Текст книги "Звезды для нас"

Автор книги: Егор Полторак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Полторак Егор
Звезды для нас

Егор Полторак

Звезды для нас

В августе, когда ночи становятся такими черными, что кажутся синими, а утром туман из плотной ваты покрывает поля и озера, наступает пора падающих звезд.

И, глядя на прочерк в небе, загадывают бессонные влюбленные свои желания. Какие? Ну, какие могут быть желания у влюбленных! Солдаты, стоящие на посту, думают о доме и маме. Рыбаки, сидящие у костров у воды, мечтают о самой большой рыбе, – как они ее поймают.

Бабушки и дедушки, которых мучает в их постелях бессоница... Бессоница, бессоница. В общем, те бабушки и дедушки, которые не спят, увидев падающую звезду, вспоминают о своей юности или даже о своем детстве.

Милиционеры, обходящие пустые улицы с бормочущими рациями на боках, думают. Нет, врать не стану – кто знает, о чем думают и мечтают милиционеры, когда падают звезды, которые бесстрашно и немедленно бросились бы тушить пожарные, если б не спали или не играли в шашки.

А все остальные спят; спят. Инженеры и рабочие, журналисты и ночные сторожа, директоры толстые и директоры худые, подчиненные и руководители, мамы и папы, школьники и студенты – экзамены-то еще не скоро. Спят все, все. Кроме...

Не спят безнадежные мечтатели, немногие дети и ты. Не по долгу службы и не потому что влюблены, а просто. Совершенно бескорыстно. Потому что ночь, падают звезды, и кто-то только что пролетел мимо окна, прошуршав шерстяными крыльями.

Феи прилетают ночью. Падают звездами, рассыпаются разноцветным огнем и превращаются в маленьких девочек с большими глазами и с косичками, как у первоклассниц, только без глупых бантов... Что? Ты не любишь про девчонок? Ну, потерпи, – ведь в нашем мире феи обычно девочки или женщины, но об этом потом, и не только про девочек, а... Прилетают феи снов.

Маленькие феи, только превратившись, тут же начинают трещать языками – да, девчонки – что с них возмешь! Они обсуждают свое замечательное приключение свой полет. Привирают местами, – как без этого. А еще: кто их увидел. И это самое важное – ведь фея снов может придумывать свои сказки только тому, кто первым увидел ее падение, ему и никому больше.

И, конечно, – девчонки ведь – феи мечтают, чтоб увидели их принцы, и чтобы целый год рассказывать им сказки по ночам. Про разбойников и волшебников, про путешествия и принцессу, самую красивую и удивительную... девочку (что тут сделаешь), которую надо освободить из-под власти здоровенного дракона, на худой случай из-под злых чар. Про принцессу, очень похожую на саму фею.

А в последний день июля, когда феи улетают... Улетают... В общем, покидают Землю навсегда, случайно – совсем-совсем – встретиться с принцем днем, и чтобы принц узнал фею и... обрадовался ей, хотя бы.

Но в наши дни принцы вместо нормального принцевского дела – путешествий и сражений со злыми волшебниками, людоедами, драконами и Бабами-Егами и со всеми сразу – учатся в престижных университетах и участвуют в демонстрациях протеста или танцуют на дискотеках, или сами поют; и это не плохо – но это так.

Алика прилетела последней в этом году. На самом исходе ночи.

Под ногами у девочки мягко шуршали желтые, и красные, и зеленые опавшие листья, и был туман между деревьями леса, по которому шла Алика. Глаза у нее были грустные, и косички печально висели, а не торчали вверх и вбок, до того ей было грустно. Хрустальную палочку – у всех фей такие есть: чтобы насылать сны; и у всех разного цвета – она держала зеленым огоньком вниз – уж совсем грустно.

Алику не увидел ни принц, ни мальчик, ни даже девочка. Лишь маленькая рыжая собака с туловищем, похожим на длинную вареную колбасу, роясь на городской свалке, подняла мохнатую морду к небу и увидела зеленую звезду уже над самой кромкой леса и, посмотрев, как она упала, снова принялась искать хоть что-нибудь поесть: ведь таким рыжим собакам всегда хочется есть. Алика шла по лесу, и луна, бледнея в предвкушении рассвета, перебирала ее волосы теплым светом.

