Текст книги "Колесо года (СИ)"

Автор книги: Екатерина Пронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Костя спал, пряча нос в одеяле. Я села на край постели, поцеловала его в уголок рта, мягко боднула лбом в плечо.

– Доброе утро. Будешь вставать?

– Позже, – он ответил на поцелуй, сонно моргнув.

– Я убегаю, помой посуду. И сахар закончился, нужно купить.

– Угу, – Костя кивнул и перевернулся набок.

Я не включала в спальной лампу, только свет уличного фонаря квадратами лежал на стенах. В сумраке видно было Костино плечо, белое, тёплое, со знакомой родинкой, и коротко постриженный затылок. Я сбросила уютный домашний халатик, влезла в джинсы, ёжась от холода, и взяла со спинки кресла свитер.

– Шампунь тоже закончился, – добавила я, смахивая со стола в сумку смартфон, ключи и мелкие монеты. – Зайди в магазин.

– Весь список указаний выдала?

Костя поднялся на локте. Голос прозвучал сухо, как наждачка. Я уже просунула голову в горловину свитера и один рукав и застыла в глупом виде.

– Что? – медленно спросила я.

– Это весь список указаний? – повторил Костя, сверля меня взглядом. – Ты меня разбудила за этим? Выдать поручения?

– Не хочешь – не делай.

Я, как идиотка, стала нервно искать второй рукав свитера. Что-то внутри меня сжималось, как жестяная пружина.

– Я могу помочь, но не надо мной командовать. Попроси по-человечески.

– Не делай. Если. Не хочешь.

Костя считает, что я не умею уступать, извиняться и смягчать углы, но он не прав. Я не хочу уступать и быть удобной. Если ему нужен кто-то, подобострастно ползающий перед ним на брюхе, он всегда может завести собаку. Или другую девушку.

– Ты обиделась, потому что тебе не нравится то, что я сказал.

– Я обиделась, потому что надеялась сейчас попить чай, а не мыть посуду за двоих.

Я вернулась на кухню, выплеснула в раковину полную кружку, от которой поднимался пар, и включила воду.

Костя считает, я не могу остановиться, если меня понесло. А он, надо полагать, прекрасно себя контролирует. Я закатываю скандалы, он адекватно реагирует на обстановку, такое у нас разделение ролей.

Я услышала, что Костя хлопает. Он вошел за мной на кухню, продолжая громко, театрально аплодировать, остановился у мойки, навис над моим плечом.

– ОТЛИЧНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ! – хлопки. – БЛЕСТЯЩЕ! ЧТО ЕЩЁ ПОКАЖЕШЬ?

Я криво ухмыльнулась, не оборачиваясь, потому что мне это понравилось. Захотелось запомнить и потом делать так же. Может, даже использовать в ссорах с ним.

– Отстань от меня, – посоветовала я, с грохотом швырнув тарелку на сушилку.

– Ладно, – Костя уже собирался, причем быстрее, чем обычно. – Делай вид, что дело в посуде.

– Не приезжай ко мне сегодня.

– Хорошо. Придумай ещё больше санкций за то, что я не бегу выполнять твои просьбы сразу.

Очередная тарелка раскололась, когда я с силой опустила её на стол. Я подставила порезанную ладонь под струю воды. Лязгнула дверь квартиры, загрохотали шаги на лестнице. В пустой раковине оседали розовые ошмётки пены.

* * *

Костя считает, я эгоистка. По-моему, он не встречал настоящих эгоистов, поэтому несправедлив к ним. Это милейшие люди. Они слишком любят себя, чтобы замечать мелкие колкости в свой адрес. Они предсказуемы, а, значит, просты и приятны. Ни один эгоист не обижался на отсутствие смайлика в конце сообщения или слегка раздраженное: «Привет». Эти ребята не мнительны. Они не ищут за каждым словом или жестом тень того, что их хотят задеть, потому что уверены в себе и счастливы.

Я не думаю, что Костя меня любит. Я сама себя не люблю. Значит, странно требовать этого от кого-то ещё. Мне достаточно того, что он рядом, что мы смотрим фильмы, прижавшись друг к другу плечами, что созваниваемся вечерами и иногда даже зовем друг друга ласковыми прозвищами. Я знаю его больные места и страхи, он в курсе, какие темные мысли бродят в моей голове.

