Текст книги "Буря времен года"

Автор книги: Эль Косимано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Эль Косимано
Буря времен года

Пролог

Уинтергрин, Вирджиния

21 декабря 1988 г.

Джек

Есть некий скрытый изъян в доме, в который легко попасть и из которого трудно выбраться. Академия для мальчиков «Уинтер Ридж» подходит под обе эти категории. Мне уже удалось вставить в пазы четыре из пяти штифтов замка, и я практически ощущаю вкус просачивающегося из-под двери сладкого бодрящего воздуха свободы.

Парни сгрудились за моей спиной, разогретые контрабандным ромом, воодушевленные перспективой провести ночь вне этих стен, несмотря на риск быть пойманными.

Нас не хватятся. Я целый месяц разрабатывал план – примечал время смены охранников, составлял карты их маршрутов патрулирования после отбоя, размышлял над тем, как вернуть нас назад до утренней переклички. Если кто и заслуживает нескольких часов на воле, так это мы.

Потому что мы – самые отъявленные хулиганы, которых даже родители не пожелали забрать домой на праздники. Последний обход спален был час назад. Учителя разъехались на Рождество, да и охранников осталось всего ничего – по пальцам пересчитать. Если я смогу незаметно провести нас мимо уличных сенсорных фонарей, то никому и в голову не придет искать.

– Давай скорее, Салливан! Что ты там копаешься?

– Тише! Я почти закончил.

Они похожи на щенков – приглушенно тявкают, повизгивают и посмеиваются, неуклюже возятся в своих толстых куртках за моей спиной. Один из них толкает меня, вгоняя в пот. Я налегаю на дверь, и последний штифт встает в паз.

Замок щелкает.

Куча мала за моей спиной распадается, и, тесня друг друга, мальчишки выглядывают у меня из-за плеча, дыша перегаром. Дверь со скрипом открывается, прочерчивая на снегу широкую дугу, похожую на крыло ангела. Я отталкиваю их назад и высовываю голову наружу. Безмолвный лес поглощает любые звуки.

Все выходы из школы оборудованы сигнализацией. Кроме этого. Полускрытая в глубине старой котельной, покрытая слоем пыли щербатая дверь и заржавевший замок почти не оказали нам сопротивления. Эта часть общежития вплотную прилегает к лесу и не видна из остальной части кампуса. Летом она густо зарастает сорняками и дикими травами, пробивающими себе путь в тени склоненных чуть не до земли ветвей дубов и каштанов, окружающих школу. О существовании этой двери как будто забыли. Охранники сюда и не заглядывают. По утрам, когда нас выводят подышать свежим воздухом, это единственный незатоптанный снежный участок на территории школы.

– Идите же, – шепчу я, придерживая дверь для остальных. Натягиваю лыжную куртку и шапку. В свете луны на толстом слое снега отчетливо проступают следы. Я бегу за ребятами и, хоть щеки пощипывает от мороза, широко, почти до боли улыбаюсь. Огни школы гаснут за спиной.

Легкие у меня горят огнем, в груди тоже полыхает пламя. Кажется, что впервые за долгие годы – с тех пор, как попал в школу, – я обрел способность свободно дышать. Велико искушение отделиться от группы и продолжить просто нестись вперед, исчезнуть, но по условиям моего испытательного срока мне осталось провести в стенах этого заведения всего полгода.

А что потом? Куда, черт подери, мне податься после окончания школы?

Я роюсь в кармане, пытаясь нащупать контрабандный виски, но его нет. Посмотрев вперед, замечаю, как лунный свет отражается от пустой бутылки, зажатой в чьей-то руке в перчатке.

Мой сосед по комнате бросает мне банку дешевого пива, и я ловлю ее, прижав к груди. Пойло изрядно взболтано и еще хранит тепло общежития, где было спрятано.

– С днем рождения, Джек, – бормочу я.

Я открываю банку и припадаю к ней ртом, прежде чем забрызжет пена. С ужина минула, кажется, целая вечность. Пиво ударяет мне в голову, а желудок остается пустым, даже после того, как я опрокидываю в себя добавку.

Мы идем, пока не немеют лица. Пока не оказываемся у высокого, обнесенного цепью забора, отделяющего школу от горнолыжного курорта с другой стороны.

