патагвайского правительства – это которое так недолго продержалось у власти. Сам он парень славный, хотя его политические взгляды мне не по душе. Радикал. Но красив, ничего не скажешь. У Барби был с ним роман.– Он хмыкнул.– Она вдруг заповадилась к нам: стала приезжать из колледжа с субботы на воскресенье, чтобы с ним встречаться. Думала, мы ни о чем не догадываемся. Мы с Этель поговорили с Фредом и решили не вмешиваться. По правде сказать, он нам нравился.

– А с Томом он был знаком?

– Да, отношения у них были как будто самые дружеские. Я видел их вместе, они завтракали в Метрополитэн-клубе – всего за несколько дней до...

Он осекся.

– А что было после того, как он и Никки обнаружили Тома?

– Никки вбежала в дом и шепнула мне, что с Томом неладно. Я вышел в сад, помог Артуро привести Тома в чувство. Когда он пришел в себя, мы его усадили, но ему было очень скверно, он едва мог говорить. Нам не хотелось, чтобы его кто-нибудь увидел в таком состоянии,– сама понимаешь, сколько было бы пересудов. Достаточно того, что об этом знала Никки, болтушка такая. Я ее, правда, предупредил, чтобы молчала. Нам с Артуро еле удалось поставить Тома на ноги, пришлось тащить его чуть ли не волоком. Мужчина в восемьдесят кило весом – это изрядный груз, доложу я тебе, если ноги его не слушаются. Но все-таки мы внесли его во флигель для прислуги, положили там на кушетку. Вид у него был совсем больной, а Фред как раз находился у нас, и я послал Артуро за ним. Фред явился довольно скоро. Мне показалось, что он и сам перепил, но он взглянул на Тома, пощупал у него пульс, потянул носом и сказал мне, что Том просто пьян и лучше всего дать ему проспаться. Он обратил внимание, что у Тома исцарапан лоб, принес из ванной какой-то дезинфицирующий раствор и промыл царапины.

– Том разговаривал с вами?

– Да, немножко. Пробормотал что-то – в том смысле, что ему так неловко, и он сам не понимает, как это вышло, и пусть его оставят одного, все будет в порядке. Говорил он чуть слышно, глаза у него закрывались сами собой. Никто не заметил – ни мы, ни он сам,– что у него глубокая царапина на руке, повыше запястья. Понимаешь ли, на этих самых кустах здоровенные шипы. Вот в эту царапину, безусловно, и попала инфекция.

Напряжение, с которым она обдумывала каждое его слово, было явственно ощутимо – казалось, оно доступно слуху, как звук.

– И никто не обратил внимания, что у него на руке царапина?

Во взгляде, который метнул на нее Чивер, отразились весьма разнообразные чувства: видно было, что он раздражен бесконечными расспросами, а в то же время его восхищает эта настойчивость и забавляет несоответствие между хрупкой женственностью ее облика и энергичным напором.

– А знаешь.– проговорил он беспечно,– тебе бы называться не Сарой, а Дианой. Так и вижу тебя на пьедестале – с луком и колчаном со стрелами. Богиня-охотница, прелестная и беспощадная. Мраморная статуя.

– По временам я и вправду чувствую, что превращаюсь в мраморную статую,– с горечью проговорила она.

– Ты действительно любила его?..

– Да, по-настоящему.

– Бедная девочка! Мне так жаль, Сар...

Узкой рукой она сделала легкий жест, выражающий дружеское понимание.

– Прости меня. Джерри. Ты так терпелив со мной. Я тебя долго не задержу. Так мы говорили насчет царапины.

– Насчет царапины,– повторил он.– Никто из нас ее не заметил. Она была под рукавом пиджака. Никому и в голову не пришло туда заглянуть. Мы просто укрыли Тома одеялом и оставили его на кушетке – не тащить же было его в комнату для гостей, чтобы чужие увидели его в таком состоянии. Мне тоже пришлось изрядно выпить в тот вечер, так что утром я заспался– была суббота. И только часов в десять, за кофе, я вдруг вспомнил про Тома. Пошел в ту комнату, где он лежал, а его там нет. Клифтон, наш дворецкий, рассказал мне, что Том проснулся рано и вызвал такси и что вид у него был очень скверный. Немного спустя я позвонил к вам домой, спросил Тома, как он себя чувствует. Голос у него был куда бодрей. Он извинился за беспокойство, сказал, что сам не понимает, как его угораздило столько выпить,– вчера ему все казалось, что голова у него раздувается, как воздушный шар. Еще он сказал, что, должно быть, схватил в саду ревматизм – суставы и шея залубенели, как перестоявшийся тоффи[4]4
  Дешевое лакомство из черной патоки, переваренной с сахаром (прим. перев.).


