Текст книги "Рубиновое сердце богини"

Автор книги: Екатерина Лесина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Пигалица

– Ну и что ты на это скажешь? – Степка лишь зевнул. Господи, ну что у меня за жизнь, даже поговорить не с кем, одна собака, и та не отвечает. И ведь не скажешь, что у меня характер нелюдимый. Наоборот, существо я общительное, порою даже слишком, и подруг у меня хватало. Раньше. До замужества. А потом они исчезли, как-то само собой получилось. Гошик требовал внимания, Гошик требовал заботы, Гошик требовал, чтобы я была дома, а не «шлялась неизвестно где». Я любила Гошика, а мои подруги нет. Они его критиковали, не ценили, плохо отзывались и восхищались Хромым Дьяволом.

Вот и рассказываю ночной кошмар собаке. Степка же, вместо того чтобы утешить хозяйку, вертит обрубком хвоста, подлизывается, конфетку выпрашивает.

Не положено.

В дверь позвонили. Ну, и кто тут у нас с утра пораньше? Степан, вспомнив, что он – пес сторожевой, солидный, гавкнул. Значит, чужие.

– Кто там?

– Вам посылка! – ответил бодрый мальчишеский голос.

– Какая?

– Цветы.

Цветы? Кажется, Пыляев вчера что-то про цветы говорил. Хоть убей, не помню. Может, от него? Нет, ерунда. Ладно, сейчас узнаю. Дверь я открыла, и молодой, лет пятнадцать от силы, парнишка в зеленой с белым форме торжественно вручил мне букет из… васильков. Я серьезно. Трогательно-хрупкие цветы в кульке из хрустящего целлофана, настоящее чудо.

– От кого это?

Посыльный пожал плечами.

– Красивые.

– Да, – парень оживился, – редкий заказ. Обычно розы шлют или орхидеи на крайняк. А тут васильки. Специально для вас заказывали.

Спросить, сколько же было уплачено за эту красоту, я не решилась.

– Значит, от кого – не знаете?

– Нет. Там, внутри, обычно карточка есть. Посмотрите, – посоветовал посыльный и ускакал.

Карточки я не нашла, зато обнаружила записку. «Твои глаза —как васильки, осколки неба, счастья обещанье». Красиво.

И чертовски приятно.

А глаза у меня и в самом деле голубые.

Приятно вдвойне.

Степка, понюхав цветы, презрительно фыркнул, и крошечные васильки обиженно поникли. Срочно пришлось искать какой-нибудь сосуд, вазы в моем доме отродясь не было, зачем ваза, если никто цветов не дарит.

На работу я прилетела как на крыльях, и даже недовольная физиономия Херувима, который не упустил момент, чтобы высказаться относительно привилегированного положения некоторых сотрудников, не испортила настроения. Пускай хмурится, пускай ворчит, пускай думает, что этот день ничем от других не отличается, но я-то знаю: сегодня – день особенный. Дома в литровой банке с водой меня ждут голубые васильки, специально для меня привезенные с края земли. Мне нравилось так думать, про край земли, самолет и про то, что кто-то заказал эти цветы для меня.

– Доброе утро! – Я поздоровалась с Пыляевым. Тот улыбнулся в ответ, смешно смотреть, как Хромой Дьявол улыбается, точно по гранитной скале трещины идут.

– Привет. Как спалось?

– Нормально. Ну, почти нормально. Как ты думаешь, сны – это что?

– Игра воображения. Осколки разума. Видения души, летающей по иным мирам. Клеточная память, выползающая наружу. Контакт с иным разумом. Подсоединение к информационному полю Земли…

– Я серьезно!

– Я тоже. На этот вопрос тебе никто точно не ответит. А что, есть проблемы?

Я хотела ответить, что единственная моя проблема – это он, но сдержалась. Замечательное утро не стоит портить банальной ссорой.

– Сейчас Гера подъедет. Мы вчера не договорили.

– Как он?

– Нормально. Голова болит, а так ничего.

