Текст книги "Дом 16/1 (СИ)"

Автор книги: Екатерина Горбунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Она была противна сама себе. А тут еще, вернувшись домой, Варвара Петровна обнаружила, что подъездный замок сломался, и никак не хочет закрываться. Женщина из квартиры позвонила дежурной, но та посетовала, что мастер опять «наклюкался», и дрыхнет на диване, а после посоветовала подежурить в подъезде до вечера, обещав записать консьержке сверхурочные.

А ночью кто будет сидеть? – растерялась Варвара Петровна.

Милая моя, мы живем в такое время, что замок для бандитов не помеха. И в конце концов, не на всех же подъездах замки, не делайте проблемы… – незнакомка на другом конце провода похоже разозлилась, потому что сразу же отключилась, едва выговорив свою тираду.

Консьержка задумчиво повертела трубку, не решаясь положить ее на телефон. В силу последних событий, на душе было совсем неспокойно. Решение пришло спонтанно.

Попрошу Василия, он же ставит двери!

Кот, услышав свое имя ткнулся в ноги хозяйки, но она кому–то звонила опять и похоже брать его на руки не собиралась. Животное требовательно мяукнуло и царапнуло за ногу. Однако, женщина только осторожно отодвинула его, укоризненно взглянув.

Да – да, – говорила она, по-видимому продолжая начатый с кем-то разговор, – я все понимаю. Это, конечно, серьезно. Придется подежурить сегодня до вечера. А вот ночью?…

Собеседник на другом конце провода, похоже, пошутил, потому что Варвара Петровна улыбнулась.

Но завтра точно наладишь? Тогда, договорились, – консьержка вздохнула и положила трубку на место.

Потом выбрала книжку с полки и вышла в коридор. На часах было три. Она, конечно, вызвалась подежурить в свой законный выходной, но собиралась провести дежурство в свое удовольствие: почитать любимую Даниэлу Стил.

Прошло уже часа три. Все было тихо и спокойно. Никто не собирался безобразничать и вскрывать квартиры. Можно было, конечно, почитать и на своем удобном диванчике дома, но Варваре Петровне не давали расслабиться мысли о наблюдателе в кустах.

Жильцы приходили и уходили. Кто-то возвращался из сада: сезон полевых работ уже начался несколько недель назад. Анечка побежала гулять с подружками (или Рыжим – но ведь не спросишь?). Надя, пользуясь трезвостью своего Баянова, приволокла откуда-то старые стулья на ремонт – руки у мужика были золотые, а голова совсем безбашенная. Мог бы устроиться куда – нибудь на работу и получать деньги, а то так перебивались случайными заработками, это с тремя – то детьми. Сама Надежда работать не могла, Варвара Петровна не интересовалась особо, но всем было известно, что она получает пенсию по инвалидности. Может, попросить Баянова, чтобы наладил замок? Но женщина тут же махнула рукой на эту идею. Вырвется мужик во двор, встретит какого – нибудь приятеля, и пойдет опять гудешь, прощай сломанные стулья…

Михаил Борисович вывез на прогулку свою Инессу, пользуясь спадающей жарой. Его просить было тоже бесполезно… Варвара Петровна обреченно посмотрела на распахнутую дверь. Она словно вела прямо в ее неспокойную душу…

Около десяти вечера, когда почти все жильцы уже сидели дома, за исключением молодежи и нескольких уехавших на несколько дней, в подъезд вошел незнакомый парень с небольшим рюкзачком за плечами. Худенький, невысокий, с какой-то неброской невинной внешностью. Он поздоровался с консьержкой и пошел к лестнице.

Вы к кому, молодой человек?

Парень остановился на полдороги и, поковырявшись в ушах, переспросил:

Что?

Я спросила, вы к кому? – громче произнесла женщина, но повышать голос надобности больше не было, она запоздало заметила небольшие наушники в руке незнакомца.

А, я к Нефедовым, из 24.

Их нет.

А у меня ключи. Они разрешили переночевать, – парень показал какие-то ключи, но какие именно, Варвара Петровна все равно не знала, и пошел дальше.

