Текст книги "Поколение взрыв"

Автор книги: Егор Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Глава 1

Сон разума – порождает чудовищ (Франсиско Гойя).

Искусство, целительное для всего человечества, не в силах помочь его творцу (Д. Дауленд).

Я самый обычный человек. Такие как я – всюду, мы и составляем основу этого бренного, надоедливого мира. Я работаю программистом, это позволяет мне не задерживаться надолго в одном месте. Выполняя заказы удалённо, можно перемещаться по миру, в любую точку, куда тебе хочется. Даже если ты окажешься слишком далеко от основного офиса и навсегда перепутаешь день с ночью, в нашей профессии важны лишь сроки окончательной сдачи проекта, а не время суток для работы. Мне не удаётся много спать. Начиная с какого-то возраста, я лишился чистой радости сна в количестве – сколько хочешь. Обычно я проваливаюсь в забытьё на три-четыре часа, а затем поток бурных мыслей выносит меня на поверхность жизни. Это никак не связано с усталостью или проведённым днём с его впечатлениями и эмоциями, и я не признаю никаких лекарственных препаратов, даже растительных, для улучшения качества и продолжительности сна. Просто так устроен мой мозг, он слишком активен, а потому мало зависит от отдыха. Меня полностью поглощает работа. Тут я намного требовательнее к себе и к окружающему меня миру.

У меня не было родителей, я вырос в детском доме, в Америке, штат Коннектикут, неподалёку от Бриджпорта. Кто мой отец – я до сих пор не имею понятия, а вот моя мать из России, она была проституткой, когда родила меня, и жила в Штатах. Подбросила меня в детский дом, оставила записку на корявом языке. Фамилию служащие детского дома дали мне в честь штата, в котором я родился, а вот моё имя – Борис, в честь президента, который был тогда главой России и имел огромную популярность на Западе. Я не помню ничего особенно плохого из жизни в детском доме, кругом было много народу, но постоянно чувствовалось внутреннее одиночество. К этому быстро привыкаешь; скорее всего, в чувстве внутреннего одиночества проявляется тоска по близким родственникам. Окончив школу, я переехал в Старый свет, где и стал тем, кем стал. Я стараюсь чаще бывать в Соединённых Штатах, ведь в конце концов там говорят на моём родном языке, однако я не чувствую, что мой дом в той стране. Я вообще нигде не чувствую себя дома, но в Европе живу куда охотнее. До совершеннолетия я постоянно делил свою комнату с кем-то ещё, такое правило было в нашем интернате, поэтому с годами у меня лишь усилилась тяга к уюту, тишине и незнакомым местам.

