Текст книги "Нелюди 2. Шаг в бездну"

Автор книги: Екатерина Косьмина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Конечно. Он не обкрадывает. – По-прежнему лыбится пришлый. Так противно, пожалуй, только эльфы умеют оскаливаться.

– Ты о том, что мне жратвы не оставят? Не беда, тогда попрошусь в Лес на охоту. Должны отпустить. – Переживет зиму на подножном корму, еще своим хмырям в хлев гостинцев натащит.

Эльф замирает на мгновение, и вдруг незаметным глазу движением посылает нож в стену сарая. Тот входит в подгнившее дерево аж до самой резной рукояти. Уоллас моргает от неожиданности.

– Нет. Я о том, что в голод ты сам станешь пищей для нижней части деревни. Тохто твое мясо на зиму запасли. – Светлый скалится, и кончики испачканных в жвачке зубов кажутся красными. – Хочешь забрать моих птичек?

Насильно засовывает бегунков в большие ладони.

– Вернешь нож Рау. Это мы, Гойске и я. Олас, соображай быстро, пока мы о краже не заявили, – оружие-то дорогое. Как объявишься, перетрем.

Это не эльфийский торг. Так, обычное эльфийское вымогательство.

Напоследок еще раз ухмыльнувшись, эльф с издевательской церемонностью расшаркивается, снова скребет свою куцую бороденку и, насвистывая, уходит в строну постоялого двора. Уоллас сверлит взглядом вышитый на его спине череп, не замечая, как пальцы ломают птичьи ноги в увязке.

Он сидит на заднице перед неоконченным рвом. На дне собралась приличная лужа воды. Зато в глазах пересохло, пришлось-таки укрыться третьими веками. Уоллас сжимает крохотный, будто потешный кинжал, случайно колет под коготь. Ранка зарастает быстрее, чем успевает выступить кровь. Не больно.

Душит Материнское Сердце. Он только сейчас обращает внимание, какую тягость доставляет родной амулет: вот почему в последние дни дышалось особенно трудно. Гномья цепочка обхватила раздавшуюся шею и вот-вот начнет резать горло.

Все один к одному. Его предает даже самое дорогое, последняя связь с прошлой жизнью, с собой-человеком, с домом, с Элле… Уоллас с трудом пропихивает кончик когтя под металлические звенья цепочки, оттягивает и всасывает тухлый воздух сквозь сжатые зубы.

В его жизни происходит только плохое. Он словно камень, что сорвался с вершины. Больше не верит, что валуны да ухабы остановят падение. Его лишь пинают, ускоряя полет. С каждым разом их удары больнее, сколы глубже, движение в бездну не остановить.

– Олас. – Засунув руки в карманы, через двор спешит мрачный Им. Холодает, поверх неизменной рубахи с закатанными рукавами трактирщик накинул жилет из драного бурого меха, а шею шерстяным платком утеплил. На ногах у него разношенные башмаки и до колен шерстяные обмотки.

Уоллас внимательно смотрит на того, к кому привык относиться с почтением. Кому он искренне верил. Трактирщик в последнее время смурной. Рассеянный и будто бродит мыслями где-то не здесь.

Значит, как скота решил придержать на убой? Снова давит цепочка, и Уоллас с живостью представляет кухонный тесак, что вскрывает его бычью шею. Потом труп выродка кладут в сарай на мороз. Из мяса с костями всю зиму варят хлебалово.

– Че стоишь?! Ты мне нужен. – Раздраженно рявкает светлый. Замечает увязку в руках.

Уоллас молча протягивает трупики птиц. Он все равно не сможет их съесть, горло передавило тисками. Хозяин кивает, без лишних слов забирая добычу:

Идем.

Уоллас послушно плетется за Имом в сторону хлева.

– Вот, – выплевывает Им. – Мерзавец убился.

Сердце Уолласа сгребает ледяная рука.