Женщина посмотрела ему вслед, но ничего не сказала больше. Только показалось странным, что Женя не предупредила, что к ней кто-то придет, правда, она оставила телефон… Варвара Петровна посмотрела на часы, десять минут десятого, в честь неурочного времени можно и пойти домой пораньше, заодно спрошу, должен ли придти к Нефедовым гость…

Но дома ждал недовольный, голодный Василий. Пришлось готовить ему еду. Потом вспомнила, что не ела сама и забыла позвонить. А дальше было уже поздно…

Женщина занервничала, посматривая в окошко. Соглядатая видно не было, это успокаивало, но присутствие незнакомца в доме – наоборот. Хотя у него вполне приличный, невинный вид. Но кто говорил, что преступник должен быть похож на преступника?… Опыт подсказывал, что скорее – наоборот.

Варвара Петровна села перед окном и стала смотреть на улицу. Мысль тем временем упорно работала, прокручивая последнюю неделю: налоговики, наблюдатели, сломанная дверь в день, когда никто не должен был дежурить, и парень с плеером… Чепуха какая-то! Почему это должно было внушать тревогу?… Это просто беспокойная совесть… Нет, что-то не то… Женщина вздохнула, и пообещала, что расскажет обо всем Семенову, заодно поставив перед фактом, что знает о прозвище и о том, кто им ее наградил. Пусть поостережется впредь от столь неподобающих его возрасту поступков.

Перед мысленным взором Варвары Петровны возникла необыкновенно яркая картина: вот она стоит перед Владленом Павловичем, почему–то ростом ставшим не выше десятилетнего мальчика, и отчитывает его грозным учительским тоном. А последний виновато щурится и шмыгает носом, того и гляди расплачется…

Подъехала какая-то машина. Женщина услышала знакомое пиканье сигнализации и подняла голову, чтобы посмотреть, кто это, а заодно обнаружила, что задремала, положив голову на руки.

В сгустившихся сумерках было не разглядеть автомобиль и его владельца. Но тут зажегся огонек спички – подъехавший собирался покурить – и консьержка разглядела Семенова. Он что-то долго ковырялся около двери. Может, конечно, просто курил на улице?… Но Варвара Петровна явственно слышала скрежет вставляемого ключа в замок… Который был сломан еще пару часов назад…

Можно было предположить, что Василий смог освободиться и наладил его или еще кто из жильцов, но, как говориться «Свежо предание, но вериться с трудом»…

Женщина подскочила к своей двери, чтобы выйти навстречу Семенову. Она не знала, что скажет ему, но так ей было нужно… Под ноги метнулся кот. Неосознанным движением Варвара Петровна подняла его и прижала к груди, а потом вылетела в коридор…

Дальше события развивались очень быстро и скомкано. Женщина плохо запомнила их.

Она почему-то, выскакивая из квартиры, наткнулась на кого-то, стоявшего в полумраке подъезда. И этот кто-то едва не упал. В этот же момент, наконец, и Семенов смог открыть дверь и стал подниматься по лестнице. Варвара Петровна, не понимая сама почему, громко крикнула Владлену: «Берегитесь!»… А после прозвучали два выстрела подряд. А потом еще один, со стороны упавшего жильца… Консьержку тоже сбило с ног тяжелое внезапно рухнувшее тело… И она потеряла сознание…

Врачи в больнице говорили, что если бы не ее кот, пуля пробила бы ей легкое. А так, застряла в ребрах. Тоже приятного мало, но не смертельно. А Василий…

Анечка долго и обстоятельно рассказывала, поедая попутно ею же принесенные мандарины, как кота хоронили. Со всеми почестями и уважением, как героя, усыпав маленькую могилку цветами. У девочки дрожал голос и побелели губы. А Варвара Петровна искренне плакала по погибшему любимцу.

Но что поделать…

На второй неделе женщину выписали домой. Не в силах сидеть в осиротевшей квартире, она вышла на свое рабочее место, куда, как ей сказали Семенов, поставили хорошее кресло, новый стол и даже примостили телефон и телевизор.

