Текст книги "Методы практической психологии. Раскрой себя"

Автор книги: Екатерина Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Например, в работе одной протагонистки трагедией, мучающей ее, проклятием рода было убийство четверых детей их родителями: «Какие же мы люди после этого? Ведь и во мне эта кровь, а у меня сын. Может, и я чудовище или он вырастет монстром?» Подробности оказываются не менее ужасными, но именно они выводят событие из разряда бытового преступления в пространство трагедии: Украина, «голодомор», дети отравлены ради избавления от мук неизбежной и страшной смерти, которую язык не повернется назвать «своей».

Центральное место в работе занимает оплакивание, прощание с погибшими детьми: «Я вас поминаю, вы были, покойтесь с миром». Сообщение бабушке, матери убитых детей: «Никогда этого не пойму, простить пока не могу. Но склоняюсь перед твоим страданием». После обмена ролями, в роли бабушки: «Ты не слышала, деточка, как они кричат от голода, и чтоб тебе никогда этого не услышать. Грех на мне, а ты живи. То не кровь у нас дурная, то доля наша проклятая. Спасибо, что помянула деток».

В шеринге по этой работе выражались сильные чувства, связанные с личным опытом или историей семьи. А вот в процесс-анализ вплелись исторические сведения, фрагменты семейных воспоминаний – например, одному участнику группы рассказывал дед, что в страшные годы были старушки, которые такое зелье умели сварить, что человек умирал во сне. И что отчаявшиеся люди обращались к таким старушкам – чаще для детей… Делалась эта работа в одном южнорусском городе, что существенно: и места не такие дальние, и уклад сельской жизни Украины не чужой, и ядовитые травки в полях растут похожие, и кое-какая исследовательская литература в 90-е публиковалась. Группа была, что называется, «в теме» – и не только психологически.

Процесс-анализ часто помогает понять какие-то особенности системы родовых «посланий», которые в самой работе ускользают от внимания. Так, в упомянутом «семейном древе» в следующем поколении у всех женщин наблюдалась отчетливая тенденция «жить ради детей» – на такой женился и единственный выживший сын той самой бабушки, отец протагонистки. И уж кормили этих детей с какой-то даже истовостью, фанатично – что тоже понятно. Спокойное, трезвое отношение к еде начало формироваться только в третьем поколении. Таких деталей вспомнилось и осозналось еще немало, что дополнило уже сделанную работу. Тем временем мы вышли за пределы самого повествования (отчасти и для того, чтобы не лишать экс-протагонистку ее собственной внутренней «доработки», ее 48 часов). Речь зашла о теме еды, питания – как она представлена в семейных традициях тех мест. Мы были поражены тем, как много вспомнилось бытовых привычек, ритуалов и текстов, связанных в культуре с эмоциональным отреагированием последствий голода или страха перед ним.

При подробном рассмотрении «семейного древа» обычно находятся ресурсные области, «зоны исцеления» основных травм, альтернативные сообщения. Семейное предание, акцентирующее лишь трагические события, – это всегда несколько однобокая версия, но для появления более объемного и сложного взгляда на многопоколенную историю как раз и нужно, чтобы травма была проработана. Тогда вспоминаются и другие сюжеты, другие фигуры; даже страшное уже может быть понято как-то иначе. Вот это «расширение» взгляда на свой род, следующее за фокусировкой на проблемных «узлах» событий и отношений – один из заметных эффектов работы с «семейным древом». Процесс-анализ, который обычно проводится на другой день, завершает то, что инициировано в разогреве, прорабатывается в действии и начинает интегрироваться в шеринге.

И в который раз замираешь в изумлении от суровой красоты этих самых семейных преданий и от того, как в психодраме они отливаются в образы, действие, слова. «Ничто ни на чем не кончается здесь, поколение – мельчайший срок. С каждой позы сдувает спесь времени ветерок…»

На одной из недавних групп немолодая дама, химик по профессии, работала со своей склонностью к излишней мобилизации по любому, даже не очень того заслуживающему, поводу. Без всяких объяснений сказала, что ей надо «встретиться» с бабушкой, которая сберегла отца, тогда маленького мальчика, в блокаду. Подробности отрывочны, ужасны и всем нам так или иначе знакомы – не лично, конечно, но все же знакомы. Дача в Комарове, самолеты с черными крестами, зима, те самые страшные саночки с завернутыми в занавески и одеяла покойниками… В этом рассказе была еще и лошадиная шкура, добытая бабушкой-общественницей по какому-то невероятному блату, – промороженную шкуру они и ели, отрезая от нее по кусочку, варили долго-долго и ели, и оба выжили. И что сказала внучке эта сухая, резкая и, понятно, давно ушедшая бабка? А вот: «У тебя умения мобилизоваться на троих. Если, не дай бог, надо будет, – мы вас всему научили. А пока не бомбят, я тебе командую: отбой!»