Мы выглядим мило на общих фото и производим впечатление отличной пары на тех, кто не общается с нами близко. Мне кажется, у нас всё могло быть гораздо лучше, но я провалила какой-то незримый экзамен. Давно, так давно, что пересдавать его сейчас нет смысла.

Я несколько раз набрала Косте, пока была на работе, но он не ответил. Он всегда мог бросить трубку или отключить мобильник, если считал, что слишком зол, расстроен, устал или занят. После четвёртого пропущенного вызова я плюнула и написала Вадику.

Мы встретились, как обычно, в ресторане восточной кухни за маленьким круглым столиком в тени лимонного деревца. Посетителей было мало. Красные китайские фонарики, расписанные иероглифами и танцующими драконами, бросали алые, оранжевые, золотые отсветы на лица. Пахло пряностями, хорошо просоленной рыбой и ещё чем-то горьким. Не противно, но необычно, приходятся привыкать.

– Сочувствую тебе, – сказал Вадик, выслушав мой рассказ. – Это безобразно.

– Ссоры всегда безобразны, – я пожала плечами.

Официантка поставила передо мной молочный коктейль со сливками, а перед ним – суп из мидий. Вадик любил необычную еду, путешествия, новые места, громкие фильмы, скандальные книги и ярких людей. Но от моих историй его тёмные, как вишни, глаза загорались особенным светом.

– Расскажи ещё, пожалуйста, – попросил он, облизав губы. Одного утреннего скандала было ему недостаточно, чтобы насытиться.

Это важные встречи для нас обоих. Болтовня с Вадиком успокаивала меня и настраивала на добродушный лад. Мне нравилось, что он знает меня, как облупленную, и с ним я не обязана строить из себя невесть что. Приятен был его лёгкий флирт, пускай он не ухаживал за мной всерьёз. Он умел выслушать, умел вовремя сказать комплимент, но умел и отвлечь, если видел, что я в растрепанных чувствах и не готова делиться историями.

Ему тоже эти встречи нужны. Понятно, для чего.

Я рассказала, как ревную Костю до тошноты и как мне от себя противно.

– И зря, – он большим пальцем стер с моих губ пятнышко сливок. – Ты красивая девушка.

Я знала, что он привирает. Не каждый человек рождается красивым, и это нормально. Но я улыбнулась, потому что он хотел сделать мне приятно.

– Тебе не кажется, что Костя не ценит тебя? – мягко спросил Вадик, склоняя голову набок. Миндалевидные глаза в тени густых ресниц казались бархатными.

– Не лезь в мои отношения так далеко, – попросила я. – С меня – только эмоции. Пожалуйста, не играй в психоанализ.

– Извини, – он улыбнулся и развел руками. – Расскажи мне сама, что захочешь.

За соседним столиком, склонив друг к другу головы, шептались трое стариков, седых и кругленьких. Из жадности они говорили тихо, но обрывки разговоров все равно долетали до нас. У них длинные жизни и много историй, которые можно пересказать, но вспомнить их тяжело, а давно прошедшие чувства на вкус отдают сухими газетами. Всё равно что «Комсомольскую правду» жевать.

Толстяк за дальним столиком слушал девушку, которой заплатил. Я не в первый раз видела его здесь, он покупал личные, болезненные, полные счастья или слёз разговоры за деньги. Его ужин отдавал на вкус хрустом купюр.

Подобные Вадику называют себя эмоциональными вампирами. Такими, как он, рождаются. Дар и проклятие одновременно: избавленные от собственных чувств, они вынуждены поглощать чужие. Жертвам от этого не больно. Я не считаю, что он меня использует, у нас скорее дружба и равноценный обмен.

Группа товарищей, запивающих разговор пивом, была совсем неразборчива в еде: они делились пошленькими байками, сплетнями и слухами. «…Она изменила ему с адвокатом, а потом посадила!»

– Фу, – поморщился Вадик. – Как это можно есть?

– Ты жрёшь мои скандалы из-за грязной посуды, ревность к подругам и слёзы в подушку, – поддела я. – Это правда лучше на вкус?

Вадик подпер кулаком остро очерченный подбородок. Светло-каштановые волосы в свете фонариков сияли, как янтарь. Я могла бы решить, что он печален, если бы он способен был что-то испытывать.