Удивительно, раньше я всегда жалела Гошика, когда тот болел, а сегодня… Сегодня воистину удивительный день. Я не почувствовала ничего, кроме… Вообще ничего. Болит, ну и пускай себе болит, его проблемы.

– Дим, а ты мне цветы случайно не присылал? – Нет, я на сто процентов была уверена, что Хромой Дьявол не имеет к букету никакого отношения, спрашивала так, на всякий случай.

– Случайно нет. А что, хочешь? – И тут… На это стоило посмотреть. На лице Пыляева отразилось даже не удивление – ужас. Дикий ужас.

– Маш, немедленно скажи, что ты пошутила и никто тебе ничего не присылал!

– Было. Васильки. Замечательные васильки. Прямо с утра доставили.

– От кого?

– Если бы я знала, от кого, то не спрашивала бы.

– Логично. Фирма какая?

– Не помню.

– Пигалица, – вдруг разозлился он, – ты вообще хоть что-нибудь помнишь из вчерашнего разговора?

Конечно, помню. Я же не дура. Сидели, пили, Пыляев допрашивал Гошку, и тот вышел из себя, а пострадала я. Потом Гошик утихомирился и заснул, кажется, прямо на кухне. А Хромой Дьявол говорил что-то о четырех жертвах и цветах. Точно, цветы в разговоре фигурировали.

– Маша, пожалуйста, постарайся вспомнить фирму, которая доставила букет. Это очень важно.

Ну вот, снова ему удалось испортить мне настроение. Пара фраз – и пожалуйста, от былой радости и следа не осталось.

– У меня упаковка осталась, там должно быть название. Но зачем тебе?

– Гошку дождемся, тогда расскажу.

Еще и Гошику доложит. Хотя какое мне дело до Гошика. Мы ведь в разводе? В разводе. Следовательно, могу получать букеты от кого захочу и ни перед кем не отчитываться. Впервые самостоятельность лишь порадовала меня, а что Пыляев хмурится, так он всю жизнь хмурится.

Гошик объявился спустя полчаса, и всем сразу стало понятно – к шефу с глупыми вопросами не приставать, он страдает. Об этом свидетельствовал строгий черный костюм, траурный галстук, скорбная складка на лбу, покрасневшие глаза… Все решили, будто Георгий Алексеевич ночь напролет лил скупые мужские слезы, вспоминая об утраченном счастье, а под утро принес страшную клятву отомстить убийце. Любит народ романтику, я бы могла просветить коллектив, что таким образом у него похмелье проявляется, но, увы, никто не спрашивал.

Увидев меня, Гошик поморщился, словно от боли, но кивнул.

– Скажи Пыляеву, чтоб зашел.

Вот тебе и на, Пыляеву. А я, значит, побоку? Впрочем, просьбу я передала, и Димка позвал меня с собой. Бывший, увидев, что Дамиан не один, надулся, как индюк, но прогонять не стал.

– Садись, – буркнул он, не мне – Пыляеву. Хромой Дьявол занял свой любимый угол, а мне снова достался Эллочкин стул. Неудобно. Неуютно. Еще вчера на этом самом месте сидела Лапочка, перекладывала бумажки, строила глазки Гошику, любовалась своим отражением в зеркале. Скорее всего, зеркало Лапочку любило и радостно показывало, какие у нее огромные глаза, пухлые губки, идеально выщипанные брови и нос совершенной формы. Зеркала любят красивых, а мне вечно показывают круги под глазами, прыщики на лбу и жирный блеск на коже. Волосы у моего отражения и те какие-то тусклые.

– Ну? – Гошик старательно хмурил брови, демонстрируя недовольство. Кому? Мне, что ли? Так я и без демонстраций в курсе, что он мною недоволен, а Пыляеву плевать на знаки.

– Вчера мы остановились на цветах. Точнее, на том, что каждая из женщин за неделю-две до гибели получала цветы.

– Ты такого не говорил!