Вода в корыте густо-красная, как ягодное варенье. Рядом он видит скорчившуюся фигуру. Голова хья лежит на краю, мертвое лицо умиротворенное, кажется, тот прикорнул, облокотившись на выступ скотной поилки. Все редкие краски в воду стекли, лицо будто слеплено из прошлогоднего снега. На нем только тени да желтоватые синяки.

Уоллас поднимает глаза на трактирщика.

– Ладно. Все равно он был бесполезным. Так и не получилось его навострить. Спасибо, что сам издох, хоть не пришлось убивать. Нам лишний рот здесь не нужен. – Вздыхает Им. – Олас, выброси тело в болото.

С этими словами хозяин уходит в сторону кухни. Наверное, связку бегунков Черенку передать. Проводив трактирщика взглядом, Уоллас рушится рядом с хья на колени. Глина под ним влажно, голодно хлюпает. Стоят последние относительно теплые дни. Скоро земля насквозь промерзнет, заледенеет и до весны превратится в подобие камня.

Сгорбившись, он долго смотрит на хья. Руки калеки утонули в красной воде, вспоротые от локтей до запястий. Они очень похожи, этот мертвец и Уоллас, отщепенцы с опустевшими венами.

Уоллас вспоминает о кинжале, что спрятан за пазухой. Интересно, он бы смог вот так все закончить, добавив в корыто ведро черной крови? Обломать все надежды трактирщиков? Испортить мясо еще до начала морозов?

Нет здесь жизни для хья. Убился, и правильно сделал.

А его, Уолласа, пожалуй, и правда задумали съесть. Вспоминаются скромные запасы в сарае, опрятные увязки на полках. Свежие, этого сезона плоды, тщательно обмытые от желтой пыли, что хранятся отдельно от прошлогодних остатков. Речные светлые часть урожая втридорога продавать принесли, а он, чурбан, как обычно ничего не приметил…

Вздохнув, Уоллас подтягивает к себе труп. Сильно пахнет кровью, и от густого железного запаха впервые за долгое время его начинает мутить. Уоллас давит позывы, и вдруг обнаруживает, что это рвущиеся из глотки сухие рыдания.

Кого он оплакивает? Неужели, прозрачного бедолагу, воплощение гнили этого гиблого места?

Встает и, шмыгнув носом, поднимает на руки труп. Несет, словно ребенка. Голова эльфа откидывается, обнажив залапанную синяками бледную шею с холмиком кадыка. Рот приоткрыт, зияют дыры на месте выкорчеванных зубов. Уоллас отводит взгляд от изуродованных десен. Хья вызывает смешанную с брезгливостью жалость, теплую и противную, как подтек мочи на ноге.

Начинается изморось, мелкая капель сыплется с неба, смешиваясь с влагой тумана. Болото везде, хлюпает под ногами, обволакивает в воздухе, через ноздри забирается в душу. Он не заметил, как глубоко успел в здешней топи увязнуть. Ему здесь нечем дышать.

Подходит к трясине, та манит обманчиво невысокой водой, пронзенной копьями ржавого камыша. Там, на дне, хранилище тайн, полное схороненных трупов. Сейчас добавится новая хапка костей.

– Вот твоя свобода, хья, – сердито шепчет Уоллас, не зная, что течет по щекам, дождь или слезы.

Он с усилием отбрасывает от себя мертвеца. Труп неловко простирает конечности и плашмя плюхается на воду. Потом Уоллас следит, как с сытой неторопливостью смыкаются хляби трясины.

Поверхность болота вновь становится ровной. Только капли дождя бередят мелкую рябь. Уоллас опускает голову и, крепко зажмурившись, простит Матерей с Луны не судить с всей строгостью самоубийцу. Почему-то ему кажется, что так будет правильно, – в конце концов, больше за хья просить некому.

Тотчас чувствует себя дураком, – с этим своим сопливым сопеньем на общем. Разве вечные прислушаются к выродку? Разве их волнуют судьбы отбросов? Разве трогает что-нибудь, кроме жирности подношений? Мир светлых жесток, жалости здесь не находится места. Их богини – воплощение сущности эльфов.

