Текст книги "Бедная богатая девочка"
Автор книги: Екатерина Черкасова
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Как известно, этот недостаток со временем проходит сам.
– Каково сейчас ее состояние? Можно с ней побеседовать? – спросила Сима.
– Галлюцинаторно-параноидный синдром на фоне депрессивного аффекта. Продуктивному контакту практически недоступна. Погружена в свои переживания.
Сима понимающе покивала головой.
– Испытывает страх, тревогу, считает, что ее душа застряла в
других мирах и разлетелась на осколки, а тело осталось здесь. Упоминает
какого-то мужчину, который преследует ее, чей голос она слышит. Впрочем, – согласился Владимир Эмильевич, – попробуйте.
* * *
Перед ней сидела девушка с фарфоровой кожей и длинными, собранными в хвост светлыми волосами. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не выражение страдания на ее лице, если бы не остановившийся, устремленный за Симино плечо взгляд.
– Аня, – мягко сказала Сима, которая не раз слышала,
как мать беседует с больными. – Меня зовут Серафима Григорьевна, я хочу задать тебе несколько вопросов. Можно?
– Задавайте, – безразлично произнесла девушка, не отводя глаз от какой-то точки за ее спиной. Безразличный тон странно диссоциировал с выражением тревоги и страха, написанным на ее лице.
– Аня, ты знаешь, что Викиного папу убили? Ты же ее подруга?
– Была подруга. Но я предала ее, предала! Я не
знала, что Владимир Сергеевич умер.
– А как же ты ее предала?
– Я не хотела, не хотела! Это он, он! – Лицо девушки болезненно исказилось, она тревожно огляделась по сторонам.
– Да кто же он? – Сима запуталась, она еще
раз поразилась бесконечному терпению психиатров, часами беседующих
с больными.
– Мне нельзя о нем говорить, он запрещает,
зашептала девушка. – Искушал меня: попробуй, попробуй, тебе
понравится, ты должна все познать! Заставил меня быть Одиллией! Но
я же Одетта! Это же предательство! Украл мою душу, разбил ее среди
звезд на осколки... Кто я теперь?! Тело, только тело. – Аня
посмотрела на свои руки и продемонстрировала их Симе, как бы
ища у нее подтверждения своих слов.
– Как его зовут? – спросила Сима по существу.
От Аниных излияний ей казалось, что она сама сходит с ума.
– Его? – Девушка непонимающе посмотрела на Симу.
меня, если я скажу! Но я сама не хочу жить, не хочу жить! – закричала Аня. – Я все равно покончу с собой! Не лучше ли сразу? Я скажу, скажу вам его имя! Ты меня не остановишь! – зло крикнула она кому-то невидимому, которого слышала только она. – Убей меня, убей! Ты убил меня уже, когда рассеял в космосе мою душу! – Аня внезапно жалобно попросила кого-то: – Ну верни, верни мне ее! Мне плохо, я больше ничего не чувствую! Я же любила тебя! – Выслушав понятный только ей ответ, она закричала: – Тогда я всем скажу твое имя! Все узнают, как тебя зовут!
Сима напряглась, стараясь ничего не упустить, когда девушка назовет имя.
– Его зовут Сатана! Его зовут Люцифер! Его зовут Вельзевул!
* * *
– Люцифер, Одетта, Одиллия – вот тебе и свидетель!
Полный дурдом! – ворчала Сима, выруливая со стоянки.
Шрус предательски захрустел. Когда-нибудь развалится. Сима прицепила панель магнитолы и включила любимую Уитни Хьюстон. Из кармана куртки вылетела карточка. Ованесян Владимир Эмильевич, телефон рабочий, телефон домашний. И приписка: "Жду". "I wanna run to you. I wanna run to you!" подпела Сима, словно отвечая шустрому доктору.