Я изучал язык моей матери, хотя это было и не слишком удачным предприятием. С моей исторической родиной – по линии родительницы – я никогда не имел никаких дел. Да, я бывал там, но всегда коротко, и больше как турист, а не человек, стремящийся впитать древнюю культуру и особенности ежедневного общения. Самая первая поездка была незабываемой, хотя и жутковатой по-своему. Когда я вышел из детского дома в большую жизнь, я не сразу уехал в Европу учиться, проведя неполный год в Нью-Йорке. Город, где всего полно, подарил мне наряду с разочарованиями и неприятностями, множество новых, интересных знакомств. Первые месяцы я страдал от безделья и не понимания, куда двигаться дальше. Я устроился волонтёром в церковное общество, помогавшее инвалидам и старикам. Иногда, всего пару раз в неделю, я должен был развозить продукты по адресам. Так я и оказался на Брайтон-Бич – малой родине для тысяч выходцев из стран бывшего советского союза. Я отвозил продукты одной пожилой даме, ей было под сто лет. Её звали Анна Аркадьевна, её отец уехал из советской России в Европу в 1918 году, где изрядно поскитавшись вместе с семьёй, благополучно приплыл в Новый Свет. Относясь, благодаря своему отцу, к белой русской эмиграции, она унаследовала от него старые клеёнчатые чемоданы, которые были старше неё самой, но продолжали стоять в коридоре крохотной квартирки в ожидании «скорого» возвращения на родину. Пройдя за огромную жизнь все перипетии двадцатого века вместе с Америкой, Анна Аркадьевна в душе осталась маленькой русской девочкой, хотя уже и начала крепко забывать язык своей далёкой Родины. Сколько интересных историй я слышал от неё за те несколько месяцев довольно регулярного общения! Этому могла бы позавидовать целая библиотека. Особенно ценила старая женщина, что моя мать была русской. «Благодаря той части крови от твоей непутёвой мамаши, мы можем лучше понимать друг друга», – говорила она мне несколько раз. Когда Анна Аркадьевна узнала, что я никогда не был в России и пока даже не знаю, когда окажусь, она попросила об одолжении. Я мог согласиться или отказаться, но просьба заключалась в следующем: когда старушка покинет этот мир, тело её кремируют, и прах разделят на две части. Одну часть по её завещанию развеют здесь в Нью-Йорке, а вторую часть она хотела бы развеять в Санкт Петербурге, в родном городе для неё и её родителей. Первая часть завещания уже была проплачена, а вот со второй было сложнее: много лет никак не удавалось найти людей, достойных доверия, для выполнения последней воли в России. Можно было бы заплатить денег американскому ритуальному бюро, чтобы они развеяли оба праха, но вторая часть стоила в разы дороже, и таких денег у женщины просто не было. Я согласился помочь, она поверила мне, и я до сих пор помню тусклый свет её выцветших, старческих глаз, наполненных слезами благодарности и умиления. В тот же день она сунула мне в руку полторы тысячи долларов, всё, что было, чтобы я выполнил её последнюю волю. Анна Аркадьевна умерла через восемь месяцев. В ритуальном бюро по её заранее приготовленному заявлению мне вручили маленькую вазу с тяжёлой крышкой, где покоился её прах. Я отправился в Санкт-Петербург прямым рейсом через три дня. Весь перелёт урна с прахом лежала у меня на коленях, я очень хотел выполнить просьбу Анны Аркадьевны наилучшим образом, поэтому сильно волновался. Это помешало мне внимательно присмотреться к Санкт Петербургу, все пять дней, проведённых там, я был слишком занят. Никто не говорил по-английски, и мне стоило огромных трудов найти в интернете студента, согласившегося за скромную плату переводить мне. Обойдя несколько агентств, предоставляющих ритуальные услуги, я так и не смог найти понимания: все в недоумении лупили глаза на мой вопрос о развеивании праха в городе. Это вообще не было принято в стране, сотрудники, завидев иностранца, начинали что-то выдумывать и хитрить, но было ясно, что они могут лишь взять деньги за услугу, которую вполне можно выполнить самому. Так в итоге я и поступил. Найдя незапертый чердак в старом доме рядом с Владимирским собором и всего в нескольких метрах от бывшей квартиры писателя Достоевского, я поднялся туда ранним утром, когда солнечный летний рассвет был в самом начале. Мне открылся восхитительный пейзаж петербургских крыш, возможно, самый главный вид в этом удивительном городе. Лучи солнца бежали по крыше и поднимались по моим ногам, ослепляя и слабо согревая. Время от времени задувал несильный прохладный ветерок. Я угадал момент и распахнул урну с прахом, взметнув его высоко вверх. Мелко измельчённая серая пыль, которая некогда была Анной Аркадьевной, распространилась с воздушным потоком от меня. Ветерок стих и было видно, как часть праха приземлилась в большой луже на улице рядом с домом. Я выругался, но меня согревала мысль, что большая часть человеческой пыли успела взлететь повыше, где, сменив воздушный поток, распространялась сейчас вширь, высоко над родным для себя местом, смешиваясь с ним навеки.