– Твои рассказы искренние, – вздохнул он. – Это сильные эмоции, которыми мой друг делится со мной добровольно. Это очень, очень вкусно.

– Тогда я готова делиться хоть каждую неделю, – фыркнула я. – У меня полно таких историй.

Я попросила счет и начала собираться. Небо за высокими арочными окнами ресторана стало темно-синим, как бутылочное стекло. Пора было заканчивать ужин, если я хотела добраться домой без пробок. Я уже несколько раз слышала, как гудит в моей сумке телефон.

– Подожди, пожалуйста, – Вадик поймал моё запястье. – Я хотел попросить тебя об услуге.

– Для моего друга – конечно.

– Ты ведь знакома с человеком, который способен исправить мой дефект, – глаза вампира блеснули. – Я имею в виду, дать мне возможность чувствовать. Испытывать свои эмоции, а не только питаться объедками чужих.

– Это не так уж здорово, – быстро сказала я. – Я подбираю себе успокоительные, чтобы справляться. Курю. Смотрю сопливые мелодрамы. Плачусь тебе в жилетку.

– Всё равно я бы хотел, – отвел взгляд Вадик. – Просто познакомь меня со специалистом. Подумай, ведь я могу стать нормальным.

– Ты и так нормальный! Даже прекрасный! И не надо в тебе ничего менять. Ты умеешь слушать и сочувствовать, как ни один живой. Зачем тебе что-то испытывать на себе, если ты уже самое понимающее существо в мире?

Вампир нарочито печально вздохнул и на прощание галантно поцеловал мне руку.

* * *

Когда Костя заехал ко мне в следующий раз, он вымыл посуду без напоминаний. Я заметила, но ничего не сказала, боясь задеть его даже благодарностью. Когда мы ссорились, то потом становились осторожны друг к другу. Это было лучше, чем орать, но тоже не самое приятное для меня чувство. Что-то сродни тому, чтобы соприкасаться ссадинами.

– Тебе не кажется, что мы оба – люди, не созданные для близких отношений? – спросил меня Костя. – Может, поэтому нам так тяжело?

Я отшутилась. Неприятно осознавать себя поломанной. Будто я кукла, выпущенная с дефектом: все остальные ляльки открывают глаза и говорят «Я люблю тебя», если нажать им на животик, а мой механизм издает хрип и шипение.

Мы заказали роллы, открыли сидр и включили фильм подлиннее. Уютно бился в стекло мокрый снег. Я смотрела за мельтешением актёром на экране, свернувшись в клубок так, чтобы меня можно было обнимать всю целиком, от макушки до пяток. Правда ли мне всё равно, что чувствуют ко мне другие? Или всё же хочется, чтобы меня любили, даже когда я не могу любить себя? Красота – в глазах смотрящего, но и разочарование живет там же.

Когда-то моя жизнь была попроще, пока специалист не изменил меня. Тогда я думала, что он исправляет дефект, но сейчас понимаю, что он чинил то, что и не было сломано. Я родилась такой, как Вадик. Только более жадной, требовательной, голодной. Тёмная пустота внутри меня требовала заполнения, и я вгрызалась в книги, кино и музыку. Когда этого стало мало, я перешла на живых людей. Находила приятелей и заводила романы, слушала чужие стыдные, жаркие, невероятные истории. Был вкусно. Но не так, как испытывать самой.

И я обратилась к специалисту.

У меня остались прежние привычки. Я хожу в китайский ресторанчик, чтобы послушать жареные горячие сплетни или сальные подробности. Смотрю фильмы запоем, пока не заболит голова. Если читаю, то до тошноты, круглые сутки, чтобы потом отталкивал даже вид текста. Зацепившие песни буду крутить на повторе и учить наизусть. Если дружу с человеком, то без остатка.

«Расскажи мне. Расскажи ещё. Позволь забраться под кожу, почувствовать вкус крови и биение сердца на ощупь».

Я положила голову Косте на плечо. Под воротником его рубашки видно было белое горло с тонкой синей жилкой. Я иногда целовала его в шею, играясь. Даже прикусывала, но не сильно, если он сам просил: я вампир не в прямом смысле слова. Я выбираю ярких мужчин, которые не будут со мной счастливы, погружаюсь в них, питаюсь нежностями и ссорами. Потом, когда расстаемся, корчусь от боли, становлюсь неприятна и чудовищна.

