Текст книги "Поколение взрыв"

Автор книги: Егор Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Отвлекаясь от этих воспоминаний, совершенно неожиданным для себя образом я почувствовал, что в моей голове запульсировала какая-то жилка от резкого прилива крови. Так бывает, когда начинается мигрень, ты чувствуешь толчки крови в определённом сосуде в голове, в моём случае это чаще всего висок. Однако головная боль не приходила, вместо неё я услышал какие-то звуки внутри головы. Меня удивило это явление, потому что обычно со мной говорит лишь внутренний голос и только он, а это было что-то другое, более навязчивое. Звук постепенно становился сформированным, пока я не услышал отчётливый шёпот. Произносилось лишь одно слово: «Медиоланум». «Медиоланум, Медиоланум, Медиоланум», – повторялось в моей голове снова и снова, потом наступала пауза, и вновь отчётливый голос произносил это странное слово. Я не хочу казаться смелее, чем есть на самом деле: я испытал страх, особенно в самом начале. Слово «Медиоланум» звучало в моей голове с перерывами минут пятнадцать, а затем всё прошло, как и никогда не бывало. Я отправился домой, приготовил обед и сел за работу. К следующему утру я уже забыл о странном событии, произошедшем со мной накануне. Так бы всё и ушло в небытие, а, следовательно, не возникла бы данная книга, если бы странный голос снова не возник у меня в голове через два дня. Я почти никогда не хожу в магазины за продуктами сам, всегда заказываю всё необходимое в интернете. В этот раз, закрыв дверь за швейцарцем, привезшем мне коробку с продуктами, я снова ощутил прилив крови к голове, и уже быстрее и отчётливее, чем в прошлый раз, я услышал слово «Медиоланум».

Это слово напомнило мне латынь. Мне было трудно понять, откуда в моей жизни взялась эта древность, официальный язык Святого Престола, Мальтийского ордена и города-государства Ватикан, а также, отчасти, Римско-католической церкви. Проверив в интернете, я с удивлением установил, что слово Медиоланум действительно латинское. И означает название города Милан. Кому или чему понадобилось произносить название этого города у меня в голове, да ещё и на старом, как мир, языке? На этот вопрос я не мог ответить, поэтому постарался просто не обращать внимания на всё происходящее. Вполне нормальная реакция для человека, который никогда не ходит к врачам. В последующие дни моя борьба со странным явлением велась упорно и, как мне порой казалось, победно. Случались перерывы, когда голос не беспокоил меня целый день, однако неизменно возвращался во время сна. Чаще всего он преследовал меня через каждые пять – шесть часов. В итоге я проиграл. Когда поток слова Медиоланум стал постоянным, то есть звучал уже почти без перерывов, я принял решение единственно верное в данной ситуации – собрать вещи и поехать в этот итальянский город. Я не мог представить себе никакой другой причины повторения этого слова, кроме как позвать меня туда. Вопрос: кто и зачем зовёт меня в Милан – оставался открытым. Мой род деятельности и быт позволяли мне сорваться в любую точку планеты, когда я того пожелаю, поэтому на следующий день после принятия решения я уже садился в такси, чтобы добраться до ближайшего аэропорта. Когда я вошёл в просторное, чистое помещение, где вся жизнь крутилась вокруг взлётов и посадок самолётов, загадочный голос в моей голове перестал повторять латинское название города Милана.

