Текст книги "Волна"

Автор книги: Екатерина Кармазина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Глава 15

Внизу никого. Было полно народу, и вот уже никого. Это настоящая удача! Аллея пуста. Так бывало днем, когда все отправлялись на пляж. Лена осматривается и садится на цементный парапет. Его стенки шершавые по бокам и выглядят, как мелкая рябь на воде. Он здесь сразу же у входа. Я сажусь рядом. Мне безумно хочется смотреть на нее, но вместо этого я вжимаю голову в плечи, опускаю ее, сутулюсь, и не смотрю. Но при этом улавливаю каждое ее движение, фиксирую каждый момент, даже слышу ее дыхание. И свое тоже слышу. А в голове проносится – она рядом, прямо сейчас она здесь, она все еще рядом!

– Ты так интересно сидишь.

Я смотрю себе под ноги. И правда, интересно, потому что опираюсь на руки, при этом колени мои приподняты, земли касаются только пальцы стоп.

– После обеда пойдешь на море?

– Не знаю.

– Ответ неправильный. Осталось пару дней всего. От меня отдохнешь, позагораешь. И в столовую ходи, пожалуйста, питайся нормально, без этих своих хот-догов, да? Ты меня слышишь?

– Да.

– Вот и молодец. В общем, веди себя хорошо, чтобы я не волновалась, ладно?

Я хочу ответить, но не могу.

– До автобуса проводишь меня или пойдешь уже?

Господи! Да куда я пойду?! Как Лена может такое спрашивать и так думать?! Но вместо этого я зачем-то говорю, что пойду уже. И даже поднимаюсь со своего места. Она тоже собирается уйти.

– Ладно, тогда на случай если мы уже не увидимся, держи, – что-то кладет мне в руку, – обещай, что сейчас смотреть не будешь, хорошо? Прочтешь после моего отъезда. – По-прежнему не глядя на Лену, киваю. В руке у меня небольшой клочок бумаги, сложенный пополам. – Честное слово? – говорить не могу, снова киваю. Она отпустила мою руку и ушла.

В голове какая-то путаница, ничего не соображаю. Все как в тумане и прокручивается, словно в замедленной съемке. Так бывает иногда перед падением. Ты даже видишь его траекторию, а уже потом падаешь. Все еще боюсь поднять голову и понять, что она ушла. Может, если я этого не вижу, то этого и нет? Так делают маленькие дети, они закрывают глаза руками и думают, что если они никого не видят, то и их тоже не видно. Здесь немного по-другому, но принцип тот же. У меня была возможность во всем ей признаться, обо всем сказать, а вместо этого я лишь молчу и киваю головой! Не этого мне хотелось! Совсем не этого! Только не молчать! Припасть к ней хотелось, признаться в любви, руки ее целовать хотелось и молить не уезжать, не бросать меня здесь! Как бы это выглядело, на что было бы похоже? Да плевать! Я люблю ее, вот что главное. Все из-за этого чертового кома в горле. Растет, словно снежный. И на виски давит. Вся голова словно зажата в тиски. Так уже было один раз, когда Лена обиделась на меня. Но сейчас посильнее будет. Сижу на парапете. Мои стопы в том же положении. Сильно напряжены мышцы голеней и рук. Теперь сдавливает и грудную клетку. Нужно глубоко вдохнуть. Но не выходит. Хочется плакать. Еле сдерживаюсь. Хорошо, что никого нет рядом. Может, прочесть, что там в записке? Пожалуй, не буду, с Леной я так поступить не могу. Слово, значит, слово. Нужно уйти отсюда куда-нибудь, пока никто не видит. Ничто во мне не готово к расставанию с ней.

На базаре все, как обычно, людей меньше не стало. Торговля идет полным ходом. Покупатели пробуют, платят и потребляют тут же на ходу. Продавцы не устают отпускать товар. Они готовы делать это круглосуточно. Ненавижу их всех. Жизнь не остановилась, продолжается. Виноград куплю на обратном пути. Не сейчас. Ничего не изменилось и на пляже. Этих всех людей я тоже ненавижу. Они никуда не делись. Уезжает Лена, а они нет. Их рыхлые тела, тлея на солнцепеке, разбросаны вдоль всего берега. Даже загорелые выглядят не очень. Они будут здесь и завтра, и послезавтра, и потом. Но никто из них на Лену не похож. Теперь и купание в море выглядит странно. Маленькие человеческие тельца плещутся у самого края голубого простора. И это делает их мелкими и беспомощными. Сегодня все иначе и не имеет никакого смысла. А они, все они всегда здесь были, есть и будут. Только Лена уедет. Подхожу к воде. Мне всегда нравилось смотреть на воду, меня это успокаивало. А теперь только раздражает. Все вокруг ненавижу. И находиться здесь больше не могу, на море смотреть не могу. Без нее оно мне не нужно. Что я вообще здесь делаю?! Не знаю, сколько времени прошло, может, пять минут, а может, час. Что если она уехала… Бегу так быстро, как только возможно. Все нормально! С чемоданами под корпусом стоит Света и другие. Значит и Лена еще здесь.

