Текст книги "19 Длинная ночь (СИ)"

Продолжение следует.

По сети в адрес Полины летело такое, что у Марины при виде этих новостей кончались цензурные слова. Это был настоящий селевой поток. В сети присутствовал весь спектр мнений, начиная с уже приевшейся песни «сдала своих, с ней дел иметь нельзя» и заканчивая гипотезой о том, что портал с самого начала был «на подсосе» у администрации империи. На форумах и в группах мелькали заявки о том, что единственными реальными получателями выигрыша от аварии восемнадцатого года были как раз совладельцы «Ключика», вопросы, как это Полина оказалась последней выжившей, со своим-то хобби в виде художественной резьбы по осколкам и костям, предположения о том, что именно она не поделила с теми, кого сдала, и даже версия, что она пытается сдать оставшихся сразу всех ради особенно крупного куша. Когда Марина привезла свое изумление в Приозерск, Полина только пожала плечами – «я говорила». Смотреть эти посты и паблики она отказалась наотрез, а второй раз – в особенно резкой форме. Марина предпочла не отвечать на эту ее реплику. В кабинете повисла неприятная тишина. Лейшина было думала прощаться и сворачивать беседу, и глядела куда-то в стену, когда услышала:

– Мариш, есть тема поважнее этой мути. Саалан, кажется, пытаются перевести Алису в свое гражданство.

– Откуда дровишки? – правозащитница повернула голову к подруге, радуясь возможности замять конфликт. – Может, пойдем во двор, я хоть покурю?

– Пойдем, конечно. А пока идем, вот слушай. Главная зубная боль наместника с весны, если не раньше – то, что она не маг. Собственно, это и было причиной того, что мы с тобой сейчас вообще разговариваем. Им очень нужно сделать ее обратно магом. Все лето я могла себе позволить не думать об этом и не морочить голову тебе, но сейчас вопрос стоит очень остро.

– Полиночка, ты мне для начала как-нибудь объясни суть коллизии, а то для меня эта их магия... нет, я не буду делать вид, что не верю в летающие пепельницы и двухметрового лося, который образовался у меня в коридоре, понимаешь, из света и воздуха сам собой, перед этим спросив разрешения по телефону. Но как-то все-таки неясно.

– Суть коллизии... – Полина кивнула дежурному гвардейцу у дверей, он посторонился, пропуская их в серебряный декабрьский день со снежной взвесью, кружащейся в воздухе. – Ну начнем с того, что все то время что я ее знала, исключая предыдущий и этот год, магом она была. Что и как случилось, это вопрос второй, с первым наместником это тоже случилось, но суть в другом. У нее остались какие-то куски возможностей, вот с ними и проблема.

– Какая проблема? – спросила Лейшина, спускаясь по ступенькам крыльца. – До целого восстановить?

– Мариша, дело в том, что это целое, вот я, со своей точки зрения, без сомнений сдала бы психиатру, – Полина вздохнула, взглянув в блесовато-синее небо. – А может и не сдала бы, психиатров у нас мало, они ценные... В общем, слушай. Эти свои технологии они опирают на наивную дерзость, которая может поместиться только в голове, еще не знающей, что такое, например, пары ртути и жесткое излучение. Но они уверены в том, что они двигают науку и что наука эта круче всего, что они тут нашли.

– Поля, можно конкретнее? Ты меня путаешь и я злюсь.

– Еще конкретнее, Мариша? Ну давай. Только не пугайся. Представь себе трехлетнюю деточку, которая играет в ученого.

– Ну, допустим, – кивнула Лейшина. – У меня оба это проходили, младшая играла в переводчика, а старший в химика.

– Ага, а теперь представь что у этой игры есть вполне серьезный конкретный результат, и у тебя прямо в детской невнятный лепет старшей превращается в годный перевод сложной литературной прозы... помнишь, что у тебя муж тогда переводил?

– Ой. – Глаза у Марины невольно раскрылись до предела. – Поля, ты про химию только ничего не говори, у меня воображение живое очень, ну ты знаешь.

– О, ты осознала, – улыбнулась Полина, – так вот, эти их якобы технологии – такая игра, только очень всерьез. С реальными последствиями.

– Да куда уж реальнее-то, восьмой год без метро живем, не вспоминая остального. Но как?

– Ну как, Мариша... в основном на нездравой наглости и наивности, как видишь. Ну и на каком-то внешнем факторе, которая им эту наглость и наивность позволяет сохранять. Этот фактор они называют Потоком, нам остальное неважно, не та тема. А тема как раз то, как они обходят естественные ограничения. Понимаешь, мы их тоже иногда обходим, но в рамках профессиональной деятельности.

– Поля? Ты меня теряешь...