И в самом деле, разве не научили? Больше, чем мы себе представляем, – и не все в этой «науке» стоит тащить на себе без осмысления. Но чтобы осмыслить, надо, бывает, хоть иногда вспомнить и оживить детали, назвать имена. И оказывается, что не одни только травмы и неоплаканное страдание «нас всему научили». Были и таланты, и чудесные спасения, и любовь, и соленые шутки, и тайные молитвы, и верность семейной традиции хоть в чем-то – не всегда могло получиться в большом и важном, но хоть в чем-то…

В заключение к своей последней книге «Советские люди. Сцены из истории» социолог Н. Н. Козлова пишет: «Тревоги порождаются и плюрализацией жизненных миров. Жизнь становится мобильной, постоянно меняющейся. Индивидуальная биография начинает ощущаться как последовательность движения по разным мирам, ни один из которых не воспринимается как «дом»[19]19
  Наталья Козлова. Советские люди. Сцены из истории. Изд-во «Европа», 2006. – С. 484.


[Закрыть]. «Бездомность», по мысли П. Бергера, – ключевая метафора современности. Она же – метафора советской жизни». Как говорят наши клиенты, – «отзывается».

И тогда работа с многопоколенной семейной историей становится чем-то иным, это уже не только затейливая и специфическая, «на любителя», психотерапия. Это своего рода дорога домой, только не во внешнем мире, а во внутреннем. Тогда «разворачивание свитка» позволяет почувствовать: что бы ни случилось, есть некая основа самосознания, связь с «семейным древом», и ты не один в этом мире. Они жили, страдали, любили, надеялись – порой в немыслимо трудных или трагических обстоятельствах, но в результате мы пришли в этот мир, и «наши мертвые нас не оставят в беде». Они гораздо ближе и важнее, чем это может казаться. И мы знаем и помним гораздо больше, чем сами думаем. И возможно, откровенно субъективный характер этого знания – его плюс, а не минус (хотя бы уже потому, что ни за что другое себя не выдает).

Во времена перемен, когда множество людей переживают последствия культурной травмы, работа с семейной историей словно запрашивается самой жизнью: на мой взгляд, это одна из форм культурной терапии. Каждый из нас носит в себе историю семьи, с которой связаны многие явления, обычно не рассматриваемые под этим углом зрения. Легкость возникновения катастрофических прогнозов и разнообразных страхов, склонность к насилию и попаданию в роль жертвы, дисфункциональные семейные паттерны, аутодеструктивное поведение – это и многое другое явно выходит за рамки индивидуального психотерапевтического запроса.

Работа с семейной историей могла бы послужить посильным вкладом профессионалов в решение такого рода проблем – и, если угодно, поклоном нашим предкам, пережившим так много.

Глава 5. Время и место[20]20
  Опубликовано в сборнике «Развитие организации и HR-менеджмент». —М.: Независимая фирма «Класс», 2004. – С. 289–323.


[Закрыть]

Это было давно, но может случиться и сегодня, и завтра, – одним словом, когда придется.

Николай Вагнер

«Всякому человеку должно быть, куда пойти…»

Многие люди, которых принято называть «успешными», не единожды бывали на разных тренингах – для блага компании и отчасти своего. То, что больше для своего, почему-то принято называть «тренингами личностного роста», – видимо, чтобы не путать с ростом карьерным, порой ведущим в противоположном направлении.

Но если посмотреть на туманное (в большинстве случаев) пятно «тренингов для себя» и всерьез задать вопрос об их общем названии, то ответа не последует. И даже если бы эта область была «картирована» лучше, то и в таком случае вся она под определение «тренинг личностного роста» попадать никак не могла. Как ни посмотри – не термин, а сплошное недоразумение, рудимент 60-х, притом 60-х западных – американских, если быть точнее. Групповой бум, «психотерапия слишком хороша, чтобы доставаться только больным», актуализация человеческого потенциала; неважно, откуда ты пришел, важно, куда ты движешься…