Полёт был не слишком долгим, но я успел задремать, так как не спал всю ночь накануне. Мне снился сон, который не отличался оригинальностью, нечто подобное я видел довольно часто. Моё одинокое детство в детском доме в деревеньке близ Бриджпорта проходило без посещений, круг моего общения сводился к таким же, как я, сиротам и персоналу нашего интерната. К некоторым моим таким же брошенным друзьям приходили родственники: дедушки, бабушки, тёти и дяди, – они все по каким-то причинам не могли или не хотели оформить опекунства и забрать своих маленьких родственников из детского дома, но они регулярно посещали их. Я же был одиноким в квадрате, от меня просто отказались, бросили, я не имел ни малейшего понятия, кто моя родня, ко мне не приходил вообще никто. Я был такой не один, но когда тебе пять или шесть лет, то ты больше смотришь на тех, кому повезло сильнее, чем тебе, а не на таких же, как ты, неудачников. Я уже бросил ждать и перестал страдать от этого, поняв о нашем мире всё, что нужно, хотя пока даже не ходил в школу. И каково же было моё удивление, когда однажды одна из воспитательниц, войдя в комнату игр, позвала меня: «Борис, к тебе приехали, пойдём». Если вы прожили на этом свете всего 2067 дня, но вы с самого рождения попали в детский дом, то поверьте: любое сообщение, что к вам приехали, вы воспримете настолько радостно, насколько вам это позволит рассудок, потому что глубоко в душе загорится крохотный лучик надежды: а вдруг вас заберут в семью! Именно такие мысли промелькнули, когда воспитательница позвала меня с собой. Мы вошли в комнату для встреч – самое заветное место в здании интерната, где были некоторые мои друзья, но я оказался тут впервые. За длинным столом, на котором лежали различные настольные игры, сидела ты – молодая и прекрасная и улыбалась мне. Мы проговорили всего минут двадцать, а затем меня увели обедать. Я не могу восстановить содержание нашего разговора, но очень хорошо помню, что все двадцать минут сильно стеснялся, отвечал односложно и не поднимал глаз, смотрел на твои нежные руки, лежащие на столе. Потом ты приходила ко мне снова и снова, несколько лет, вплоть до того странного события. Я не сразу начал задаваться вопросом, почему ты появилась в моей жизни, а лишь когда подрос достаточно, чтобы мыслить логически. Мне стало очевидно, что ты – сотрудница благотворительной организации, вы приходите в детские дома к тем мальчикам и девочкам, кому недостаёт общения с взрослыми. Все дети по-разному переносят отсутствие регулярного общения с приходящими близкими или дальними родственниками, я сильно заскучал, замкнулся и ко мне стали приводить тебя – добрую благотворительницу, не жалеющую своего личного времени, чтобы хоть чуть-чуть порадовать брошенного ребёнка. В момент нашей первой встречи тебе было всего девятнадцать лет, и ты была уже настолько добра ко мне! В самолёте объявили посадку в аэропорту Милана, и я вышел из своих сонных грёз о нашей первой встрече.

Итальянский мегаполис встречал жарой и тяжёлым замкнутым пространством каменного мешка без зелени и воды. Мне трудно понять людей, любящих этот город. Старина и произведения искусства – всё это в наши дни далеко не на первом плане, если в городе неудобно и неуютно жить. Пообедав в ресторане фирменной итальянской говядиной с кровью и овощами, я отправился в свой отель, откуда не выходил до утра. Всё это время я пытался понять, зачем сюда приехал и что мне нужно делать. Голос в голове больше не повторял название города, однако я понимал, что если и есть во всём этом какая-либо цель, то вряд ли она исчерпывается одним лишь моим прибытием сюда. Я решил предаться судьбе, тем более, что у меня не было совершенно никаких объяснений происходящему, а в помощь кого угодно со стороны, чтобы разобраться в этой странности, я не верил. На следующее утро я бодро вышел на улицу и отправился бесцельно бродить по городу. Когда ты приезжаешь на новое место, и у тебя совершенно нет