– Ну Марина... Ну вспомни хоть твое явление в мае в Приозерск. И кстати в июне, когда ты ему сотрудничество предложила, он мне оговаривался потом о своих впечатлениях.

– Но... – смутилась Лейшина, – это же другое. Это совсем другое.

– Да нет, то же самое. И когда я Алису при вас всех тремя фразами вернула в рамки перед тем, как она в коридоре упала, это тоже оно. Когда ты понимаешь, что действуешь, мягко говоря, на грани, а местами и за гранью допустимого, но по итогам получается решение, входящее в проблему идеально. Так вот, они это делают нормальным условием своих технологий. Но если ты или я, когда мы выходим за пределы ремесла и выполнения протокола, четко знаем, что и почему нарушаем и с какой целью делаем, и это дает нам наглость быть уверенными, что обойдется и получится, то они с этой наглости начинают, и уже из нее лепят что хотят. И наглость они берут снаружи.

– Откуда, Поля? Откуда можно взять наглость таких размеров?

– Они называют это Поток. Я не знаю, почему именно это, и что это, и мне это по большому счету неинтересно. А вот эта их шизофреническая раздвоенность, позволяющая сделать выводы на основе неполной, неверной и не той информации, и на базе этих выводов получить идеальный результат – как раз она очень интересна. Это культурное, и оно может быть исследовано. Кстати, в нашей истории подобные образцы есть, и они относятся к самым темным страницам истории. Инквизиция там всякая, диктатуры... Но мы использовали схоластику, и играли в логику. Как только перестали играть и сделали логику методологией научного познания, наглость себе сильно ограничили. А они играют в математику.

– О господи, Поля. Можно я не буду об этом думать?

– Да не думай, конечно. В этой игре общего с математикой только то, что она дает состояние, максимально отдаляющее от сознания любую конкретику, начиная с собственных рук, ног и имени, и заканчивая известными законами природы. Главное – забыть, что желаемое невозможно, и неважно, как именно это достигается. Алиса решила, что это математика, и пытается использовать математику, чтобы это делать. Если бы она знала математику чуть лучше, математика ей ничем не помогла бы, и могла даже помешать.

– Поля, но как? Ты же сама сказала, что она пользуется математическим аппаратом?

– Ну Марина... Ну да, она им пользуется. Катать счеты по полу тоже можно назвать "пользоваться счетами". Но можно ли учить трехлетку высшей математике? И нужно ли это? Сможет ли трехлетка решать задачи хотя бы из Перельмана, исходя из его детского опыта и практики на уровне "да будет так"?

– Нет Поленька, нельзя, ребенок непоправимо с ума сойдет. Ты мне сама и объясняла. Но взрослый может имеющийся высшую математику прицепить к магии, наверное?

– Да, Мариша, как-то может. Только работать не будет ни магия, ни математика, что они сейчас и получили. Да Айгит и еще один их спец сейчас терзают школьного математика, выясняя у него, что они делают не так, и скажу тебе, за этот месяц эти разговоры ему добавили порядком седины в голове. Опуская ненужные подробности, Алиса все это потому и приняла за их математику, что сама предмет знает примерно никак, а людей не лучше. И того, что и ее драгоценный князь, и ею так нелюбимый граф да Айгит – это трехлетки, и они просто играют в математические символы, она не понимает, ей нечем. Но она вслед за ними послушно все это списала на имеющийся навык решения школьных задач по математике.

– Поля, стой, – нахмурилась Лейшина. – Откуда у девки с незаконченным журфаком теорвер и вышка в таком объеме?

– Ты не поняла. Она решила, что то, чему ее учат маги, когда говорят о расчетах – это такая местная математика, теорвер и прочая квантовая физика. А они на самом деле только играют в математику, смысла и логики в этом нет. Они-то, правда, считают, что смысла и логики там достаточно, чтобы строить развернутые алгоритмы. Но случайных факторов в этих, так сказать, расчетах, больше, чем протокола. Даже для них самих. А то, что они называют логикой, на самом деле не имеет к логике никакого отношения. Типичные паттерны эмоциональных реакций, задевающих сразу несколько зон коры. На логику похоже только тем, что в процессе их работы их можно рефлексировать и направлять.

– Ну хорошо, – Марина была растеряна и даже шокирована. – Когда подключается математика, и какая она? Есть ли аналоги в математическом аппарате землян, и если да, то какие и где?

– Мариш, Алиса по образованию чистый гуманитарий, из аналогов у нее в доступе программа старшей школы и ненавидимый всеми старшеклассниками Сканави. Ну может быть, еще основы теории вероятности и теории множеств.

– И когда они нужны? На каком уровне расчетов?