[Закрыть]
. Ты же знаешь, он любил старинные фермерские словечки.

Она медленно наклонила голову в знак согласия.

– А он ничего не говорил про эту царапину на руке?

– Нет, в тот момент ничего. Потом пришла Этель, и я ей все рассказал. Она забеспокоилась. Говорит, как бы Том не простудился насмерть – ведь он столько времени пролежал на сырой земле,– и чтобы я непременно сегодня же зашел его проведать. Я в тот день играл в гольф в «Горящем пне», а обратно поехал через Джорджтаун и зашел к вам. Открыла ваша горничная и говорит, что мистер Бэртон плохо себя чувствует и никого не велел принимать, но я все-таки поднялся к нему наверх и вижу, он лежит пластом и у него явно жар. Он сказал, что шея уже совсем не сгибается, что до сих пор ему не хотелось звать врача, но, пожалуй, надо бы.

– Ну, а что же насчет царапины на руке?

– Вот-вот, я как раз к этому подхожу. Я заметил, что он все время трогает правую руку, посмотрел и вижу: повыше запястья глубокая царапина, а кругом покраснело и распухло. Он мне сказал, что утром промыл ее, но толку никакого.– Тут Чивер шумно вздохнул, словно показывая, что его утомило столь длительное напряжение памяти.– И тогда до меня дошло: ведь те же симптомы были у нашего садовника, когда тот заболел столбняком: жар, шея не гнется, кожа вокруг царапины воспалена. И я не стал терять времени. Мне было известно, что Том и Фред друг друга недолюбливают, так что я спросил, не вызвать ли мне его постоянного врача, а он говорит – никакого врача у него нет, он уже сколько лет докторам не показывался, и чтобы я вызвал Фреда. Даже пытался пошутить: мол, Фред наблюдал его с первой минуты и было бы глупо менять врача в самый интересный момент. Мне это запомнилось, потому что он засмеялся, но лицо у него сразу же искривилось, и он сказал, что ему больно смеяться. В общем, Фред тут же приехал, ввел ему сыворотку и дал снотворное. Сказал, что положение очень серьезное, и несколько дней, пока Том не выкарабкается, у его постели должны круглосуточно дежурить сиделки. Он позвонил к себе в больницу...

– Минуточку, Джерри, извини. Когда Фред вводил сыворотку, он верил, что это спасет Тома?

– А как же! Полагаю, что верил. Правда, насколько я могу припомнить, он этого не говорил, но уж, конечно, мы никак не думали, что Том умрет. А куда ты, собственно, клонишь?

– Просто хочу представить себе всю картину. Ладно, дальше, Джерри.

– Ну так вот. Как я уже сказал, Фред позвонил к себе в больницу, чтобы раздобыть для Тома сиделку. Но в субботний вечер это было решительно невозможно. Я позвонил Керку – думал, может, ему удастся кого-нибудь разыскать через государственный департамент. Он тут же примчался, но найти никого не сумел. Тогда я связался с Этель, спросил, нет ли у нее кого-нибудь на примете. Она сказала, что нет, но что она придет сама и побудет с Томом, покуда Фред не найдет сиделку. Ты ведь знаешь, во время войны она добровольно работала в госпитале.

– И когда же явилась сиделка? – спросила Сара.

– В воскресенье утром. А вечером она вызвала Фреда. В понедельник утром Фред позвонил нам и сообщил, что состояние Тома очень его беспокоит. Сыворотка, видимо, не подействовала. Так что Фред ввел ее вторично – сделал люмбальную пункцию, так это у них называется. К этому средству прибегают лишь в самых крайних случаях. Я сразу же поехал к Тому. Керк был уже там. Послушай, ты и в самом деле считаешь, что тебе надо знать все эти подробности?