никаких планов там, то за прогулку отвечает твой внутренний бессознательный механизм. Ты просто передвигаешь ноги, а куда свернуть – это уже выбирает твоё тело, полагаясь на некоторые свои склонности. Так и было, я просто шёл, не зная куда, смотрел по сторонам, не отдавая себе отчёта, что именно хочу или должен увидеть. Ближе к вечеру телефон показал мне, что я прошёл 25 километров, но ноги вели меня дальше, и я оказался на просторной площади возле знаменитого собора Дуомо как раз в тот момент, когда там начинался концерт итальянской популярной певицы. Я не люблю шумные мероприятия, особенно в жаркую погоду, и всё-таки я решил зайти на этот концерт, к тому же это мне не стоило никаких усилий, проход оказался бесплатным и свободным. Люди спокойно проходили через рамки безопасности и оказывались на площади, где вскоре зазвучала громкая музыка, и концерт начал набирать обороты. Вскоре я заметил, что тонкая струйка людей просачивается на площадь в обход рамок, проходя через ограждения со стороны сцены. Меня немного разозлил этот факт, учитывая особые меры предосторожности в наши дни на массовых мероприятиях. Злился я, прежде всего, на людей, которые очень безответственно прорываются на бесплатный концерт, но и конечно на полицию, у которой как всегда не доходят руки до явных нарушений. Музыка была мне не по вкусу, народу вокруг было слишком много, я понимал, что в такой толпе нормально выбраться с площади очень трудно и лучше всего ждать конца мероприятия. В толпе меня развлекла русская речь, которую я понимаю, но говорить по-русски не могу. Я изучал этот язык в Стокгольме, потому что моя пропавшая мать была русской. Две пожилые дамы бойко обсуждали на этом языке давно умершего поэта, который был очень популярен в советское время.

Мой взгляд остановился на одном очень странном человеке. Он был смуглым и одет явно не по погоде. «Какой чудак», – подумал я, рассматривая его плотную серую куртку, застёгнутую выше груди. Этот человек протискивался в толпе метрах в десяти от меня, его лицо было гладко выбрито и блестело от пота. Он не выражал никакой радости или удовольствия от концерта и, по-видимому, хотел уйти с него, но при этом перемещался ближе к центру площади, где было сложнее всего пробраться к выходу. Он сосредоточенно смотрел перед собой и что-то шептал себе под нос. Нехорошая быстрая мысль пробила моё безразличие и расслабленность после целого дня прогулок под солнцем. Я интуитивно сделал шаг назад и тут же натолкнулся на стоящего сзади человека – толпа была повсюду. Я кинулся в неё, нервно и беспорядочно расталкивая людей в стороны, а они ругали меня и выставляли локти. Я убегал как можно дальше от человека в серой куртке. Через несколько секунд меня догнал дикий крик, восхваляющий или призывающий кого-то, и прозвучал оглушительный взрыв. Взрывная волна кинула меня вперёд, я, как кость в домино, повалил впереди стоящих людей, а сверху меня больно ударили чьи то ноги и ягодицы. Над площадью вознёсся крик сотен людей. Я выглянул из под чьих то ног и увидел, как рядом со мной падает дымящееся от взрыва человеческое кровавое мясо. Я был настолько шокирован, что не мог кричать, поэтому не издал ни единого звука, хотя от боли, удушья и треска в ушах было сильно не по себе. Не успел я подумать, что должна начаться паника, как волна людей накрыла меня, я почувствовал десятки ног на моём теле и стал интуитивно отползать в сторону, что было полностью бессмысленно. Кто-то наступил мне на шею, я закричал и потерял сознание. Последнее, что я запомнил, – это как нога в потрёпанном жёлтом ботинке раздавила кусок кровавой человеческой плоти рядом с моим лицом. Очнулся я, когда меня несли на носилках в карету скорой помощи, где оказали помощь и обмыли ссадины. Удивительным образом, серьёзных повреждений на теле не было, а сознание я потерял, по мнению врача, от того, что чья-то нога пережала мне на шее сонную артерию. Ещё до ночи меня отпустили обратно, в гостиницу.