Нет, не мы оба не созданы для нормального, теплого, близкого. Только я.

– О, очередной «просто друг, о котором не нужно беспокоиться», – заметил

Костя, ткнув в персонажа на экране. – Спорим, он окажется злодеем?

– Почему?

– С «просто друзьями» всегда что-то не так, – серьёзно сказал он. – В жизни, кстати, тоже.

У меня в кармане завибрировал мобильник. Я вздрогнула от неожиданности. Мне никто не должен был звонить.

– Спам, может, – зачем-то вслух пояснила я.

На экране высветился номер Вадика. Без имени, конечно. Я не записывала его в телефонную книжку, потому что это был один из немногих телефонов, которые я знала наизусть.

– Я сброшу, – снова неловко объяснила я, хотя Костя не задавал мне вопросов.

Через десять минут я пошла курить, хотя совсем не хотела, и долго мяла в пальцах незажженную сигарету. Мороз покусывал шею и руки. Ругнувшись вслух, я позвонила Вадику.

– Ты не вовремя, – сказала я вместо приветствия, услышав знакомый голос. – У меня Костя сегодня.

– Ну и что? Ревновать будет? – трубка фыркнула смехом. – Так расскажи, что я зверь безобидный, безопасный.

– Не только в этом дело, – прижав мобильник плечом, я зажгла сигарету. – Чего ты хотел? Голодный что ли?

– Я подумал. Хорошо подумал. Я хочу испытывать весь спектр эмоций. Быть живым.

– Ты и так живой. У тебя сердце бьется. Любая ЭКГ покажет.

Я собралась положить трубку. Сигарета тлела, обжигая пальцы, пепел сыпался на рукав светлой куртки.

– Я считал, мы друзья, – в голосе Вадика звучало глубокое разочарование. – А я, оказывается, нужен тебе только в роли бесчувственного болванчика. Не будь такой зацикленной на себе.

– А ты не притворяйся, что умеешь грустить, – я облизала трескающиеся губы. – Я тебя познакомлю со специалистом, раз так хочешь. Не жалей потом. Утешать тебя не буду.

Вернувшись в квартиру, я молча легла к Косте под бок. Он сдул прядь с моего лба и поцеловал в нос.

– Ты стала много курить.

И больше ничего не спросил. В конце концов, мы доверяли друг другу.

* * *

Погода выдалась отличная: было зябко, но безветренно, мороз сковал лужи, лёд приятно потрескивал под каблуками. Строчки облаков тянулись по небу наискосок, похоже на стаи птиц. Панорамные окна новостроек и торговых центров в лучах солнца горели золотом. В такое время хочется гулять с бумажными стаканчиками кофе в руках, бросать крошки ленивым городским голубям, влюбляться и рисовать воздушные замки.

– Ты чувствуешь что-нибудь новое? – спросила я, пиная перед собой камешек.

– Да, – коротко сказал Вадик и виновато улыбнулся.

Он стал другим. Я сразу почувствовала.

Мы гуляли по заснеженном парку, где уже стояли новогодние ели, украшенные серебристыми шарами и гирляндами, которые мерцали холодным белым светом. Кусты и высохшие цветы печально пригибались к земле под весом шапок. Вадик купил нам латте в киоске, похожем на кофейный стаканчик.

– Ну, теперь у тебя вся палитра чувств, – я подула на кофе. – И не чужих, переваренных непонятно кем, а твоих собственных. Сможешь влюбляться. Возненавидишь кого-нибудь. И со мной будешь дружить, но уже по-другому…

Вадик развернул меня за плечи, его горячие губы ткнулись в мои, холодные и обветренные, он неловко смял мой пуховик, пытаясь обнять. Кофе из бумажного стаканчика выплеснулся и обжег мне пальцы. Я зашипела от боли.

– Извини меня, я случайно… Сейчас пройдет.

Вадик подул на ожог, собрал пригоршней снег и приложил к ладошке. Он опустился на колени в снег, когда возился с моей рукой, и теперь смотрел на меня снизу-вверх. Мне стало тошно. Я аккуратно вытерла рот.