– Да. Решительно все.

– Что ж, будь по-твоему. Все у него одеревенело, он не мог раскрыть рта, малейшее движение причиняло ему невыносимую боль. Чтобы снять боль, ему впрыснули изрядную дозу морфия. Но больше всего меня потрясла его жуткая ухмылка, словно он нехотя улыбался какой-то скверной шутке.

– Да, знаю,– ровным голосом проговорила Сара.– Это называется «risus sardonicus»[5]5
  Сардонический смех (лат.), характерный симптом столбняка (прим. перев.).


[Закрыть]
. – И, заметив, что Чивер удивленно вскинул брови, добавила:– Я много прочитала о столбняке.

– Значит, тебе известно, как это бывает,– сказал Чивер.– Страшные судороги и все прочее. Фред говорил: ему первый раз в жизни пришлось столкнуться с такой острой формой. Есть Том не мог, поворачивать его они боялись, поэтому вводили глюкозу внутривенно. Но ничего не помогло. Это была его последняя ночь. В понедельник под утро он скончался.

Сара сидела неподвижно, смотрела в окно и слушала доносившееся из сада пение. Песня была странная, незнакомая, гитара звенела все громче, и ее стонущие, исступленные звуки вызывали у Сары в памяти джунгли Амазонки.

После короткого молчания Чивер тихо проговорил:

– Сар, я передать тебе не могу, как мне его жаль.

– Знаю,– ответила она тихо.– Скажи мне, Фред будет у вас сегодня?

– Обычно он заезжает, если свободен. Я ему говорил: пора хорошенько приструнить Никки, пока она не...

Договорить он не успел. За спиной у него открылась дверь, и раздался сердитый голос Этель:

– Джерри, гости спрашивают тебя. Или ты думаешь, что я могу справиться одна? Я с ног валюсь от усталости, а ты сидишь, занимаешься разговорчиками...

Сара поднялась.

– Этель, тут моя вина. Мне нужно было расспросить Джерри о Томе. Пожалуйста, пойми меня.

Нарумяненное лицо под нелепым рыжим париком слегка смягчилось.

– Понимаю, милочка. Ну, ничего. Ты прости, если я слишком резко. Совершенно не сплю: снотворные меня не берут; нервы расшатались, и из-за каждого пустяка выхожу из себя.

– Сара получила письмо от Тома,– вставил Чивер.– Оно дошло до нее совсем недавно. И у нее создалось впечатление, что смерть Тома не была результатом несчастного случая.– Он повернулся к Саре: – Ты ведь не против того, чтобы я посвятил во все Этель?

– Конечно, нет. Письмо я дам тебе прочитать после.– И она взяла сумочку в руки.

– Правильно. А сейчас пойдем,– подхватила Этель.

По пути в салон их остановил Фред Чивер.

– Сара,– проговорил он, печально моргая,– Никки сказала мне, что ты здесь. Ты не могла бы уделить мне несколько минут? Мама, отец, вы не возражаете? Мне бы хотелось поговорить с Сарой с глазу на глаз, мы выйдем в сад.

Фред был высокий, худощавый, лицом слегка напоминал мать. Он выглядел старше своих сорока лет – темные волосы его поредели, и на высоком лбу образовались большие залысины, голубые глаза устало взирали на этот скучный, безрадостный мир. Сара порой пыталась представить себе, какой вид он принимает у постели больного,– лицо у Фреда было на редкость подвижное, казалось, на нем отражаются все его чувства, а манера сжимать рот в ниточку и беспрестанно моргать вряд ли действовала на пациентов успокоительно.

Им повстречалась горничная с подносом, и оба взяли по бокалу, приятно холодившему руки. Они прошли в самый тихий уголок сада и здесь, отделенные прудом от ближайшей группы гостей, остановились, молча глядя друг на друга и потягивая коктейль.

Глава III
РАЗГОВОРЫ В САДУ

Солнце садилось в розовеющие облака, и Сара остро почувствовала контраст между живой прелестью освещенного закатным заревом сада и безысходной мрачностью своих дум.

Внезапно раздался голос Фреда:

– Керк говорит, ты не уверена, что Том умер своею смертью. Мне хочется рассказать тебе, как все это выглядело с моей, медицинской точки зрения.