В том теракте погибло 34 человека, больше ста получили серьёзные ранения и травмы. Мне серьёзно повезло, как и, скорее всего, кому-то ещё в той толпе. Но об этом думать не хотелось. Мысли сами стекали в сторону того обстоятельства, что я, услышав некий голос, сам приехал в Милан, набрёл на центральную площадь, где проходил концерт и стал очевидцем взрыва, устроенного смертником. Неужели именно это было целью голоса, который звал меня в итальянский мегаполис? Последующие дни я провёл в положении лёжа, почти не выходя из отеля. Как правило, я спускался ближе к ночи в ресторан, после еды мог немного пройтись, хотя видеть людей не очень хотелось. Было куда приятнее оставаться наедине с самим собой. Позже, как и происходит при эмоциональном шоке, эта установка заменилась на прямо противоположную, мне захотелось выйти в люди, увидеть мужчин и женщин, пообщаться с ними. Однажды я посетил людей в больнице, с которыми лежал на соседних койках. Меня отпустили быстро, а они продолжали находиться там, у некоторых были ампутированы конечности после взрыва, а кто-то получил тяжелейшее сотрясение мозга. У одной женщины было изуродовано лицо, она получила сильнейший ожог. Страшное зрелище человеческой хрупкости.

В Милане уже несколько лет действовало новомодное развлечение – вечеринки в музеях и старинных зданиях. Люди в интернете договаривались о роде мероприятия и количестве участников, скидывались деньгами, встречались в определённое время в названном месте. Как правило, подобные встречи заканчивались оргиями и наркотическими медитациями, чему можно предаваться где угодно, однако возможность заняться этим в здании великолепного музея или старинном замке привлекала множество богатых людей. Я нашёл информацию, что через два дня организуется бал в Амброзианской Библиотеке, и решил принять в нём участие. Мне было интересно посмотреть на модное развлечение и отвлечься от недавнего происшествия, для этого пришлось заплатить очень большую сумму, да ещё и купить себе новый фрачный костюм, чтобы пройти дресс-контроль. Произведения Леонардо да Винчи, Караваджо и мастеров итальянского Возрождения были застрахованы на огромные суммы, часть из них были перенесены в специальные стеклянные конусы, но публика устраивает подобные вечера вовсе не для того, чтобы надругаться над шедеврами. Когда в районе восьми вечера я вошёл в старинное здание, на всех трёх этажах Библиотеки играла прекрасная живая музыка и танцевали, сидели за столиками, а так же просто прохаживались сотни мужчин и женщин в изысканных бальных нарядах. Множество женских платьев в соответствии с веяниями времени, были очень откровенными, почти прозрачными и имели максимально возможное декольте. Мужчины, наоборот, в строгих костюмах выглядели так же, как и двести лет назад. Я выбрал для себя роль соглядатая и просто перемещался с этажа на этаж, рассматривал людей и произведения искусства. С некоторыми я успел поверхностно познакомиться и даже обменяться парой слов. Всюду сновали официанты, угощая людей шампанским и фруктами. Кое-где на столиках стояли лучшие красные и белые итальянские вина, несколько человек делали кокаиновые дорожки для всех желающих. Ко мне подошла молодая блондинка в красивом бежевом платье с оголёнными плечами. «Вы пробовали когда-нибудь кокаин?» – спросила она. «Никогда». – «А хотели бы?» – «Пожалуй, что нет». – «Странно, – засмеялась она, – я могла бы стать вашей провожатой по миру белого порошка на сегодняшнюю ночь». Она провела своей белой тонкой рукой по моей щеке и отошла в сторону, ещё долгое время поглядывая на меня и улыбаясь. Мне не хотелось ни с кем вступать в романтические отношения. После нескольких попыток и пережитого страха перед женским естеством, я понял, что хочу заниматься любовью только с тобой. В прекрасном помещении библиотеки, где хранились тысячи фолиантов на разных языках, несколько человек рассматривали книги с переплётом из человеческой кожи. Вечер, танцы и общение людей между собой были пропитаны изрядной долей алкоголя и наркотиков. Уже повсюду встречались мужчины и женщины, жадно целующиеся и обнимающие друг друга. Я в последний раз встретился глазами с обворожительной блондинкой, которая хотела стать моим проводником по миру кокаина. Она была уже в крепких объятиях белого порошка, улыбнулась мне и подала руку тучному молодому человеку невысокого роста. Немолодая женщина с морщинистыми руками в споре с тремя мужчинами пробовала на зуб книгу из человеческой кожи, пытаясь убедить в чём-то своих собеседников. Стали чаще попадаться женщины, скинувшие с себя платья и оставшиеся совершенно в неглиже. Две из них танцевали вокруг рисунка оптических перспектив Леонардо да Винчи. Выпив одним махом целый бокал шампанского, я решил заканчивать свой вечер. У портрета музыканта кисти того же да Винчи занималась любовью молодая пара, при этом девушка неотрывно смотрела в глаза юноши на холсте, изображённого с таким высочайшим мастерством. У самого выхода прямо напротив корзины с фруктами Караваджо невысокий тучный молодой человек достаточно грубо овладевал той самой блондинкой в бежевом платье. Я не испытал никакой досады по этому поводу. Музеи и памятники старинной архитектуры по всему миру утратили своё значение ещё в прошлом веке, люди долгое время не знали, как и для чего им использовать искусство прошлого, и вот ответ был найден: у произведений высочайшего мастерства люди находят особенное отдохновение от забот повседневности, пробуждая в себе глубокие инстинкты.