Давно, когда Алика со своими подругами сидела за партами, и очень красивая и строгая Королева фей учила их придумывать сны, уже тогда она мечтала, как ее увидит принц. Лутьюфо – так будут звать принца, думала она. Лутьюфо на языке феи означает рыжий и печальный. И вот! Собака.

Вдали показался город. Огромные серые и желтые дома и длинные прямые улицы. Серая река, обвязанная мостами, и золотые шпили и купола. Алика вздохнула. Вздохнете и вы при виде этого города.

Вставало солнце. От самого высокого шпиля в городе отразился его первый луч и ласково погладил лицо девочки. Алика подняла руки ему навстречу, и вошла в луч, и отразилась солнечным зайчиком от осколка зеркала, лежащего среди листьев... Ведь феи снов только ночью бывают девочками, а днем они превращаются в отражения солнца – в солнечных зайчиков. Им, пришедшим ночью, и судьба – ночь. Так они устроены. Так и все дети звезд.

Время шло. Маленький рыжий человек с родниковой пустотой в глазах – так всплывет что-нибудь и унесется водой, – с мешком за плечами ходил по городу и собирал пустые бутылки.

Как его звали, я не знаю. Может быть, этого никто не знал. Но это, наверное, и не важно – знать имя человека, собирающего пустые бутылки. Вася, Петя или Джордж Гордон Ноэль – какая разница.

Ему говорили: "Эй!", когда он делал что-нибудь не так или начинал кому-нибудь мешать. Ему говорили: "Мужик!" в приемном пункте стеклотары. А милиционеры называли его: "Гражданин, пройдемте!" Однажды я собственными глазами видел мальчика, который сказал ему: "Дяденька" и попросил достать мяч, улетевший на середину глубокой лужи. Но мальчик убежал к маме, как только ему достали мяч, и ничего больше не сказал.

Маленький рыжий человек собирал пустые бутылки. Его встречали на улицах, в скверах, в подъездах или в приемном пункте. Где он жил, тоже никто не знал.

Его пиджак блестел на спине пятнами; если были пуговицы, то пришитые криво, низ пиджака переломился в нескольких местах, и ткань загнулась внутрь. Брюки – что-то на месте штанов – короткие, широкие, и... Рубашки почти не было. А черные, то есть теперь рыжие ботинки были на три размера больше, носки их загнулись вверх, и подметки подволакивались сзади, перевязанные веревочками, когда-то белыми.

Иногда маленький рыжий человек улыбался, если выпрыгивал из бутылки в траве солнечный зайчик и отскакивал на несколько шагов, размахивая ушами...

Был вечер с осенним дождем. Маленький рыжий человек вошел во двор-колодец и свернул к помойке искать бутылки. Здесь он был в первый раз.

– Лутьюфо! – услышал он.

Он обернулся – никого?

– Лутьюфо! – он поднял голову и увидел в открытом окне четвертого этажа пожилую женщину с такими черными волосами, что казались синими.

– Поднимись ко мне, Лутьюфо, – сказала женщина, и звук ее голоса был все таким же гулким – от слепых стен, от черных прочих окон, – Я тебя жду.

Тот, кого назвали Лутьюфо, вошел в подъезд. В тяжелые двери подъезда были вставлены очень маленькие цветные стеклышки, составлявшие рисунок. Многих стеклышек не было, а на остальных проступали трещинки-морщинки. Тот, кого назвали Лутьюфо, поднялся по ступеням, ставшим полукруглыми от шагов тех, кто очень быстро бежит вниз, когда не скатывается по перилам.

– Входи, Лутьюфо, – сказала та пожилая женщина.

Лутьюфо шел по узкому коридору, по обеим сторонам которого стояли пыльные и высокие двери, за которыми слышались разговоры, или музыка, или хихиканье, или ласковый шепот, или вздохи. Он шел и знал, что с ботинок отстает липкая уличная грязь, и боялся оглянуться, чтобы не увидеть эти следы. Еще он боялся оглянуться, чтобы не увидеть женщину. И с каждым шагом он ждал окрика: "направо" или "налево".