Подъездная дверь была открыта. До консьержки донеслись слова разговаривавших мальчишек:

Соберемся у тебя сегодня.

Не. Предки дома. А в подъезде опять Баба Яга…

Но не успела женщина возмутиться, как послышался другой голос – Семенова:

Еще раз так назовешь, самолично уши отвинчу, понял, гаденыш…

Варвара Петровна было не поверила, готова была списать все на то, что ей показалось, но в подъезд зашел Владлен Павлович. Он слегка прихрамывал на левую ногу и одна рука была на перевязи. А в другой он что-то держал. Увидев консьержку мужчина приостановился, потом подошел и встал рядом.

Уже на посту? А я только к вам в гости собрался. С подарочком…

Семенов опустил на стол маленького, только открывшего глазки котенка. Черного, пушистого… Если бы Василий не был кастрирован, это вполне мог бы быть его сынок.

Это вам.

Женщина обняла живой комочек и сквозь слезы прошептала:

Я назову его Василием, можно?…

Квартира 2. Сонечка.

«Присмирела Сонечка и сидит тихонечко»…

Привяжутся же слова!… Еще из далекого детства… Еще из набившей оскомину Барто… Она или, вернее, ее стихи напрямую ассоциировались у Софьи с мачехой…

Лариса появилась в их доме через три месяца после смерти мамы, когда Соне было пять лет, и сразу, что называется, с наскока, занялась воспитанием девочки. Забивала ее голову детскими стишками и песенками, потому что, по словам мачехи, родной маме было некогда – ее основным времяпрепровождением была болезнь, а не ребенок.

Малышка тихо ненавидела Ларису. За такие слова о маме, за то, что теперь с этой теткой живет ее папочка и ложится в одну постель с ней, а не со своей малышкой, как в последние полгода, когда мама уже не вставала. За то, что бабушка Наташа – дальняя мамина тетка – говорила на похоронах, что из-за Ларисы мамочка сошла в могилу, что она – разлучница и на чужом несчастье счастья не построишь. А мачехины «уроки» старалась забывать. Но легкие стишки накрепко застревали в податливых, незасоренных детских мозгах и забываться не хотели.

Мачеха чувствовала, что Соня обманывает ее, когда говорит, что не помнит выученное вчера стихотворение, и поначалу даже стегала тонким кожаным ремнем – не больно, но обидно. И даже папа не заступался. Видимо, она убедила его, что права, – это Лариса умела.

А потом неожиданно уверовала в то, что падчерица невероятно глупа – просто олигофрен какой-то – и об этом твердила всем своим подругам и знакомым.

Она томно закатывала глаза и со вздохами и придыханиями (куда уж Ренате Литвиновой до нее!) излагала историю своей нелегкой жизни с неподдающейся обучению девочкой. При этом мачеха называла Софью «милой крошкой» и норовила погладить по голове. Однако падчерица упрямо уворачивалась. А Лариса говорила:

– Вот видите, я ее люблю, как родную, а она – просто сущий волчонок! Ни ласки, ни привязанности.

Собеседницы понимающе кивали головами и жалели женщину. А в душе Сонечки закипала ненависть еще и к ним – таким глупым и легковерным.

Когда девочка пошла в первый класс, для мачехи стало полной неожиданностью, что учиться падчерица начала на одни пятерки, – при том, что ей никто не помогал. Наверное, это вновь побудило бы Ларису попытаться навязать свое внимание «милой крошке», но у нее родился Лерик, и весь ее интерес перенесся на родного ребенка. Софья была очень благодарна сводному брату за это, но любви к нему не испытывала. Так, маленький, пухлый, вечно писклявый и слюнявый. Для нее даже не было большим ударом, когда он очень скоро умер в полтора года от пневмонии. Она, конечно, поплакала для приличия, но потом в темноте, под одеялом, спокойно читала книжку и смеялась над литературными шутками.