Пешком, не спеша, я дошёл до своей гостиницы, и лёг спать, не раздеваясь. Открыв глаза утром, я почувствовал новые толчки в сосудах своей головы и очень скоро услышал слово «Amstelodamum». Без интернета было бы почти невозможно догадаться, что означает это слово. Amstelodamum – латинское название города Амстердам. Я не раздумывал долго, что делать: нужно было снова собираться в путь. Если судьба и моя добрая воля забросили меня в Милан, то было бы нечестно отказываться от продолжения истории. Я не знал, что ждёт меня дальше, но страха совсем не чувствовал. Меня не смущали ни голос в моей голове, ни дальнейшие события, видимо, я сублимировал боязнь в действие именно в ту секунду, когда понял, что гладковыбритый человек в серой куртке собирается взорвать себя и окружающих. Вряд ли кто-то ещё, кроме меня, догадался об этом в тот момент. Вечером того же дня я вылетел в голландскую столицу. Большинство из нас живёт большую часть жизни настолько скучно, что автоматически, не раздумывая, были бы готовы принять любой интересный вызов жизни, даже если пришлось бы опасаться за свою физическую сохранность.

В Амстердам я приехал не в первый раз. В этом городе жил один мой коллега, профессиональный математик и программист. Некоторое время назад мы работали над одним проектом, и я часто наведывался к нему, так как он вёл, в отличие от меня, полностью оседлый образ жизни. Пару лет назад мы регулярно устраивали встречи по всему миру, на которые съезжались все основные сотрудники нашей компании. В последнее время многое переменилось, мы больше не работали в связке, а перемещаться по миру стало сложнее из-за частых террористических атак и мер безопасности, которые принимались из-за этого. В аэропорту время прохода в чистую зону растянулось до пяти – шести часов, и не все, как я, сумели привыкнуть и смириться с этой данностью. Я давно не видел Карла Бовицки, поэтому, не заезжая в гостиницу, поехал прямо в его загородный дом, предварительно позвонив. На пороге меня встретил совсем не тот Карл, которого я запомнил два года назад. Сейчас передо мной стоял постаревший человек с внушительной проседью в волосах, одетый в домашний халат, – совсем не свойственный вид в ожидании гостей. Лицо не выражало жизнерадостности, мне показалось, что у моего старшего коллеги депрессия. Как показало дальнейшее общение, я не ошибся. Мы сели в большой гостиной у крохотного старомодного столика, как всегда попивая чай с сигаретами, и я спросил его о жене. «А никакой жены больше нет, – спокойно сказал он, – мы разошлись полгода назад». «Переживаешь?» – «Из-за жены? Нет. Она ушла от меня потому, что уверена: я не в себе. Но это не так. Просто я немного разболтался в связи с последними событиями. Ты сам знаешь, солдаты халифата в последнее время постоянно взрывают. За год было три взрыва в Амстердаме, один из них случился в торговом центре, совсем неподалёку отсюда. Я даже слышал его, когда ужинал в гостиной. Поэтому я почти постоянно дома, трудно меня вытащить куда-либо, я проверяю замки в доме и слежу, нет ли посторонних в окрестностях. Но я в порядке. Просто ей это не понравилось, она намного моложе меня. Для меня движение не так важно, мне и дома хорошо». Я понял, что с этим человеком лучше не обсуждать происходящие в последнее время трагические события и уж тем более не стоит даже намекать на возможность нового теракта в его городе. Психологически, он надорвался, наверняка, как и