Но вот они вошли в комнату у поворота на кухню. Лутьюфо остановился у двери: огромное зеркало – прямоугольник, чуть больше оконного проема, у которого оно стояло, – смотрело в окно. И он увидел, какое оно прозрачное и настороженно-глубокое, по тому, какое оно внутри – черное с обратной стороны. Стол, круглый, посреди комнаты. Три желтых стула вокруг него – один отодвинутый, а два плотно прижатые к краю стола. Шкаф в углу и книги стопками на шкафу, на полках, на полу. Узкая кровать и лампочка над ней в стене, окрашенной в бледно-зеленый цвет. Больше ничего не было в этой узкой комнате с одним окном.

– Будем пить чай, – сказала женщина, – только пойду закрою окно в кухне. А ты садись, – женщина указала на один из стульев.

Лутьюфо, не снимая из-за плеч мешка, попробовал отодвинуть стул, чтобы сесть, – не получилось. Женщина внимательно смотрела.

– Нет?.. – сказала она, – Попробуй еще. Постарайся вспомнить... ну...

Но стул невозможно было оторвать от пола. Тогда женщина повела рукой – и стало возможно...

– Ну как живешь, Лутьюфо? – спросила она, наливая чай из приземистого и широкого стеклянного чайника.

Лутьюфо не ответил. Он смотрел на нее спокойно, без удивления. И тогда она заглянула ему в глаза, рассмотрела и дальнее, а рассмотрев, вздохнула.

– Значит, самое страшное... Бедняга. Впрочем, что ж я ведь, а? – и она положила ему вишневое варенье на блюдечко. – Оно с косточками, кушай.

Женщина выглядела красивой. Ее лицо казалось молодым, но вблизи кожа была как ткань давно опавших листьев. Тело по усталой привычке стройно изгибалось под вязаным черным платьем с редкими седыми нитками, как и в волосах, черных, словно синих. И она куталась в черный плед, зябко и привычно.

– Давным-давно... – сказала женщина, – Это было так давно, что старые люди рассказывали об этом, как о давно минувшем... – она посмотрела на Лутьюфо и вновь отвела взгляд, – Значит, и это тоже... и это, – и на мгновение из ее лица выглянуло ее лицо, но совсем дряхлое, совсем старухи.

Они пили чай, и женщина еще раз положила Лутьюфо варенье. А к окну прилипал серый вечер. Лутьюфо начал беспокоиться, ерзать на стуле. И встал.

– Пора? – встала и женщина.

Они вышли на площадку, пройдя мимо закрытых и пыльных дверей, за которыми слышались вздохи, или ласковый шепот, или хихиканье, или музыка, или разговоры.

Лампочки на стене не горели, но и темно не было – свет пробивался из стен – не из окон, вечерних и тусклых. Женщина внимательно оглядела лестницу, даже заглянула вниз, и в глазах ее запрыгала подозрительность. Но было тихо, и она сказала:

– Приходи... – повелительным тоном.

И закрыла за собой дверь.

Свет на лестнице усилился – стал еще более бледным – когда Лутьюфо немного спустился, перебирая в кармане прилипающие вишневые косточки, тринадцать круглых косточек.

– А-а-а-ах-х-х! – пронеслось снизу вверх и, отразившись шипением, пошло вниз, и вновь, – А-а-а-ах-х-х!..

Из ведер для отходов начал подниматься и струиться вниз серенький дымок, натекая на ступени.

– А-а-а-ах-х-х!..

Лутьюфо оглянулся, а рука его, которой он опирался о перила, промахнулась, и это движение в пустоту отдалось в животе провисающим еканьем. Он едва удержался на ногах.

Мимо его поползла струйка бледно-синего, с трудом взбираясь на ступени, натужно вздыхая и рассыпая гаснущие в сереньком дымке цветы. Лутьюфо вздрогнул; слабое воспоминание коснулось его волосы. И волосы шевельнулись. Кровь толкнула в лицо и прошла под кожей головы, облив изнутри горячим. Воспоминание о страшном, которое так часто происходит с другими, но не должно случиться с тобой, и вот...

Пальцы ног судорожно цеплялись за кожу ботинок, но все скользило и расплывалось, и Лутьюфо упал, и стал падать, падать. Во вспыхивающее, вздыхающее, булькающее, зовущее. С открытыми глазами, с ужасом от невозможности катиться туда по все более стремящимся к кругу ступенькам. Потом он потерял сознание.