– Всё в порядке, мы всё ещё друзья, – сказала я. – Ты же мой прекрасный, невозможно-идеальный приятель, да? Мы просто об этом забудем.

По лицу Вадика прошла тень. Он всё ещё стоял на одном колене, держа меня за руку. Мне стало не по себе от того, что мы выглядим, как счастливая парочка только что обручившихся.

– Почему? – спросил он. – Не понимаю. Ты делилась со мной всем, у тебя такие вкусные чувства! А теперь я тоже могу их испытывать.

– Эти эмоции были не к тебе, – я осторожно высвободила руку. – Я делилась с тобой, потому что ты ничего ко мне не чувствовал.

– Да ты с ним ругаешься из-за тарелок!

– С тобой я бы тоже ругалась, если бы ты жил со мной, – я беспомощно пожала плечами. – Я не хотела, чтобы так получилось и тебе было больно. Встань, пожалуйста. На нас оборачиваются.

Вадик отшатнулся, как будто только сейчас понял, как выглядит со стороны. Он выпрямился, отряхнул от снега колени. Напустил на себя обычный вид – чуть-чуть высокомерный, но обаятельный. Углы рта у него подрагивали. То ли готов улыбнуться, то ли зол. Мы очень долго молча смотрели друг на друга. Что-то важное, нужное нам обоим, эти тонкие, как паутина, невесомые связи рвались и ломались на холоде.

– Это я не всерьез. Всего лишь пробую живые чувства на вкус, – наконец, сказал Вадик. – Вот, немного заблудился в себе и вышел не там.

– Да, такое бывает, – кивнула я. – Пойдем уже. Очень холодно, и ты должен мне стаканчик латте.

Мы двинулись к выходу из парка, оставляя глубокие следы в снежном насте. Ветер играл моим шарфом, солнце золотило Вадику вихры. Я заметила, что волосы у нас почти одного оттенка, и куртки мы случайно надели в цвет. Мы сейчас прекрасно смотрелись рядом. Как самые лучшие друзья на свете. Словно удачная, свеженькая, влюбленная парочка.

С каждым шагом я чувствовала, как вырастает, леденеет, становится непреодолимой между нами стена.

Мандарины

Рассказ занял 2 место в номинации жюри на Новогоднем конкурсе от Литературного альманаха

Подростки во дворе ломали снеговика. Губастый заводила в шапочке-петушке лупил его ногами, как Брюс Ли, издавая грозные крики. Ещё двое пацанов упражнялись в метании мёрзлой рябины по доброму лепному лицу с угольной улыбкой. Ягоды лопались, оставляя рыжие отметины. Нос-морковку давно отломали, ведро сбили с головы. Метлу вырвали из круглых рук и бросили на землю. Из-за рябиновых подтеков на щеках казалось, что снеговик плачет.

У ледяной горки сгрудились печальные малыши, в тёплых шубках похожие на стаю оживших варежек. И горка, и выстроенный лопатами городок, и целое семейство лепных зверушек были разбиты, истоптаны, заплёваны. В растаявшей глазнице у зайчика торчал потухший окурок.

Игорь хотел пройти мимо, но Татьянка завыла, потянув его за рукав.

– Гоша, они же нашего снеговика ломают! Прогони их!

– Молчи, дура, – прошипел Игорь сквозь зубы, варежкой зажимая сестре рот.

Пацан в «петушке» развернулся к ним. Из-под шапки торчали красные замерзшие уши, на куртке, слишком лёгкой для зимы, виднелась надпись «СПОРТ». К нижней губе прилипла шелуха. Парень смахнул её большим пальцем и сказал, поблёскивая глазами:

– Да мы тут так, тренируемся. А это ваш снеговик что ли?

– Не, я же не маленький, – Игорь угодливо улыбнулся. – Занимайтесь, ребят.

Он толкнул сестру в тёмное нутро подъезда, вошел сам и скорее захлопнул тяжёлую дверь. Вслед полетел издевательский шакалий смех. Ну, вот! Теперь ещё запомнят, что он, как ребёнок, лепит снеговиков, и не дадут прохода.

– Трус! – закричала Татьянка, вырывая ладошку из руки брата. – Ты же их старше!