Я всегда стремлюсь к тому, чтобы снять максимально комфортные апартаменты для жизни. В больших городах – это, как правило, удобные, со вкусом обставленные квартиры. В небольших населённых пунктах я, прежде всего, обращаю внимание на уютные дома. У меня нет ничего в собственности, да мне это и не нужно, меня бы очень тяготила любая недвижимость. Любимая работа, лёгкая жизнь с возможностью свободного перемещения без привязки к географическим точкам – многие с удовольствием поменялись бы со мной местами. Ведь на что, по сути, обречён современный человек? На возможность всю жизнь прожить на одном месте, имея нелюбимую работу и условно-достаточные средства к существованию. Но при этом не увидеть ничего в окружающем его мире! Не побывать абсолютно нигде из-за нехватки времени и денег. Мне в этом смысле повезло больше, чем многим другим. Вот уже много лет я выполняю ту работу, которая мне по душе. И за это мне платят приличные деньги.

Когда я сижу за компьютером, я совершенно не завишу от мира за окном моей комнаты. Я даже не завишу от того, что происходит вокруг моего стула и стола. Решающий момент для меня – это отсутствие порядка у меня на столе. Ровно сложенные стопки бумаг, ручки в стакане, книги, лежащие в логическом порядке, а так же протёртые от пыли карандаши и очечники, всё это наихудшим образом сказывается на моём труде. Если в этот идиллический натюрморт привнести раскиданные скрепки, поцарапанный старый швейцарский нож, которому здесь совсем не место, помятые визитные карточки благополучно забытых собеседников, а так же грязный стакан молочного смузи, то дело пойдёт быстрее. Мой ум любит хаос, для него это потрясающий портал в противоположность – в мир порядка цифр и компьютерных формул. Для меня совершенно немыслимо вхождение в строгую логику машинного языка без беспорядка вокруг меня и в моей голове. И на последнее я всегда могу смело надеяться. Я хочу, чтобы этот беспорядок, или интеллектуальный хаос никогда не оставил меня. Когда я учился в Королевском Технологическом Институте в Стокгольме, который я благополучно не закончил за ненадобностью этого для человека моей профессии, у меня был очень старый преподаватель по математике, никак не моложе девяноста лет. Если нам необходимо было решить по-настоящему сложную математическую задачу, которая представляла серьёзную проблему даже для столь умудрённого опытом преподавателя, то он всегда приходил на занятие пьяным до такой степени, что с трудом стоял на ногах и не очень чётко говорил. Однако к концу полуторачасового интеллектуального напряжения, он постепенно приходил в себя, трезвел, а на доске появлялись всё более чёткие записи идеального решения для этой сложной задачи. Профессор всегда объяснял это необходимостью войти в состояние хаотического ума, чтобы там найти правильную тропинку к цели. За годы умственных напряжений его мозг стал настолько организованным, что дезорганизация являлась острой необходимостью. Я в свою очередь обхожусь более невинными способами: раскиданными ручками и документами или появлением грязных носков на рабочем столе.

Видимо, особенности профессии крепко изменили мою физиологию. Обходясь малым сном, я так же мало ем. Точнее было бы сказать, я ем редко. Известный немецкий философ Кант, автор «Критики чистого разума», принимал пищу лишь один раз в день, при этом делал это исключительно в большой, шумной компании, за обильно накрытым столом. Если в застолье принимали участие люди скучные или неинтересные, то второй раз их уже не звали. Мне не нужна шумная компания, как и вообще какие-либо люди за моим столом, но в редкости потребления пищи я даю фору даже Канту. Я подкрепляю свои силы единожды в полтора – два дня. При этом стол мой не столь обилен, я стараюсь запекать нежное мясо зверя или птицы и ем его с овощами и фруктами. Органически не переношу любые гарниры: в нашем веке можно позволить себе перелистнуть заляпанную страницу кулинарной книги с главой о рисе, кус-кусе или картофеле. С моим гренадёрским ростом, я выгляжу очень худым, зато чувство физической лёгкости, как и интеллектуальной, никогда не покидает меня. Мне не бывает лень или тяжело, мне всегда хорошо и удобно. Если я работал всю ночь, я люблю на рассвете выйти на веранду или на балкон, в любое время года и при любой погоде, и выпить стакан воды с лимоном или свежевыжатого сока. Вид восходящего солнца, особенно отражённого в любом близком водоёме, будь то крошечный канал, река или море, даёт мне заряд бодрости для продолжения существования.