А когда очнулся в неровной темноте, прикасавшейся к лицу мягкими светлыми пальцами, увидел огромного белого кота. А кот, вцепившись широкой лапой в полу его пиджака и вонзая когти остальных лап в кафель, подтаскивал Лутьюфо к выломанному провалу со свисающими кусками бетона. И тяжело раскрывал пасть с черным небом и коротким раздвоенным языком.

Когда кот увидел открытые глаза Лутьюфо, зрачки его сжались вспыхнувшими злыми треугольниками, и он напряг все в последнем движении. Но уже на ребре провала Лутьюфо рванулся в сторону и откатился на несколько шагов. И поднялся.

Кот, с разгона перелетевший через провал, сел на хвост и мявкнул. Лутьюфо нащупал в мешке бутылку и, охватив горлышко короткими пальцами, потянул вверх плечо. Кот увидел, что будет сейчас, и прыгнул в провал. Оттуда заклубился удушливый дым, и Лутьюфо выбежал из подъезда.

Проходило время. Ночь. И дождь, и ветер утихли. Но ветер принес серые тучи и оставил их над городом.

Алика посмотрела на небо – звезд видно не было. Хрустальная палочка в руке вспыхивала желто-белым, а на конце зеленым. Стало пора.

Чего хочется собаке, Алика не знала. Во сне?.. Разным большим собакам, наверное, и во сне хочется догонять и загрызать. А другим? Может, придумать сон про доброго хозяина – какой он большой и добрый, и как чешет за ушами, и как ему можно положить голову на колени и лизнуть в нос. Или в руку.

Как будто хозяин – принц? Алика подумала, что голодной собаке все равно, принц ее хозяин или свинопас. Или просто девочка? Или придумать нос хозяина, в который можно лизнуть, и руку, которая чешет за ушами и живот так приятно, что даже дергается лапа. Или еду, которую дает хозяин? Или что?.. Ах, если бы насылать сны принцу. Алика сама себе грустно покачала головой...

Рыжая дворняга легла и положила усталую морду на уставшие лапы, и ей приснилось, что она бегает по сосновому лесу, пружинит хвоя под сильными лапами, взрываются запахи настоящего, и она повизгивает от удовольствия.

А потом, набегавшись и напившись из речки темной прозрачной воды, шлепает по воде, задевая ее неостановимую текучесть изнанкой ушей. И, когда от наслаждения прикосновения к животу прохлады и речных трав сводит челюсти, подходит она к сидящей на берегу русоволосой зеленоглазой девочке и улыбается. Просовывает девочке в руки мокрую усатую морду с добрыми смешливыми глазами и виляет хвостом так, что получаются крошечные радуги. И смеется девочка. Сон.

Алика шла по городу, и ночь продолжалась. Рыжая дворняга спала, но снов больше не видела.

Алика шла по набережной канала Грибоедова и смотрела на дома. Иногда она поднимала камешек и бросала в воду. Камешек в темноте летел вверх, затем вниз и падал на освещенную поверхность канала. Тогда Алика смотрела на круги. И шла дальше.

По-моему, в такую ночь на набережной канала Грибоедова, подальше от Невского проспекта, здорово страшно – пусто, и шаги твои слышны далеко. И часто у полуразрушенных старых домов кажется, что вон там не изогнутая сложно тень, а кто-то стоит и жутко-терпеливо ждет, когда ты подойдешь. А окна домов такие темные внутри – гораздо темнее ночи – и кто там?!

Алика шла и вела пальцами по влажному парапету – так обычно касаются пальцами воды, если плывут в лодке, – когда увидела этот дом. Все окна были из пустой темноты, лишь в одном – на четвертом этаже – вспыхнуло зеленое. И Алика увидела, что это звезда.

В подворотне дома стукнуло, просыпались легкие шаги, неторопливые, словно усталые. Алика все смотрела на звезду. Шаги приближались, став тише, когда отзвучали в подворотне. Алика повернула голову. Перед ней стояла горбатая старушонка в потрепанном черном или синем плаще, с дряхлой сумкой на руке. Глаза ее были спрятаны под дымчатыми очками, перевязанными темной резинкой.

– Девочка, – голос у старушонки ласково заторопился, – Ты что же одна? Ночь. Ты заблудилась.

Алика удивленно молчала.