Он обращается было к родному Небесному Человеку. Но человечьего бога за хья еще несподручней просить. Да и сам он теперь кто? Так, нелюдь лесная.

Нет для него больше высших. Молитвы некому возносить.

В ушах разливается нарастающий вой. Сначала кажется, это стонет он сам. Потом Уоллас разбирает, что клич исходит из глубины Леса, зовет воротиться, – и в этот миг он принимает решение.

Протискивается в дверной проем гостиницы Тохто. Уоллас не был внутри с того времени, когда ждал здесь полуухую сволочь. С тех летних дней здание высохло. Хотя, по правде, это Уолласа разнесло вширь, – вон, как знатно натянулась цепочка.

Внутри по-прежнему влажно и душно, пахнет сеном, теплом, деревом, жрачкой, кожей и шкурами. Смердит осенью. В давящей стенами тьме его распирает желанием рвануться на волю. В тесноте он чувствует себя зверем в охотничьей яме.

Прочь, прочь отсюда! Прочь из ненавистных Лунных Камней!

Приходится вламываться за каждую плетеную створку, проверять тесные комнаты. Тяжело пыхтя, он приплясывает, к возбуждению примешивается чувство неловкости. Неприятно подсматривать чужое исподнее. Он ищет Рау, бегло оглядывая каждую из эльфийских клетушек. Некоторые гнезда пусты, убраны в ожидании новых гостей, в других разбросаны вещи и сбита солома, но в большинстве копошатся полусонные эльфы в нижней одежде, ворчат на Уолласа, требуя притворить плетеную створку двери.

На Уолласа крысится пожилой эльф. Уоллас угрожающим рыком осаживает старика прежде, чем успевает подумать.

Вайна Рау нет. С каждой новой обманкой сердце начинает колотиться быстрее: вдруг он что-то запамятовал? Обманулся, неправильно понял?

Обшарив весь сруб, Уоллас собирается ни с чем продираться обратно во двор. А потом соображает, что забыл про клетушки у дальней стены. Там совсем тесно. Приходится боком переть напролом, цепляясь одеждой за недотесы сучков.

Добравшись до рядочка дверей, он толкает самую первую, – и с облегчением узнает половину от Рау. Того, кто приходил с бегунками.

Сложив ноги крест-накрест, эльф сидит в гнезде из соломы, в кромешной тьме починяя исподнее. Рядом разложены походные вещи. На грубо сколоченном низеньком столике стоят трактирная крынка с водой и плошка с парой рыжих плодов. Позади речного, свернувшись в клубок и укрывшись шкурой, дрыхнет бродяга-напарник.

Эльф поднимает глаза, и Уоллас отшатывается, – одно страшное мгновение ему кажется, что несчастный хья выбрался из болот. Волосы светлого обкорнаны точно так же. Клочьями, будто их тупым ножом обстригали.

«Он же раб», – осознает Уоллас. В его голове разбивается чашка.

– Ты че приперся, болван?! – Шипит речной, метнув быстрый взгляд за спину Уолласа. – Вали, жди за сараями!

Позади него хозяин что-то сонно ворчит.

5

За какими сараями ждать, если здесь их великое множество? Уоллас злится: растерялся и сбежал как ошпаренный, а теперь места себе не находит. Только в «У Тохто» крупных построек не меньше десятка, тут и хлева, и хранилища, и мукомолка, и дальние домики, назначение которых Уоллас не знает. За владением трактирщиков полно сараев, можно выбрать любой из сотни.

Теряя терпение, Уоллас слоняется от одной хибары к другой, давно обратив на себя скучающее любопытство батраков, – наверное, тем чудно, что трактирный выродок ночью не трудится. Умаявшись, он возвращается обратно к гостинице.