ГЛАВА 18
В субботу Сима проснулась с ощущением, что она что-то не сделала. Такое чувство бывает, когда вскакиваешь ночью и тебе кажется, что надо куда-то бежать, что-то вспомнить. Как правило, после этого поворачиваешься на другой бок и засыпаешь, счастливый, потому что, оказывается, никуда не надо бежать. Но Сима вспомнила: она должна позвонить Вере Артемовой. Она вынула руку из-под одеяла и тут же спрятала обратно: открытая на ночь форточка превратила комнату в промышленный холодильник типа тех, где на крючьях висят обледеневшие туши. От таких ассоциаций ей стало еще холоднее. Часы показывали девять. Она задумалась, проснулась мать или нет. Если позвать и разбудить ее, можно нарваться на разнос в стиле: "Всю неделю вкалываю, из кожи вон лезу, с ног падаю, а ты меня поднимаешь ни свет ни заря!" В комнату бесшумно проник Гоша и прыгнул на одеяло. Вообще-то Сима не любила, когда коты залезали к ней в постель, но тут она схватила теплого и пушистого кота и, несмотря на его сопротивление, уволокла его под одеяло с намерениями использовать вместо грелки.
Коту это не слишком понравилось, но он стерпел. Вообще в
отличие от его матери Дымки Гоша был зависим, послушен и консервативен как органик. Так говорила Марина Алексеевна, подразумевая результат неудачного падения Гоши с балкона, случившегося в раннем возрасте. Даже коту Марина Алексеевна умудрялась поставить психиатрический диагноз.
Сима приподняла краешек одеяла и спросила у высунувшего голову кота:
– Гош, мама уже встала? – Ей показалось, что кот кивнул. Тогда она закричала на всю квартиру: – Мама! Мам!
Марина Алексеевна вошла, выдыхая дым первой утренней сигареты.
Слава богу, она ее не разбудила!
– Мам, закрой окошко! – жалобно попросила Сима,
а то я вылезти не могу.
– Сейчас. – Марина Алексеевна закрыла форточку. – Поднимайся, чайник уже кипит.
Мать была настроена миролюбиво, и это обрадовало Симу. Нет ничего ужасней ее утреннего плохого настроения.
Сима нашла свою записную книжку и набрала номер Веры Сергеевны. Выслушав длинные гудки, она позвонила Снегиреву. Как раз его она и разбудила. Он невнятно буркнул, что компьютер еще не починили, и бросил трубку. И куда можно пойти в девять утра в субботу? На сумасшедшую спортсменку, которые, несмотря на погоду и время года, бегают по утрам, Вера Сергеевна похожа не была.
Кое-как умывшись, вот еще, умываться в выходной день, Сима, облаченная в смешную клоунскую пижаму-комбинезон, которая была антиэротична, но невероятно уютна, уселась на кухне и схватила в руки горячую чашку.
– Зубы чистила? – строго спросила Марина Алексеевна, зная нелюбовь дочери к субботним гигиеническим процедурам.
– А как же! – Сима оскалила зубы, как
на приеме у невропатолога. – Сырку дай!
Марина Алексеевна подвинула к ней тонко нарезанный
дырчатый сыр, масло, колбасу. Сима неудовлетворенно оглянулась
по сторонам, схватила большую булку и разрезала ее вдоль на три части.
Затем она старательно и щедро намазала каждый ломоть маслом и
сделала огромный сложный слоеный бутерброд с сыром и колбасой.
И вонзила в это великолепные молодые здоровые зубы.
– Не в коня корм, если бы я так ела, то уже давно
бы не входила в дверь, – завистливо сказала Марина Алексеевна,
медленно и деликатно отрывая маленькие кусочки от тоненького кусочка
сыра без хлеба и масла.
– Бегаю много, – пояснила Сима с набитым ртом.
– Не ври, ты на машине ездишь. А я только нервничаю.
А от этого еще больше есть хочется. И курить бы бросить, но боюсь, совсем разнесет, – пожаловалась Марина Алексеевна.
Слегка насытившись, Сима подробно передала матери свой
разговор с молодым доктором и была удостоена похвалы за знание психиатрии.
– Как ты думаешь, она что-то знает? – спросила
она мать.
– Реальные события причудливо преломляются и переплетаются
с болезненными переживаниями больного, они могут патологически
толковаться, им придается иной смысл, но отрицать, что определенные
факты имели место, нельзя, – пояснила Марина Алексеевна.
– Что ты имеешь в виду?