Молча беру у нее сумку. У меня словно открылось второе дыхание. Все, чего мне хотелось, это чтобы она оказалась рядом. И вот она рядом! А я как младенец, который долго не может без любимого запаха материнской груди и успокаивается, лишь почувствовав его вновь.

Все в сборе. Показался автобус. У меня даже получилось при этом зачем-то улыбнуться. Сейчас она уедет в какую-то другую свою жизнь. Позови она меня с собой, последую за ней, хоть на край земли, не мешкая ни секунды. Всего за две недели все эти кипарисы, подстриженные кусты и аккуратные клумбы успели стать единственно реальным местом для меня. О своей прошлой жизни я уже ничего не помню.

Раньше мне казалось, что моя квартира, двор и школа это и есть целый мир. Оказалось, что нет. Существует бесчисленное количество других домов, улиц, школьных дворов, а еще лагерей. Это стало поразительным открытием. Но каждое такое новое место в результате сулит разлуку. Мне уже пришлось распрощаться с ребятами из Риги. Теперь предстояло расстаться с Леной из Минска. Лето – это маленькая жизнь. Одна сменяет другую. Обычное дело. Только на этот раз я этого не принимаю и не смирюсь. Она такая одна. Других нет. И не будет. И мне было известно об этом с самого начала, как только она появилась на пороге, в самую первую секунду. И на этот раз речь не о друзьях, которые у меня еще будут, а о ком-то намного более важном и значимом, уникальном и единственном.

Подоспели Ольга и Надя. Пришли, как и обещали. Обнялись со Светой, а еще Надя обняла Лену. Пока они там произносят положенные в таких случаях слова, чего я не умею, ставлю сумку Лены в багажное отделение и прислоняю ее к левой боковой стенке, поглубже, чтобы на нее не навалили остальные сумки. Двери кабины открыты, усач-водитель перекусывает бутербродом. Здороваюсь. Не помню, что именно говорю ему, но кивком он дает добро проехать с ними до поворота. Уговорить его помогла Света. Лена не слышала. Я прохожу в салон и занимаю место. Из окна вижу, как Лена смотрит по сторонам, оглядывается, затем заходит в автобус.

Она у окошка. Я рядом. Потом Лена, наверное, пересядет к Ирке. А может, и нет. Места в автобусе есть. Когда на часах, встроенных в верхнюю панель кабины, замигали зеленые цифры 13:34, двери плавно закрылись, и автобус тронулся с места. Провожающих совсем немного, пару человек всего, и они там снаружи, с другой стороны. Отсчет начался. Сколько мне осталось? Минут пять? Чуть больше? Лена все переживает, что мне будет далеко возвращаться, и еще раз берет с меня слово, что я буду умницей. Перед поворотом усач притормозил. Как же быстро мы доехали. Пешком было бы гораздо дольше. Из автобуса выхожу быстро, чтобы никого не задерживать. И делаю это так, как если бы это был какой-то обычный автобус. Из окон мне машут. Лиц не различаю, наверное, это Света и еще кто-то. Знаю только, что не Лена. Нахожу в себе силы улыбаться, машу в ответ. Играть мне сложно только перед ней.

Транспортное средство уж давно скрылось из виду, а я все стою на обочине. Идти хочется вперед, за автобусом, но не назад. Какое-то время так и происходит, тело движется само по инерции туда, куда устремлен взгляд. А потом я долго стою на месте. И пока я здесь стою, все еще надеюсь обнаружить Лену на территории, как раньше.