– Здесь, – сообщаю я.

Месяц назад я набросал карту этого места. Во время каникул в колледже старший брат моего соседа по комнате работает в пункте проката лыж. Кто-то мне сказал, что он копит деньги на машину. Тогда я убедил ребят из соседних спален скинуться на взятку, написал на клочке бумаги размеры наших ботинок и передал брату того парня вместе с деньгами и картой, перехватив его две недели назад во время воскресного визита. Было бы жаль упустить шанс покататься на лыжах по склонам, которые видны из некоторых окон нашего общежития.

В сосновом лесу обнаружился торчащий из-под снега валун – именно в том месте, которое я отметил на карте.

Мы опустились вокруг него на колени и принялись копать. Когда я извлек на свет божий шесть комплектов лыж с палками, послышались возгласы «Да!» и «Черт возьми!». Также мы выудили мусорные мешки и, разорвав их, обнаружили по паре ботинок для каждого из нас.

– Джек, ты просто гребаный гений!

Один из парней пьяно чмокает меня в лоб и тут же толкает обратно в снег. Металлическая ограда гремит, когда мы просовываем снаряжение через отверстие. Острые края звеньев цепи звякают снова и снова, пока последний из нас не проникает на территорию с табличкой «Посторонним вход воспрещен».

С лыжами и палками мы пробираемся через лес и останавливаемся, только когда деревья остаются позади. На нас снисходит благословенная тишина.

Склоны, припорошенные «пудрой» – сверкающим точно звезды свежевыпавшим снежком, – теряются во мраке ночи, которая, кажется, принадлежит нам одним и будет тянуться бесконечно.

Я надеваю лыжи и зависаю над гребнем там, где склон встречается с тропой. На моих глазах парни с дикими криками устремляются вниз, виляя вправо и влево по склону с маркировкой двойного черного ромба[1]1
  Двойной черный ромб – термин для обозначения одной из самых трудных лыжных трасс с крутыми склонами, которые подходят только для опытных лыжников.


[Закрыть].

Склон обрывается, когда я пытаюсь смотреть на него в упор. Краем глаза ловлю какое-то движение и замечаю клубящуюся у основания деревьев тень, похожую на завиток темного тумана.

– Ты в порядке, Джек? – спрашивает мой сосед по комнате.

– Да, все отлично, – отвечаю я охрипшим от холода и смеха голосом. Отвожу взгляд от деревьев, мысленно давая себе хорошего пинка за то, что выдул две банки пива на пустой желудок. – Никогда еще не чувствовал себя таким живым.

– Жаль, что спуститься можно только один раз, – сетует он.

Один раз. Это все, чем мы можем довольствоваться. Склоны закрыты. Подъемники не работают. К тому времени, как вскарабкаемся по горе и вернемся в школу, почти рассветет, и на следующие шесть месяцев я снова стану узником. Все, что мне нужно, это один идеальный спуск, несколько мимолетных мгновений, когда ничто не будет меня сдерживать.

– Оторвись по полной, Джек. Второго шанса не представится. – Безрассудно сверкнув глазами, мой приятель отталкивается. – Встретимся внизу.

Из-под его лыж доносится мягкий свист, и он исчезает из виду. Я стреляю глазами в сторону леса, но тут же заставляю себя смотреть прямо перед собой, игнорируя заползшего мне в голову червячка сомнений.

«Это единственная ночь, когда ты не привязан к этому месту. Единственная ночь, когда тебе не нужно ни перед кем отчитываться. Не теряй самообладания».

Я пониже натягиваю шапку на уши и еду за своим другом. Ветер обжигает лицо, похищает дыхание. Я со свистом несусь в ночи, не успевая рассмотреть, что впереди. Первые несколько поворотов делаю осторожно – слишком осторожно – и огибаю пару кочек.

«У нас есть только одна попытка… никаких вторых шансов».

Я расслабляю колени и мягко вхожу в повороты, ловя ветер. Наконец я отталкиваюсь от земли и в следующую секунду взмываю в воздух. Сердце поет в груди. Лыжи приземляются, начинают скользить по насту. Я пытаюсь затормозить, но по инерции продолжаю нестись в темноту, точно меня тянут на буксире.