Мачеха, понятно, переживала сильно, даже стала пить. И бить Сонечку. При этом выставляя перед вечно работающим отцом, что виновата именно девочка, что она сама довела ее. Отец опять верил Ларисе и жалел ее. Но дочь не наказывал – просто сажал напротив себя и долго смотрел ей в глаза, пока у девочки не начинали течь слезы. Тогда отец отпускал Сонечку, сообщая жене, что ребенок все осознал и раскаялся.

А потом его убили. Когда он поздно вечером возвращался с работы. Налетели из-за угла, отобрали получку и пырнули ножом. Он потерял сознание и истек кровью.

Соня в это время возвращалась от подружки домой и нашла тело единственного родного человека. Возле него была большая лужа, похожая переливами на бензин. Девочка стояла и молча смотрела на мертвого отца. В ее голове было пусто, хотя до этого и роились какие-то привычные мысли. Даже когда кто-то завизжал над ухом, Сонечка не обратила на это внимания…

Потом были месяцы в реабилитационном центре. Там были внимательные врачи и молодые медсестры. Они заботились о девочке, опекали, как никто другой до того. Возможно потому, что ее заболевание, вызванное сильным потрясением,было самым серьезным,. Сонечка не понимала терминов, которые они использовали, беседуя о ее недуге, но твердо решила, что когда вырастет, станет врачом.

А Лариса носила бульоны и пирожки, перестала пить, но любви и благодарности не заработала. Оттого и сдала падчерицу после ее выздоровления в интернат… Забирала на выходные и праздники, в остальное время не больно общаясь с ней, и даже не интересуясь, как той живется. А в интернате было никак. Потому что ни друзей, ни врагов у Сонечки не было, училась она по-прежнему на отлично и все свободное время проводила с книжкой в библиотеке.

Пока… не оформилась привлекательная фигурка и мальчик на год старше не затащил ее в постель – вернее, на пыльный старый чердак какого-то дома по дороге из школы в интернат. Там, на куче какого-то тряпья Софья и потеряла невинность. Это не было ни больно, как трепались девчонки, ни страшно, ни приятно, как описывали в романах. К тому же, и мальчик был любовником так себе… Однако новые ощущения девушке пришлись по нраву. Она регулярно, раз в неделю, посещала старый чердак (даже притащила туда надувной матрас) и приобрела книжку «про это». Мальчик был в восторге от того, что она с ним вытворяет… Впрочем, об этом никто не знал… А у них хватало осведомленности и ума предохраняться, не только от пересудов… Потом «любовничек» окончил школу и ушел в армию, все пытаясь выбить у Сонечки обещание, что она будет его ждать. Не получив оного, очень обиделся и больше не давал о себе знать… В одиннадцатом классе – формально десятом – девушка вела себя, как пуританка, но не потому что хранила верность, а потому что, заведи она кого-то еще, об этом мигом начали бы трепаться.

На выпускном у Софьи было красивое дорогое платье. И все вокруг узнали, как Лариса любит эту девочку, что она отдала ей годы своей жизни. Мачеха растрезвонила, что именно из-за падчерицы она так и не вышла больше замуж. Что приемная дочь стала смыслом ее жизни…

Сразу после выпускного вечера их дороги разошлись… Ларисин любовник купил Софье квартиру в этом(?) доме: однокомнатную, на первом этаже, задешево у каких-то алкоголиков. Он посчитал, что семнадцатилетняя девочонка, с которой был знаком лишь понаслышке, не стоит больших затрат. Сам же Вадим Алексеевич вместе с мачехой поселился в трехкомнатной – в другой части города. Его знакомство с новоиспеченной падчерицей состоялось только во время переезда. Он тут же оценил юные формы и миловидное личико девушки и не преминул сообщить ей об этом с глазу на глаз. И девушка не оплошала. Терять ей было нечего, а вот приобрести надо было многое…

Впервые в жизни Сонечка была благодарна Ларисе, что та позволила ей жить отдельно. Она ревностно отдраивала квартиру, делала ремонт, покупала мебель: мачехин хахаль был богат и, после известной уступки с ее стороны, стал особенно щедр, одаривая сироту немалыми деньгами…

Вадим Алексеевич приходил раз в неделю. Это не обременяло девушку. И пока он пыхтел на ней, она терпеливо думала о том, что скоро закончит свой медицинский и будет жить по своему усмотрению… Лариса об этих визитах не знала. Это устраивало всех…

После медицинского Сонечка окончила курсы массажисток и начала принимать клиентов. Руки у нее были умелые, люди к ней шли. А вместе с людьми и неплохие деньги, не облагаемые налогом.