Глава 16

Все самое ужасное началось по возвращении. Лены на территории, конечно же, не оказалось. Иллюзии рассеялись, пришло осознание. Не лагерь, а минное поле. Меня ранило все вокруг, клумба и флагшток, парапет и лестница, здание столовой и лавочки, теннисный стол, беседка и ворота. Да абсолютно все! Все здесь связано с ней и пропитано ею. Корпус еще открыт, но совершенно пуст. То ли решив искромсать себе душу вконец, то ли окончательно утратив связь с реальностью, поднимаюсь на наш этаж. Сколько раз мне довелось пробегать по этой лестнице, пролет за пролетом в безграничном нетерпении. Вот и теперь… Кажется, что сейчас увижу ее, сидит и ждет меня в своей комнате и никуда не уезжала. Одна, без Ирки. А если ее там не окажется, значит, она на пляже, нежится на солнышке или плавает, и я обязательно отыщу ее. А еще можно ждать ее здесь, пока не вернется. А когда она вернется, обязательно возьмет меня за руку, и мы отправимся гулять. Конечно же, по набережной. Постоим на пирсе, как любит Лена, затем присядем на песке поближе к воде. Только мы вдвоем, и станем смотреть вдаль. Вслух я не произнесу ни слова, но она услышит каждое. Уйдем ближе к вечеру, когда зайдет солнце и когда проголодаемся. Но не в лагерь, нет. Мы будем гулять, сколько вздумается, пока не надоест. Обязательно зайдем в кафе и пройдемся по округе, поднимемся на гору и только потом вернемся в лагерь. Корпус в прошлом. Лена будет жить с нами, с нашей группой в домике. И мы не будем спать до утра. Расставаться с ней не придется даже ночью.

Никого. Ни души. Пусто. В ее комнате на подоконнике лишь розы. Не подвели меня, цветок к цветку, бутоны словно литые. Такими их видела Лена. Это хорошо. Помню ее глаза, когда она смотрела то на цветы, то на меня. Хочется переживать это снова и снова. Что сделать, чтобы опять очутиться в этом взгляде и задержаться в нем навсегда? Что?!

Все еще не верится. Сейчас она бесшумно подойдет сзади, тронет за плечо и спросит, что я здесь делаю. Я тут же обниму ее, моментально. И она обнимет меня. Как тогда, когда она вернулась из Феодосии. Оглядываюсь. Никого. Выглядит, наверное, нелепо – стою посреди пустой комнаты, пялюсь на цветы и жду того, чего быть не может. Но с места не двинусь. Снаружи пугающий и ненужный мне мир. В темном коридоре убийственная тишина. А здесь хорошо. В комнате светло. Она все еще хранит ее тепло. В ней мне спокойно. Мне хочется быть здесь.

Записка! Лена же оставила мне записку! И я уже могу ее прочесть. Большим и указательным пальцами выдергиваю из кармана сложенный листик. Мне безумно хочется узнать, что в нем. Но мое волнение настолько сильное, что граничит с самым настоящим страхом. Я не знаю, что будет происходить дальше. Сейчас я дорожу этой запиской больше всего на свете. Это единственная с ней связь и мой спасательный круг. Она написала что-то для меня своей собственной рукой. И слова эти в записке предназначены только мне. Во что бы то ни стало нужно выяснить, о чем они. Что я рассчитываю там увидеть? Что-нибудь свидетельствующее о том, что Лене известно о моих к ней чувствах. Что, несмотря на полное свое неумение их выражать, она их считала. Если бы она только знала, что значит для меня! Но, скорее всего, она не знает. Поведение мое при ней, к сожалению, говорило, скорее, об обратном. Смогла же она подумать, что пойти на море для меня может быть важнее, чем проводить ее?! Мне и так сейчас плохо, если я буду и дальше об этом думать…

Записка передо мной. У меня дрожат руки. Лучше сделаю это сидя. На ее кровати. Сажусь на нее, не на пружины, на перекладину, на самый краешек, медленно, осторожно. Беззвучно не получилось, подвела одна из ножек, кажется та, что ближе к тумбочке. Неровная. Из-за этого кровать тут же перевалилась на одну из сторон. Под ножку следовало бы подложить газету, тогда кровать не шаталась бы. Теперь уж неважно. Спать на ней будет кто-нибудь другой в следующем году, и это будет не она.

В глазах стоят слезы и не дают мне сконцентрировать взгляд. Слова расплываются. Сначала вижу только синие чернила на белом фоне. Отмечаю, что у Лены красивый почерк. А что, были сомнения? Конечно же, у нее красивый почерк! Другого и быть не может. Аккуратный. Чернила светлые. Интересно, Лена писала своей ручкой или одолжила у своей Ирки? Думаю, это ее ручка, знаю, что ее. Потому что чернила Ирки были бы темно-синими. А эти голубые, как ее глаза. Листик был выдран из какого-то ежедневника, озаглавлен декабрем и расчерчен пунктирными линиями в два столбика. Каждая пронумерована. В первом столбике числа от трех до девяти. Во втором от десяти до шестнадцати. Если Лена и вырвала страницу из Иркиного ежедневника, то так той и надо. Это уже не ее листик, потому что его касалась рука Лены. Пора уже прочесть.