Она бросилась вверх по лестнице, гневно топая сапожками. Эхо её рыданий гулко разносилось по тёмному подъезду. Игорь уныло поплёлся следом. Пакеты из "Магнита"оттягивали руки. Внутри были банки зелёного горошка и кукурузы, ледяные бруски крабовых палочек, колбаса, селёдка на салат и, конечно, мандарины. Какой без мандаринов Новый год? Круглые, как теннисные мячи, ярко-оранжевые, весёлые, они всегда появлялись на праздничном столе. Их можно было есть, сколько захочешь, до красной сыпи на сгибах локтей и оскомины на языке. Игорь облизнулся.

В подъезде пахло хвоей, мягкие иглы усыпали ступени. Под подошвой влажно чавкнула размокшая шишка. Удивительно! Сейчас почти все ставили искусственные ёлки с бездушными пластиковыми ветками, от которых пахло только заводом. А вот нашёлся человек, который принёс живую. Игорь сразу размечтался, что настоящую ёлку поставили именно у них дома. Может, дядя Николай по дороге в гости завернул на рынок. Мама достанет с антресолей старинные стеклянные игрушки, закутанные в вату, папа встанет на табуретку, чтобы повесить звезду…

На третьем этаже стоял гроб.

Вернее, конечно, только его крышка, обитая дешёвым красным сатином, с нежным белым нутром. А сам гроб, наверное, прятался в одной из квартир. Игорь представил себе праздничный стол с оливье, шампанским и мандаринами, в центре которого лежит в своём ящике свежий покойник. Как башмак в обувной коробке. Живот свело холодом, будто Игорь наелся снега.

Когда гроб понесут, за ним будут бросать еловые ветви. Мама говорит, так нужно, чтобы душа мертвеца не заблудилась. Вот почему пахло хвоей. Праздничное настроение разбилось, как сорвавшийся с ветки шарик. Что может быть более жутко, чем смерть в Новый год? С тяжелым чувством Игорь поднялся на четвёртый этаж. Домой, скорее домой!

В прихожей стояли чужие ботинки, не обитые от снега, и висели шубы. На полке, как свернувшиеся в клубок коты, грелись меховые шапки. Значит, дядя Николай уже приехал. Из зала доносились голоса и шум телевизора, по которому крутили «Чародеев». Квартира пропиталась сигаретным дымом. Игорь нахмурился. Мама никогда не разрешала папе курить в квартире, но для гостей делала исключение.

Дядя Николай, его толстая жена Людмила и младший сын, сорванец Котька, иногда приезжали на праздники. С собой они привозили сладкий подарок Татьянке, коньяк для папы, хаос и разрушения. С ними праздничное застолье не обходилось без разбитых бокалов, опрокинутых салатов, сломанной мебели. Они заполняли дом шумом и суетой, пачкали скатерти, проливали на ковер игристое вино, громогласно хохотали, глупо и грубо шутили. Папа их непонятно за что любил, а мама говорила: «Они нам просто не ровня».

Обычно дядя Николай заливался шампанским и засыпал в кресле ещё до курантов, потом падал, роняя ёлку или утягивая за собой скатерть. Он был мастером дурацких вопросов в духе: «Не задирают ли тебя в школе? Есть ли уже невеста?» Тётя Людмила целовала племянников напомаженным ртом, на тостах начинала плакать и уговаривала всех спеть «Ой, мороз, мороз». Но хуже всего был шестилетний Константин – по-домашнему, Котька, Котя, Котофей Николаич. Это был толстенький, румяный, избалованный мальчик с хохолком рыжих волос на макушке. Он вечно лез под руку, встревал в разговоры взрослых, выплёвывал еду, которая пришлась не по вкусу, закатывал скандалы, терялся и находился. В воспитательных целях Игорь безжалостно колотил Котьку за шалости, Котька в ответ кусался до синяков.

Игорь тяжело вздохнул. Родственников он не любил и воспринимал как стихийное бедствие. Стянув ботинки, он просочился на кухню, где мама кромсала варёную картошку на оливье.

– Мам, а чей гроб на третьем этаже стоит? Я в магазин шёл, его не было.

– Гроб? Это Колесниковых, наверное. Дядя Женя умер, разве ты не знал?

– А как?

– Что у тебя за вопросы всегда? – мать всплеснула перепачканными картошкой руками. – Может, пьяный в сугробе замёрз или палёной водкой отравился. Это дело до добра не доводит.