миллионы людей, живущих по всему миру в наше странное время. Карл принёс чай и сел в кресло напротив меня. «Как ты думаешь, они хотят всех нас взорвать?» – спросил он настороженно. «Всех не взорвёшь, это невозможно. Ты слишком много об этом думаешь. Может, всё-таки стоит обратиться к врачу?» Он задумался надолго, но ответил не сразу: «У нас тут в городе сильно участились кражи, разбой. В общей панике нападают на дома, убивают хозяев, если есть чем поживиться, то же самое и на улицах. Ограбления, бандитизм – стали привычным делом. Полиция конечно не справляется. Я давно хожу с оружием, хотя разрешение на него не оформлено». – «У меня есть для тебя одна история, – сказал я. – Один монах, странствуя по белому свету, встретил чуму, которая направлялась в его город. – «Ты куда это направляешься, чума?» – спросил он ее. – «Иду в твой родной город, – ответила она. – Мне нужно забрать тысячу жизней». Через некоторое время монах снова встретил чуму на своем пути. – «Почему ты меня обманула тогда? – спросил он ее с укором. – Ты говорила, что должна забрать тысячу жизней, а забрала пять тысяч». – «Я тогда сказала тебе правду, – ответила чума. – Я действительно забрала тысячу жизней. Остальные – умерли от страха»». Я быстро нашёл повод, чтобы уйти. Не видел никакого смысла произносить успокоительные слова человеку, который просто сломался от плохих новостей. Такое с любым может произойти, на всех слов не хватит. Когда я уже стоял в дверях, застёгивая лёгкую куртку, Карл посмотрел на меня серьёзно и проговорил: «Думая об этих взрывах… Мне теперь часто кажется, что само наше существование – это взрывная волна после взрыва – рождения. С последним сокращением матки начинается наш земной путь – взрывная волна, вначале сильная и крепкая, как сама молодость, а потом постепенно затухающая, как зрелость и старение. Ну а потом, как и любое колебание, мы растворяемся в мироздании, как и не бывало».

У главного вокзала на меня напал какой-то псих. При этом выглядел он, как абсолютно нормальный человек, был одет в недешёвый клетчатый пиджак и красивые ботинки, шёл по улице в толпе, ничем не привлекал к себе внимания и вдруг неожиданно задрал голову и заорал в воздух, словно его режут. Толпа инстинктивно отшатнулась от него, хотя все сразу поняли, что перед ними очередной случай срыва. Ему нужно было на ком-то сфокусировать свой преувеличенный гнев, он толкнул меня, орал всё подряд на своём голландском языке, к счастью, мне непонятном. Я давно заметил, что люди в последнее время стали намного агрессивнее на улице, это словно их защита от страха перед неведомым. Даже слово срыв – стало чаще употребляться на разных языках в новостных передачах. Störung, disruption, perturbation, perturbação, stall, häireid, stallo, تعطل, поремећај. Все ожидают, что произойдёт новая атака, и они будут в это вовлечены. Некоторые справляются с этим страхом и ведут себя, как ни в чём не бывало, а другие, со слабыми нервами, срываются, часто даже без причины, как этот человек в клетчатом пиджаке. Я быстро забыл об этом случае, как и о десятках других подобных, виденных по всему миру в последнее время. Поужинав в футбольном пабе, отправился в свой новый отель в центре города. Он стоял на одном из амстердамских каналов, вид из окна напомнил мне другой город – Санкт-Петербург. Эти аллюзии порадовали, видимо так сказывается во мне частица русской крови, которую я унаследовал от своей непутёвой мамаши.