– Пойдем, девочка, со мной... Как тебя зовут? Кто твои родители? Как тебя зовут?

– Алика...

– Алика... Ну, пойдем, я тебя чаем угощу. С вареньем вишневым.

Алика медленно сделала шаг, перестав оглядываться на звезду. Старушка приглашающе отодвинулась с дороги к подворотне и протянула ей руку.

Алика почувствовала сухие крепкие пальцы, охватившие ее ладонь. И очень захотелось чая. Ей представилось, как пар поднимается из тонкого стакана, и запотевают края, как бугорками выступают вишни из варенья. И эта постель гладкие простыни и легкое теплое одеяло вместо промозглого конца ночи. И все же она успела подумать: какая постель; зачем это! Что это! Ведь феи не спят в постелях, а тем более феи снов! Почему постель...

– Пойдем, Алика, пойдем. Горячий чай, вишни в варенье, ароматная пена в ванне, гладкие простыни и легкое теплое одеяло. И свернуться клубочком под одеялом, а потом вытянуться – что бывает лучше. Ведь так? Пойдем, Алика!

Да и вправду Алике очень хотелось чая и потом свернуться клубочком под одеялом – она видела это, когда старушонка смотрела на нее. Когда она смотрела на нее. И ладонь Алики совсем расслабилась в сухом и надежном кольце пальцев старушонки.

– Пойдем, пойдем! – уж совсем нетерпеливо требовала та и обеспокоенно оглядывала небо.

– А это. Бабушка? – Алика показала на звезду в окне, – Мы туда?

– Конечно, конечно, Алика! – Они вошли в подворотню, затем из нее во двор-колодец и подошли к дверям подъезда, блестевшим цветными стеклышками. Лампочка над дверьми светила вниз бледно-белым. – Конечно, конечно... Ведь зеленое – цвет удачи. Знаешь ведь эту задачу, да? – Старушонка остановилась, чтобы поправить очки, – " К тому, кто увидел зеленый луч на закате, придет удача. А что будет, если увидеть зеленую звезду на восходе? " Помнишь, Алика? Прилетевшая на восходе – ведь так это на языке фей?..

Вот это она сказала зря! Алика помнила задачу Белого кота. И откуда ей известен язык фей?! Кто это!

А старушонка вновь потянула ее за собой, а почувствовав, что она не идет, обеспокоенно обернулась. Но сделала это слишком резко. Очки слетели, зазвенев тонко где-то внизу, и Алика увидела ее глаза – расширенные черные зрачки, в которых ничего не отражалось, лишь в глубине вспыхивало зеленое.

– Колдунья!!! – Алика выдернула руку и бросилась в подворотню. Выбежав на набережную, она прижалась к влажной стене за выступом, платье на худых лопатках сразу зябко промокло. А мимо нее с мягким шорохом, появляясь в свете фонарей, пронеслась старушонка, пальцы и нос ее удлинялись. Она стелилась над землей. Черный плащ развевался, и даже не плащ уже, а тяжелые шерстяные крылья с заостренными и загнутыми вниз концами перьев. Алика побежала в другую сторону.

А ночь уползла в те тени, которые остаются тенями и в любое время дня, и в которых живет лихорадка, и трясется в ознобе тощая лихоманка. Серело и утихало все. Перед восходом.

Проходило время. И прошла ночь. Стало видно, что уже день. В окнах домов зажглись лампы, потом погасли. Улицы перестали быть пустыми. Встало солнце.

Солнечный зайчик – спящая Алика – мчался по улицам города в зеркалах машин, отпрыгивал от зеркалец женщин, осматривавших свои носы и глаза, кружился в осколках стекол, рассыпанных по асфальту, скользил вприпрыжку по мелкой ряби на поверхности воды.

Серьезный мужчина открыл на Аничковом мосту портсигар, в нем отразился солнечный зайчик, и Алика чихнула во сне от едкого запаха табака, похожего на запах вишни. А мужчина совсем ненамного перестал быть серьезным, когда в ладонях у него чихнуло девочкиным голосом. И второй раз. Он чуть даже не пошел в другую сторону от своего серьезного направления. Но, впрочем, опомнился, к сожалению.

Да. Вот когда спишь, то, что бывает потом, наступает незаметно. Особенно если устал. Поэтому наступил вечер.