– Во-первых, это не расчеты. Во-вторых, нужно для них не само знание математики, а знание об ее существовании. Маг не считает, а только думает, что считает. На самом деле их абстрактные операции – это такая сложная система оправдания разрешения на магическое действие, и не больше. Такой бессмысленный ритуал, уловка для подсознания, чтобы не было так страшно принимать произвольное решение и гнуть мироздание под свои хотелки. И эти их трюки вообще не имеют отношения к логике. Это замаскированная под логику работа воображения.

Марина молча сунула руку в карман куртки, достала сигарету, сломала ее, достала другую и прикурила ее не с того конца, выматерилась на идиш, достала третью, прикурила и, выдохнув дым, посмотрела на Полину большими и очень грустными глазами.Та продолжила рассказывать.

– Я же как на это вышла. Прежде всего, я ей задала вопрос о том, как она догадалась использовать математику для записей расчетов, и зачем ей для расчетов цветные карандаши. И мне эта коза на голубом глазу начала рассказывать про высшую математику, которую она учила в своей гуманитарной гимназии четверть века назад и имела честную тройку. То есть она с первой встречи с этими, кхм, методами, была уверена, что это у них такая алгебра с геометрией. И то, что она в алгебре и геометрии разбирается примерно как свинья в апельсинах, ей в этом убеждении очень помогало. Ну ладно, я списала на ее состояние, запомнила, пошла проверять, вытащила Макса Асани на разговор. Час слушала то же самое, только еще менее внятно изложенное, оценила сходство, поблагодарила, закрыла тему. Подумала, пошла докопалась к Дейвину да Айгиту. Получила те же сказки, с поправкой на более узкое слепое пятно и на красоту и простроенность психологических защит. Уже чисто для проверки пошла к наместнику, задала те же вопросы. Минут так через полчаса поняла, что ничего нового я не услышу, и решила не портить ему настроение, у него, похоже, и так тот день не задался. Но было интересно, что он тоже начал кивать на математику, как на возможность. Типа, это все высшая математика. Полученная в гуманитарной-то гимназии, ага. Поэтому, мол, она может, а да Шайни нет. Вопрос, "а не предложить ли маркизу введение в высшую математику" он как-то сразу замял. Так что, Мариша, это у них культурно обусловленная шизофрения. И это важно, потому что оно у всех них будет. И у тех, кто с нашими способами мышления еще не знаком, этого будет больше, и оно будет гораздо более мощное. Тебе объяснять, почему я вижу тут шизофрению, или ты сама поняла?

– Да, объяснять, – кивнула Лейшина. – Я помню про нее только наличие разнонаправленных векторов поведения в количестве двух штук.

– Ну, во-первых, не двух, – качнула головой Полина, – во-вторых, этого мало для диагноза, а в-третьих, корень драмы в другом. Абстрактное, эмоционально-образное и наглядно-предметное мышление, когда оно мышление, предполагает прежде всего четкое различие между связями прямыми и связями косвенными, а также между работающими связями и связями иллюзорными. А неразвитое или нарушенное мышление предполагает не различение, а назначение желательной связи, во-первых, связью прямой, или основной, а не косвенной или второстепенной, а во-вторых, работающей, а не иллюзорной.

– Как у первобытных людей с их жертвами идолам? – уточнила Марина.

– Так саалан и есть такие. Были бы окультуренные, у них бы эти номера не проходили, и их магия выглядела бы совсем не так, а как-нибудь иначе. Кстати, жители австро-венгерской империи в девятнадцатом веке, в самом конце, тоже были дикими по-твоему? А ведь творили то же самое. И без всяких идолов.

– Ну это вопрос дискуссионный, – покривилась Марина, – давай лучше опять согласимся, что мы не согласны. И как бы выглядела их магия?

– Ну давай согласимся, – повела плечом Полина. – Давай начну с научного мышления. Оно предполагает подход "десять раз сделали – десять раз получили один и тот же результат", и если результат и правда один и тот же, то значит гипотеза верна. Значит связь работающая, значит признаки прямые. А эти... маги... ищут любую связь, чтобы назначить ее работающей, и любой признак, чтобы назначить его прямым. И раз это у них работает, то получается, что не в расчетах дело. С тем же успехом заклинание можно спеть, нарисовать или станцевать, сказать или просто вообразить себе – и будет чище. Ну в смысле, гигиеничнее. Так что выглядеть могло бы очень по-разному, но в любом случае как искусство, а не как псевдонаука. Но проблема в том, что это требует взрослой ответственности. А взрослая ответственность им ломает доступ к этим возможностям.

Марина молча прикурила очередную сигарету. Полина продолжила говорить.