Назавтра я выбрал для себя точно такой же план, как и перед этим, в Милане. Я просто гулял по городу, шёл без цели и причины туда, куда несли меня ноги. Я не чувствовал никакой сознательной тяги в ту или иную сторону, но при этом полностью был уверен в своей интуиции, которая совершенно против всех законов земной логики привела меня к месту трагедии в итальянском мегаполисе. Я старался просто не думать ни о какой своей миссии здесь и уж тем более о том, что и когда конкретно должно произойти в Амстердаме, полагая, что мой маршрут приведёт меня в итоге, куда надо. Гуляя, рассматривал ветреный и перемешанный с водными преградами город. Находившись за целый день, решил провести вечер в кабаре, которыми так славится голландская столица. Пройдя через рамки безопасности, я заказал себе отдельный столик у стены и поужинал рыбой с тремя видами соусов к ней. Ближе к полуночи помещение заполнилось под завязку, в основном туристами, но были и местные жители, позволяющие себе отдых в подобных заведениях. За соседним столиком сидела молодая семейная пара. «Ну где же твои танцовщицы?» – нетерпеливо спрашивал муж. – «Сейчас начнётся, потерпи, – отвечала она. – Ты мне должен сказать честно – на одном уровне с ними я танцую или нет?» Число официантов удвоилось, а желающих посмотреть на танцы было так много, что из-за нехватки столиков, людям пришлось расположиться несколькими рядами вдоль стен, а так же подняться на верхний ярус, где так же располагались столы, но уже для больших компаний. Чуть за полночь на сцене появились девушки, одетые в яркие костюмы с перьями. Длинные с оборками юбки были из легчайшей ткани, поэтому почти при любом резком движении вздымались вверх, предъявляя взыскательным зрителям аккуратные женские ноги и нижнее бельё; мода в кабаре не меняется с конца девятнадцатого века, когда было открыто первое из них. Заиграл знаменитый канкан, и девушки пустились в пляс, часто подчёркивая гибкость своих тел и красоту грудей в лёгких полупрозрачных накидках. За соседним столиком жена постоянно била в ладоши и кричала мужу, что может танцевать не хуже, ведь правда? За столиком прямо напротив сцены представитель, кажется, кавказских народов встал и кричал что-то, обращаясь к публике. После этого он достал кошелёк и кинул несколько сотенных долларовых купюр на сцену, чуть не упав при этом. Это было одно из лучших кабаре в столице, зрители благодарно хлопали и пили напитки. Когда закончился первый танец, а зрители стали неистово просить продолжения – всем хотелось посмотреть бурлеск, моё настроение с расслабленного и безразличного сменилось на беспокойное. Я вдруг почувствовал нечто похожее, что было со мной перед взрывом в Милане, только там моё беспокойство было направлено на конкретного человека, а сейчас такого человека поблизости не было. Я пробежал глазами по всему залу, рассмотрел, кого смог при таком неудачном освещении, но никто не вызвал во мне никакого подозрения. На глаза попадались разные национальности, в том числе и люди, кого можно было посчитать традиционно – опасными, но никто не вёл себя странно или сомнительно. Я встал из-за стола и побежал в дальний конец зала, где было темнее всего. Нелепо остановившись, я стал всматриваться в улыбающиеся и орущие «браво» лица людей, беспорядочно хватая их за руки, пытаясь понять природу моего беспокойства и подозрения. Однако никто не вызвал во мне того предчувствия, как было в Италии. Волнение было, но видимой причины не удавалось обнаружить. Не понимая, что происходит, я не находил в себе достаточно сил, чтобы остаться в зале. Протиснувшись к выходу, вышел наружу в фойе, где недалеко от входной двери располагался большой бар. Тут же прозвучал сокрушительный взрыв и волна, сорвав с петель двери в зал, толкнула меня с такой силой, что я без помех перелетел стойку бара и, разбив