Странный начался вечер. Или, может, жители города привыкли к серым дням, и поэтому казался им странным мягкий и теплый свет. И отвесно падающие листья на крыши, влетающие в окна, на асфальт, на землю, на течение рек.

Мальчишка – или ты – лет пятнадцати шел по Университетской набережной, толкая перед собой футбольный мяч. Он шел и посмотрел на противоположную сторону Невы. Там самые разные дома, освещенные заходящим солнцем, стояли и глядели на него. Откатился и остановился мяч. Мальчишка стоял и смотрел. И еще долго стоял.

Редкая встреча, но. Алика и Юнки – улыбка слезы – увидели друг друга одновременно. И во всем мире это известно: когда маленькие девочки, хорошо выспавшись, открывают глаза, они улыбаются. Просто так, от настроения. А феи тоже девочки. Девочки... Ладно. Ну так, в общем, когда Алика и Юнки увидели друг друга, они улыбнулись – от настроения и такая встреча.

– Алика! – и косички Юнки едва не оторвались от радостных взмахов головы вверх, вниз, влево, вправо, вниз.

– Юнки! – Алика улыбалась, но ее радостная улыбка сдвинулась в печальную, – Как ты?

– Я. – Юнки задумалась, – Я? – и она начала усердно себя обнюхивать, – Ты не чувствуешь?

– Что?

– Р-рыба. Воняет р-рыбой. Нет?

Алика два раза старательно шмыгнула носом – зажмурилась, так старалась.

– Не-ет. Этими... Духами от тебя воняет. Ты что купалась в духах?

– Это французские! И ничего не купалась. А надушилась – вот! – Юнки гордо задрала нос.

– Да ладно! – засмеялась Алика, – Лучше рассказывай давай, как ты... кто?

И нос Юнки опустился. Совсем печальный нос. – Кто... – она вздохнула, Ры... Р-ры... Хи-хи... Продавщица в одном р-рыбном магазине. Большущая и толстенная. И постоянно, пр-росто постоянно от нее пахнет р-рыбой!

– А... Иногда ведь, наверное, и французскими духами?

Но Юнки взмахнула рукой:

– Минтай! А тут вода французская! Королева и яичница, хи... А... у тебя, Алика? У тебя!

– Нет! Не принц! В этом городе их вообще нет, не волнуйся!

– Что ты, Алика! Белый кот, помнишь, говорил, что пр-ринцы есть везде, только их глазами не увидеть. Он говорил, что их... говор-рил... Не помнишь?

– Ничем! – Алика совсем разозлилась, – Глупости это все! Это... – и вдруг она вспомнила: Белый кот, Колдунья, – Ой!

– Чего?!

– Нет. Это я просто. Так... А что ты придумала для своей принцессы рыбной?

– Да. – Юнки почесала нос. Очень задумчивый нос, – Про море... ну, и пляж, все купаются, никто никого не обманывает, не ругается. Замки из песка строят... Так... Я не знаю, может, интер-ре-сно. Нет? Плохо!

– Почему? Хорошо. А приключения, волшебство?

– Да что там, какое там! Разве она поверит!.. – нос стал еще более задумчивым, – Я, знаешь чего... Я ей решила р-рыбку золотую подослать. Тогда сразу узнаю, чего ей хочется! Вот!

– Минтая...

– Я сер-рьезно! – Юнки обиделась.

А вечер продолжался, чтобы закончить день ночью. Алика и Юнки отправились придумывать сны.

Продавщица рыбного магазина, толстая скандальная тетка, плакала утром на кухне. Она вспомнила, что ей приснился сон, как будто она в своем магазине, ходит одна и видит в аквариуме "для живой рыбы" золотую рыбку. А плакала она потому, что рыбка спросила у нее, что она хочет, а она не знала, что попросить. Она не знала, что попросить. Она не верила, что можно и что исполнится. Она не знала и не верила.

Но это уже было следующим утром, а пока ночь изменялась для рассвета. Сейчас – безветренная и лунная.

Рыжая собака бежала по улицам. По Литейному проспекту, а потом по улице Жуковского. По улице Маяковского и по улице Некрасова. И снова по Литейному.