– Пить меньше надо, тогда и память не подведет, – огрызнулся Димка. На Гошика он не смотрел, как, впрочем, и на меня, в данный конкретный момент времени его гораздо больше интересовала собственная записная книжка. – Итак. Разбираем. С самого начала. Василевская. Первый букет получила примерно за неделю до убийства, потом они приходили ежедневно. Всякий раз другие. Азалия – символ женственности, хрупкости, кротости, сдержанности, преданности. На языке цветов означает примерно следующее: «Береги себя для меня». Дальше – белая акация.

– Тоже что-то значит? – спросил Гошик.

– Конечно. Белая акация – это платоническая любовь. И еще сожаление о том, что любовь не взаимна. На третий день Анфиса получила ананас.

– Что?

– Ананас. Фрукт такой. Тропический.

– Без тебя знаю, – огрызнулся Гошик. – Только это не цветок.

– Совершенно верно. Но на языке цветов ананас означает совершенство. Четвертый день – колокольчики. Это своего рода вопрос: «Зачем ты мучаешь меня капризами?» Пятый – желтая гвоздика: «Зачем избегаешь меня?» Накануне убийства девушка получила букет из сушеных роз – «Лучше смерть, чем бесчестье». Возле тела обнаружили венок из роз…

– Который означал, что любовь окончена.

– Да нет. Не совсем. Венок – это воздаяние по заслугам. Двигаемся дальше. Синявская. Достоверно известно о трех букетах. Первый пришел недели за две до убийства. Магнолии. «Хочу вас любить»…

– Не понял…

– Цветы означают, что пославший их человек испрашивает разрешения полюбить женщину, которой дарится букет. Так понятнее?

– Да. И говори нормально. А то «хочу вас любить». Я испугался, что ты мне вопрос задаешь. – Гошик нервно хохотнул. А вот мне было не до смеха.

Почему?

Понятно, отчего Пыляев так разнервничался из-за синих васильков в литровой банке. А я дура. Нет, в самом деле дура. Теперь я вспомнила вчерашний разговор и цветы-предупреждение.

Интересно, что означают васильки?

– Второй букет пришел за три дня до убийства. Желтые хризантемы – это отвергнутая любовь. Третий – оранжевые лилии. Означают крайнюю степень отвращения, ненависть. Пришли накануне убийства. Рядом с телом снова венок из роз. Красилина. К сожалению, девушка страдала аллергией на цветочную пыльцу, и все букеты, неважно, от кого они приходили, выбрасывала. Кроме одного. За два дня до смерти Инга получила подснежники и подарила подруге, та как раз присутствовала, когда курьер принес цветы. В вазоне девушка обнаружила записку: «Твой нежный взор меня пронзил, и сердце вдруг остановилось. Снежинка, без тебя мне свет не мил. Зачем в другого ты влюбилась?» – с чувством продекламировал Пыляев. – Ну и как вам?

– Определенно не Пушкин. И вообще, глупость какая-то, цветы эти, стихи опять же. Кому это надо? И почему Снежинка? Она ж рыжей была, какая тут Снежинка может быть? Не, Демка, не в те дебри ты полез.

– А что означают подснежники? – спросила я. Дебри дебрями, но, сдается мне, все очень даже логично. И в моем букете записка была.

– Надежду. Когда Элла получила первый букет?

Гошка дернулся, но ответил.

– Неделю назад. Больше. В тот день, когда Запольского взяли, точно помню. Мы еще поспорили, а тут эти цветы приносят. Она решила, будто от меня.

– Какие цветы?

– Откуда ж мне знать. Я – не ботаник. Цветы как цветы. Обыкновенные. И не слишком красивые. Эллочка розы любила. А эти… На полевые похожи. Потом через день приносили. Значит, моя девочка стала жертвой ненормального?

– Похоже на то, – согласился Пыляев.

– А ты знал и молчал?! Ты – мой друг, и не предупредил!

– Да ничего я не знал! – взорвался Дамиан. – Клянусь! Когда тебя отмазывать начал, тогда и узнал!