Очень вовремя, потому что пару вздохов спустя оттуда выходит тот самый раб. Бросает косой неприязненный взгляд и, совсем как Им засунув руки в карманы под юбкой, шагает в сторону дальних складов. Подождав, сколько удается стерпеть, Уоллас следует за ним. Ему приходится сдерживать шаг, не позволяя себе ломануться вприпрыжку.

Эльф ждет, устроившись на обрубке бревна. Издали кивает. Куцая прическа вместе с ушами спрятана под полосатым шерстяным колпаком.

– Тебя как зовут? – Подойдя, выпаливает Уоллас. Привык к окружению батраков, они ближе к нему, чем к свободным.

– Я – Лушта Рау, Олас. Лушта. Ты вернешь нам кинжал?

Уоллас протягивает этому Луште оружие. Тот лыбится:

– Замечательно, – и любовно скользит пальцами по полированному металлу. Уоллас снова смотрит на изувеченные половинки когтей, потом без обиняков эльфа разглядывает. Рабов он видел немало: безвольные, с потухшими глазами существа вызывают у него отвращение. Этот, вроде, другой.

Вспоминается белое горло с бугорком кадыка, Уоллас вновь чувствует горечь. Хья жаль, но тот нашел единственный выход из клетки, – Уолласу тоже нужно валить. В Лес, туда, где нет всех этих гнусных господ и прислуги, где правда простая, всегда на стороне самого сильного. И даже наглые эльфы в Лесу лишь незваные гости, жмущиеся по углам да порогам.

Он везде пришлый чужак, даже в Акенторфе никому не был ровней. Его единственный дом всегда ждал в Лесу. Уоллас там свой по праву рождения.

Эльф Лушта смотрит без страха. Жидкая поросль бороденки, тонкие вздернутые брови и припухшие веки придают хищному лицу вид потрепанного подлеца, сводя в ничто промелькнувшую было симпатию. Уоллас пытается прикинуть, сколько светлому лет, и не может понять. Тот заматерел, но старым не выглядит. Видимо, пребывает в расцвете.

– Мы ждем Гойске. Это мой ааран. – Объявляет Лушта и с видимым удовольствием закуривает, отточенным жестом высекая искру из огнива с ковкой на верхушке кремня. В рысьих глазах его пляшут искры смешинок.

«Вещь недешевая», – отмечает Уоллас. Больно тонкая работа для караванного эльфа. Зато, курительная трубка простая, длинная и прямая, совсем как у Магды. Дым вытекает белый, не пьяный.

Лушта пускает стайку толстобоких колечек и молча щурится на Уолласа. Насупившись, тот находит неподалеку подходящее место и тоже устраивается. Ему нужны эти эльфы, чтобы пересечь черту лучников, – а там будь что будет. Всегда можно уйти.

Подходит второй Рау, хозяин этого неприятного типа. Ааран, главный в вайна, хромает, тяжело припадая на правую ногу. Выглядит старшим из двух, – пожалуй, даже Иму ровесник.

Гойске не нравится Уолласу еще крепче раба. Эльфов сложно назвать добряками, но этот особой породы упырь. Уоллас чует его, как выродки ощущают вожака в стае, – и лучше бы держаться от Гойске подальше. Смотрит эльф тяжело, прямо в нутро, отделяя все наносное. Уоллас догадывается, что Рау с первого взгляда распознал в нем неуверенного юнца.

Гойске держит половину лепешки. Такие кухонные батраки каждый вечер выпекают в особой печи, приклеивая к бокам широкого чана. Уоллас не понимает, почему хлеб изнутри не отваливается, но лепешки висят, будто гвоздями прибитые.

Старик бросает лепешку рабу:

– Нож вернул?

Лушта с заметным трудом ловит подачку. Это удивляет Уолласа, успевшего обвыкнуться с лихой ловкостью светлых. Скупо кивнув, Лушта не спешит есть.

– Нечего наше добро разбазаривать. И жри давай, а то в тебе силы нет. – Отрывисто распоряжается хозяин, рыская взглядом, как бы на чистое да сухое присесть. – Лощавый, задницу подними.