– Существование какого-то лица, которое, с точки зрения больной,
причинило ей вред. Не будем вдаваться в подробности, какой вред, иначе
мы сползем в ее бредовые построения. Одетта и Одиллия. Черное и белое.
Добро и зло. Какие-то противоположности. Расшифровать реальности, которые закодированы в явных нелепостях, в видимой психопатологии, – не знаю, возможно ли это. Перевоплощение, бред двойника, метаморфоза – или она реально выдавала себя за кого-то другого? – Марина Алексеевна пустилась в рассуждения, забыла о своем скромном завтраке и расхаживала
по кухне, размахивая погасшей сигаретой. Сима слушала ее раскрыв
рот.
– Как бы то ни было, ты должна довести эту линию до конца, – решила Марина Алексеевна. – Поезжай-ка ты к ней домой. Почему-то мне кажется, что ты найдешь что-то интересное.
У Марины было безошибочное чутье. Симу всегда изумляло,
как она определяла психически больных с порога, как умела безошибочно задать тот самый единственный вопрос, который достигал цели, раскрывал самое главное, самое актуальное переживание больного вместо того, чтобы часами разговаривать с ним, медленно отсекая все несущественное. Психиатры говорят, что с этим надо родиться.
* * *
Евгения Ивановна Кислова, усталая женщина, похожая на свою состарившуюся дочь – те же светлые волосы, наивные глаза и прозрачная кожа, – выслушала Симу и жестом пригласила ее войти.
Скромное, очень чистое жилище, почему-то напрочь лишенное милых женскому сердцу мелочей: вазочек, статуэток, вязаных салфеточек, фотографий в блестящих рамках. Зато были книги. Сима пробежала глазами
по корешкам: классика, очень много специальной научной литературы, совсем нет современных изданий в пестрых глянцевых обложках.
Евгения Ивановна поймала Симин взгляд и прокомментировала:
– Мой отец был академиком. Здесь все осталось так, как при
его жизни. Господи, какое счастье, что он не дожил до этого
дня, не узнал, что его любимая Анечка – наркоманка. Это убило бы его.
Сима запуталась в странной логике женщины. Раз он все равно умер, то как бы его это убило? В чем, собственно, счастье, что он умер? Поразмыслив, она решила, что, наверное, счастье в его незнании, что внучка стала наркоманкой.
Существует категория людей, которые всячески избегают говорить о наболевшем. Другие готовы излить душу первому попавшемуся человеку. Евгения Ивановна, по-видимому, принадлежала к редкому смешанному типу. Ее речь скорее напоминала поток сознания. За десять минут она успела рассказать о себе практически все, но не в какой-либо последовательности, а вразнобой, перескакивая с описания заслуг своего отца,
академика, перед родиной и вопиющей неблагодарности потомков (за этим следовал красноречивый жест, подчеркивавший скудность обстановки) на его негодяя-аспиранта, который бросил ее, беременную Анечкой, прихватив заодно идеи академика, вплоть до страшного потрясения, которое она испытала, вернувшись из командировки и увидев свою дорогую Анечку в ужасном состоянии.
Сима попыталась систематизировать полученные сведения. Выходило, что Аня Кислова жила с матерью в старой большой академической квартире на Ломоносовском проспекте. Пожилой академик при жизни возглавлял закрытый научно-исследовательский институт. Как многим крупным ученым старой закалки, ему были свойственны аскетичность и принципиальность, плоды которых и пожинали его потомки, живя в полупустой квартире с мебелью 50-х годов и огромной библиотекой. Единственное, в чем он пошел наперекор себе, была защита дочерью кандидатской диссертации и трудоустройство ее младшим научным сотрудником вверенного ему института. Академик болезненно пережил неудачный роман своего аспиранта с Женечкой, но родившуюся в результате этого внучку любил беззаветно и даже болезненно. Перестройка окончательно подкосила его здоровье, добило его отсутствие финансирования науки, имевшей в советские времена первостепенное значение. Младшие и старшие научные сотрудники уехали челночить в Турцию и Китай, доктора наук подались ремонтировать квартиры и бытовую технику. Академик умер в своем кабинете от сердечного приступа, сочиняя письмо Горбачеву. Следуя логике Евгении Ивановны, слава богу, что он не дожил до расстрела Белого дома, вопиющей и неприкрытой коррупции и распродажи всего, что только можно продать. Если в то время аспиранты и младшие научные отправились челночить, то сейчас их, пожалуй, привлекла бы доля братков, живущих весело, богато, но, увы, недолго.