В некоторых окнах горели лампы, но собака не видела и не знала, что там кто-то есть. Вообще-то, она знала, что в домах живут люди и даже собаки, не говоря о разных кошках, но сейчас дворняжка обнюхивала мостовую, стены, ловила носом ветер и, конечно, не знала, что и за освещенными и за темными окнами живут. Собака хотела есть.

И не помнила она уже сон, который видела прошлой ночью – сны забывают даже самые несчастные собаки, когда им хочется есть. А она искала запахи еды и была несчастной.

Шло время. А Белый кот смотрел на Королеву, которая была в очень плохом настроении.

– Милый, – говорила Королева, словно стройный фужер, отворачивая бледное лицо, окаймленное белыми крашеными волосами (лишь у самых корней ее волосы были иссиня черными), – Как же так?!

Белый кот поднял лопатки: действительно, как же так?

– Ну. Так а что. – недовольно спросил Белый кот, – Я что ли виноват?

– Что!!! – Королева так и не села на диван, – Сколько можно-то уже!.. Он еще спрашивает! Кто придумал ей это идиотское имя? Нельзя это было – ты же не идиот сам-то! А ведь ты еще и задержал ее из-за ее же бестолковости... или из-за своей. Задачу она не решила! А сам-то ты ответ знаешь?! Ты же ее сам к судьбе и предназначил, собственными лапами! Теперь-то как?.. А шута этого рыжего, что? Силенок не хватило?! – Королева щелкнула пальцами, в руке у нее появился высокий стакан с бледной жидкостью. Она выпила и отбросила его, с прилипшими к стенкам пузырьками. Стакан вылетел в форточку. Внизу жалобно звякнуло, да еще почему-то оскорбленно мяукнуло.

– Стакан хрустальный... – мрачно просипел Белый кот и прокашлялся, – Из набора.

– Ты, – зловеще прищурилась Королева, и светлые глаза ее, в которых ничего не отражалось, вспыхнули в Белого кота, – Понимаешь ли ты, что они уже встретились. Ты понимаешь, что теперь может произойти. Ты думаешь хоть немного своей круглой башкой?! Все было так хорошо...

– Я – учитель, – с угрюмым достоинством произнес Белый кот, покачав круглой головой, – Я учу девочек придумывать сны! Я учу их летать и основам математики снов. Я!..

– Ты! – Королева села, – Ты пойдешь и найдешь Бородула. И вместе с ним ты сделаешь то, что один не можешь... или не хочешь. Ты.

– Я не террорист! – Белый кот возмущенно дернул усами, – С этим бандитом я не хочу иметь ничего общего! Вообще!..

– Ты слышал...

Королева опустила руку в вазу с голубым песком, захватила горсть, и ногти ее сверкнули белым. Песок тонко сыпался из ее тонких пальцев. Тонко, только, ясно.

Белый кот понял, что он слышал. Тут уж делать нечего. Не услышать Королеву он не мог. У него не было на это сил. И кот склонил свою круглую голову в поклоне повиновения, и Королева почесала его за ухом.

Когда Белый кот ушел, Королева подошла к окну, представила осыпающийся холм из песка и сказала: – Дождь.

И потом:

– Дождь, наступи. Пусть будут лужи, лужи. Пусть листья лягут. На землю. Пусть сгниют. Пусть дождь... Ведь это осень, осень. Так всегда. И как всегда. Дождь! На весь день, на весь день... Серый холодный дождь. Пришла осень, осень... Осень. Хочется спать. Спать. В дождь! Когда за окном дождь. Когда за окном – дождь! Как тепло под одеялом. Когда темнеет рано. Когда темно! Когда дождь, дождь, дождь. Принеси сны, сны. Дождь...

Холм из голубого песка осыпался. Начался дождь.

И утром моросило. Солнечные зайчики – феи – бледнели, опустив уши, в самых светлых углах, какие только были в этом сером.

Белый кот со скорбным выражением личной обиды на круглой морде бежал, прижимаясь к стенам домов и брезгливо отдергивая лапы от мокрого асфальта.

– Великая королева, – тоскливо ругался он, – И кто только придумал, чтобы она распоряжалась дождем! Вылизывайся после этой прогулочки три дня. И зачем ей эта мутная слякоть! Кра-а-са-вица...

Впереди, где стояли разрушенные внутри дома, заблестело.

– Паутина! – Белый кот остановился и снова побежал.

Запахло жареным. Он принюхался – здесь!