«Многие из нас испытывают замешательство, когда нас спрашивают, “куда девались” шестидесятые. Каждое поколение формирует свою групповую идентичность, а затем, годы спустя, удивляется: что же случилось с ценностями этой группы? И если бы нас спросили – тогда, в шестидесятые, – что станется с нашими юношескими фантазиями о том, как следует прожить жизнь… Если бы нас спросили, у кого они сохранятся… […] Место и среда, которые никогда не пришли бы мне в голову тогда – деловой мир Калифорнии, где я вижу явные признаки «шестидесятничества» в некоторых корпоративных культурах. Хороший поворот сюжета. От такого не отказался бы и Шекспир – в финале, чтобы мы не забывали как следует посмеяться над собой»[21]21
  Spezzano С. The Art of Growing Up. N.Y., 1992. – P. 12.


[Закрыть].

Говоря серьезно, объединять все тренинги, ориентированные на личные потребности участников, под этим «зонтиком» принципиально неверно: «личностный рост» – это все же термин, принадлежащий определенной школе, «подходу», и не единственно возможному. Когда лондонские группаналитики проводят свои сессии, на которые направляют сотрудников – здоровых и успешных, заметим, – сеть универмагов «Хэрродс», Ковент-Гарден (это театр такой) и пара крупных банков, всякому, кто осмелился бы назвать это «тренингом личностного роста», по ночам являлась бы грозная тень Зигмунда Фулкса (основателя группанализа) и грозила бы пальцем до тех пор, пока дурь из головы не выйдет. Кстати, при всей своей элитарности – или, возможно, благодаря ей – группаналитики активно исследуют исторические судьбы так называемых relational goods – товаров, основанных на отношениях, «отношенческих». Метод исследования, разумеется, группаналитический. В этой «карте» любой тренинг – в частности и тренинг личностного роста – может быть рассмотрен и как коллективная фантазия, и как выражение межгрупповых отношений, и как удовлетворяющий чью-то потребность[22]22
  The Economy of the Group. The Emergence of Relational Goods in Society, Mind and Brain. 12th European Symposium in Group Analysis. Bologna, 2002.


[Закрыть].

Теории и модели групповой работы, предполагающей в качестве результата что-то личное, никак не вмещаются «под крышу» «тренингов личностного роста». Будем, однако, реалистами: не в наших силах отменить прижившийся, хотя и злокачественно неточный, термин – как пошло гулять, так и гуляет: можно лишь свою работу к данному жанру не относить. Что я и делаю.

Я точно знаю, что те люди, которым по каким-то своим причинам нужно – или нравится – работать с личным материалом, (а) лучше сделают это вне стен родной компании, не нарушая никаких границ; (б) сами найдут и выберут место, форму и специалиста. Народ все образованный, активный – разберутся. И, если нам суждено встретиться, это тоже не будет «тренинг личностного роста».

Возможно, это будет «Сундук с наследством (работа с семейной историей)» и он, конечно, не ориентирован на какой-то «спец-контингент». Но уж так вышло, что «их есть» – живут на свете такие профессионально и социально состоявшиеся люди, готовые на пару дней стать частными лицами и в этом качестве потратить драгоценное «личное время» на такое странное дело. Оно вроде бы и не модно, и не связано напрямую с эффективностью деятельности, и обращено скорее в прошлое, чем в будущее. Это ведь только обывателю кажется, что успешные люди каждые десять минут смотрят на часы и устремлены исключительно в светлые дали. По моим наблюдениям, им как раз бывает важно порой выйти из своего скоростного «социального лифта» и оглянуться на события такой давности, что поневоле услышишь не тиканье часов, а грохот канонады, паровозный гудок или скрип половиц покинутого дома. Что делать, семейная история «в этой стране» – как и в любой другой – вписана во всеобщую: «Времена не выбирают, в них живут и умирают…».

Чисто конкретно, или От общего к частному

У любого тренинга есть «паспортные данные»: формат, состав и величина группы, программа. Формат открытого тренинга, на который люди приходят в свободное время, почти предопределен: выходные, 2 дня. Для работы с «семейным древом» это, конечно, очень мало, поскольку сама тема предполагает медленное, подробное, «эпическое» раскрытие. Мне как-то довелось общаться с ведущей таких тренингов, работающей для крупных европейских компаний (!). Формат ее работы для концерна «Вольво» – две пятидневки в мае и сентябре (летом участники выясняют фактические подробности, роются в церковных книгах и семейных архивах – это их домашнее задание).