Склон исчезает, а мое радостное возбуждение сменяется паникой. Деревья, кажется, мчатся прямо на меня.

Раздается треск, у меня внутри все сотрясается, ветви хлещут по коже. Удар так силен, что выдергивает из лыж и швыряет спиной в снег.

Я лежу с закрытыми глазами, в ушах стоит оглушительный звон. Я моргаю, постепенно приходя в сознание, и вижу над головой сияющие звезды. Мое теплое дыхание клубится на холоде, как дым от обломков на месте аварии.

Боли нет. Поначалу, во всяком случае. Я испускаю низкий стон, и меня посещает тревожное чувство, что я что-нибудь себе сломал. Шапка куда-то делась, затылку холодно и сыро. Последние крики друзей затихают внизу.

«Мне нужно подняться. Нужно догнать их».

Я пытаюсь пошевелить ногами… но они не реагируют. Я не чувствую ни боли, ни холода – вообще ничего. Тело ниже пояса будто онемело. Мной овладевает страх.

«Дерьмо, Джек. Какого черты ты натворил?»

Я открываю было рот, чтобы позвать на помощь, но не могу выдавить из себя ни звука. Мне не хватает воздуха. Острая боль пронзает ребра, ширится, растет до тех пор, пока становится невозможно дышать и даже мыслить.

«Прошу вас, нет! Не бросайте меня здесь!»

Ночное небо то становится четким, то снова расплывается перед глазами, боль тоже накатывает волнами. Снег просачивается за воротник моей куртки. И в перчатки. Сердце бьется медленнее, руки дрожат, а зубы… Боже, я не могу перестать стучать зубами.

«Ты облажался, Джек. И теперь ты умрешь».

– Только если сам этого захочешь.

У меня перехватывает дыхание. Услышав женский голос, я открываю глаза и, устремив взгляд к лесу, пытаюсь что-то там высмотреть, хотя едва могу удержать фокус.

«Пожалуйста… помоги мне! Пожалуйста, я не могу…»

Мне кажется, что корни деревьев лезут из земли и начинают извиваться по снегу, как живые. Я снова закрываю глаза. Ну вот, вижу то, чего нет. Галлюцинации. Крепко же я головой ударился. Когда я снова поднимаю веки, корни продолжают двигаться, сплетаются воедино, образуя приподнятый над снегом настил.

В конце которого появляется женщина.

«Мама?»

Ее имя застревает в горле, причиняя боль.

– Можешь звать меня Геей, – говорит женщина.

Нет. Это не моя мать. Моя мать никогда бы не пришла. И не придет.

Длинное белое платье женщины светится в темноте. По мере приближения очертания ее фигуры становятся отчетливее. С каждым шагом дорожка у нее под ногами удлиняется, тянется прямиком ко мне. Сплетенные корни изгибаются и образуют лестницу, по которой она сходит вниз, а затем распутываются и исчезают в снегу.

Женщина опускается рядом со мной на колени. Мой взгляд медленно фокусируется на ее лице в обрамлении серебристых волос. Только глаз я рассмотреть не могу. Они мерцают, как бриллианты. Или, может, это я плачу. Мое дыхание становится прерывистым. Я ощущаю вкус крови во рту. Испугавшись удушающего запаха меди и железа, я в слепой панике тянусь к ней.

«Я умер?»

Ее теплая ладонь касается моей щеки. От нее пахнет цветами. И весной в горах.

– Пока нет, но уже недолго осталось, – говорит она. – У тебя разрыв селезенки. Ребро проткнуло легкое. Ты умрешь от ран, прежде чем они успеют исцелиться.

«Но мои друзья…»

– Они за тобой не вернутся.

«Нет».

Все это мне только кажется. Не может она знать таких вещей. Но в глубине души я понимаю, что происходящее реально, что женщина права. Каждое слово причиняет боль. Каждый вдох раздирает меня на части.

– Я предлагаю тебе выбор, Джейкоб Мэттью Салливан, – продолжает она. – Возвращайся домой со мной и живи вечно, но по моим правилам. Или умри здесь и сейчас.

«Домой». Волна боли захлестывает меня изнутри. Последний вздох как будто придает мне сил, и я хватаю женщину за запястье.