Рау сгоняет невольника. Тот уступает место, без споров освобождая насиженное бревно. Остается рядом стоять.

– Зачем вы меня позвали? – Подает голос Уоллас. Он боится, что если продолжит молчать, старик сочтет его безвольным тупицей.

Уолласа перебивает Лушта:

– Хья, уже язык стесал повторять. У меня от этих кузнечиков крутит кишки. Почему нельзя взять мне обычную булку? Я же просил. Сам бы за ней на кухню сходил.

Гойске отрезает с искренним безразличием:

– Заткнись и всему радуйся.

Крякнув, Лушта сплевывает на землю, без слов обозначив свое отношение. С кислой миной начинает обкусывать хлеб, выковыривать из лепешки начинку и бросать под ноги кузнечиков. Вид пройдохи с него не уходит, глаза по-прежнему искрят хитрецой. Уоллас решает, что у светлого такой породы лицо.

Затем Уоллас настораживается. Чует: кто-то прячется за сараями. Светлые тоже подбираются. Не видно ни зги, все укрыто туманом. Уолласа разбирает тревога, лапает за поясницу ледяными руками – а что, если сходку подсмотрел кто-нибудь из батраков или трактирной охраны? Разболтают Иму Тохто…

Приподняв губу, он до рези в глазах пялится в темноту. Сам не знает, что сильнее страшится увидеть. А потом узнает силуэт. Сразу же, с первого взгляда. Моргает, но видение не уходит.

Из морока выступает знакомая низенькая фигура. Уоллас крепко зажмуривается, но Магда остается Магдой и не спешит никуда исчезать.

Будто издали доносится голос Гойске:

– Теперь все собрались. Можно начинать говорить.

Подойдя, Магда не выбирает место. Не глядя опускается на задницу со стороны эльфов. Грязь на одежде его мало заботит. Темный с чужого плеча, в обноски обряжен, носит старую фуфайку с длинными, не по росту подвернутыми рукавами. Ее глубокий капюшон наброшен на голову. Еще есть плешивая меховая безрукавка, от которой несет падалью, и коричневые штаны, у колен прихваченные шерстяными обмотками. Дополняют вид огромные стоптанные башмаки из разных пар. Оба левые и такие разбитые, что гаже были только у банного хья.

Темный возится, достает из-под намотанной на пояс тряпки потасканную трубку с обгрызенным чубуком. Такие в трактире передавались по кругу. Уоллас представляет, как заколачивает эту трубку эльфу в горло.

– Угостишь? – Небрежно просит Магда у Лушты.

Помедлив, раб подходит, опускается рядом на корточки и, зажав лепешку под мышкой, вынимает кисет. Отсыпает немного травы, а затем огнивом стучит, осветив вспышкой изможденное лицо Магды. Уоллас не может отделаться от ощущения, будто чего-то важного недостает. Но все, вроде, на месте.

Темный кажется ненастоящим. Собственным двойником из тумана. Хотя вид у Магды неожиданно трезвый, не мутный и не испитый. Подлец опускает голову, и под капюшоном мелькает знакомая ухмылочка, тотчас заволокшаяся трубочным чадом.

Смотреть на Магду противно, и Уоллас отворачивается к светлым, вновь дивясь внешним различиям. Вроде, близкий народ, а рост, повадки и масть как из разных корзинок. Лишь одно для всех эльфов остается одинаково верным: ни один из них не заслуживает и крупицы доверия.

С наслаждением затянувшись, Магда снова обращается к Луште:

– Пожевать что найдется?

Тот только бровь поднимает.

– Дай ему половину, – отрывисто распоряжается Гойске.

– С чего вдруг?

– Слабаки мне не нужны. Это вас обоих касается.

Луште ничего не остается, кроме как вытащить лепешку и нехотя разорвать ее пополам. С невольным восхищением Уоллас наблюдает, как курящий чужое зелье Магда непринужденно забирает чужую жратву.

«Зубы бы ему выбить, чтоб как хья деснами чавкал!»