– Спасибо, Фред,– сказала Сара.– Я охотно тебя выслушаю.

Она всегда относилась к нему с симпатией, какую нередко внушают женщинам неудачники. Материнское богатство не спасло Фреда от ошибок, которые сделали его жизнь беспросветно унылой,– брак оказался для него роковым, специальность не приносила настоящего удовлетворения. Поначалу он держался и за жену и за работу – вовсе не потому, что был волевым человеком, а скорей из упрямства; но с течением времени и Никки и врачебная практика сделались для него привычкой, которую он уже был не в силах преодолеть.

– Поверь мне, когда я подписывал заключение о смерти Тома, не было на свете медика несчастней меня. Что бы там ни болтали, я любил Тома и уважал его. Я считаю, что он умер естественной смертью, и у меня нет никаких оснований думать иначе.

– Но ведь обычно смерть от столбняка так быстро не наступает, верно? – медленно выговорила она.

– Верно. Но у Тома была крайне тяжелая форма. В моей практике такого случая еще не встречалось. Интоксикация произошла чрезвычайно быстро. Есть люди с повышенной восприимчивостью к определенной инфекции, у них болезнь протекает особенно остро. Насколько я могу судить, так было и с Томом.

– Понимаю.

– И к тому же такое неудачное совпадение: он был в состоянии ступора, вызванного алкоголем.

– Ты уверен, что именно алкоголем?

Он бросил на нее полный удивления взгляд. Удивление это нарастало, и постепенно все лицо его пришло в движение: поднялись брови, расширились глаза, раздулись ноздри, слегка приоткрылся рот.

– Что ты хочешь этим сказать, Сара? Если он не был пьян, значит...– Тут голос ему изменил, но он сделал над собой усилие, и лицо его приняло обычное, несколько озабоченное выражение.– Я просто предполагаю...– снова начал он, но опять замялся.– Все вышло из-за того,– проговорил он уже более твердо,– что Том проглядел эту царапину. Не промыл ее вовремя.

– Но ведь в наше время столбняк – заболевание довольно редкое,– возразила она.

– Не такое уж редкое. У нас в Вашингтоне каждый год заболевает порядочно народу. К слову сказать, незадолго до этой беды с Томом заболел мамин садовник – не обработал ранку, и мне пришлось вводить ему сыворотку. Я отдал на бактериологический анализ удобрение, с которым он имел дело, и там оказалась столбнячная бацилла, да еще в огромном количестве. Розовые кусты, видимо, кишели ею, и когда Том оцарапался... Да, ужасная штука эта столбнячная бацилла! Выделяет, пакость такая, сильнейший яд, и, когда он поражает нервные центры, ничего уже нельзя сделать.

Пока он говорил, она хладнокровно разглядывала его поверх бокала. Это выражение искреннего соболезнования у него на лице... Можно ли ему верить? Или же он и есть убийца? Быть может, Том и в самом деле заболел столбняком случайно, а погубило его то, что ему не ввели сыворотки? Ведь, что ни говори, только сам Фред знал, какую инъекцию он сделал Тому. Может, этот модный доктор, этот богач, которому жена столько лет наставляет рога, воспользовался случаем, чтобы отомстить одному из ее бывших любовников, когда тот оказался у него в руках, прикованный к постели и совершенно беспомощный?

Правда, Том был в жизни Никки всего лишь случайным эпизодом, но Фред вполне мог подумать, что роман их возобновился, и, загоревшись мастью, поддаться внезапному искушению. Сколько известно случаев, когда благовоспитанные люди становились убийцами, если на то представлялась возможность!

Но, с другой стороны, размышляла Сара, чтобы пойти на убийство, человек должен быть крайне эгоцентричным и к тому же весьма решительным, а Фред – натура совсем не такая сильная и страстная, чтобы во имя мести рисковать всем. Да и потом вряд ли он до сих пор влюблен в Никки – после стольких лет совместной жизни... А в таком случае, чего ради было ему убивать? И, покачивая головой, Сара припомнила три классических вопроса, которые ставит перед собою следствие: возможности, средства, мотивы. Возможности и средства у Фреда были. Но вот мотивы?