Гошик поверил. Вздохнул. Посмотрел на меня. Снова вздохнул, надо же, как он нервничает. Его всегда руки выдавали: то ручку вертит, то платок мнет, то, как сейчас, бумажку терзает. Из-за Эллы? Или боится, что на него еще три трупа повесят?

– А ее зачем притащил? – Благоверный наконец соизволил высказаться.

– У нас проблема.

– Знаю.

– Нет, не знаешь. Сегодня Машка получила букет.

– Поздравляю, – буркнул Гошик. – Наконец хоть кто-то на нее внимание обратил. И года не прошло.

– Ты что? Не слышал? Он же всем букеты шлет. Сначала букет, а потом пуля в голову! Этого хочешь?

– Пускай в милицию обратится. Я при чем?

– Ни при чем, – тихо ответил Пыляев. – Ты, Гера, у нас всегда ни при чем. Всю жизнь.

– Демка, ты зарываешься!

– Кто ж тебе еще правду скажет? Мамочка твоя, которая до сих пор на каждую твою пакость оправдание находит?

– Маму не трогай! Если бы не я, где бы ты был? А? Ты ж у нас классический неудачник! – От злости Баюн побелел. Ноздри его раздувались, как у породистого коня в предвкушении скачки, а глаза метали молнии. Пыляев же, напротив, оставался спокоен. Даже улыбался. А я… Я не знала, куда мне спрятаться. Они в жизни не ссорились, во всяком случае, я не могу ни одного случая припомнить, и вот нате, пожалуйста, дожили. Буравят друг друга взглядом, того и гляди драться начнут.

– Маш, у меня в борсетке лекарство, – вдруг попросил Димка. – Принеси, пожалуйста, если тебе не сложно.

Ну конечно, не сложно. Сей же миг!

Не получилось. Во-первых, борсетка нашлась не сразу. Во-вторых, согласно закону подлости, лекарства в ней не оказалось. В-третьих, таблеток не было ни в ящиках стола, ни в карманах куртки. Таблеток вообще не было.

Потому что…

Потому что – это предлог. Я мешала выяснять отношения, суровый мужской разговор не предполагает присутствия женщины. Или дело именно в конкретной женщине? Во мне? Я и додумать не успела, как Пыляев вернулся. Хмурый и злой, как тысяча чертей. Рухнул в свое кресло и уткнул нос в монитор. А у меня из головы не шло: о чем же таком они говорили? Мысль зудела, точно назойливая мошка, и мешала работать. Да и вообще какая работа, если меня убить собираются?

И убьют, потому что никому: ни милиции, ни Гошику, ни уж тем более Хромому Дьяволу – нет никакого дела до Марии Петровны. Меня убьют, и Степка окажется на улице, где его ожидают мороз, голод, болезни и ранняя смерть от руки живодера… От жалости к несчастному Степану я всхлипнула. Потом еще разок: жалко стало уже себя. Представила, как лежу я в гробу, бледная и несчастная, а вокруг – ни одного родного человека. Похоронами распоряжается Валентина Степановна в черном платке и выходном костюме из черного же трикотажа с люрексом, который за неимением другого вполне сойдет за траурный. Старушка будет командовать и время от времени причитать, какая я молодая да несчастная… На этом месте я завыла в полный голос.

А Пыляев зарычал. От злости.

– Пигалица, ты не могла бы пострадать в другом месте?

Могла. Я вообще все могу. Все, что угодно: не обижаться, улыбаться в ответ на очередное язвительное замечание, оправдываться, когда ни в чем не виновата, не попадаться лишний раз на глаза Гошику. Не ссориться с Пыляевым. Отойти в сторонку, когда во мне отпадает необходимость. Жить в полном одиночестве, потому что когда-то Гошик поставил самого себя в центр моей вселенной, а потом ушел, и вселенная развалилась. Сделать Гошику алиби. И плакать в другом месте я тоже могу!