Уоллас успел приловчиться сам с собой беседы вести. В его мыслях завелся недалекий Ублюдок, поселился точно плесень в башке. Больше с Уолласом никто не общается.

Отряхнув корочку, Магда гложет край лепешки лезвиями белоснежных резцов. Уоллас вспоминает хмельное признание Има: темный без души выселок. Жадная пустота, кривое зеркало, что искажает желания. Он всех под черту подведет.

Голос Магды звучит глухо и низко, отлично от памятного говорка. Темный во всем не похож на прежнего Магду, – может, это вовсе не он? Может, из тьмы да тумана таки выбрался кто-то другой?

– Рау, повторюсь: мне меч нужен, из бесовской стали, можно людской, можно два легких ваших. Еще, средний лук. И без хорошего доспеха я не работаю. Возьмите теплую одежду в размер, сапоги, моему выродку потребуется походное снаряжение. Топор или молот придется вам сладить. Как в любом деле: сначала вкладываются, потом получают, – а я что-то не вижу затратный кошель.

«Моему выродку» – гремит эхом в башке.

Ублюдок ржет как припадочный. Уолласу приходится зажать себе дырки ушей.

Значит, его не как ровню позвали. Не как того, кто способен собственной волей решать. Он лишь булыжник на игральной доске, весомое преимущество для полуухого хиляка. Ишь, восстал из трясины вместе с правом зваться хозяином. Они скованы с Магдой, как лодыжки колодника.

Может, Уолласа опять облапошили? Ведут, точно телка на веревке? Этот Лушта здорово позабавился, внушив недоверие к Тохто. Он бросает взгляд на невольника: сидя на корточках, Лушта пыхтит трубкой все с тем же насмешливым видом сытого хищника.

– Эльфы, я не давал вам согласия!

Уоллас вздрагивает от неожиданности. Неужели, это он громогласно прогрохотал?

Рау смотрит так, будто на них закричало бревно. Воспользовавшись заминкой, Магда прячет лепешку в драном подкладе жилета. Украшений на нем больше нет, ни браслетов, ни колец. Наверняка и серег в ушах не осталось, – все успел промотать. Даже оба меча, раз новое оружие требует.

– Ты согласен. – Бесцветно сообщает Гойске, вызывав новую дрожь возмущения.

Магда широко, совсем по-старому ухмыляется:

– Просто пока об этом не знаешь.

Уоллас ненавидит этот оскал. Ему омерзительно все, что связано с эльфом, с ходячим напоминанием о собственной легковерности и душном грехе, в котором никому не признаешься. Он только и может, что досадливо рыкнуть.

– Получишь четверть добычи. – Легко обещает темный, блеснув красными глазами из-под своего капюшона.

– Это с чего? – Вдруг щурится Гойске. – Добычу делим на равные части, тебе и нам, все по чести. С выродком без нас решай, как условитесь.

Тогда Магда открыто смеется. Рау вроде как дурную шутку сморозил.

– Оформи вольную своему захребетнику, и будем говорить о ваших двух третях. – Из-под капюшона вновь мелькает зубастый серпик ухмылки. – А до тех пор разговор один, по половине добычи на свободного эльфа. Тут таких ты да я. С подручным разбирайся по своему уговору, можешь какую хочешь долю из личной отдать.

Уоллас бросает быстрый взгляд на Лушту. Вся забава с того разом слетела. Видно, что Лушта тяготится собственным положением: сжал зубы так сильно, что на небритых щеках валиками перекатываются желваки. Но в разговор не вступает, волком уставившись на хозяина. Прозрачные глаза у него не бледно-розовые, как у всех местных, а почти серые, – железного цвета. У Гойске глаза точно такие же.

Магда продолжает сковыривать корку:

– Рау, ты из тех, кто вольные не кладет. Так что, давай не будем мочу в ступе толочь. Вопрос сам собой разрешается: добычу делим напополам. Сейчас вы обеспечиваете меня и моего выродка необходимыми вещами, потом я помогаю провернуть ваше дело. В конце мы разбегаемся с миром. Все просто. Каждый доволен.