Лицо его вдруг передернулось, словно он прочитал ее мысли.

– Единственное, в чем я себя виню,– это то, что я не сразу заметил царапину у Тома на руке. Когда его принесли из сада, мне просто в голову не пришло заглянуть ему под рукав. Я и сам был не в форме, но постарался сделать все, что нужно. Поверь мне.

– Ты мне вот что скажи, Фред. Как приготовляется культура столбнячной бациллы?

– Что?! – По лицу его прошла судорога, но он почти тотчас же ответил ровным голосом: – Это – дело несложное. Берется некоторое количество столбнячной бациллы, помещается в пробирку с питательной средой, и через три дня в твоем распоряжении целые полчища невидимых отравителей.

– И это может сделать любой?

– Любой. Надо только раздобыть бациллы и питательную среду.

– А что служит питательной средой?

– Обычно агар-агар. Микроорганизмы бурно в нем размножаются. Его приготовляют из особого вида морских водорослей, получается такая студенистая масса. Слушай-ка, Сар. Если у тебя и в самом деле есть такого рода подозрения – а я чувствую, что они у тебя есть,– то выбрось это из головы. Это же совершенно исключено.

– Значит, по-твоему, Фред, это исключено? Леди и джентльмены убийцами не бывают, да?

Лицо его снова исказилось.

– Боже милостивый! Я вижу, ты это всерьез!

Некоторое время оба молчали, не зная, что сказать. Молчание становилось тягостным, и, помахав проходившему мимо знакомому, Сара невнятно извинилась перед Фредом и отошла.

С полчаса она переходила от одной группы гостей к другой: здоровалась с друзьями, знакомилась с новыми людьми, произносила привычные банальности, которых от нее ожидали, и испытывала при этом такое облегчение, будто снова смогла свободно вздохнуть после того, как целый час сдерживала дыхание.

Сумерки густели. Гости стали поглядывать на часы и один за другим потянулись в дом. Чиверы, стоя у дверей, прощались с теми, кто не оставался ужинать.

Ускользнув от знакомых, Сара стала прохаживаться по саду. Время от времени она останавливалась, делая вид, что любуется цветами. Вот и гигантские розовые кусты – их-то ей и хотелось рассмотреть получше. Быть может, вон там, в густой тени, лежал Том, и над ним сплетались ветви, усыпанные огромными красными розами. Увидев толстые и острые, как иголки, шипы чуть ли не в дюйм длиной, она содрогнулась. Ей не раз доводилось видеть смерть – и от голода в Конго и от холеры в Эквадоре,– но сейчас ей казалось: не может быть смерти страшнее той, что постигла человека, которого она любила. При этой мысли ее охватил невыразимый ужас. Но она заставила себя вернуться к действительности. Который же из этих шипов оставил ту роковую царапину, если только и в самом деле во всем виноваты шипы? Она мысленно увидела: человек падает ничком... Да, он вполне мог оцарапать лоб. Но руку... Ведь шип должен был проколоть костюм и рубашку. Догадался ли тогда кто-нибудь осмотреть рукав его костюма? Верней всего, нет, а теперь, полгода спустя...

За спиной у нее раздался голос Керка Норвина:

– Ах, вот ты где, наконец-то! Тебя трудней изловить, чем колибри. Я все тут обшарил.

Она с улыбкой повернулась к нему и, заметив неподалеку садовую скамью, подошла к ней и села. Он опустился рядом. Выражение лица у него, как обычно, было такое, будто его только что кто-то толкнул и прошел мимо, не извинившись.

– Ты остаешься ужинать? – спросил он.

– Пожалуй, да.

Она заметила, что последние гости, допивавшие на лужайке коктейли, уже смотрят на них. Где бы ни появлялся Керк, взоры женщин немедленно устремлялись к нему – был он рослый, плечистый, одевался с небрежной элегантностью и всем своим видом показывал, что в любую минуту готов ринуться в драку.

– Сар, ты слышала, что я баллотируюсь в сенат?

– Этель мне уже говорила. Тебе, наверное, предстоит серьезная драка?

– Да, оппозиция сильная, но я знаю, что смогу ее одолеть. В наших краях семью Норвинов любят. Деньги для избирательной кампании я раздобуду. Единственное, чего мне не хватает,– это тебя.