В визитах Вадима Алексеевича надобность отпала. При первом удобном случае девушка сообщила ему об этом. Мужик поначалу давил на жалость: мол, прикипел к ней душой. Даже жениться предлагал, хотя уже пять лет как был женат на Ларисе. Но видя, что его посулы не действуют на Софью, сменил тактику и стал угрожать расправой, потом самоубийством, потом еще чем-то…

Сонечке это порядком надоело – слишком напоминало мексиканские страсти: на экране, вроде, ничего, а с жизнью несопоставимо. Девушка пригрозила, в свою очередь, что пожалуется Ларисе. А у той были связи, и это могло повлиять на бизнес мужчины. Вадим Алексеевич замолчал и ушел. И больше не приходил.

Впрочем, недостатка в поклонниках у Софьи не было. Они приходили… и уходили, не оставляя ничего в ее душе. Девушка считала, что денег ей и своих хватает и тратить их приятнее на себя, а не на какого-то чужого самца. Это стало ее принципом. Замуж она не собиралась. Ребенка тоже не хотела. Пока.

Так она жила два года. В день ее двадцатипятилетия случилось невероятное: позвонила плачущая Лариса и попросила приехать. В потоке всхлипываний и причитаний Сонечка разобрала, что Вадим Алексеевич ушел к молоденькой и подал на развод. Это была приятная новость. И стоило посмотреть на уничтоженную мачеху. Хотя этого добилась и не она, Сонечка.

В необыкновенно легком расположении духа девушка села в свою «девятку» и домчалась до дома Ларисы. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как ее увозят на «скорой помощи» в больницу: женщина пыталась покончить с собой, выбросившись из окна… Это огорошило Сонечку, этого она не ожидала совсем. Но жалости не было. Только голову сверлила мысль, что придется теперь тратиться на фрукты и терять время в больничной палате…

Если бы девушка знала, во что именно выльется поступок Ларисы, она бы непременно сама покончила с собой. Потому что Лариса не умерла, не встала на ноги – нет, она осталась жить, но… полностью парализованной. А поскольку выяснилось, что Вадим Алексеевич уже успел оформить развод и других родственников у мачехи не оказалось, Соне пришлось опеку оформить на себя. Она продала Ларисину квартиру, не отдав ни копейки ее сбежавшему мужу, который, ни на что, к его чести, не претендовал.

Теперь девушка принимала пациентов на дому. Она огородила ширмой кровать, на которой лежала мачеха, а сама делала желающим массаж на жесткой тахте или прямо на полу. Периодически во время ее работы раздавался протяжный стон парализованной женщины, и клиенты принимались восхвалять Сонино мужество и терпение, советуя ей не отчаиваться.

Эта ситуация напоминала девушке детство, только персонажи теперь поменялись ролями. К тому же ей, в отличие от Ларисы, роль доброй самаритянки удовольствия не приносила.

Софья исправно давала мачехе лекарства, кормила ее с ложечки, как младенца, меняла памперсы, мыла, но чувствовала при этом такую ненависть, что не высказать. Она и с врачами консультировалась лишь в надежде, что Ларису удастся поднять на ноги и она заживет своей жизнью. Нет, личная жизнь девушки почти не изменилась (?). Сонечка платила медсестре, и та приходила каждый вечер на три-четыре часа, позволяя девушке сбегать, куда ей хотелось.

Уставала Софья ужасно, а конца и края никак не предвиделось. Однажды, впрочем, ей показалось, что, наконец, началась ремиссия. Лариса вполне осмысленно уставилась на нее и даже попыталась что-то сказать, но у нее ничего не вышло, она заплакала. Слезы текли и текли из потухших глаз.