– Не лез бы ты в чужие дела, Черные Руки. – Цедит непривычное прозвище Гойске, первый эльф, использующий обозначение цвета. – Говорят, это дурная примета.

Но темный все сводит до простого смешка:

– Дурная примета людских баб убивать. – Поднимается. – Так мы с тобой все решили?

Гойске безмолвно встает, кивком подзывая невольника.

Тихо. Кажется, тишину можно делить по частям и раскладывать на тарелки. Магда смотрит под ноги, а Уоллас уставился в туманную даль между сараями, словно надеясь, что оттуда вновь кто-то появится, поднеся большое лукошко с ответами.

– Хочешь дать в морду? – Помолчав, прямо интересуется Магда.

– Вот еще. – Через силу пожимает плечами Уоллас. – Это тебя не изменит.

Эльф со вздохом стягивает капюшон. Ткань сползает на плечи, обнажив череп с клочками черных волос, такими драными, что местами просвечивает его смуглая кожа.

– Им обрил. – Поясняет Магда, по-прежнему глядя под ноги. Его огрызки ушей жалко жмутся к затылку.

– Так ты теперь раб?! – Отшатывается Уоллас.

Темный зыркает исподлобья:

– Думаешь, я че-нибудь понимаю? Он запер меня где-то в середине болота, туда хрен доберешься еще. Это далеко за «У Тохто», честное слово, ушатаешься глину месить. Меня бы там, наверное, никогда не нашли. Посадил в сарае на цепь, – собственно, так я остатки лета провел. А вчера пришел в говно пьяный, расковал и велел выметаться прочь из Камней. – Магда рывком обнимает себя руками, пальцы сжимаются на локтях так, что на грязных костяшках проступают светлые пятна. На тощей расписной шее осталась ссадина от ошейника.

«Все-таки попытался», – понимает Уоллас. Им попробовал удержать ветер в узде, или что он там думал затеять. Может, хотел себе душу вернуть.

В мыслях та же отравленная тишина, что стоит сейчас в Лунных Камнях. Она разливается как Вода по весне и заполняет все до лысой макушки. Думать и решать сложно.

– Дай мне хлеб, – срывается с губ Уолласа. Он вздрагивает от удивления, как будто еду потребовал кто-то другой.

Моргнув, эльф лезет под безрукавку. Без споров кладет оборвыш лепешки в протянутую ладонь. Хлеб согрелся, впитав тепло тела.

Уоллас как болван пялится на жратву. Зачем отнял у доходяги горбушку?

А Магда вдруг резко садится. Прямо в ноги обессилено опускается. Вытирает запястьем испарину, на коже остаются грязные полосы. Эльф смотрит Уолласу куда-то в колени:

– Случайно наткнулся на Рау, тоже вчера. Гойске-то мой давний знакомец. Старый хрыч поделился кой-чем интересным: до ушлых ушей дошли слухи о караване, который движется с Запада. Там два нхарга и вроде как пара матерых людских мужиков. Видать, не из пужливой породы, потому что без светлых в Лесу, конечно, беда. Наверняка двух нхаргов видели только в Устье Руки. Потом болтали, что нхарг и один из людей объявились в Дроздах, для закупки свежей провизии. А еще взяли на рынке сапоги на мальца. Дорогие, размером не больше ладони. Второго человека никто вовсе не видел, по всему получилось, тот всегда оставался в Лесу, подельников дожидаться. Согласись, странным несет? С чего бы ему вместо нхарга к родокам на заставу не сунуться? Попарился бы в бане, с бабой потискался, потом бы нажрался в трактире. В постели, опять же, поспал. Так?

Уоллас отступает на пару шагов и тоже садится. Не хочется близко к темному быть. Лепешку он по-прежнему сжимает в руке, крохотную в его лопате серого цвета. Хлеб как залог. Правда, он не знает чего.