Заинька! Почаще улыбайся, тебе улыбка очень идет. Не потеряй свою яркую индивидуальность. Будешь в Минске, заходи в гости. П. Глебки, 110—71. Вожатая Лена.

Слово «Заинька» и восклицательный знак ярче, чем все остальное. Слезы брызнули из моих глаз, и их уже не остановить. Плач душит меня. Все еще пытаюсь сдержать его хоть как-то, но не могу. Все равно никто меня здесь не услышит. Но это же комната Лены! И здесь ее цветы. А я сижу перед ними и реву. Как-то неудобно. Понимаю, что это первые в моей жизни настоящие слезы. На то, чтобы думать и понимать что-либо еще, у меня больше не осталось никаких сил. Хочется нажать какой-нибудь выключатель, чтобы свет в моей голове погас, чтобы сразу наступила тьма и не было больше ни одной мысли. И как только у меня хватило сил добрести сюда, а не разрыдаться прямо на дороге, не знаю. И как же долго мне пришлось держать все это в себе!

Она была здесь еще только сегодня, в этой самой комнате. А кажется, что с тех пор прошло неисчислимое количество времени, целая вечность. Этим утром Лена проснулась в этой кровати. Еще в обед ее сумка стояла на этих самых пружинах, на которых я сейчас сижу. И еще только сегодня она держала меня за руку! У нее мягкая и теплая ладонь. Чем больше и ярче мне вспоминались детали, тем сильнее становилась обида на весь мир. Но я ничего не могу поделать, воспоминания, словно слайды, сменяются одно другим. И каждое выворачивает душу наизнанку. Процесс этот я не контролирую. Боль от несказанных слов, невысказанных чувств. Сожаление об утраченной возможности. Накатывает и накатывает. Так я никогда не успокоюсь.

Сквозь сон слышу свое имя где-то вдалеке. Его выкрикивают разные голоса. Что-то металлическое впилось мне в щеку. Открываю глаза, пытаюсь поднять голову. Не получается. Волосы на висках мокрые и их что-то держит. Это пружина, и в щеку впилась тоже она. Я все еще в ее комнате на ее кровати. Уже вечер. Солнце зашло. Чувства мои притуплены. Их острота возвращается постепенно, как боль после анестезии. Не шевелюсь. Прислушиваюсь. Голоса стихли. Лежу спиной к двери. Наверное, так просыпалась и Лена. В комнате полумрак, но при этом хорошо различима каждая деталь. Боковым зрением вижу желтое пятно. Знаю, что это цветы. Боюсь на них смотреть и специально не смотрю. Я боюсь начать чувствовать то же, что раньше, пару часов назад. Кажется, если я пошевелюсь, все вернется и нахлынет вновь. Пошевелиться все равно придется, потому что затекли ноги и рука. Пытаюсь их выпрямить. Переворачиваюсь на спину, теперь пружины впиваются в нее. Смотрю в потолок. Фанера выкрашена белым, неравномерно, мазками. Я вижу это даже в темноте. Осознание того, что Лена уехала, возвращается. Записка! Я помню каждое слово! Господи! И тут же капелька пробежала по виску и скатилась прямо в ухо. Стало щекотно. Что мне теперь делать? Как мне встать и выйти из этой комнаты, как пройти по пустому коридору? Как выйти наружу и вдохнуть пьянящий запах лета, которое еще не закончилось? Как мне справиться со всем, что я увижу и почувствую дальше? Быть может, корпус уже закрыли? Было бы хорошо. Я не хочу выходить отсюда никогда. Я не хочу никого видеть и ни с кем не хочу говорить. И мне страшно.

Территория лагеря опустела. Завтра приедут поляки. Так нам сказали накануне. Фонари вдоль аллеи включены. Корпус таки закрыли. Поэтому никто меня в нем и не искал. Лезть через балкон мне не впервой. На первом этаже он прикрыт кипарисами, и это хорошо. Никто не заметит, откуда именно я появлюсь.