Евгения Ивановна так и работала в институте, где нерегулярно получала пятьсот рублей в месяц. Получившая прекрасное воспитание, она знала три иностранных языка и основные деньги зарабатывала техническим переводом, что позволяло ей и Анечке не умереть с голоду. Но на работу она все-таки ходила с автоматизмом, с которым направлялась по утрам в ванную чистить зубы. Как ничего бы не случилось, если бы она этого не сделала, так никто бы не заметил и ее отсутствия на работе.
Анечка росла, была тихим, замкнутым, послушным ребенком.
Девочка рано научилась читать, и скоро романтические произведения классиков из дедушкиной библиотеки стали ее лучшими друзьями. Евгения Ивановна просто-таки умоляла дочь пойти погулять, записаться в кружок, секцию, но Аню это не интересовало. Она жила в мире придуманных историй, возвышенной любви, дуэлей и самоубийств из-за неразделенных чувств. Евгения очень обрадовалась, когда у дочери появилась подруга Вика. И хотя девочки были явно одного поля ягоды, нелюдимые и застенчивые, они прекрасно ладили, понимали друг друга с полуслова, сочиняли стихи, которые посылали друг другу по электронной почте. К тому времени Евгения Ивановна поднапряглась и купила дочери компьютер. И если Ане было трудно общаться вживую, то в Интернете она просиживала часы напролет. Это было дорого, но за время платил папа ее подруги Вики. Он, кажется, тоже был рад, что у дочери появилась подруга.
Но в последнее время Евгения заметила, что дочь изменилась. Было похоже, что она влюблена. Но Аня отличалась такой скрытностью, что выяснить что-либо было невозможно. По предположению Евгении Ивановны, они познакомились в Интернете. И она также была уверена, что именно этот человек приучил ее девочку к наркотикам.
Выслушав все, что хотела сказать Кислова, и выпив несколько заварочных чайников зеленого чая, который она предпочитала, Сима попросила разрешения осмотреть комнату Ани.
Здесь было тоже очень чисто и скромно: тахта, накрытая
пледом, переполненные книжные полки, письменный стол с компьютером. Внимание привлекал большой портрет маслом, изображавший молодую женщину изысканной красоты в декольтированном атласном платье цвета чайной розы. В чертах лица женщины, Евгении Ивановны и Ани были видны черты фамильного сходства.
– Моя мама, – вздохнула Кислова. – Я совсем ее не знала, она умерла вскоре после того, как я родилась.
А отец больше так и не женился...
Видимо, Евгения Ивановна решила быть откровенной до конца и добавила:
– Она покончила с собой. Что-то вроде послеродового
психоза. Аня очень любила этот портрет. Вообще-то у нее были странные
идеи вроде того, что она умрет молодой: наверное, ей это кажется
очень романтичным. А еще они с Викой придумали странную игру
в Одетту и Одиллию. – Она указала на лист из яркого календаря,
изображающий сцену из балета. – Они вообразили, что являются
сторонами единого целого, неразрывны, составляют новую сущность.
Как вы понимаете, Аня воображала себя Одеттой, а Вика – Одиллией.
– Но ведь Одетта олицетворяет добро, а Одиллия
зло? Почему Вика захотела стать Одиллией? – поинтересовалась
Сима.
– Наверное, были какие-то мотивы, я не знаю.
Я очень мало знаю о своей дочери, – неопределенно ответила Евгения
Ивановна.
– А вы просматривали ее компьютер?
– Я делала это постоянно, иначе откуда мне было что-либо
узнать, но Аня стирала почти всю переписку. Там было только коротенькое
письмецо, что-то вроде: "Я поняла, что должна попытаться перевоплотиться
в Одиллию, чтобы познать все, все стороны добра и зла, и то, что за
гранью добра и зла".
– А кому оно было адресовано?