несколько полок с бутылками, рухнул в самый дальний угол. Бармен лежал рядом со мной, снеся тяжёлым телом остатки бутылок и посуды у себя за спиной. Из зала клубами валил дым, и слышались дикие крики людей. В панике, окровавленные, они появлялись в фойе, давясь кашлем. Все бродили, словно во сне, некоторые выходили на улицу, в ночь. Поднявшись на осколках, с сильно изрезанными руками и лицом, я пошёл в сторону зала, чтобы помочь тем, кто не мог выйти самостоятельно. Но это было слишком самонадеянно, взрыв был такой силы, что раненых не осталось, а те, кто не лишился возможности двигаться, выходили самостоятельно. Паркет был полностью разворочен, как после землетрясения. Как оказалось чуть позже, несколько бомб были проложены под полом в кабаре и тянулись от периметра сцены через центральный проход к выходу. Погибло 150 из 300 человек, находившихся в тот вечер на концерте. Мне снова удалось остаться в числе живых и относительно невредимых. Я обратил внимание на то, что на сцене лежали оторванные руки и ноги прекрасных танцовщиц, на чьё мастерство пришли посмотреть несколько сот человек. У сцены, кажется, никто не выжил. Эта участь постигла бы и меня, останься я за своим столиком. Пожара не было, лишь тлели после взрыва доски пола и деревянные столы со стульями. Убедившись окончательно, что никого спасти не удастся, я вышел на улицу вместе с другими людьми. Большинство было в крови, то же самое было и со мной – я сильно расцарапал об осколки стекла руки и лицо. У кабаре останавливались автомобили, слышался гул скорой помощи. Водители предлагали довезти людей до дома. У меня не было никакого желания снова оказаться в больнице с такими пустяками, как царапины на руках и лице. Я попросил одного таксиста отвезти меня в отель, он тут же согласился. Последнее, что я видел у кабаре, садясь в машину, – это профиль мужчины, который сидел за соседним со мной столиком, он держал на руках свою жену, у которой не было головы. У меня затуманилось перед глазами, и я признался самому себе, что могу понять депрессию Карла Бовицки. В отеле я смыл с себя кровь и обработал раны. Некоторые были глубокими, но мне удалось остановить кровотечение самостоятельно. В мою дверь постучался служащий отеля и предложил вызвать скорую помощь, я отказался. Когда ближе к утру я засыпал, лёжа в постели, я задавался только одним вопросом: как так получилось, что у девушки рядом сидящей пары оторвало голову, а второй – её муж – остался жив. Это так и осталось навсегда загадкой.

Смерть той женщины, которая так весело щебетала рядом со мной в кабаре, напомнила мне одно давнее путешествие на окраину Польши. Женская смерть не равна мужской. Когда погибает нестарая женщина – это воспринимается окружающими как смерть ребёнка. В некоторых местах нашей планеты существуют специальные кладбища, созданные только для женских захоронений. Мы побывали на одном из таких кладбищ, в одной польской деревне. На каждом надгробии стояли скульптуры умерших женщин именно в том возрасте, когда их настигла смерть. Огромная поляна была заставлена удивительными скульптурами, точно передающими не только лета, но и внешность, черты характера ушедших в мир иной. Сюда со всей страны привозили на погребение женщин, которые погибли от несчастного случая или болезни, безвременно, каждой было не более пятидесяти лет. Прекрасные половины человечества старшего возраста не допускались к захоронению на этом кладбище. Ни в одном месте мира не хотелось так глубоко скорбеть, как в той польской деревне. На окраине кладбища я увидел скульптуру молодой девушки, которая совершала некий акробатический этюд. Я до сих пор помню ту точёную фигурку с идеально развитыми линиями тела, пластики которого позавидовала бы любая профессиональная балерина. Впрочем, возможно, что лежащая под тем надгробьем и была балериной.