Девушка принялась обзванивать лечащих врачей, однако к приезду самого первого из них мачеха снова впала в беспамятство. Еще раз добиться каких-нибудь улучшений не удалось.

Так они и жили. Парализованная женщина за ширмой и молодая симпатичная Сонечка с неиссякаемой ненавистью в душе. Причем, девушка была уверена, что мачеха испытывала бы те же чувства к ней, будь она на ее месте. Но вердикт докторов был неизменен: Лариса находилась в «растительном» состоянии, а выйдет она из него или нет, было ведомо одному лишь Богу.

Пару раз Софья доставала из заветного тайничка темную бутылочку (раздобыла по великому блату, переплатила с лихвой) с надписью «Осторожно, яд» на этикетке, но применить содержимое не решалась. И дело было не в том, что она боялась, что ее обвинят, осудят. Никому бы и в голову не пришло, что Лариса умерла не сама: жидкость гарантировала паралич мышц организма, моментальную смерть и практически бесследно рассасывалась в теле. Однако рука сама останавливалась на полпути к склянке. Девушка не могла дать этому объяснения. И даже записалась на прием к психотерапевту.

Молодая вежливая женщина пыталась влезть к ней в душу в течение трех сеансов. При этом она мило улыбалась, показывая ровные белые зубы, говорила медленно и вдумчиво. Сонечка никак не хотела попасться на это. Последней каплей было то, что психотерапевт восприняла ее жизнь на свой лад. Вернее, переиначила все сказанное и в ответ наговорила глупостей. Она посчитала, что проблема ненависти кроется не в Ларисе, а в самой пациентке. Что последняя ненавидит, чтобы жить, а не живет, чтобы ненавидеть.

Все нутро Софьи воспротивилось такой трактовке ее жизни. Она не стала ничего доказывать зануде и ушла, хлопнув дверью, хотя оплатила десять сеансов вперед. Больше открывать свою душу ни перед кем девушка не собиралась.

Дни шли за днями. Лариса лежала бревном уже три года. Сонечка привыкла к обузе. И даже стала приводить случайных кавалеров домой. Ей нравилось наблюдать, как они переходят от состояния шока к состоянию возбуждения и обратно. Девушка хохотала. Это было милым развлечением, она не могла отказать себе в нем.

Тем более, что остальная жизнь проходила как бы вне Сонечки. Недавно, в конце мая, в их подъезде произошло покушение на какого-то предпринимателя. Даже пострадала консьержка Варвара Петровна. После девушка пару раз делала ей перевязку. При этом думая: неужели не мог дурак-киллер заодно пристрелить и мачеху. Одним человеком больше, одним меньше… Хотя, как бы он оказался у них дома?

А Варвара Петровна тем временем увлеченно рассказывала Софье о своем новом котенке. Девушка кивала головой, делала вид, что внимательно слушает, но не могла понять ее восторга. Как можно испытывать какие-то теплые чувства к комку шерсти?… Тем более зная заведомо, что тебя не понимают по-настоящему, что живут одними лишь рефлексами и ничем более… Впрочем, привязываться к живым людям, по ее мнению, было еще более неблагодарным занятием.

Второго июля жизнь Сонечки в который раз сделала крутой вираж. Когда девушка с утра подошла к Ларисе, чтобы сделать ей укол, та была уже холодная…

«Присмирела Сонечка и сидит тихонечко»…

Девушка прокручивала всю свою жизнь. Все моменты. Любовно. Трепетно. Будто ласкала. Со всем были связаны особые ощущения – она и не замечала их раньше. Не знала, что то или иное событие, оказывается, вызывало в ней столько эмоций и волнений. Было приятно на душе, сладко. Напоминало запах ладана…

Хотя почему ладана? Это же запах смерти. А у нее теперь начинается новая жизнь. Свободная, без лишних обязательств и личных обстоятельств. И эта жизнь должна начаться уже не с крамольных теперь мыслей о предоставлении последнего приюта той, которую она так долго ненавидела. Хочешь – не хочешь, кто еще это сделает? Надо договориться обо всем, пригласить на поминки… Хотя кого приглашать? Что-то никто больно не рвался взваливать на себя ношу по уходу за неподвижным телом… Зато рассуждать о бренности бытия придут многие… Впрочем, можно потерпеть денек.