– Сейчас покажу. Я переписала, а то ведь письмо
она стерла. – Евгения Ивановна полезла в блокнот, полистала
его и показала Симе страничку: [email protected]. Сима аккуратно
переписала адрес в Интернете.
Яркая ручка с логотипом "Пуаро" выскользнула из
ее пальцев и укатилась под тахту. Сима опустилась на колени
ручка была последняя– и приподняла покрывало.
– А что в этом пакете? – спросила Сима, вытаскивая
на свет большой яркий фирменный пакет. Он странно выделялся среди
скромной обстановки комнаты.
– Не знаю, – отозвалась Евгения Ивановна.
– Посмотрим? – спросила Сима.
Евгения Ивановна кивнула. Сима открыла пакет и вытряхнула
из него знакомый алый кожаный костюм, черный парик и солнцезащитные
очки.
– Это не Анечки, у нее такого нет, – растерянно
сказала Евгения Ивановна. – Вы знаете, чье это?
– Кажется, знаю, – помедлив, произнесла Сима.
* * *
Вика была дома. Сима отправилась к ней без звонка,
надеясь застать и опасаясь нарваться на отказ. Вика открыла
дверь, не поинтересовавшись, кто звонит, и по ее лицу было видно,
что хозяйка не слишком рада видеть Симу.
– Что вам угодно? – холодно спросила Вика,
загораживая собой дверной проем.
– Надо поговорить. – Сима бесцеремонно протиснулась
в квартиру и, оставляя мокрые следы на пушистом паласе, прошла
в комнату.
– Нам не о чем с вами говорить, – недружелюбно
сказала девушка. – Я уже давала показания в прокуратуре.
– Я в курсе. А может быть, знаю чуть больше, чем
прокуратура, – намекнула Сима. Она хотела сказать, что прослушала
записи бесед с психиатром, чтобы сделать девчонку покладистее, но
вовремя спохватилась. Марина Алексеевна осудила бы ее за
это, и, в конце концов, это не имеет никакого отношения к убийству
Артемова.
Сима встала с кресла и вывалила из яркого пакета вещи, которые взяла у матери Ани.
– Узнаешь? – Сима строго посмотрела на удивленную Вику.
Та подошла поближе, затем бросилась к огромному шкафу-купе и рывком раздвинула створки. Она принялась лихорадочно копаться в огромном количестве одежды. Поняв бесцельность своих поисков, Вика подняла с кресла алый жакет, внимательно его осмотрела. Из маленького кармашка на "молнии" она достала ключи с брелком в виде ромба. Немного брезгливо приподняла парик за смоляную прядь.
– Это мое, все, кроме парика. Мои ключи от машины, запасные,
они лежали в прихожей. Откуда у вас все это? Кто-то был в моей квартире?
И при чем тут парик? – растерянно спрашивала Вика.
– Подумай, кто мог это взять?
– Мы с Аней дружим с первого курса. Вы знаете, наверное, не можете
не знать, что я долго лечилась у психиатра, училась на дому. У меня
не было сверстников-друзей, и я не умела с ними общаться. Я страшно
смущалась, краснела, боялась показаться смешной. А девчонки были раскованные,
веселые, ходили с ребятами вместо лекций пить пиво, шутили, смеялись.
Я была другая, но мне мучительно хотелось быть такой, как они.
Вскоре я заметила девчонку, похожую на меня. Она тоже была одна, держалась особняком. Как-то на лекции я решилась подсесть к ней. Поверьте, Анька – удивительный человек, очень тонкий, ранимый, нежный, хрупкий. Она очень бережно относилась ко мне, ведь у меня тоже полно заморочек. Мы чувствовали себя как единое целое, даже придумали игру в Одетту и Одиллию, черного
и белого лебедя. Нам даже нравилось, что мы такие похожие, но разные внешне. У нас не было парней, других подруг, и мы не расставались с ней ни на минуту, общались в Интернете. Она присылала мне свои стихи, я ей свои рисунки, сделанные на компьютере.
Вика подошла к компьютеру, пощелкала мышью и показала
Симе несколько картин абстрактного содержания. Вика безукоризненно владела цветом, передавая нюансы настроения. Сима искренне восхитилась:
– А я и не знала, что так здорово можно рисовать в компьютере!