Концепция, лежащая в основе такого рода практики, – поиск в семейной истории ресурса устойчивой и интегрированной идентичности: это, как считается, актуально для лиц с высокой «вертикальной мобильностью», зачастую утрачивающих другие источники поддержки. Понятно, что за самой возможностью такой работы стоит целая система социокультурных предпосылок, ставших само собой разумеющимися личными и коллективными убеждениями: это, возможно, и «работает» потому, что и «большая», и корпоративная культура осознают потребность в такой постановке вопроса.

Вернемся, однако, к реальности. А в реальности что имеем, то имеем: два дня и смешанная, а потому всегда непредсказуемая группа, обычно человек 10–12. Метод вырос из классической психодрамы. Я бы назвала его «нарративной психодрамой», поскольку текст – повествование, нарратив – здесь не менее важен, чем действие: встречи с давними предками или даже со всем родовым древом – это преимущественно диалоги. Иногда мы немного рисуем и пишем, поэтому в углу стоит флип-чарт; стульев нам бывает нужно раза в 4 больше, чем собралось людей, поскольку в психодраматическом разворачивании семейной истории место в пространстве соответствует времени (поколению): там – легендарный прадед, здесь – родители. Еще ближе к «отправной точке», с которой начинается история, место героя, он же рассказчик и автор.

Мне кажется важным, что наше помещение находится в старом районе и старом же доме и что это пространство отчетливо частное, не похожее ни на стандартный офис, ни на обычную учебную аудиторию. В этом пространстве легко уживаются складные стульчики из «Икеи», старинные кресла, латунные дверные ручки и еще некоторые странные предметы, которые то «работают» минимальным реквизитом, то остаются частью интерьера, то есть просто предметами. Разумеется, и они принадлежат разным местам и временам. Что касается программы, то ее нет и быть не может: люди приходят со своим и за своим, а за общей идеей «проработки» семейной истории могут стоять десятки разных задач. Более того, даже традиционный разговор о личных целях – кто с чем, кто зачем – и о правилах лучше заводить не сразу, а когда возникнет хоть какое-то общее поле со-переживания, со-действия.

Вот группа собралась, и начинается работа. Понятно, что для актуализации собственно группового потенциала должно быть сделано нечто, что позволит участникам установить минимальную общность, настроиться друг на друга, снять избыток неопределенности и принять внутреннее решение о цели и смысле своего пребывания здесь. Для короткой работы, в ходе которой члены группы просто не успеют съесть вместе пресловутый пуд соли, начало представляется крайне важным, в какой-то мере определяющим дальнейший ход событий.

В психодраме начало сессии, как известно, называется «разогревом» и призвано увеличить спонтанность участников, дать им возможность войти в контакт со своими чувствами, определить тему возможной работы. В двухдневной работе – традиционном формате тренинга – у разогрева есть еще несколько важных «посланий». Одно из них – принятие различий между участниками: бросающиеся в глаза знаки принадлежности к разным возрастным и социальным группам, кажущаяся чуждой манера говорить или необычный стиль в одежде могут быть восприняты как признаки не вполне безопасной среды и замедлить переход к серьезной работе: «Меня здесь не поймут».

Другое «послание» – создание субъективной «плотности» чувств и мыслей на единицу времени, формирование тем самым ощущения, что о важном можно говорить (работать) коротко. Третье – появление внимания и интереса друг к другу (вместо ожидания чего-то «этакого» от ведущего). Четвертое – опыт использования метафоры, иносказания: в коротких группах работа на символическом уровне составляет важный ресурс; язык этот универсален, но ему нужно дать «прорасти». Наконец, пятое: как известно, в психодраме может воплотиться любой предмет и явление, у этого метода не только все живые, но и всё живое. В разогреве могут обрести души и голоса предметы, заговорить фотографии и письма.

«Атомом» взаимодействия, хорошо выполняющим все эти задачи, мне представляется разговор в паре, «нос к носу», с ограниченным временем и сменой тем и партнеров. Это – неигровой, «непсиходраматический» разогрев, позволяющий максимально сократить дистанцию, – но не вынуждающий раскрываться слишком сильно. Как долго мы так говорим? Пока «нос к носу» не посидит примерно половина группы. По сколько? По две минуты: сначала один, потом другой, иногда еще полминуты на обмен чувствами, прообраз будущего шеринга, когда после личных работ группа будет делиться своими чувствами с экс-протагонистами. О чем? О разном. Например, я могу предложить последовательно несколько тем. Возможно, таких:

• Когда мы смотрим на старые фотографии в книгах, на выставках, в музеях, какие-то вдруг притягивают, «цепляют». Вспомните и опишите одну из таких фотографий, почему-то оказавшуюся для вас особой.