Я вообще совершенно чужд зависимостей, если не считать невинные бытовые удобства. Незадолго до описанных мною долгих и странных событий, я избавился от одной приверженности химическому веществу, и более не вкладываю своё тело в прокрустово ложе болезненной жажды, и не планирую это делать в ближайшее время. Нет, я не был наркоманом в общепринятом значении этого слова, скорее я был наркоманом медицинским. Это звучит немного лучше, но сути почти не меняет. Пару лет я был поклонником и потребителем такого широко известного в медицинских кругах препарата, как пропофол. Началось всё с банальной процедуры под названием колоноскопия. Обычное медицинское обследование прямой и толстой кишки. Через анальное отверстие врач вводит специальный прибор, который называется колоноскоп. Он представляет собой подвижный шнур толщиной с палец, на конце которого прикреплена миниатюрная камера, посылающая изображение внутренности кишечника на монитор. Через этот шнур к камере можно подать разные, нехитрые, медицинские инструменты: крохотные щипцы для взятия биопсии, петля, через которую пускают электрический ток при удалении полипов, небольшой шприц с водой. Всего этого оборудования волне достаточно для опытного врача, способного сделать заключение о состоянии здоровья вашего полого органа, и даже по ходу процедуры подлечить его. Раньше люди были вынуждены буквально мучиться, терпеть данную малоприятную процедуру, которую проводили без наркоза, по живому. Были, конечно, счастливчики, у которых болевой порог позволял переносить колоноскопию без серьёзного болевого шока, но таких было меньшинство, остальные либо терпели на операционном столе, либо оставались дома и терпели боли в кишечнике без возможности поставить точный диагноз. Всё изменилось несколько десятилетий назад, когда для подобных процедур стали массово использовать пропофол. Препарат мягко вводит вас в короткий медикаментозный сон, врач делает своё дело, вам снятся яркие и приятные сны, вы просыпаетесь, не почувствовав вообще ничего, и счастливые отправляетесь домой! Пропофол – не является наркотиком, это безопасное снотворное, иногда его применяют как седативное средство, во всех отношениях вещество прекрасно себя зарекомендовавшее. Именно это лекарство ввели мне во время процедуры колоноскопии, когда я с полностью опустошённым кишечником лежал на боку на специальной кушетке и слушал тихий поток англоязычной музыки, льющейся из маленьких колонок рядом с монитором. Всклокоченный врач вбежал в кабинет, успокоительно погладил меня по руке и хладнокровно ввёл шприц с веществом в катетер, прикреплённый к вене на локтевом сгибе. Я продолжал шутить, задавал какие-то вопросы, но вот язык мой стал заплетаться, всё лицо ощутило слабое, освежающее пощипывание, как от пузырьков углекислого газа, когда пьёшь газировку, и я спокойно провалился в сон. Была чернота, а потом пошли яркие, радостные сновидения. Я летел над землёй и подо мной простирались леса, поля, степь, светило солнце, можно было физически ощутить, как ветер перебирает волосы на голове. Потом появлялись образы моих друзей, которых я долгое время не видел и уже забыл об их существовании, мы вели очень приятные и весёлые разговоры. Присутствовал кто-то из детского дома, образы собеседников были хоть и яркие, но как бы недовоплощённые, как бы были тенями, словно некто могущественный разукрасил для меня пустоту прекрасным и радостным проявлением. Меня переполняли положительные эмоции и радость, словно я только сейчас, впервые, ощутил всю полноту и нежность всего, данного нам в дар в этом мире. Буддисты утверждали бы, что этим великим художником был мой собственный разум. Меня начали будить, но настроение было таким же светлым и радостным, казалось, сон длился всего пару секунд. Пока меня вели под руки на кушетку в соседней палате, где мне предстояло отлежаться некоторое время, я наперебой рассказывал, как мне было хорошо, и с какими старыми и милыми моему сердцу друзьями я только что пообщался. Лёжа на кушетке, грудь моя вздымалась от распирающего чувства полноты всего, я был счастлив, переживая абсолютную гармонию и покой, но это прошло через пятнадцать минут без следа. Остались только воспоминания о том состоянии эйфории, которая стоила любых неприятных процедур и подготовок к ним.