– Есть специальные программы. Рисовать для меня все равно что
разговаривать. Я не очень-то ловко подбираю слова, выражая чувства,
сказала Вика. – Так вот, ближе друг друга у нас никого не
было. Мы знали все друг о друге. – Вика слегка запнулась.
Или почти все. Но последний месяц у нее появился мужчина. Мне кажется, они познакомились в чате. Вы же знаете, застенчивым людям гораздо легче общаться виртуально, чем вживую. Ведь ты можешь изображать кого угодно, врать, называться чужим именем. Она избегала говорить о нем, не называла его имени, но, безусловно, была влюблена.
Она говорила, что никто ее еще так не понимал, никто не открывал перед ней такого яркого, блестящего, нового мира. Я даже обижалась. Аня говорила, что обязательно все мне расскажет, но потом, ко-гда поймет все сама. Мне почему-то кажется, что он старше, может быть, намного старше ее. Ведь Аня очень чуткая, умная. У нее были навязчивые мысли о самоубийстве, ей это казалось очень романтичным, была какая-то история с самоубийством ее красавицы-бабки. Аня вбила себе в голову, что она повторит ее судьбу. В последний день, когда мы общались, еще до смерти моего отца, она прислала мне стихи, очень восторженные и одновременно страшные, которые мог бы написать человек, решивший свести счеты с жизнью. Я ей звонила, звонила, но мама сказала, что Аня уехала за город за какими-то конспектами и вернется, если успеет на последнюю электричку. А потом ее положили в психиатрическую больницу. Говорили, что-то связанное с наркотиками. Но ведь
Аня никогда не употребляла наркотики! Мне даже странно думать об этом... А потом, если это она взяла мои вещи, то зачем?
Вика вопросительно посмотрела на Симу. – Я не понимаю... И ключи от машины...
Сима встала, сбросила куртку, натянула поверх толстого свитера
тонкий кожаный жакет, нахлобучила парик, нацепила солнцезащитные очки.
Она подошла к зеркалу и расправила спутавшиеся пряди нейлоновых волос, затем повернулась к Вике.
– Узнаешь?
* * *
Кажется, она сумела невозможное: снять слои болезненного
восприятия, патологической интерпретации и найти ту реальность, которую, как кокон, опутала болезнь. Значит, трансформация Одетты в Одиллию, добра во зло – банальный маскарад с переодеванием, просто фальшивка, слишком яркая, чтобы ее не заметить, слишком характерная, чтобы отличить ее от Вики. Девочке под видом философского познания мира подсунули игру втемную с переодеванием, да еще приправленную наркотиком. Какой теперь из нее свидетель! Ох и хитер, ох и ловок. Цель в общем тоже ясна: убрать Артемова, подставив в качестве убийцы Вику. Не очень ясно, при чем здесь сексуальный шантажист Хлопин. Тут как будто интерес Светланы. Если, конечно, это не двойная подстава и для Вики, и для Светланы. Тогда кому это могло быть выгодно? Если исходить из завещания – Вере Артемовой. Одним махом она убирает всех конкурентов, а Хлопина как сообщника. В конце концов, ведь это он изображен на фотографии, значит, без него не обошлось. Леди Сухарь могла пообещать ему денег, а затем убрать свидетеля, зная его шантажистские наклонности. Но кто же мужчина, который, собственно, и убил Хлопина? Или это переодетая Вера Сергеевна? Нет, все-таки мужчина должен быть, ведь каким-то образом в эти игры была вовлечена Аня, а там явно был замешан мужчина. Кто-то с адресом fire. Знать бы, кто это... Ай да училка! Интересно, что она хотела сообщить? Сима вытащила телефон и набрала номер Веры Сергеевны. Бесполезно, ее нет, или телефон отключен. Но деться ей некуда, попалась, птица-секретарь!
ГЛАВА 19
Пенсионерка Софья Ивановна, придерживая накинутое на плечи старенькое пальто, спустилась по лестнице на первый этаж за почтой. Раньше она выписывала много газет, было так приятно просмотреть их за завтраком, но в последние годы это стало ей совершенно не по карману. Поэтому она выписала только "Московский комсомолец". Немного странный выбор для пожилой дамы. Софья Ивановна вслух отчаянно ругала нахальных журналюг, называла газету желтой и бульварной, но втайне с упоением читала разделы хроники происшествий и смаковала ушаты грязи, выливаемые на политиков. Вот и сегодня она направилась за газетой, предвкушая цветной и толстый воскресный номер.