О чем они все галдят?! Наперебой! Причем здесь ужин?! Первый вечер в этом лагере без Лены. Лучше бы сказали, как пережить его. Похоже, они долго меня искали, сама Хивря прибежала. Ответственность за меня теперь несет она, снова. Она часто повторяет это слово – «ответственность». Остального я не слышу и ни на один ее вопрос не отвечаю. Хочу только одного, чтобы меня оставили в покое. У меня есть комната в домике. Как можно скорее мне нужно до нее добраться.

Окна нараспашку, и я слышу каждый звук. В лагере жизнь продолжается, ребята играют в футбол. И мальчики, и девочки. Наша группа снова объединилась. Так могло быть с самого начала, если бы нас не разъединили. Слышу удары по мячу и возгласы. По ним можно определить удачный мяч или нет, кто выигрывает и кто с кем в какой команде. Дело не в футболе, а в симпатиях, отношениях. Море и пляж. Вечер и игра. Продолжение игры. Бегая по полю, у парней имеется возможность продолжить красоваться своей физической формой, а у девушек показать свои симпатии и предпочтения уже явно. Энергия тел, которую необходимо выплеснуть. Этот вечер похож на один из вечеров в Юрмале. Исчезла система, остались мы друг у друга. Никому и ничего не нужно доказывать, демонстрировать, все за одно и все одно. Сознательность и доверие – взрослость. А еще мы из одного города.

Традиции рождаются на повторах, которых здесь нет. Из года в год все меняется. Разные города и возраст, другие вожатые. Бессменный только директор, его сыновья, быть может, еще садовник, повара, сторож или водитель автобуса. Не будь в этом лагере Лены, мне бы здесь не понравилось. И тогда это был бы единственный нормальный вечер за всю смену. Природа здесь замечательная. Но в моем возрасте не важно, где, важно, с кем. Сюда не возвращаются. Одноразовый лагерь. В следующем году здесь будет все иначе – другие вожатые, другие дети. Кто-то в кого-то наверняка влюбится, потому что это единственный шанс избежать скуки из-за здешних правил. В Юрмале было одно правило, и заключалось оно в отмене общих правил для первого отряда. Они все равно были, но свои. Единственным недостатком того места было отсутствие там Лены. А здесь она была.

Эти звуки уютного летнего вечера, обычно доставляющие столько удовольствия, сейчас лишь подливают масла в огонь. Слезы льются сами, это в лучшем случае. В худшем, пытаюсь глушить свой рев подушкой. А спустя какое-то время, обессилев, засыпаю. Небольшой перерыв. Но стоит мне открыть глаза, как они снова на мокром месте. Я не понимаю, как мне быть здесь без нее! Я не понимаю, почему я еще здесь! Это какая-то ошибка, сбой в системе. Этого не должно было случиться. Почему только наша группа опоздала на два дня?! Уехали все, кроме нас! Это какая-то шутка, испытание, проверка…

Кто и что подумает, меня не заботит. Все и так уже в курсе, что это со мной из-за Лены. Меня стараются поддержать, приходят, сидят со мной по очереди, подбадривают, уговаривают. Но становится только хуже. Не станет мне легче, не забуду я ничего, не отвлекусь, не переключусь, не увлекусь кем-то другим, и не будет их у меня еще ого сколько! Да как же они не понимают?! После каждого такого их во мне участия меня все дальше уносит от берега. А силы мои на исходе. Пойти на дно кажется спасением. Все разом прекратится. Хочется освободиться. Я больше не могу.

Я не помню, как это вышло. Как-то миновала ночь, а утром меня заставили подняться и вместе со всеми идти в столовую, затем на пляж. В столовую не иду, и на пляж меня привели потом. Нужно было остаться или не нужно было… В данном случае не знаю, что хуже, – оказаться в новом ясном и солнечном дне у моря на пляже или остаться в пустом лагере, где все кричит о ней… А дальше я в воде. Плыву кролем. Все время вперед, не останавливаясь. Движения ритмичны. Дыхание в такт. Поворот головы – вдох, лицо в воде – выдох. Сколько плыву уже так, не знаю. И кажется, могу так еще долго. На каком я расстоянии от берега, неизвестно. Я об этом не думаю. Внимание мое сосредоточено на вдохе и выдохе, только на них. И я не могу их прервать, сбить, остановить. Только так получается не думать ни о чем другом, не плакать. Только вперед, вдох-выдох, воздух-вода, правая рука, левая рука, расслабление, погружение, прохлада, невесомость, холод, забытье, темнота…