Я мог перелистнуть эту страницу и просто жить дальше. Но я не сделал этого. Тогда я снимал квартиру в Мюнхене, этого требовала моя работа, основным кругом моего общения были коллеги-программисты либо случайные знакомые из интернета. Нельзя сказать, что я страдал от одиночества, но я не был против добавления в свою жизнь свежей струи. Этой струёй стал шприц пропофола в вену. Благодаря тому, что моя страховка была частной, я мог позволить себе совершать обследования желудка и кишечника почти каждый месяц. Нет, мои пищеварительные органы совсем не требовали этого, обследование – было лишь поводом для получения инъекции пропофола, куда я с готовностью нырял, засыпая и кайфуя от свободы и радости каждый раз. Когда я получил письмо от своей страховой компании, что я превысил какие-то там бюджеты до конца года и все последующие процедуры я буду должен оплачивать сам, я задумался и понял, что нужно менять подходы. Несколько раз мне пришлось посетить стоматологический кабинет, где мне кололи пропофол перед тем, как удалить зуб или поставить сложную коронку. Но как я не пытался исхитриться, доза была столь мала, что я не проваливался в небесный сон, а оставался на поверхности реальности, лишь прибитый седацией до стеклянных глаз, но этого было мало! Имелась возможность заказать вещество по интернету, но я боялся самостоятельно делать инъекции, так как не был уверен в точности расчёта нужной дозы. Как назло, все врачи не поддавались на уговоры и не раскрывали цифр, мягко переводя тему, а во время колоноскопии приносили готовый шприц с собой, никогда не наполняя его на моих глазах. Я был в отчаянии, мягко успокаивая себя тем, что можно прожить и без пропофола, но какая-то часть меня желала продлить тот удивительный сон. Может быть, в один прекрасный момент, раскроется нечто в этом сне настолько удивительное, что … Дальше я обычно не продолжал.