– И эти их рисунки из цветных клякс – это не запись. Это рисунок ребенка, едва взявшего в руки карандаш, и проживающего через линию и цвет эмоцию, позволяющую направить волю. А если взять их мага и сломать ему это детское ощущение всемогущества, то магия в нем кончится. И личность кончится вместе с магией, растечется буквально в слизь. Такое легко проделать, например, через заболевание, можно еще задействовать вину или стыд, Это нам показали и Алиса, и Унриаль да Шайни. Маркиз еще как-то держится, но у него и воспитание другое. А Алису рассыпали в мелкую крошку, и собрал ее в основном командир подразделения, гонявший ее в хвост и в гриву. А если, допустим, восстанавливать да Шайни, то ему надо давать в руки краски и кисти или музыкальный инструмент. Или меч, кстати...

– Поля, Поля, тормози, тебе маркиза еще не дали в руки! – засмеялась Марина. – Но это, конечно, шокирующая гипотеза. Хотя она довольно стройно объясняет их легкость и обаяние в сочетании с незамутненностью в применении насильственных решений.

– Да. И если это все показать Хайшен, то вопрос, как именно они придут к диктатурам гораздо более страшным, чем те о которых она успела прочесть, она может даже и не задать, хотя зная ее – вряд ли не задаст.

– То есть, саалан – это в чем-то детки-переростки? – уточнила Марина.

– Да, – Полина рассеянно кивнула. – Это примерно австрийская империя лет за двадцать до первой мировой.

– Ну ничто не ново под луной... или лунами. Ты говорила, у них там две луны?

– Да, Мариша, две, большая и маленькая. В общем, их следующее поколение уже родит тех, кого воспитает фашистами, если процесс почему-нибудь не прервется. И с учетом их магической составляющей и сроков жизни, у них не тридцать лет, а все же сто, а то и все сто пятьдесят, выглядеть это будет в разы страшнее, чем в Германии в тысяча девятьсот сороковые.

– Да... – вздохнула Лейшина. – Хищные бабочки и ядовитые единороги... Страшненько... Ты иди, наверное, в кабинет, не мерзни тут. А я на развозку побегу.

Один из людей да Онгая добивался встречи с Хайшен с самого осеннего праздника.Только в декабре, в конце первой недели, она наконец нашла время, чтобы поговорить с ним. Барона беспокоили странности в отношениях с местной женщиной. Она встречались довольно редко – ему приходилось много колдовать, она постоянно говорила, что много работает, и поэтому не тяготится большими перерывами между встречами. Между встречами иногда коротко переписываясь с ней по сети, он надеялся если не развить отношения, то по крайней мере их сохранить. Он не понимал в чем дело, но что-то его смущало. К тому, что она все время прерывала встречи и убегала на работу или по делам, он привык. Но по крайней мере однажды он позволил себе отследить магическим зрением, где она, и чем занята.

– Ты сделал дурно, – строго сказала Хайшен.

– Да, – подтвердил маг. – Я сделал дурно и знаю это. Но я не хочу отношений, где есть ложь. Узнав, что она обманывает меня, я смог бы прервать эту историю. Но лишь убедился, что у нее нет ни другого мужчины, ни пагубных привычек, а разлучают нас действительно какие-то ее рабочие дела, или дела по дому, и очень много работы. В том числе и частных заказов на расчеты, она инженер-строитель. Но досточтимая, эта женщина ни разу не проявила нежности первой и ни разу не поцеловала меня ни при встрече, ни на прощание сама. Она не хочет быть со мной? Но тогда почему не скажет это прямо? Мне грустно, и я чувствую себя покинутым с ней. Вдвойне грустно от того, что я не могу закончить эту историю, потому что не понимаю, что происходит.

– Встретимся после Долгой ночи, барон, – задумчиво сказала Хайшен. – Я буду размышлять над тем, что ты мне принес, и найду если не решение, то объяснение.

Расставшись с конфидентом, досточтимая нашла свободный кабинет и свободный ноутбук, чтобы выяснить, что такое инженер. Через три промежутка, или четверть часа по местному счету, она уже знала, что это именно та специальность, которую чаще всего местные жители пытаются присвоить магам саалан. Еще через половину часа она понимала причину ошибок такого рода. Но это было, пожалуй, не так важно по сравнению с текстом, на который она смотрела. Текст был переведен на русский с другого языка, кажется, английского, судя по имени автора. О переводчике автор заметки в блоге не дал никаких сведений, кроме сетевого псевдонима, Фомор Стоша. Что значит это имя, Хайшен не стала выяснять, опасаясь утонуть в очередном водовороте сведений, пригодность которых для ее расследования была сомнительна. Оригинал текста она не искала, постов с копиями оригинальной заметки в каких-то старых блогах и социальных сетях было достаточно, почти десяток. Первый был опубликован за год до присоединения края к империи. Хайшен вчиталась в текст еще раз.

Это обычай, принятый в Канаде и в некоторых технических университетах США.