• Внимательно посмотрите на своего партнера и расскажите об историческом костюме, в котором вам легко себе представить этого человека.

• Расскажите о какой-нибудь вещи (не обязательно «реликвии»), которая живет в вашей семье больше одного поколения.

• Как вы себе представляете одно-два места, где жили или могли бы жить ваши предки? Что они видели перед глазами, по какой земле ходили?

Бывает так, бывает по-другому. Иногда хватает и разговора о старой вещи: видно, что уже «повеяло», можно просто попросить назвать эти предметы в кругу, – и первые темы будущих коротких виньеток уже вырисовываются. Пожалуй, в этом случае мы начнем с «Разговора со старой вещью». Это ничего, что у большинства из нас нет ни фамильных драгоценностей, ни почетного оружия прадеда-офицера. Заговорит швейная машинка «Зингер», спасшая семью от голода в эвакуации, заговорит новогодняя поздравительная открытка тридцать шестого года, отзовется вышитое украинское полотенце, сохраненное в казахстанской ссылке…

За два дня обычно удается сделать 10–12 работ различной длительности – от коротенькой «виньетки» до развернутого полотна, в котором часто не хватает вспомогательных лиц на все роли, и место каких-то персонажей семейной истории приходится обозначать пустыми стульями. Чем глубже мы уходим в материал, тем больше обнаруживаем персонажей, «узлов», общих тем. Поэтому (хотя и не только поэтому) задачи конкретной индивидуальной работы все время меняются: «С темой запрета на успех мне уже работать не нужно – я многое понял, когда работал Сергей, но я бы хотел…»

И последнее. Мне до сих пор не доводилось вести этот тренинг для однородных в каком бы то ни было отношении групп, и кажется, оно и к лучшему. Если думать о потребностях и интересах нашего «корпоративного человека», то к лучшему и для него тоже. Странное – возможно, от слова «странники» – временное соединение людей из разных миров дает явный эффект «объемности». Говоря академическим языком, за счет такого состава группы актуализируются дополнительные смысловые оси. Ведь и само исследование семейной истории часто заставляет увидеть важное в случайном, смутном и кажущимся сущим пустяком. «Узко тематическая» группа, интересующаяся, к примеру, родовым запретом на финансовый успех, и только этим, в результате оказалась бы лишена очень многого, имеющего прямое отношение к теме, но отсеченного вот этим самым заведомым знанием и общностью «картинки». Впрочем, если когда-нибудь доведется делать такую работу в суженном (возможно, корпоративном, чем черт не шутит!) контексте, я буду и там надеяться на то, что первая же сессия все изменит.

«Старые русские», или Гордость и предубеждение

Большинство социально успешных людей, которые работают в компаниях или владеют собственным делом, по определению делают это в первом поколении. Нет у нас «потомственных предпринимателей». Они реализовали для себя возможности новейших времен и стали чем-то, что, как правило, в семье не водилось. В динамичной и достаточно непростой повседневной жизни места и времени для специальных размышлений о том, как родовой сценарий влияет на реальную жизнь, нет. Эти размышления начинают посещать наших героев, как правило, в трудные или проблемные моменты их жизни и карьеры. Бывает, впрочем, и другое: с карьерой все прекрасно, а в отношениях с окружающим миром что-то разлаживается. А окружающий мир – это не только круг друзей и собственной семьи, это еще и поколение родителей. До какой степени бывают важны отношения с этими людьми, которые уже давно не могут ни запретить, ни посоветовать, с первого взгляда не всегда очевидно. Как пишет Анн Анселин Шутценбергер:

«…И социальное, и интеллектуальное продвижение (младшего поколения. – Прим. авт.) чревато риском создать бессознательную дистанцию или разрыв между ними и их семьей. У них не будет больше одинаковых привычек, вкусов, одинаковых манер поведения за столом, одного вкуса в выборе мебели, одежды, одинаковых книг (или вообще будет отсутствовать привычка читать книги), норм, одних потребностей и желаний, одних и тех же видов досуга… […] Верность предкам, ставшая бессознательной или невидимой (невидимая лояльность) правит нами. Важно сделать ее видимой, осознать, понять то, что нас заставляет, что нами руководит, и в случае необходимости поместить эту лояльность в новые рамки, чтобы обрести свободу жить своей жизнью. Родители съели зеленый виноград, а у детей появилась оскомина на зубах – так написано в Библии»[23]23
  Шутценбергер А. А. Синдром предков. Трансгенерационные связи, семейные тайны, синдром годовщины, передача травм и практическое использование геносоциограммы. – М., 2001. – С. 62–63.