У черного пролома – бывшего подъезда, – полузатянутого паутиной, с круглыми и – видно – что липкими каплями на ней, как всегда торчали два здоровенных паука с наглыми рожами.

– Ну и... – сказал один из них, элегантно опиравшийся седьмой и восьмой лапами о косяк.

– Бородул, – сказал кот.

– А ты кто?

– Я – Белый кот! – он гордо вздернул усы.

– Посмотри за мурзиком, – сказал первый паук второму громиле, и тот кивнул.

– Все играются, – проворчал кот луже, – Мафиози тоже еще...

Минут через пять, когда кот уже отсидел хвост и промок окончательно, появился первый охранник.

– Проводи мурзика, – сказал он второму, и тот кивнул.

Кот, промолчав так презрительно, как только мог, поднялся и пошел за вторым сторожем. Шли они по замусоренным и вонючим переходам на усиливавшийся запах жареного. И пришли в комнату, всю затянутую по стенам кружевной, а может, просто драной, паутиной.

Посреди комнаты сидел на ржавом и пробитом ведре Бородул – огромный одноглазый паук с перекошенной челюстью. По бокам его стояли в вольных позах два паука-телохранителя, еще более бандитского вида, чем те, у входа. В лапах они держали гладкие дубины – так, для украшения.

– Как поживает великая Королева? – противно проскрипел Бородул.

– Спасибо, – ответил кот, – Нервничает.

– Посуду бьет?

– Бьет, – притворно вздохнул кот, и опустил круглую морду, – И посуду тоже.

– Богатые вы ребята, волшебники, – противно и печально проскрипел Бородул, – Я вот не могу себе позволить. Сижу тут на ведре, голодный и больной, завтрака не могу дождаться... Эй, вы!!! – взревел он, – Где мой завтрак! Бандюги мафиозные!

Тут же в комнату присеменили пять пауков и расставили перед Бородулом столик, на него в глиняном блюде поставили мясо и глиняный кувшин. И убежали.

– Будешь, – Бородул кивнул на еду.

Белый кот пожал острыми лопатками и принюхался рывками круглой головы.

– Вкусно, вкусно, – двинул челюстью Бородул, – Хорошо прожаренное мясо, доброе старое вино, зелень свежая... Что лучше под жареную кошку, чем красное вино?..

– Что?..

– Ну да, ну да, кошка жареная, а чего? Не употребляете, может?.. Зря, зря. Да ладно, просто баранина это.

– Послушайте, Бородул!

– Слушаю... – и Бородул засунул в пасть первый кусок и начал жевать, косо двигая челюстью.

– Знаете!.. Вы тут в крестного отца играетесь, а у меня дело, которое важно и нам и вам! Лутьюфо.

– Играемся, правда ваша. А что еще, больше ничего, ну да, м-да.. А Лутьюфо, говорите. Ну да, ну да, это бедняга-то, которого вы угробили? Я его видел тут где-то недавно – бутылки собирает. Немой и ничего не помнит... говорят.

– Между прочим, – Белый кот старался произносить слова холодно и иронично, – Если б не Великая Королева, если б она не сделала его таким, вашу лавочку давно бы уже прихлопнули, как муху какую-нибудь!

– Нашу-то, – задумчиво жевал Бородул, – Но вы же знаете, дорогой, если убить паука, это принесет страшные несчастья, ну просто необыкновенно жуткие беды... Экология опять же-ж-ж.

– Этого паяца рыжего, проходимца этого, сказочника неумного не остановят ваши эти приметы из красной книги!

– Да? – Бородул поднял бровь, – Тогда унести, – кивнул он телохранителям на столик.

И пауки, уронив дубины, выскочили с мясом из комнаты. И раздалось из-за дверей замечательно вкусное чавканье.

– Ну, так он же сейчас безвреден как.. самая последняя дворняжка. А?

Белый кот вздрогнул хвостом – этому гангстеру известно, что против Лутьюфо применили двойную формулу.

– А откуда?.. – и кот прикусил свой раздвоенный язык.

– Да ладно! – махнул тремя или четырьмя лапами Бородул, – Двойная формула красной переменной: последний из людей – последний из животных. Ведь у вас только на это ума могло хватить.

– Не понимаю, о чем вы, – очень холодно и иронично проговорил кот.