А потом… Закопать и перечеркнуть эту часть жизни! Жаль, останется привкус… ладана…

Софья с привычной ненавистью посмотрела на лежащее мертвое тело. Наверное, оно вызывает такие мысли? Лежит тут себе – неподвижное, холодное, не может ни во что вмешаться, посоветовать, поспорить… Даже своей смертью Лариса умудрилась испортить ей жизнь… Она и раньше мешала ей, и сейчас…

Или не Лариса?..

Внезапно руки и ноги девушки похолодели, а лоб покрылся испариной – сейчас до нее дошли слова психотерапевта… Да, дело было не в мачехе, дело было в ней. Она ненавидела, чтобы жить, потому что все другие чувства были ей недоступны – они просто прошли мимо. Сонечка не знала их… Она не способна ничего чувствовать: ни любовь, ни радость, ни тоску… И вспоминая свою жизнь, она смотрела на нее, как на фильм, идущий на экране: пройдет, забудется и не оставит следа… Дело в ней, в Сонечке…

Это открытие было ужасным. Ее знобило. Дыхание стало судорожным. Девушка до боли сжала руки в кулаки. Длинные ногти вонзились в ладони так, что потекла кровь. С тупым недоумением смотрела Сонечка на алые дорожки, даже попробовала на язык. Кровь была сладко-соленой и пахла железом, как у всех остальных людей в мире. Но это физиология… А душа? Где ее родная душа? В каких дебрях она заблудилась?

Софья не хотела верить внезапному открытию, но озарение уже проникло в нее, растревожило. Девушка подскочила к Ларисе и принялась ее трясти. Мягкое безвольное тело дрожало в сильных руках, но жизнь уже покинула его и ничто не вернуло бы ее обратно… Софья трясла и трясла мачеху, чувствуя во рту крошево собственных зубов…

Это была точка невозвращения… Дальше ничего не было. Надо было начинать что-то новое. Без ненависти…

Софья пошла на кухню, достала заветную бутылочку из тайничка и махом опорожнила ее, одним глотком перечеркнув свою ненависть. Потом на ватных ногах подошла к софе, на которой покоилась Лариса, обхватила холодное тело… И ушла…

Ей было неведомо, что их нашли только на третий день, после выходных: в отсутствии консьержки бдительности никто не проявил. Их нашли, потому что из-за летней жары из-под двери пошел смрад.

В следующие три дня они были такие востребованные и любимые. Ненависть ушла безвозвратно. Все их любили и говорили значительные слова. Особенно о Сонечке.

Вадим Алексеевич устроил все по высшему разряду и очень плакал над закрытыми гробами… Его молодая жена оттаскивала мужа от двух гробов и чего-то стеснялась, даже не пришла на поминки…

Но это уже прошло мимо… Сонечки в этом не было, как и Ларисы…

Квартира 3. Детектив.

Егору было без малого десять лет. Он был начитанным, умным мальчиком. Но не «ботаником», а общительным и компанейским. Неизвестно, чем это объяснялось, но все хулиганы во дворе не задирали его, а наоборот всячески оберегали и угождали. Он был своим…

Жил Егор с мамой Наташей, старшим братом Сергеем, которому уже исполнилось двадцать два, и отчимом дядей Витей. Жили дружно, уже почти восемь лет. Своего настоящего, кровного отца мальчик не знал и звал бы дядю Витю, наверное, папой, но дядей Витей называл его Сережка, а это был доводом с большой буквы. Впрочем, это же не мешало искренней дружбе между взрослым мужиком и пацаненком.

Отчим увлекательно рассказывал о своей молодости, брал на рыбалку, возил к своей матери в деревню (уж ее – то язык не поворачивался назвать как-то иначе, а не бабушкой). Отношения Виктора и Егора были лучше, чем у иных родных. Может потому, что своих детей у мужчины и Натальи не было, а мальчика воспитывал он можно сказать, если не с пеленок, то с шортиков точно… Это всех вполне устраивало.