Правда, от злости плакать расхотелось, зато появилось неодолимое желание сделать кому-нибудь гадость. Неважно, кому, например Светочке, которая слишком уж откровенно наслаждалась ситуацией, самое время порасспросить паразитку о том интересном отчете, который она состряпала для Лапочки. А потом пойду в милицию. Прямо к капитану Шпале, расскажу ему про цветы, пускай ловит маньяка, ему за это платят.

Мои печально-воинственные мысли были прерваны самым наглым образом.

– Мария Петровна, зайдите ко мне! – Гошкин вопль услышали, наверное, даже дворники на улице, чего уж обо мне говорить. Зовет. Любопытно, зачем? Ладно, чего гадать, схожу и узнаю. Как раз настроение подходящее.

– Маш, ты садись, садись! – Он суетился вокруг, точно огромный черный жук, пыхтел, нервно шевелил лапками и дергал себя за усы, пока они не превратились в две черные мочалки. Смешно. Гошик всегда так трепетно относился к своим усам, расчесывал специальной щеточкой, подстригал, укладывал гелем волосок к волоску… А тут собственноручно красоту разрушил. – Тебе удобно?

– Нормально.

– Машуля, солнышко мое… Ты ведь не сердишься за вчерашнее? Демка сказал, будто я был не слишком вежлив с тобой… Ты ведь знаешь – я совсем не умею пить, а он наливал, наливал. А теперь упрекает. Я проснулся – голова раскалывается, в горле пересохло. Мне так плохо было! Демка аспирин сует, а мне нельзя, язва… От аспирина приступ начаться может… – В этом весь Гошик, начал за здравие, кончил за упокой. Ладно, если бы не Пыляев, у моего благоверного и мысли о необходимости извиниться не возникло бы.

– Проехали.

А что ему сказать? Не прощу ни за что? Глупо. Гошик – он же родной. Брюзга, зануда и нытик, но родной и привычный, как старый халат из байки, который я уже который год подряд собираюсь выкинуть, но жалею.

– Машутка, я знал – ты поймешь! Ты всегда понимала меня лучше всех!

– Спасибо.

Гошик засиял, как дефицитная люстра из чешского хрусталя, успокоился, кинул быстрый взгляд в сторону зеркала и, недовольно поморщившись, пригладил усы.

– Машуль, – в голосе появились знакомые повелительные нотки, – ты – женщина здравомыслящая. Умная… Ты ведь не будешь настаивать на моем участии?

– Участии в чем?

– Ну, – Гошик помахал в воздухе рукой, – ЭТО дело… С убийствами. Маньяками должна заниматься милиция. Он думает, будто милиция ни на что не способна! Решил сам в сыщиков поиграть! Это просто смешно! Собирается тебя охранять! Глупость!

– Почему глупость?

– Маш, ну ты что? Не понимаешь? Маньяк вооружен и опасен. А вдруг он кого-нибудь ранит? Или убьет! Я против. Решительно против. У меня мама, она не вынесет, если со мной что-нибудь случится. У нее больное сердце и давление.

Ага, а также камни в почках, регулярные мигрени, слабый желудок, проблемы со сном и стервозный характер. О своих многочисленных болячках милейшая Аделаида Викторовна рассказывала мне все семь лет нашей с Гошиком совместной жизни.

– Значит, ты не против? – с надеждой спросил бывший супруг.

О чем это он? Ах, да. Не буду ли протестовать, если меня в очередной раз бросят на произвол судьбы? Конечно же, нет! Как я могу причинять беспокойство милому Гошеньке!

– Машенька, я так рад, что мы друг друга поняли! Демка такой странный в последнее время. Ты не знаешь, почему?

– Без понятия. – Мне для полного счастья еще пыляевских проблем не хватало.

– Он собирается тебя охранять! – сообщил Гошик шепотом. – Ты там поосторожнее, хорошо? Пистолет купи или электрошокер, а то я волноваться буду. И дверь никому не открывай! Хотя… У тебя ж собака. Ты Демке скажи, что у тебя собака, пускай не мается дурью, ладно?