Вместе с газетой в руки ей упал прямоугольничек письма. Странно, ей никогда никто не писал. Хотя, судя по конверту, это какая-то рекламная акция. Софья Ивановна поднялась наверх и надела очки. Письмо было адресовано соседке, Вере Сергеевне. Софья Ивановна недолюбливала ее: вроде бы и вежливая, всегда здоровается, а нет в ней тепла. Несколько раз Софья Ивановна заходила
к ней, чайку попить по-соседски, так ведь дальше порога не пустила. Думает, раз преподает в институте, так выше всех!
Софья Ивановна вздохнула и пошлепала к двери,
письмо-то все равно надо отдать. Она подошла к двери и услышала жалобный собачий вой, даже не вой, а плач, словно случилось что-то дурное.
Она вспомнила, что еще вчера вечером не могла заснуть из-за собаки, злилась, что соседка не может успокоить пса. Надо же, и утром то же самое. Дверь была не заперта. Софья Ивановна осторожно вошла в темный коридор. В комнате горел свет и тихо работал телевизор. Странно, ведь уже светло.
– Вера Сергеевна, – позвала она. Уже смелее
вошла в гостиную.
Здесь было пусто. Собака крутилась вокруг ее ног и повизгивала.
Софья Ивановна толкнула дверь в другую комнату. На широкой двуспальной кровати лежала Вера Сергеевна.
Опытная в таких делах Софья Ивановна, незаменимый на похоронах человек, сразу поняла, что соседка мертва.
* * *
У Снегиревых никто не отвечал. Затем включился автоответчик и нежным Инкиным голоском проворковал:
– Нас нет дома. Оставьте, пожалуйста, ваше сообщение, и мы вам обязательно перезвоним.
– Я уезжаю на дачу к Кострову. Инка, пожелай мне
удачи. Вовка, надеюсь, я тебе не нужна. Попробуй все же прочитать мои сообщения. Целую вас, – сказала Сима несколько напряженным голосом, которым люди обычно разговаривают с автоответчиком.
Сима заметалась по квартире, пытаясь сообразить, что же
такое надеть, чтобы не выглядеть излишне нарядно, не демонстрировать, что специально готовилась к встрече, но в то же время выглядеть сногсшибательно и неотразимо. Она надеялась посоветоваться с
Инкой, большим специалистом в этом вопросе, но придется думать
самой. Сима сосредоточилась, пытаясь представить, что бы ей порекомендовала подруга.
Первое, макияж. Незаметный, но выгодно подчеркивающий
ее достоинства и маскирующий недостатки. Значит, жидкая полупрозрачная
основа, делающая кожу свежей и матовой. К сожалению, конец зимы и
беготня последних дней не сделали ее лучше. Немного туши, желательно
водостойкой, чтобы в самый важный момент не потекла.
Вместо помады золотисто-ореховый блеск, сделавший ее узкие губы соблазнительными. Сима критически осмотрела себя и решила, что могла бы удостоиться похвалы подруги.
Все-таки она едет на дачу, поэтому стиль одежды
должен быть скорее спортивным. Она надела новые джинсы, прекрасно подчеркивающие длину и стройность ее ног, и оливкового цвета кашемировый свитер, который гармонировал с цветом ее глаз и волос. Она себе очень, очень понравилась. Хорошо бы каждый день думать о том, как ты выглядишь, но разве на это есть время? Инка говорит, что нужно всегда быть во всеоружии, ведь никогда не знаешь, где и кого ты встретишь. Конечно, она права, но тогда совсем не останется времени на работу.
– Мам, ну как я тебе? – Сима покрутилась перед Мариной Алексеевной, изображая модель на подиуме.
– Шикарно! Всегда бы так, а то ходишь как бомжонок.
– Не бомжонок, а последователь стиля "гранж", – обиделась Сима.