Вскоре мне несказанно повезло. В интернете на форуме врачей я познакомился с гастроэнтерологом, жившим в Штутгарте, куда я на время переехал. Этот врач искал пациентов с серьёзными заболеваниями желудочно-кишечного тракта для того, чтобы проводить им обследования регулярно. На первый взгляд казалось, что врач всего на всего смотрит реально на вещи и нуждается в постоянных клиентах для своего праксиса, чтобы остаться на плаву. Но что-то бросало тень подозрения: остаться на плаву хотелось всем врачам, но активно искать клиентов по интернету никто не принимался из-за этического барьера. Было тут кое-что тёмное и скрытое. Так оно и оказалось. Мы поделились друг с другом секретами на первой же встрече. Врач гастроэнтеролог, молодой тридцатипятилетний мужчина по имени Микаэль, высокий и немного косоглазый, выслушав мою историю, с удовольствием поведал свою: «Да, вы правы, Борис, дело не только в желании найти поскорее постоянных клиентов. Дело ещё вот в чём. Вы получаете удовольствие от пропофоловых сновидений. В некотором роде порочное пристрастие не столько наркотического, сколько эмоционального свойства. Я тоже зависим. От самой процедуры колоноскопии. Гастроскопия на меня не действует, и я не могу понять, почему. Когда же я осматриваю кишечник пациента, я впадаю в медитацию, мой разум помещается на самом конце камеры в этот момент, и я, словно червяк, вкручиваюсь в стенку кишечника и замираю там на некоторое время. Иногда при помощи щипцов я откусываю маленький кусочек ткани для биопсии, и тогда погружаюсь внутрь это микротрещины, а моё приятное забытьё становится ещё глубже и продолжительнее. Мне кажется, что я ушёл ото всех проблем и житейских сложностей туда, где меня никто не найдёт. Первое время меня тревожили медсёстры, когда я стоял, застыв, раскрыв рот и устремив взгляд в одну точку на мониторе, или пациенты начинали просыпаться, потому что проходило действие пропофола. Рассказывали, что я настолько расслабляюсь, что слюна стекает по моему подбородку. Теперь у меня нет медсестёр в кабинете, и я колю внушительные дозы пропофола, так что человек спит целый час. Колоть больше я не могу, это опасно, пациент может не проснуться – остановится дыхание, как это случилось с Майклом Джексоном. Пропофол всегда нужно подкалывать, но тогда моя медитация прерывается. Но и одного часа для меня достаточно. Я так отдыхаю и возвращаю себе смысл бытия». Мы нашли друг друга, и несколько месяцев подряд я чистил кишечник каждые две недели и отправлялся на кушетку к доктору Микаэлю. Это был симбиоз двух взрослых, самостоятельных людей в современном строгом мире, в котором им понадобился допинг. Мои сны немного изменились, в них стало больше эротизма, возбуждения. Порой мой член был размером с башню современного небоскрёба, он извергал бурлящее семя словно вулкан извергает лаву. Я весело и удовлетворённо смеялся во сне и сразу как приходил в себя. Так могло продолжаться ещё очень долго, но в один прекрасный день введённая доза пропофола не взяла меня, я не отключился, и был вынужден терпеть некоторое время, превозмогая боль в животе, пока Микаэль получит своё удовольствие. Лицо его было словно маска в тот момент, глаза не моргали, подогнутые колени прислонялись к кушетке, удерживая равновесие, а из приоткрытого рта вместе со слюной исходил спокойный монотонный звук «оооо». Рука, державшая пульт управления колоноскопа безвольно свисала вниз. Когда я его разбудил и рассказал, что не смог уснуть, он с сожалением заметил: «Твоё тело привыкло к веществу, теперь ты не сможешь заснуть под пропофолом. А в больших дозах – огромная опасность уснуть навсегда. Пора тебе заканчивать и жить дальше обычной жизнью. Или найди другие вещества для продолжения своего трипа». Я ожидал, что мой роман с пропофолом не навсегда. И вот пришло время принять это, как данность. Через неделю у меня сбился обычный сон, я почувствовал аритмию и тремор. Всё тело ломило, бросало то в жар, то в холод, появились бредовые галлюцинации по вечерам. Это был синдром отмены, организм требовал инъекции. Я лечился у психотерапевта от лекарственной зависимости, которая протекала, по мнению врача, в лёгкой форме. Я избавился от этого, что можно смело поставить мне в заслугу.

При всей особенности и даже необычности моей жизни, в частности некоторых моих физических привычек, которые могут явиться для некоторых людей неприемлемыми, я понимаю, что по степени свободы, комфорта и благосостояния намного превосхожу огромное число жителей планеты, за что благодарен судьбе. Если мне бывает грустно, я выпиваю рюмку ягодного бальзама и плохого настроения как не бывало. Однако есть и у меня воспоминания, от которых не помогает ягодный бальзам. Я вынужден думать, что не помогут и более сильные вещества, настолько эти воспоминания плохи. Наверняка, они есть почти у всех моих нынешних читателей, но моя история исключительная, хотя мне самому совсем не нравится так думать. Я бы хотел иметь исключительность только в своём ежедневном существовании, в быту, хотел бы незаметно, но выгодно отличаться от всех остальных богатством своего дома или числом мест на карте, где мне удалось побывать, но не теми событиями, в которые я хочу вас посвятить. Однако, если талант, как прыщ, не разбирает, на чьём лбу вскочить, так и необычная судьба – проявляется порой самым неожиданным образом у самых неподходящих людей.