– Ладно. – Похоже, аудиенция окончена. Король дюже занят, и всех подданных просят разойтись по рабочим местам.

– Маш…

Я обернулась.

– Ты скажи ментам, что я у тебя был. Ну, в тот вечер, когда Элку убили. Скажешь?

– А где ты был?

– Какая разница, – отмахнулся благоверный, – скажи, что у тебя, жалко, что ли?

Да нет. Не жалко. Мне для любимого Гошеньки ничего не жалко.

Охотник

Вместо озарения утро принесло одну только головную боль. В принципе, на озарение Антон не слишком-то рассчитывал, за всю его практику таких вот случаев, чтобы раз – и в голове все само сложилось, еще не бывало. Но, как говорится, надежда умирает последней, и пока откровение не снизошло, придется работать. Вот и начальство целое утро твердило о том, что это делать нужно, причем хорошо, при этом подразумевалось, что капитан Сапоцкин трудится плохо. В принципе, Антон и сам понимал, что хвалить его пока не за что: в активе четыре трупа, нет сомнения, что смерть гражданки Есениной дело рук того же «цветовода», и полный завал с более-менее приемлемой версией.

Ближе к обеду позвонил Пыляев с настойчивой просьбой о встрече. Никак о дружке своем беспокоится, и правильно делает, что беспокоится – не нравился гражданин Баюн Антону, не нравился до зубовного скрежета и тупых в своей бесполезности приступов раздражения. Но на встречу Сапоцкин согласился, тем более что Димка намекнул на некую важную информацию, которой готов поделиться.

Пыляев выглядел взволнованным, более того, Антон готов был поставить всю свою годовую зарплату вкупе с премией против руля от «Лексуса» – Димка почти паникует. Странно. Втройне странно – Пыляев не паниковал никогда, нормальные человеческие эмоции были столь же далеки от него, как Южный полюс от Северного.

Спустя полчаса капитан Сапоцкин с тайным внутренним удовлетворением отметил: не все-то Пыляев с его деньгами, «Лексусом» и повадками потомственного аристократа может – вон, как прижало, сразу прибежал за помощью. И зависть сразу отступила, в голове прояснилось, вследствие чего на свет появилась замечательная по своей простоте и продуктивности мысль. Вот тебе и озарение! Главное, не спугнуть, с Димкой сейчас договориться, чтобы не мешал и не путался под ногами.

– И что ты от меня хочешь?

– Ну, сделай же что-нибудь! Это же твоя работа, в конце-то концов! – У Димки от злости разве что пар из ушей не шел.

– Единственное, что я могу сделать, – это посадить твою Машу в КПЗ. На пятнадцать суток, за хулиганство. Хочешь? Нет? Вот и я так подумал, да и девушку жаль, у нас в обезьяннике в основном проститутки, бомжи, алкоголики, не самая лучшая компания…

– Ты что, издеваешься?

– Я? Нет, Дима, не издеваюсь, просто… Ну, чего ты от меня ждешь? Что я вызову взвод ОМОНа? Или спецназ? Или котиков морских? Допустим, охрану я организую, это можно, но, Дим, сам подумай, посидят они день, другой, неделю, а дальше-то что? Убийца, он же не идиот, на рожон не попрется, выждет, пока охрану уберут, – а рано или поздно ее непременно уберут – и тогда уже… – Антон замолчал, и без того понятно, что именно последует за этим невыразительным «уже».

Пыляев тоже молчал и грыз ложку. На столе стояла нетронутая чашка кофе, который здесь стоил как приличный обед из трех блюд в нормальной столовой, а качества был не лучшего. Сапоцкину было немного жаль и денег, что придется заплатить, и кофе, который после их ухода отправится в умывальник, и себя за то, что приходится жрать картонные столовские котлеты… А с другой стороны, не так все и плохо, если ему повезет, то в скором времени дело «цветовода» можно будет закрыть.

– Ну и? – Пыляев отхлебнул холодный напиток, скривился и поставил чашку на место. Правильно, теперь какой кайф?

– Есть один вариант…