– Ладно, не злись. Слушай, а куда это ты собралась?
с подозрением спросила Марина Алексеевна.
– Мамуль, ну...
Марина Алексеевна требовательно посмотрела на нее:
– Мать должна знать, с кем ее ребенок проводит время.
– Я уже давно не ребенок!
– У тебя ветер в голове, сколько бы лет тебе ни было!
– воскликнула Марина Алексеевна.
– Он пригласил меня на дачу, – созналась Сима.
– Он – это твой адвокат?
– Да. Мы практически закончили дело и, скорее всего,
сможем доказать невиновность клиентки. И если я сегодня не приеду,
не волнуйся, – с опаской, но не без вызова произнесла Сима.
– Понятно. – К ее удивлению, мать не стала читать
ей нотации, просто потребовала: – Запиши адрес и телефон дачи.
– Рублево-Успенское шоссе, новые коттеджи за Солословом.
Двухэтажный дом в европейском стиле, без наворотов. Точнее сама не знаю. А телефон тебе не нужен, я возьму мобильный, – недовольно сказала Сима. – И потом, мама, не поедешь же ты туда меня искать?
Это было справедливое замечание, но Марина Алексеевна сделала вид, что не услышала.
* * *
Чета Снегиревых обожала утро воскресенья, когда можно
вместе съездить на рынок, походить по магазинам, купить друг другу милые мелочи. В безалаберном Снегиреве и полубогемной Инке, внезапно и успешно занявшейся бизнесом, вдруг проснулась страсть вить гнездо, обустраивать дом, готовить грандиозные семейные обеды. Поэтому парочка, заправившись замечательным Инкиным кофе, выкатила из гаража вместительный джип и отправилась за покупками.
Жирный и ленивый кот Георгий, которого ни у кого бы не повернулся язык фамильярно назвать Жорой, обожал валяться на оргтехнике. По мере обрастания семьи разнообразной аппаратурой кот менял любимые места обитания. Снегирев регулярно вытаскивал клубки кошачьей шерсти из принтера, а теперь зверюга облюбовал телефон с факсом и автоответчиком и даже умудрялся нажимать кнопки. Иногда ночью семейка вздрагивала от противного специфического звука включенного факса, и Володька сонно брел сгонять наглеца с любимого места. Но сегодня утром, когда хозяева отправились за покупками... Георгий мягко запрыгнул на стол и водрузил упитанный пушистый зад на телефон, включив несколько кнопок одновременно. Раздалось характерное шуршание перематывающейся пленки, а затем началось воспроизведение со стиранием записи.
* * *
К обеду Снегирев вспомнил, что обещал Симе починить
компьютер. Его приятель Мишка, в прошлом хакер, а ныне преуспевающий сотрудник компьютерной фирмы, определенно не хотел вылезать из дома и тоном начальника, к которому пристают с пустяками, сказал, что пришлет дежурного мастера из своей конторы. Они договорились на два часа.
Володя привез Инку домой, оставил ее готовить изобильный
воскресный обед, а сам поехал в агентство дожидаться мастера. Заодно
до его прихода было бы не худо просмотреть некоторые дела.
В офисе Снегирев заварил ритуальную чашку кофе и уселся за
стол. Его никто не тревожил, телефоны молчали. Собственно говоря,
просмотр документов тоже во многом был ритуальным. Новых
дел не было, а заказы ограничивались поиском доказательств неверности супруга или пропавших домашних животных.
К его удивлению, мастер, молодой парень в джинсах, бейсболке
и куртке Gap, пришел почти на час раньше. Он уверенно включил компьютер, быстро пробежался по клавиатуре, поменял несколько дисков, затем вздохнул и сказал, что компьютер заражен и с каждым включением вирус разрушает винт. Извиняющимся тоном он сообщил, что может прийти в понедельник со всем необходимым.
Снегирев решил, что разницы между вечером воскресенья и утром понедельника нет, протянул ему сотку и согласился.
Володя позвонил домой и сказал жене, что едет. Инка обрадовалась и доложила, что телятина по-бургундски уже в духовке. Он запирал дверь кабинета, когда увидел в темном коридоре долговязую фигуру. Парень с большой спортивной сумкой подошел ближе.