Прежде чем я поведу вас по закоулкам памяти, стремящейся выплеснуть всю правду на бумагу, я хочу немного порассуждать, отчего столь странные события произошли именно со мной. Я никогда не был визионером. Духи предков не являлись ко мне во снах или наяву. Я никогда не видел и не слышал того, что не существует в нашем подлунном мире. У меня была только одна фобия, но я уверен, что она тут не причём. Моя фобия – это женщины. Я иногда вспоминаю свои опыты близкого общения с ними. Все, с кем свела меня судьба, были похожи на тебя, а в самые чувственные моменты вообще становились тобой в моём сознании. Чувственные рты, припухлые губы, блестящие глаза и хрупко – прекрасные, идеальные тела. Всегда происходило одно и то же: вначале мы долго были заняты друг другом. Залитый солнцем крошечный городок в центральной Европе или альпийская деревня с опьяняющим воздухом на долгое время становились нашими пристанищами. Мы гуляли в лесу, ели фрукты под деревьями, смеялись и пели на разных языках. Нежные руки оплетали мою шею, и головы наши были задраны, наблюдая за проплывающим в небе воздушным шаром или цеппелином. Забираясь высоко в горы, мы осматривали ледники, сошедшие несколько лет назад в долину и до сих пор не растаявшие; женские руки касались твёрдого, как камень, льда, и я понимал в тот момент, что у этой женщины рядом со мной больше природных возможностей – растопить вековой лёд своими руками, – чем у меня. Как далеко может завести женская улыбка! В рыбном ресторане в греческой деревне, где так сильно пахло солёной рыбой, официант в нечистом фартуке не скрывал своего интереса к тебе, ты улыбалась на это, придавая уверенности его взглядам. «Остановись». – «Я не делаю ничего особенного». Когда я схватил официанта за голову и поволок к выходу, ты продолжала улыбаться, хотя твоя грудь поднималась выше от волнения. Пучок твоих русых волос казался мне хвостом гиены, когда мы ехали на велосипедах по узкой тропинке, настолько я был замучен страстью, хоть и не подавал вида до вечера. Никакое самое крепкое вино не опьяняет сильнее, чем вино, выпитое с тела женщины. Я наливал красную жидкость из высокого бокала на твой плоский живот и пьянел – как только касался губами твоей кожи. После акта полного удовлетворения, я всегда смотрел на женщин, лёжа на боку. Меня привлекала испарина на женской груди, и я касался губами сосков. Закрытые глаза и мерное дыхание моих подруг внушало мне спокойствие и благость. Но через некоторое время постепенно в меня входил страх. Беспричинный ненужный ужас перед женским телом. Мои глаза медленно двигались по женской наготе, и каждый раз в районе возвышения между ног меня пробивал холодный пот. Самую главную часть в теле женщины я воспринимал как бездну, чёрную дыру, в которую так просто провалиться и потерять всего себя. Эта бездна расступалась и охватывала меня, всю комнату, весь город, а затем и всё живое на земле. Как любовь к женщине может быть благом, если ради этого ты полностью теряешь себя? Именно поэтому мои отношения ни с кем не продолжались дольше окончания моей панической атаки после первого и единственного соития. «Что случилось, чем я тебя не устраиваю?» – этот вопрос я слышал десятки раз и никогда не ответил на него честно. Я врал много и часто ради себя, но и ради тебя. Ведь именно ты – та единственная, кто не вызывает во мне никакого страха. И я сожалею лишь о том, что мы так нечасто просыпались в одной комнате. Легко можно допустить, что именно сложные переживания отношений с противоположным полом, а так же моя закрытая, замкнутая натура подвели мою судьбу и мой мозг к событиям столь странного характера, о которых я собираюсь рассказать.