[Закрыть].

Все это, впрочем, только присказка. А вот и сама «сказка».

Наверное, в «парадной версии» любой семейной хроники было бы записано золотыми буквами, что «такой дочерью, как Светлана, можно только гордиться». Успешная, сочетающая все мыслимые признаки процветания: счастливый брак, растущий бизнес, MBA, внешность, джип, породистая собака, безупречные манеры. Плюс еще одно важное обстоятельство – перед нами «хорошая дочь». Жилищные, медицинские и прочие практические проблемы немолодых родителей решаются ею разумно, но с размахом. Все это принимается как должное, более того – с обидной для дочери смесью вынужденной благодарности и едва прикрытого осуждения. Как если бы Светлана была виновата в том, что располагает деньгами и возможностями, как если бы она была должна постоянно искупать какую-то вину – «не дар, а штраф за успех». Испытываемая ею смесь долга, раздражения, недоумения и острой обиды отравляют не только отношения с родителями, но и до какой-то степени сам успех.

Вот обычный визит к родителям и обычные разговоры «между делом»:

– Ну и как наши капиталистические успехи? Видел сегодня одного такого, на «Мерседесе», что ему, что здесь дети играют, люди ходят. Нет, ему проехать надо, прет, никого не пропуская. Хозяин, видите ли!

Разумеется, Светлана говорит за своего отца сама, только после обмена ролями можно будет услышать эти «слова родительской поддержки» со стороны, как в жизни. Итак, обмен ролями. Слушаем папу.

Ведущая: Как Вы себя чувствуете?

Светлана: Немедленное желание объяснить, что я не давлю старушек. И злость. На себя, на родителей. Мама так не язвит, но это еще хуже – с ней быстро не поссоришься.

Как и многие другие люди, живущие с ощущением глухого родительского неодобрения, Светлана сама удивлена, до какой степени оно ей не безразлично, как ее задевают рассуждения, что «честные люди на таких машинах не ездят», и тому подобное. Понятно, что работа происходит не с родителями, а с их внутренними репрезентациями «в голове» самой Светланы; и нам приходится через несколько ходов этой работы, которые я здесь опущу, рассмотреть отношение родителей к успеху и собственному месту в жизни. В какой-то момент оказывается, что лучше всего о надеждах, иллюзиях, страхах этого поколения скажут не отдельные люди, а два символических персонажа – годы их рождения – 1928-й и 1932-й. Вот какие «феи» стояли у начала жизни мамы и папы, вот какие обещания и предсказания сопровождали ее. И основной темой родительских рассуждений становится не дочь, а переживания конца эпохи, столько обещавшей, заставившей так дорого заплатить.

Папа: Я 50 лет верил, что живу правильно, у меня получалось. А потом перестало получаться – не потому, что я сделал ошибку. Выходит, я 50 лет понимал не то. Как такое принять? А тебе, дуре, я же что сказать хочу – одно сказать хочу: ты будь поосторожнее. Очень уж вы доверчивые. Ты что думаешь, у тебя все сейчас хорошо и так и должно быть всегда? Я тоже так думал. Этот, твой, на «Мерседесе», он, может, и не гад, но дурак, ей-богу.

Поддержка «родительских фигур» действительно важна для внутреннего разрешения на успех без разъедающих чувств «ненормальности» успеха вообще. У Мамы и Папы мы это разрешение не получим: они действительно не могут гордиться своей дочерью и радоваться за нее – возможно, просто потому, что радоваться не умеют, а гордиться научены лишь тем, чего уже и нет на свете. Поколение дедушек и бабушек изломано в этой истории еще больше, они настолько заняты выживанием – какие там благословения, какая поддержка! Скажи еще спасибо, что живой! А вот прадеды с обеих сторон – те иные, те успели развернуться и могли бы многого достичь: у одного – свечной заводик в Твери, у другого – торговля зерном на Волге. Они много трудились и собирались жить «долго и счастливо». Оба действительно прожили долго; исторические обстоятельства лишили их перспектив и имущества, но не устойчивой картины мира. Когда не стало «дела», оба были людьми зрелых лет.