Насупившись, Игорь пошёл в комнату.

Отец и дядя Николай сидели за столом и о чём-то весело говорили, перекрикивая телевизор. На щеках дяди уже пятнами горел румянец, как у пластикового деда Мороза под ёлкой. Рассказывая, он жестикулировал полной рюмкой, расплёскивая её содержимое на любимую мамину скатерть и строгий папин свитер. Тётя Людмила, с химической завивкой на голове, в платье с непристойным вырезом, вешала на кремовые занавески убогую ядовито-зелёную мишуру. Игорь неприязненно поморщился.

Татьянка сидела на коленях у дяди Николая и обгрызала кружок докторской колбасы, держа его двумя руками.

– Трус! Предатель! – снова заголосила она, увидев брата.

Игорь сделал страшное лицо и погрозил ей кулаком, Татьянка в ответ показала язык. Дядя Николай засмеялся и поцеловал племянницу в макушку мокрыми от водки усами. По телевизору запели про трёх белых коней.

Тут Игорь заметил Котьку. Двоюродный братец в свитере с медвежатами ползал под столом, бибикая, и толкал перед собой машинку. Рукава уже были чем-то перепачканы, губы измазаны шоколадом. Игорь узнал маленький железный грузовичок в липких пальцах, и глаза заволокла красная пелена гнева.

Коллекция игрушечных машинок была для него предметом гордости. Он экономил на завтраках, чтобы купить в киоске новенький экземпляр, хранил в коробках, чтобы не запылились, и не раз хвастался перед одноклассниками. Все модельки были детальными, у них открывались двери и крутились колёса. Татьянка не смела даже подходить к коллекции брата, да и Котька до поры до времени не рисковал трогать машинки.

– Ах ты, дрянь! – закричал Игорь. – Кто тебе разрешал, а⁈

Котя, предчувствуя скорую расправу, отчаянно заверещал и юркнул под диван. Игорь бросился за ним, лёг животом на пол и стал шарить руками в пыли, пытаясь дотянуться до ноги двоюродного брата. Котька, визжа, как загнанная в угол мышь, вжался в стену.

– Ну, я разрешил, – раздался откуда-то сверху ленивый голос. – Мы же не знали, что нельзя. Котя сейчас отдаст.

Игорь высунул голову из-под дивана. В дверях его комнаты стоял Семён, прислонившись мускулистым плечом к косяку, на котором Татьянка зарубками отмечала рост, и снисходительно улыбался. На щеках, заросших жёсткой щетиной, видно было ямочки.

– Ой, Сёма, а я не знал, что ты тоже приедешь, – заискивающе сказал Игорь. Он смотрел снизу вверх, как собака, потому что всё ещё лежал на полу, и чувствовал себя как никогда жалким.

Семён, старший сын дяди Николая, правда редко приезжал на Новый год. Он то служил в армии, то учился в железнодорожном техникуме в другом городе, да и по возрасту чаще отмечал праздники с друзьями. Игорь был для него слишком мелким, чтобы они могли поладить.

Котька опасливо выбрался из-под дивана и прибился к старшему брату. Тот ласково потрепал его по голове с рыжим хохолком, взял грузовичок из липких пальцев и вернул Игорю.

– Тебе уже хватит, пап, – мягко сказал Семён, забирая из рук дяди Николая рюмку. Тот виновато улыбнулся.

– Сёма, Сёма! Там чужие мальчики нашего снеговика ломают! – тут же запищала Татьянка, хватая двоюродного брата за майку.

– Ничего, сейчас я их в сугроб мордами натыкаю, – пообещал Семён.

– И я, и я натыкаю! – обрадовался Котька.

Счастливым пищащим комом они втроем выкатились в прихожую. Игорь не пошёл с ними, а поставил стул к самом телевизору, чтобы никого не слышать, положил подбородок на деревянную спинку и нахмурился. После сладких Котькиных пальцев железный грузовик неприятно лип к рукам.