Началось всё одним прекрасным днём, когда я жил в крохотном швейцарском городке Романсхорн, который находится на берегу Боденского озера. Уютная тихая гавань для богатых швейцарцев с домами под видеонаблюдением и скульптурами героев греческой мифологии во дворах. Отработав всю ночь в своей квартире, утро я встречал на берегу озера, сидя на аккуратно подстриженном газоне, а за моей спиной располагался прекрасный парк с высокими старыми деревьями. Кроме меня, тут же встречали утро две лесбиянки, приехавшие на велосипедах. Они откровенно целовались и нежно поглаживали друг друга по плечам, словно давно не виделись. Они сидели не близко, но по утрам воздух становится кристаллизованным, легко проводящим звуки, поэтому я хорошо мог слышать их беседу на труднопонимаемом швейцарском диалекте немецкого языка. «Мы не смущаем вас?» – спросила одна из девушек. «Нет, нисколько», – ответил я. «Это очень мило с вашей стороны, – заговорила вторая девушка, – а то нам постоянно делают замечания, хотя мы не занимаемся ничем предосудительным». «Да, совершенно ничем предосудительным, – вновь подхватила первая, – ведь смотреть на людей, сидящих с кислыми минами ничуть не приятнее, чем на тех, кто любит друг друга и не скрывает этого». Девушки засмеялись, а я решил рассмотреть их. Обычная лесбийская пара не самых привлекательных представительниц этого движения. Худая девушка в татуировках выполняла роль ведомой части, а её мужеподобная невысокая подруга с короткими волосами, но нежным и запоминающимся лицом, была явно ведущей в их отношениях. Солнце поднималось всё выше над озером, постепенно становилось жарко, как и положено летом. Мне хотелось продолжить необычный разговор. «Вы швейцарки?» – спросил я. – «Да, мы родились здесь, под Цюрихом, но сейчас живём в Романсхорне, обе работаем в ресторане. Родители не принимают наших отношений, поэтому мы решили уехать от них подальше», – говорила со мной ведущая. «Но ведь здесь совсем не далеко от Цюриха», – засмеялся я. «Да, поэтому мы ищем возможности переехать куда-нибудь ещё, подальше, в Австралию, например, или Канаду». – «И не жалко вам оставить своих родителей, не общаться с ними и не видеть их?» – «Нет, не жалко, ведь нам уже по девятнадцать лет. Жизнь покатилась на полной скорости, тут уже не до родителей». – «Что вам интересно в жизни?» – «Любовь друг к другу», – девушки засмеялись и продолжили целоваться. Я ещё какое-то время понаблюдал за ними, а потом лёг навзничь и закрыл глаза. Я не спал, а всего лишь наслаждался теплом и ярким солнечным светом. Девушки прошли мимо меня, попрощались, сели на велосипеды и уехали. Вместо них вскоре пришла пожилая пара и села на лавочке у берега. Пара состояла из двух высоких, сухощавых геев. Я вспомнил, как недавно в Швейцарии, борясь с катастрофическим падением рождаемости, несколько высокопоставленных политиков сделали неосторожные заявления, очень откровенно переводя их в обычную шутку. Они говорили, что всецело поддерживают свободную любовь в любом проявлении, но если дело пойдёт так и дальше, то новые люди в Швейцарии перестанут рождаться совершенно, а пополняться страна будет исключительно за счёт приезжих, честь им и хвала. Эти высказывания быстро признали радикальными и почти националистическими, потому что у очень многих приезжих, о которых говорили эти политики, уже были швейцарские паспорта, а, следовательно, они были швейцарцами вне зависимости от того, где они родились. Но этого общественности показалось мало, и был устроен гигантский флэшмоб, который во истину закрыл рты всем, кто ещё хотел бы высказываться на темы свободной любви. В один прекрасный день всё сообщество Лесбиянок, Геев, Бисексуалов и Трансгендеров собрались всюду, где была вода в Швейцарии: в общественных бассейнах, на берегах Боденского, Женевского и Цюрихского озёр, а так же во всех остальных 67 озёрах природного происхождения в стране. Они все вместе зашли в воду (кто в одежде, а кто и без неё) и под пение песни «Америкэн Пай» известной исполнительницы целовались друг с другом, это действо на протяжении целого дня транслировал центральный канал швейцарского телевидения. После того случая яркие акты гражданской борьбы за свои права стали частым явлением повсеместно. Совсем недавно одна компания, продающая альпийскую питьевую воду, выпустила специальную линию своей продукции под названием «Непохожая любовь». Предваряя выпуск, был сделан видеоролик, на котором однополые пары занимались любовью в резервуарах, наполненных альпийской водой, которую после каждой пары разливали по бутылкам с именами и фотографией этих влюблённых. Акция была популярна не только в Швейцарии, но и повсюду в Европе, люди с удовольствием покупали такую питьевую воду в бутылках, выражая свою поддержку и восхищение смелостью граждан под радужным флагом.