Тем более, что Наташа работала врачом на «скорой» и еще подрабатывала в больнице – дома почти не бывала, а Виктор трудился по сменам и мог следить за мальчиком. Сережка, конечно, тоже мог справиться с братишкой, но он учился и работал, а еще умудрялся гулять. У него была своя жизнь.

Егор всех понимал: и маму, и брата. Семья копила на новую квартиру, поближе к центру. Тем более, что эту Наташа хотела переписать на Сергея, дескать он взрослый, пора, вдруг приведет жену, жить будет тесно. Дядя Витя и сам бы рад работать за двоих, но Егорка оказался бы совсем заброшенным, а вдруг – компания не хорошая, наркотики, не дай Бог – время – то какое…

Так и жили…

А тут еще эта случайная «тройка» по валеологии. И откуда она вылезла? Егор был недоволен и обижен на Александру Павловну. Учительница словно невзлюбила бывшего доселе «отличником» мальчика, и выставила «неуд.», сказав на итоговом собрании, что вызубрить может каждый, а это предмет, на котором требуется поломать голову, на что Егор не способен.

Ну, почему она так, почему? – обиженно твердил мальчик, возвращаясь с Виктором с собрания.

Это ее мнение, – отчим не знал, что сказать. – Надо подумать, может она права?

Я не могу думать, – передразнил Егор Александру Павловну и насупился.

Отчим с улыбкой посмотрел на него, но промолчал, знал, что пасынок отойдет сам, начнет говорить первый, когда переварит информацию. А сейчас его лучше не тормошить. Так и вышло. Уже у самого дома Егор остановился и выдал:

Буду думать.

Как? – дядя Витя медленно закурил.

Займусь детективным расследованием.

Это дело, – нарочито серьезно, но пряча улыбку в усах, ответил мужчина. – Хочешь, могу поговорить с дядей Толей. Он привлечет тебя в добровольные помощники, у них есть при отделении «детская школа милиции».

Не-а, – разочарованно протянул мальчик. – К чему он может меня привлечь, так ерунду какую – нибудь сунет. Я серьезное дело найду. Настоящее. Так чтобы все взаправду было, а потом Александре суну отчет, пусть подавиться!

Она же была у вас последний год.

Все – равно. В школе же она останется, – упрямился пацан.

Дядя Витя молча отбросил сигарету, хмыкнул и пошел в дом. Егор остался на улице. Конечно, разве могут взрослые понять проблемы десятилетнего человека. Им все кажется, что в этом возрасте можно только играть. Что все происходящее не стоит серьезного внимания.

Мальчик твердо решил доказать всем, что способен на нешуточную мозговую деятельность. Что сможет сам в одиночку раскрыть преступный синдикат… Начинающий детектив внимательно и придирчиво посмотрел по сторонам. Но все было тихо и чинно. Играли мамы с малышами, кто-то возвращался с работы, баба Таня развешивала белье на натянутые веревки… Никто не думал никого грабить, убивать… Даже скучно!

А почему Александра не усомнилась в его умственных способностях на полтора месяца раньше, когда чуть не застрелили Варвару Петровну? Уж тогда бы Егор развернулся на полную катушку, вмиг бы нашел и заказчика, и исполнителя. А сейчас дело уже закрыто.

Мальчик тяжело вздохнул. Взрослые даже не представляют, как удручающе живется детям в этом мире. Егор поддел ногой какой-то камушек на дороге и угрюмо окинул взглядом окружающее пространство. Надо подумать. В их доме: консьержка – это значительно сокращает вероятность краж; а почта на первом этаже – ту же возможность увеличивает… Может остановиться на наблюдениях за почтовым отделением, если во дворе все чинно и тихо? Может кто–то рискнет заполучить… Тут мысль Егора замялась: что можно получить здесь – пару почтовых конвертов? Через их отделение не проходят какие-то грандиозные денежные переводы, или посылки, полные золотых слитков, как в кино…