«Прошу тебя! – умоляю я ее. – Пожалуйста, не дай мне умереть».

Часть первая

1
Пришел как лев, уходит как ягненок

12 марта 2020

Джек

– Не двигайся! – отрывисто рявкает Флёр. – Я же могла тебя порезать.

– Я думал, именно в этом и заключается твоя цель.

По крайней мере, мы так договорились. Флёр собиралась применить менее жестокий метод, чем в прошлом году. А я просто хотел, чтобы все случилось быстро и чисто. После продолжительного спора о бесчисленных способах, коими она может меня уничтожить, мы в конечном итоге сошлись на ноже.

У меня кружится голова, и чтобы не упасть, я смотрю поверх ее плеча на линию горизонта. Стоя так близко к ней, я весь горю, мне трудно смотреть ей в глаза. Ветер ерошит ее розовые волосы, и в красноватых отсветах передатчика у нее в ухе они кажутся спутанными, а за ее спиной плывет по холмам Вирджинии кроваво-красное сияние. Красиво. Похоже на картинку из лихорадочного сна.

– Какого черта ты творишь, Джек?

Я дергаю головой, чтобы избавиться от звучащего в ней голоса, такого нервного, что я едва не принял его за свой собственный. Чиллу прекрасно известно, что я творю. За свои действия я схлопочу знатный нагоняй, когда проснусь через три месяца, но сейчас мне не хочется выслушивать нотации, которые он норовит излить мне в уши. Да, я поддался Флёр, позволил ей настичь себя. Дал ей возможность загнать себя в угол, потому что устал убегать. И еще мне требуется чуть больше времени. Всего несколько минут наедине с ней, прежде чем меня не станет. На этот раз я решил сам выбрать, каким будет наше прощание.

Закусив губу, Флёр прижимает острие ножа к моей коже ниже ребер, возвращая к настоящему моменту. Весна пришла, а мой сезон закончился. Наше с ней время истекло, и теперь ее задача – отправить меня домой.

При этой мысли я ощущаю растерянность. Обсерватория никогда не станет мне настоящим домом. Как только я умру, то буду полностью отрезан от Флёр, меня протянет по лей-линиям на другой конец земли, как сдувшийся воздушный шар, и я окажусь запертым под землей, где и буду пребывать, ожидая следующей зимы. Я вздрагиваю, поскольку острие клинка Флёр заставляет меня чувствовать себя не в своей тарелке.

Ее лоб прорезают глубокие морщины, и она крепче сжимает рукоятку.

Я не могу отвести глаз от ее хмурого лица, от того, как она облизывает губы, чтобы сосредоточиться.

Мы стоим на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Слишком далеко.

– Печень у меня располагается немного выше, – хрипло подсказываю я и слышу ругательства Чилла в свой адрес. – Она глубже. Между третьим и четвертым ребрами. Пожалуй, тебе стоит подойти поближе. – В моем передатчике раздается глухой стук – это Чилл бьется головой о стол.

Воздух становится разреженным, когда Флёр делает шаг вперед. Теперь она так близко, что я ощущаю исходящий от нее запах лилий. Чувствую жар ее судорожного вздоха у себя на лице. Я думал, раз мы на возвышении, где земля еще укрыта снегом, а ветви деревьев затеняют извилистые тропы национального парка, у меня будет чуть больше времени, но она такая теплая, что я не могу…

– Так лучше? – уточняет она.

Я морщусь, чувствуя головокружение, когда острие ножа глубже впивается в кожу, и ловлю на себе пристальный взгляд ее темных глаз. Она стоит так близко ко мне, что я не в силах произнести ни слова, и потому просто киваю, украдкой рассматривая контур ее губ и гадая, каковы они на вкус. Чем зря представлять, проще умереть.

– Если тебе слабо, можем попробовать что-то другое.

Она застывает на месте.

– Что, например?

– Джек? – Чилл повышает голос. – Мне не нравится, что там у вас происходит.

Флёр не отстраняется. Не говорит нет. Через мгновение все закончится. Краткая вспышка боли и света – и меня не станет. Но перед смертью мне хочется хотя бы раз познать вкус ее поцелуя. Я наклоняю голову, чтобы она, если захочет, могла соприкоснуться губами с моими.

Ее дыхание становится прерывистым. Мой пульс учащается, когда ее рот устремляется ко мне. Наши губы так и не встретились – Флёр резко отпрянула. Все же мы стоим так близко, что я слышу, как Поппи орет ей в ухо. Щеки Флёр раскраснелись под стать цветам секвойи у нее за спиной – которых, готов поклясться, еще минуту назад не было.

– Мы не должны этого делать, – сообщает она мне. – Это ужасная идея.

– Почему же? – огрызаюсь я. – Потому что Поппи так говорит?

– Потому что у нас будут неприятности. Ты же знаешь правила.

Уж кому, как не мне, их знать. Поцелуй не только причинит боль идущему на убыль Времени года, но и в ускоренные сроки вернет его в Обсерваторию. О сопутствующих штрафах и наказаниях мне и вовсе не хочется вспоминать. Но я бы все равно ее поцеловал.

– Тебе, можно подумать, следование правилам помогло, – саркастически замечаю я.

Она вздрагивает, и я тут же начинаю себя ненавидеть. Чилл упоминал, что Флёр с Поппи сдают позиции в рейтинге. Возможно, из-за ее чересчур снисходительного ко мне отношения.

«Идиот».

Подчиняйся она правилам, прикончила бы меня еще неделю назад.

– Не бери в голову, – бормочу я. – Ты права. Это глупый способ умереть.

– Ну и отлично, – цедит она сквозь зубы и перехватывает клинок с ловкостью, свидетельствующей, что она с самого начала точно знала, как с ним управляться. – Тогда на счет «три».

– Не глупи, – предупреждает меня Чилл.

«Слишком поздно».

Я собираюсь с силами. Мое дыхание учащается. Через секунду мое время года закончится, а сам я окажусь запертым в пластиковой камере на глубине тридцати этажей под землей и буду спать до окончания сезона Флёр.

– Отойди от девушки, Джек.

И лишь через полгода, когда наступит осень, мне в следующий раз удастся глотнуть свежего воздуха. Я буду слишком занят преследованием Эмбер, которая, к слову сказать, терпеть меня не может…

– Я твой куратор, Джек, и велю тебе отойти от девушки сию минуту!

Потом должно пройти еще три месяца, прежде чем Флёр снова разыщет меня. Мы не увидимся целый год…

– Подожди, – говорю я, чувствуя, что мне не хватает воздуха.

Чилл велит мне немедленно убегать.

– Нет-нет, погоди! Я не…

Мы с Флёр одновременно отшатываемся друг от друга, и она царапает меня лезвием и теряет равновесие. Ее глаза расширяются, она роняет нож на землю и яростно трясет рукой, будто ею завладела иная сущность.

– Во имя Кроноса, Флёр! Ты меня порезала! – выкрикиваю я срывающимся голосом.

– Ты же сам мне велел!

Выше. Мне просто нужно подняться повыше. Если я сумею добраться до места, где попрохладнее, то выиграю еще немного времени. Бок взрывается болью, когда я снимаю с себя куртку и бросаю ее на ветку дерева. Для Флёр. Она не выносит холода – он истощает ее магию и делает медлительной.

Хрипя и испытывая головокружение, я продолжаю карабкаться вверх и, наконец, падаю в островок снега, чудом сохранившийся у подножия вечнозеленой ели. Я вслушиваюсь в отзвук шагов Флёр, а дерево тем временем стряхивает со своих иголок последние капли зимы. Размеренная капель звучит как-то странно, и, глянув вниз, я с удивлением замечаю лужицу малиновой жидкости. Меня сотрясает приступ мучительного кашля. Я приваливаюсь спиной к стволу и пытаюсь зажать пальцами края раны, но тщетно. Я лишь оттягиваю неизбежное.

Нет смысла прятаться от Флёр. Ее магию тянет к моей как магнитом, поэтому она все равно меня найдет.

– Я знаю, что ты здесь, Джек, – доносится до меня ее голос, сопровождаемый усталым вздохом. – Я чую твой запах.

Да, от меня воняет потом и кровью. Мой срок годности истек.

– Замри, – шепчет Чилл мне в ухо. – Я придумаю, как тебя оттуда вытащить. В тебе осталось достаточно сока, чтобы протянуть еще один день. Легко.

Я отрицательно качаю головой. Моя сила почти иссякла, утекла, как заряд из батарейки. Я сейчас существую исключительно за счет краденого времени, и нам обоим это известно. Я, конечно, могу и дальше спасаться бегством, но какой в том прок? Уж лучше принять смерть от руки Флёр, чем долго и мучительно умирать в одиночестве.

Я осторожно выглядываю из-за дерева и вижу, как Флёр просовывает руки в рукава моей куртки, натягивает ее и крепко прижимает к себе. Потом она опускается на полянку в нескольких метрах от меня, и вокруг нее тут же вырастают полевые цветы и вспархивают бабочки. Я зарываюсь руками в быстро уменьшающийся островок снега, отчаянно желая, чтобы он не таял. Замерз. Удержал меня здесь.

– Уже конец марта, Джек. Зима закончилась, – угрюмо сообщает Флёр.

Стерев мою кровь с ножа, она снова падает в траву. Ее сапоги ударяются о землю, а длинный свободный подол юбки задирается до колен. Ярко-оранжевая бабочка садится ей на волосы, и она раздраженно фыркает, прогоняя ее. Длинная розовая прядь соскальзывает со лба, но бабочка перебирает лапками и не сдает позиций.

– Хватит уже пялиться, – донимает меня Чилл. – Поищи-ка лучше способ выбраться отсюда.

В приступе раздражения я выключаю передатчик.

Облизав пересохшие губы, я дышу на полянку холодом, заставляя юбку Флёр шелестеть. Она сильнее кутается в мою куртку. Бабочка взмахивает крылышками раз, другой – и падает замертво на щеку Флёр. Замерзла. Я снова вжимаюсь в ствол дерева, испытывая головокружение от приложенных усилий и ругая себя за глупость. Сам не знаю, зачем я это сделал. Возможно, просто чтобы доказать, что могу.

Флёр садится и трогает бабочку пальцем. Щеки ее бледнеют, как от прикосновения чего-то холодного, и она поворачивается и свирепо смотрит в мою сторону. Баюкая бабочку на ладони, она дует на нее. Пространство у нее между пальцев озаряется сиянием, таким слабым, что я гадаю, не лихорадка ли заставляет меня воображать то, чего нет? Тут Флёр раскрывает ладони, и бабочка вспархивает с них и улетает прочь с порывом ветерка.

– Ты не можешь убегать до бесконечности. Знаешь ведь, чем это закончится. – Эхо ее высокого чистого голоса доносится до меня со всех сторон. – Ты и так оттягивал неизбежное дольше положенного. Если я не отправлю тебя восвояси в ближайшее время, кто-нибудь заметит.

– Заметит что?

Она снова падает в траву и закрывает рукой лицо.

– Что я не хочу отпускать тебя.

Мне становится больно дышать. Прежде она никогда не говорила ничего подобного.

– А чего ты хочешь?

– Разве это имеет значение? – безнадежно спрашивает она. – Все равно ничего не изменится.

– Для меня это важно.

Удивляюсь искренности своих слов. Много лет назад я уже задавал ей этот вопрос в отчаянной попытке отсрочить собственную смерть от ее руки. Флёр тогда замерла, разинув рот и выпучив глаза, будто никогда ни о чем подобном и не задумывалась.

Она резко отдергивает руку от лица и хмурится, глядя в небо.

– Ты меня даже не знаешь.

Если бы ей довелось увидеть, какое толстое досье собрал на нее Чилл, она бы так не говорила.

– Так расскажи что-нибудь о себе.

Я снова захожусь кашлем и прижимаю руку к боку в попытке замедлить кровотечение, но пальцы у меня онемели, а земля вокруг насквозь пропитана красным.

Флёр отвечает не сразу, будто решает, какие сведения о себе раскрыть.

– Что именно тебя интересует?

Все. Я крепко зажмуриваюсь, стараясь оставаться в сознании. Хочется расспросить ее о многом. Например, зачем она вырезает мои инициалы на коре дерева в конце каждой весны. Но на сегодня я и так уже достаточно разозлил Поппи.

– Какая твоя любимая еда? – спрашиваю я, хотя ответ мне известен.

Она колеблется.

– Пицца, – наконец признается она, прихлопывая красный глазок у себя в ухе.

– Какая пицца? – скрипучим голосом уточняю я.

– С грибами, перцем, луком и колбасой. – Я выжидаю. – И двойным сыром.

– Любимая группа?

– U2.

– Любимый фильм?

– «Тельма и Луиза».

– Шутишь, да? – говорю я со смехом, который тут же переходит в кашель. Много времен года назад я счел бы, что у нас с Флёр нет ничего общего. Я сползаю по стволу дерева, потому что от слабости больше не могу держаться на ногах. – А зачем ты читала те книги?

– Какие книги?

– Ну те, с трагическим концом.

В ее библиотечной карточке царит сплошное уныние. Раньше я брал книги, которые она возвращала из года в год, но обычно просто кидался ими в стену.

– Ты их прочел?

– Может быть, – говорю я, злясь на себя за то, что слишком много болтаю. На меня нахлынуло безрассудство, какое бывает, когда переберешь пунша и несешь всякий бред. – Признаю, некоторые я действительно прочел, – сообщаю я. – Но под поэзией подвел черту. – Поэтические сборники, которые Флёр берет в библиотеке, старинные. Многие были написаны еще в XVII веке. Сколько бы я ни пытался понять, что она в них находит, всегда терпел поражение. Голова у меня тяжелеет, мир становится зыбким. Я упираюсь затылком в ствол. – Ну, «1984» еще куда ни шло, но «Орфей и Эвридика», «Анна Каренина» и «Грозовой перевал» просто ужасны. А Ромео с Джульеттой просто дураки. Сама подумай, кто так легко сдается и пьет яд?

– Для них не было надежды на будущее, – возражает она, высовывая голову из сорняков. – Недаром же этот жанр называется трагедией!

– Надежда-то была, а вот план у них оказался дерьмовый.

– Как будто сам придумал бы лучше. – Она садится и вырывает из земли пучок травы. – Я серьезно, Джек! Что бы ты сделал на их месте?

Она говорит резко. Отрывисто. Картинка у меня перед глазами снова обретает резкость.

– Я бы забрал ее и убежал!

– Некуда им было бежать!

– А ты бы убежала… если б было куда?

«Заткнись, Джек».

Я прячу лицо в ладонях.

Долгое время Флёр не произносит ни слова. Ее молчание затянулось.

– Возможно, – наконец признается она. – Хотя какая разница? Это же просто история. Воображаемая. В действительности так не бывает.

Мне ненавистны нотки смирения, звучащие в ее голосе. Она свыклась с особенностями своей жизни. Нашей жизни. И самое ужасное в том, что она права. Передатчики привязывают нас к Обсерватории. Если бы мы сняли их и попытались бежать, то не выжили бы вне лей-линий. Тем не менее последние тридцать лет я только об этом и думаю, пытаюсь найти выход. Как находил его прежде.

«Посмотри, к чему это привело», – напоминаю я себе.

– Ромео и Джульетта обратились за помощью не к тем людям, вот и все.

– Это трагедия, – упрямо говорит Флёр. – Счастливые концовки им не полагаются.

Во мне вскипает волна чего-то горячего. Не знаю, злюсь ли я больше на нее за то, что сдалась, или на себя, за то, что умираю.

– Да? Если им обоим все равно было суждено умереть, возможно, следовало погибнуть, сражаясь!

Лишь когда Флёр вскакивает на ноги, я понимаю, что натворил.

Флёр

– Вот, значит, что ты думаешь? Что нам следует сражаться! – Выхватив нож, я осторожно шагаю к деревьям. Кровавый след выдает попытку Джека отползти от меня поглубже в лес. – Что ж, отлично, давай дадим Кроносу с Геей то, чего они хотят!

– Он в твоей власти, Флёр! – торопит меня Поппи. – Прикончи его!

– Нет, – выдыхает Джек. Его черные волосы прилипли к бледному лбу, грудь тяжело вздымается и опускается. – Нет-нет-нет, я не это име…

Я направляю свое сознание в толщу мягкой земли прямиком к корням молодого сеянца, мысленно проникаю в дерево, сообщая ему свое намерение, и оно с готовностью соглашается, тянется корнями на звук голоса Джека и хватает его за лодыжку.

Пальцы Джека судорожно пытаются нащупать за что схватиться, футболка на нем задирается, пока я злобно волоку его по земле. Он пинается так отчаянно, что я отступаю на шаг. За ним по траве тянется красный след, и он судорожно вцепляется пальцами в кровавое месиво у себя за спиной. Я рывком подтягиваю Джека к себе, и он подкатывается к моим ногам, ухитрившись при этом добыть кусок льда и заморозить его в форме ножа.

Он грозит мне своим самодельным оружием, которое дрожит у него в руке. С острия ножа срываются розовые капли и стекают по костяшкам пальцев. Джек мог бы полоснуть лезвием по моим корням и высвободиться, оставив мне уродливый шрам. Я бы не стала ему мешать – одной Гее известно, что я заслуживаю и этого, и много большего, – но он так не делает. И не сделает.

– Это ты имел в виду, говоря о сражении? – На глаза мне наворачиваются горячие слезы, и лицо Джека становится расплывчатым. – Именно этого они от нас и ждут, Джек.

Этого хотят Поппи и Чилл. И Кронос с Геей тоже. Джек единственный, кому есть дело до моих желаний. Мне больше не хочется с ним бороться.

Я не стремлюсь убивать парня, который знает, как тяжело мне причинять ему боль. Который оставляет для меня куртку холодной ночью. И который скорее умрет, чем поднимет на меня руку.

Я убираю свои корни.

Голова Джека мягко падает на землю. Взгляд его по-декабрьски серых глаз стекленеет и затуманивается, пальцы разжимаются, и ледяной нож выскальзывает из ладони и шлепается в траву. Джек отворачивается от меня, сжимается в комок и, дрожа всем телом, сотрясается в приступе кашля.

– Сделай это, Флёр!

– Заткнись, Поппи! – огрызаюсь я дрожащим голосом, стоя над Джеком, сжимая в кулаке нож, пытаясь схватить его поудобнее. Занести под правильным углом. В подходящий момент. Джек потеет и трясется, как раненый зверь. У меня перехватывает горло. Он выбрал смерть от клинка, потому что она кажется быстрее и менее болезненной. Возможно, так и случилось бы, если бы не мое колебание.

– Хватит тянуть время! Если убьешь его сейчас, возможно, нам удастся заработать несколько очков.

– Я же сказала, заткнись, Поппи!

– Время пришло, Флёр…

Я шлепаю по своему передатчику, обрывая ее, хоть и знаю, что она права. Я ничего не могу сделать для Джека. Чем сильнее становлюсь я, тем слабее он. Если я дотронусь до него, то сделаю ему только хуже. Я стою так близко, что температура моего тела, вероятно, уподобляется для него медленной пытке. Если я его поцелую – о, Гея, если бы только поцелуем можно было все исправить! – мы окажемся в еще большей беде. Все мои действия и так изучаются чуть не под микроскопом. Боюсь, мы с Поппи долго не протянем. Наш рейтинг падает и уже находится в опасной близости от Линии Зачистки. Пора моего царствования коротка, зато среднеатлантические зимы тянутся мучительно медленно. Это потому, что я слишком долго выжидаю, прежде чем отправить Джека домой. И потому, что иногда позволяю ему ускользнуть, чтобы гоняться за ним по нескольку дней, а Кронос за сострадание дополнительных очков не дает. Его правила любви не одобряют. Вся его система зиждется на противостоянии. А еще на страхе и враждебности. Я могу выжить, лишь убив Джека, но больше не хочу этого делать.

И никогда не хотела.

Веки его тяжелеют и опускаются, взгляд гаснет. Сквозь прореху в футболке видно, как по ребрам течет кровь. Я не хочу причинять ему еще больше боли.

Я опускаюсь на колени рядом с ним. Его ресницы трепещут. Он задерживает холодное дыхание. Его губы так близко, когда я склоняюсь над ним, прижимая нож к его боку. На мгновение мне кажется, что он спит. И что моя миссия окончена.

– Чего ты ждешь? – шепчет он. – Мы оба знаем, чем это заканчивается.