Игорь подумал, как хорошо было бы, если бы кто-то сейчас умер. Лучше всего, конечно, Семён. Он может поскользнуться на лестнице, упасть и размозжить голову о бетонные ступени. Или пусть гигантская сосулька свалится на него с крыши, как лезвие меча, и пронзит насквозь от ключицы до живота. Нечестно, что у Котьки есть старший брат, который за него вступается, а у Игоря только бесполезная Татьянка. Или пусть хотя бы тётя Людмила навернется с табуретки вместе со своими уродливыми гирляндами и свернёт шею. А, может, дядя Николай подавится кусочком рыбы или захлебнется водкой? Всё равно некоторые люди настолько отвратительны, что не заслуживают отмечать Новый год. Но тогда гроб будет стоять у их квартиры. Неприятно.

В комнату заглянула мать.

– Гоша, ну зачем ты мандарины купил? У Коти же аллергия.

– А у меня что, не праздник? Я вот мандарины люблю.

Когда Семён и мелкие вернулись с улицы, раскрасневшиеся на морозе и радостные, Игорь нарочно почистил мандарин и стал есть, долька за долькой, брызгая сладким соком. Котька смотрел на это голодными глазами. Не удержавшись, он потянулся хотя бы к ярко-оранжевой шкурке. Тётя Люда шлёпнула его по ладони и строго сказала:

– Опять задыхаться хочешь?

Котька заскандалил, и его увели в комнату. Игорь почувствовал короткое, но яркое торжество. Только от тяжелого взгляда, которым одарил его Семён, стало не по себе.

За окном крупными хлопьями повалил снег. На вид он казался мягким и тёплым, будто вата. Можно было представить, что великан своими огромными руками разорвал над городом подушку. Татьянка села смотреть мультфильм про волка и зайца, мама и тётка убежали заправлять салаты. Игорь забился в кресло и долго, умиротворенно смотрел, как медленно темнеет небо.

К ужину семья собралась за столом. Праздник шёл по обычному сценарию. Дядя Николай, пьяно размахивая бокалом шампанского, заплетающимся языком говорил тосты. Мама достала с антресолей гитару и спела «Где-то на белом свете…», а потом, так и быть, хором с тётей Людой – «Ой, мороз, мороз…» В десять погасили свет, чтобы посмотреть на фейерверки, которые запускали соседи. Татьянка пододвинула стул, чтобы лучше видеть. Семён посадил Котьку на подоконник, тот уткнулся мягкой рыжей макушкой в небритый подбородок старшего брата. На небе, одна за другой, распускались яркие вспышки, искры осыпались на крыши домов.

– На фонтан похоже, Сём, – запищал Котя. – Правда же?

– Представь, что звёзды падают, – Семён потрепал его по голове. – Можножелание загадать.

Чтобы не толкаться у окон, Игорь решил смотреть фейерверк из своей комнаты. Он тихонько открыл дверь и не стал включать свет. Его встретили привычные очертания кровати, стенки, письменного стола. По случаю приезда гостей на полу постелили матрас, а кресло разложили, чтобы можно было спать. Игорь знал здесь каждый сантиметр. Но, стоило ему шагнуть в мягкий сумрак, как он скривился, шипя от боли. Что-то впилось в стопу. Под ногами захрустели осколки. Гости что, расколотили люстру? Игорь щёлкнул выключателем.

Свою коллекцию, оскверненную, уничтоженную, он узнал сразу же. Такое нельзя сделать случайно. Можно было подумать, что в комнате случилась гигантская игрушечная авария, полная кровавых жертв. Выломанные дверцы, разбитые стёкла, отколотые фары и номера, выпотрошенные коробки лежали на полу безобразным месивом, как неумело порубленный салат оливье.

Выстрелили за окном петарды. Белая вспышка холодной ярости ослепила Игоря. На миг заболела голова. Он представил, как Котька, обиженный и заточенный в комнате, методично ломает одну модельку за другой. Отковыривает номера. Развинчивает колёса. Ногтями сцарапывает краску.

Ледяной ком в животе всё рос и рос. Теперь там был уже не маленький сугробик, а целый снеговик. Изуродованный злыми мальчишками мстительный снеговик с рябиновыми потеками на щеках.

С тошнотворным чувством Игорь вернулся за стол. Он никому ничего не сказал. Праздник продолжался.

Дядя Николай открыл бутылку шампанского, пробка выстрелила в люстру, мама запричитала. По телевизору началась «Ирония судьбы». Таньку погнали спать. Котька остался, потому что никто не следил за его режимом, но скоро и сам задремал на диване, закутавшись в покрывало.