У нее дернулись уголки рта.

– Ты хочешь сказать, я буду эффектно выглядеть по телевизору в роли жены кандидата? Может, еще с собачкой?

Он насупился.

– Тебе отлично известно, что я хочу сказать. Если все эти годы я не говорил тебе прямо о своей любви, так только потому, что Том был моим другом. Ты и сама это знаешь. Тома уже нет, и мне очень тоскливо без него. Но мы-то с тобой живы, так зачем же мне тосковать еще и по тебе? Сара, прошло полгода. В наше время это вполне достаточный для траура срок. Мы с тобой зажили бы прекрасно. Если только у тебя хоть что-нибудь ко мне есть... А ведь, наверно, есть все-таки? Ты только подумай: я сенатор, ты иностранный обозреватель – лучшая в стране журналистка-международница. Сар, да мы горы свернем! Слушай, выходи за меня!

Она прикрыла его руку своей.

– Спасибо, Керк. Не могу.

– Но почему же? У тебя кто-нибудь есть?

– Никого у меня нет. Но... Том все еще у меня в крови. Он словно бы – ну, преследует меня.

– Как это понимать? – сердито спросил Керк.– Ты просто сентиментальничаешь.

– Да? А по-моему, это совсем не то слово. Ты вспомни, что чувствовал Гамлет при виде призрака. Вот и у меня такое чувство, будто дух Тома взывает ко мне. Может быть, это глупо, но я считаю своим долгом увериться в том... в том...– Она замялась.

– С каких это пор Сара Бэртон боится называть вещи своими именами? Ты имеешь в виду причину смерти Тома, так? Ладно, взглянем фактам в лицо, разберемся во всем до конца и покончим с этим. Я уже говорил тебе, что у меня были кое-какие подозрения. И сейчас есть. Я считаю: Том погиб не своею смертью. Его убили – вот мое мнение. И я хочу назвать убийцу: Артуро Оливарес. Тебе это имя известно?

– О, да. Я его то и дело слышу. Но зачем было Оливаресу убивать Тома?

– Лучше я расскажу тебе все по порядку. Ты знаешь, для чего Оливарес приезжал в Вашингтон?

– Я думала, как представитель своего правительства.

– Он должен был вести здесь переговоры о признании Соединенными Штатами нового режима в Патагвае и предоставлении ему займа. Заем нужен был позарез. Удирая за границу, Сильвестре обчистил казну – забрал все, до последнего гроша. Новому правительству были необходимы деньги, и срочно – на содержание армии и флота, на закупку продовольствия и снаряжения. Иначе ему было не удержаться у власти. Тут каждая неделя имела значение. Так вот, у Оливареса была задача – добиться займа как можно быстрее. Мне поручили обо всем с ним договориться. Правда, были тут кое-какие сложности. Несколько лет тому назад, еще во времена Сильвестре, мы предоставили Патагваю большой заем – сто миллионов,– и правительство Сильвестре не вернуло нам ни единого цента. Мы подозревали – хотя доказать этого так и не смогли,– что большую часть денег Сильвестре прикарманил. Само по себе это не могло быть препятствием для нового займа – ведь в конце-то концов о нем просило другое правительство, которое к тому же было нам по душе; словом, мы подошли к делу без всякой предвзятости. Но вдруг эти проклятые идиоты конфисковали земельную собственность одного американца. Ну, мы, разумеется, заявили – пусть они ее вернут, только тогда мы сможем дать им деньги. Я был уверен, что они не будут колебаться ни минуты. Однако, замечаю – Оливарес вроде бы не торопится. Выдвигает всякие возражения, тянет, затевает спор из-за каких-то формальностей. Потом-то я сообразил, в чем тут дело. Должно быть, Сильвестре с ним стакнулся: дал ему взятку, чтобы тот волынил. И это сработало: как только стало ясно, что дело с займом затягивается, офицеры патагвайской армии довольно круто обошлись с новым правительством, и все было кончено. Правительство пало, Сильвестре тут же вернулся к власти, а Оливарес потихоньку отбыл из Вашингтона в неизвестном направлении. Как видишь, все одно к одному.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю