Текст книги "Техноангелы (СИ)"

Автор книги: Эфраим Тзимицу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Убейте меня! Ну, убейте, вы, синекожие твари! Да я вас всех порежу! Передавлю как крыс, сволочи! Вы же только это и можете, давайте попробуйте!!!

Маледикт все кричал и кричал, ругался и оскорблял их, надеясь, что броня их равнодушия, наконец, даст трещину и кто–то из них взмахом прозрачного лезвия прервет его муки.

Но этого не произошло – вместо этого, один из стражников позвал кого–то и вбежал один из людей пустыни, который влил ему в рот какую–то горьковатую жидкость из темной бутылочки. Вынужденный проглотить её, Маледикт еще продолжал бороться, но вскоре ощутил, как его тело слабеет, и уже не в силах продолжать борьбу, опускается на дощатый пол. Угасающим сознанием он успел ощутить даже смутную благодарность тому, кто влил в него это зелье, которое, может пусть хоть ненадолго, утишит его боль.

Забытье его было недолгим, как показалось самому Маледикту. Когда он пришел себя, вокруг шумел дремучий лес, и вечернюю тишину лишь иногда прерывал стрекот сверчков. Невдалеке горели окна небольшого домика. «Куда же я попал теперь?» – подумал Маледикт. Впрочем, выбора особого не было. И Маледикт подошел к дверям домика и постучал.

– Входи – отозвался голос изнутри, видимо мужской.

Когда Маледикт вошел, глазам его предстала следующая картина – за деревянным столом сидели парень с девушкой. Черноволосая девушка была необыкновенно красива – в её глазах просто тонул взгляд, и казалось никакая сила не могла бы заставить отвести свой взор от этих глаз. Но тут он вспомнил Вику, и он опустил глаза в пол, вновь терзаемый разлукой.

– Ну, ты чего на пороге то встал, заходи, давай! – сказал ему сидящий за столом беловолосый парень с черными, как сама темнота глазами.

Маледикт прошел внутрь дома, и, спросив разрешения, присел рядом этими двумя.

– Это ты про него рассказывала? – спросил беловолосый у своей подруги.

– Да, это он. Плохо только, что он там теперь.

– А кому плохо–то?

– Ему, и девушке его плохо.

– Вика?! Вы что–то знаете про неё? Где она сейчас? Что с ней? Она в безопасности? – взволнованно спросил Маледикт.

– Ну, видишь – произнесла девушка – я же говорю, что плохо.

– Вижу, а что делать то? Я бы помочь рад, а как я помогу?

– Поможешь еще, уж я постараюсь.

– Да хватит разговаривать попусту, скажите мне, где Вика? – спросил Маледикт угрожающим тоном.

– Да тише ты – прикрикнула на него строго девушка – все с твоей Викой в порядке. Не бойся.

– Я хочу её видеть!

– Увидишь еще…

– Нет, я хочу её видеть сейчас же…

И тут Маледикт ощутил, как мир вокруг него темнеет и его куда–то уносит неудержимым потоком. Потом пришло ощущение тяжести в голове, затем Маледикт открыл глаза и сел на жестком полу. Так, он вновь в своей камере в поскрипывающей повозке. В окно лился мутный свет сумеречного дня в этой странной пустыне, изредка прорезаемый вспышками молний.

– Пришел в себя? – раздался рядом с ним знакомый голос. Маледикт поднял глаза и увидел, что рядом с ним стоял главарь пустынных разбойников – Шарак, так кажеться его звали.

– Хорошо, что ты пришел в себя чужак, я опасался того, что настой может убить тебя.

– Весьма любезно с твоей стороны – хрипло ответил ему Маледикт.

– Не смейся. Я выказал беспокойство твоим самочувствием, чем мало кто может похвастаться в этих краях. Цени это.

– Ценю, доволен?

– Ты дерзок. Чтоже, теперь я вижу, что ты муж и воин. Это еще более увеличивает ценность моего приношения Храму.

– Да что это за Храм?! И что там со мной будет?

– Я ценю твою дерзость и твою силу воли, чужак. Я ценю это. Но, ты противоречишь мне, пусть и только на словах, ты не покорен моей воле. Почему я должен тебя ублажать и снабжать тебя всей информацией, какую ты желаешь получить? Молчишь? То–то же. В Храме с тобой поступят так, как желают нужным.

Бросив эти слова, Шарак вышел. Маледикт подумал, что лишь слабость и некая сонливость – видимо, последствия зелья, не давали ему впасть в бешенство от вечного равнодушия и холодности этих людей пустыни. Впрочем, он уже начинает привыкать.

Держась за стену рукой Маледикт тяжело поднялся, и снова взглянул в окошко – там все теже барханы и серые пески. Небо все также хмурилось, иногда озаряемое вспышками молний. Ничего ровным счетом не изменилось, будто бы и не было этого забытья, и этих двух странных людей – темноволосой девушке и парня с черными глазами и блинными белыми волосами. На стене виднелась вмятина, очевидно, след от его кулаков, кровь смыли, очевидно, пока он был в забытьи.

Интересно, пронеслось у Маледикта в голове, а кто были эти двое? Девушка знала Вику, почему то он был уверен, что эти двое не причинили ей вреда. Маледикт не знал, откуда взялась такая уверенность, но, тем не менее, он твердо знал, что от этих двоих ей не приходиться ждать подвоха. Девушка еще говорила, что белый этот ей поможет. Но как?

Глухое чувство тоски вновь впилось острыми клыками в сердце Маледикт, и даже что–то вроде ревности ожило в нем. Впрочем, какая ревность? В Вике он может быть уверенным, может даже больше, чем в самом себе. Или все же… Нет, в Вике он уверен. А этот белый, может ли быть такое, что сначала он окажет ей помощь, а после не станет ли опасностью для Вики? Маледикт застонал и обхватил руками голову, которую окутывала дурнота, видимо, бывшую последствием зелья, и раздираемую множеством противоречивых мыслей. Да чтож делать–то ему сейчас? И не убежишь сейчас никуда, а если сейчас начать буянить, опять этой дрянью накачают. С одной стороны, это моглы бы дать ему возможность забыться, а с другой стороны… Кто знает, что ему привидится в следующий раз, когда он впадет в забытье от этого зелья? Так и с ума сойти недолго. Да этот ублюдок Шарак говорил что–то насчет того, что он может умереть от этого зелья. В общем, биться сейчас в стену головой или задурять разной дрянью эту самую голову явно не выход. Так, значит будем думать дальше. Тут мысли Маледикта прервал тихий голос – Эй, чужеземец!

– Нииия? – узнал голос Маледикт.

– Да это я. Как ты себя чувствуешь?

– Не очень то хорошо. Но спасибо, что спрашиваешь. Я думал, что вам всем все равно. Думаете, живой и ладно.

– Мне просто интересно, я никогда раньше не видела таких, как ты. Мне интересно все о тебе. Я и попросила моего отца, чтобы он послал меня к тебе.

– Правда? А я думал это он послал тебя…

– Да, но я и сама хотела пойти к тебе.

– Скажи, Нииия, а то, что ты…

– Может это и было бы интересно. Я не знаю, ты же отказался.

– Ладно, не будем об этом. Скажи, а ты что совсем не ощущаешь ничего? Ни возмущения, ни радости?

– Я знаю об этих чувствах, но нормальные люди избавляются от них. Это очень нерационально и неудобно. Я вижу, ты сейчас расстроен, я вижу тебе плохо. Но, тем не менее, ты поддаешься чувствам. Значит ты не нормальный, или же, ты и в самом деле из другого мира.

– Ну ты же испытывала эти чувства раньше?

– Нет, я никогда не испытывала чувств. Хотя, как дочь вождя, я могу кое–что себе позволить, например, любопытство. Могу и позволить себе их удовлетворять. Так просто, странно что ты этого не понимаешь.

– А остальные? – удивился Маледикт – ваши воины и другие?

– Это не рационально и не обосновано, они не испытывают чувств. Этому нет логических обоснований. Для выживания общества это не важно. Хотя женщины могут позволить себе такие прихоти, хотя, скорее для нас это часть наших потребностей, также как пища, вода, дыхание и другие.

– Тогда, откуда ты знаешь о них?

– Знаю.

– Но откуда?

– Ты будешь отвечать на мои вопросы. Я задам их тебе теперь.

– А если я откажусь? – фыркнул Маледикт – если я тебя пошлю куда подальше? Мне плевать, чего нужно твоему отцу или тебе. Так что отвечать я тебе на стану.

– Тогда я пойду спать – ничуть не расстроенная ответила Нииия.

Послышались удаляющиеся шаги – девчонка и в самом деле ушла. Ошарашенный Маледикт сел на пол своей камеры, размышляя над тем, что произошло.

Он думал, что девчонка закапризничает, может позовет отца или еще что–то. Но она так спокойно отнеслась к его отказу. А теперь… снова наедине со своими мыслями, даже поговорить не с кем. А ведь даже этой разбойничьей дочке, даже ей можно было бы выговориться, излить душу и свою боль, раз уж этим пустынникам все равно, раз они ничего не чувствуют. Да, вроде бы его хотели использовать, получить что–то от него. Но, быть может, он нуждался сейчас в том, что сопровождало бы это. Да что там использовать, громкие слова! Просто кто–то хотел послушать о его родном мире, кто мог бы стать его слушателем, пусть бы эта дочка пустынного вождя просто позволила ему выговориться! А он в своем горе и злобе отверг свою возможность, сам того не желая, отвергнув хоть какую–то возможность утешить горе и тоску. Маледикт тяжело вздохнул, пытаясь привести мысли в порядок. Лишенный возможности делать что–то, ему было тяжело сопротивляться тягостным мыслям.

Но невозможно горевать вечно, и в конце концов природа взяла свое – утомленный Маледикт уснул, растянувшись на полу клети, погрузившись в глубокий освежающий сон без сновидений.

Проснулся он уже вечером, хотя в этой туманной пустынной мгле было тяжело понять ночь на дворе или день. Рядом с ним была корзина, в которой нашлось что–то похожее на хлебную лепешку и бутыль с водой. Он утолил голод и жажду, после чего явился слуга, будто ждавший все время за дверью, и унес корзину. Маледикт вновь стал смотреть в окно. Теперь он старался рассмотреть всадников и повозки в караване. Втайне он надеялся, что Нииия еще придет к нему, тогда, может быть, удастся разговорить её, и узнать что–то об этом мире, кроме того, что тут жили эти люди пустыни, которые не испытывали чувств, пользуясь вместо этого рационализмом и холодным расчетом.

Но она так и не приходила к нему, ни в этот день (или ночь), ни в следующий.

Так прошло несколько нестерпимо долгих дней, в течении которых непотревоженный караван ехал по пустыне, и изредка доносились до Маледикта гортанные переговоры людей пустыни. Все же остальное время стояла мертвая тишина, лишь изредка прерываемая воем ветра и шелестом песка.

Но в один день Маледикт услышал хриплый рев, непохожий на жителей пустыни. Самое удивительное, что это был не просто рев, но кто–то громко кричал: Воины Мьярхейма! Взгляните же на этих жалких пустынных жуков! Они так ничтожны по сравнению с нами! Они так омерзительны, по сравнению с гордыми сынами Мьярхейма! Вперед, Мьярмы! Опрокинем же их, сомнем и втопчем в жаркий песок пустыни, а их головы увенчают стены наших домов, которые явят всем, какую славу заслужили в бою мужи и воины Мьярхейма!

Кричавшему ответил грозный рев из десятком глоток и рев чего–то, похожего на двигатели машины. Двигатели? Здесь?! Откуда?! Маледикт едва не вылез сквозь прутья решетки, стараясь рассмотреть происходящее. А между тем вокруг разворачивалась странная и удивительная картина – на караван жителей пустыни с нескольких сторон напала банда людей, похожих на людей из родного мира Маледикта, хотя они и были крупнее и на вид мускулистее чем обычный человек. Длинные их волосы и бороды развевались по ветру, облачены они были в кожаные одежды. Каждый из них восседал на большом мотоцикле, в том, что ревущая машина была именно мотоциклом, Маледикт не сомневался. И каждый из этих здоровяков размахивал в воздухе либо большим мечом с широким лезвием, либо огромным сверкающим топором. И вот эти посткапокалиптические викинги обрушились на пустынников, и вокруг закипела схватка. Пустынники ловко обращались со своим кристаллическим оружием, которое, видимо, ни в чем не уступало оружию их противников, но те, в свою очередь проявляли недюжинное умение и сноровку, нанося сильные удары своим оружием и испуская при этом грозный рев. То тут то там падал на песок кто–то из защитников каравана, даже после смерти не терявший равнодушного и спокойного вида, то один из нападавших, испускавших дух со страшным воплем.

Но численный перевес был на стороне защитников, и вскоре все викинги были повержены. Тела павших пустынники раздели, собрав одежду и оружие, и оставили лежать на песке. Ветер стал постепенно заносить их, и Маледикт подумал – а сколько еще таких тел лежит в равнодушном песчаном море, сколько свирепых битв похоронены в бескрайней пустыне, и сколько жизней, холодных и пугающе рациональных, или же свирепых порывистых и яростных навеки оборвались, чтобы лишь холодеющая оболочка осталась лежать, ненужная ни ветру, заносящему её песком, ни самой пустыне лениво скрывавшей её в своих песчаных волнах, чтобы забыть навек? Но ничто и никто не дал Маледикту ответа на его вопрос, лишь ветер, завывая, кинул ему в лицо горсть песчинок, да изредка вторил ему окрик людей пустыни. И вновь караван двигался дальше и дальше по пескам, направляясь к Храму где должно было… А что же там должно было случиться, Маледикт не знал, и старался об этом не думать.

– Что ты скажешь теперь, чужак? – раздался за спиной у Маледикта уже знакомый ему голос Шарака. Маледикт вздрогнул от неожиданности – погруженный в свои мысли, он не заметил, как Шарак вошел.

– Молчишь – продолжал тот тем временем – чтож, молчи и дальше, чужак. Признаться, я рассчитывал, что наша встреча с Мьярмами заставит тебя выдать себя, однако, ты не проявил того буйства чувств, которые присущи им. Вероятно, ты все же не являешься их шпионом. Мы скоро прибудем в Храм.

Сказав это Шарак вышел, снова оставив Маледикта одного. Мда, – подумал про себя Маледикт – сначала я не хотел с ними разговаривать, а теперь уже они просто и не предлагают. Впрочем, возможно Маледикт уже привык к одиночество и даже чувство тоски, печали и одиночества будто притупилось, и уже не столь остро вонзалось в его сердце. Тяжело было переживать разлуку с Викой, но после того, как он долго пытался утопить себя в горе, голос нового чувства зазвучал в его душе – Надежда, надежда на то, что они встретятся вновь. Пройдет еще день, может два, и он прибудет в этот Храм, а там произойдет то, что даст ему возможность идти дальше, по пути, на которой они с Викой ступили, может, не желая того. Маледикт усмехнулся, почувствовав некую иронию во всем происходящем – Вика хотела чуда, он сам хотел что–то изменить в своей жизни, добавить больше красок. И вот теперь эти краски и чудеса вышли к ним и поприветствовали их, но вот только никто не обещал, что чудеса могут быть только добрыми, и что краски будут светлыми красками, а не темными тонами кошмаров и страданий. Кто–то говорил, что страдания рождают мудрость, чтоже, похоже так оно и есть на самом деле. Погруженный в такие размышления, Маледикт не заметил, как ему принесли еду и питье. После он молча ел, не замечая, как Нииия смотрит на него, смотрит с любопытством, с одним из немногих чувств, какие могли сохранится в мире людей пустыни, изживших всякие чувства. Поев, и дождавшись, когда слуга унесет корзину, Маледикт вновь стал смотреть сквозь решетку на пески, что стлались бесконечными полотном дороги на пути каравана, и размышлял.

Теперь Маледикт думал о пустынниках, и их противниках, которые атаковали их, кажется, их звали Мьярмы. Кто были они? Насколько Маледикта поражало ледяное мертвящее спокойствие людей пустыни, настолько же его поражало буйство эмоций, которое явили Мьярмы в короткой схватке. Они просто ярились бешенством и неистовством, и было явно видно, что эта схватка лишь немного утешала их неистовство. Интересно, подумал Маледикт, на что похоже их общество, их города, вся их жизнь. Маледикт увидел две противоположности – мертвящее хладнокровие и буйство чувств. Если бы он мог выбрать, с кем их них пойти, с пустынниками или Мьярами, с кем бы он пошел? От пустынников он не видел пока ничего хорошего, но они кормили его, и, быть может, старались помочь ему на свой лад. Может они помогли бы больше, но он сам оттолкнул их, поглощенный своим горем. Вещи не всегда таковы, какими они могут показаться на первый взгляд. Маледикт подумал, как бы сложилась его судьба, если бы он попал к Мьярмам, а не к пустынникам. Быть может он был бы разорван ими в клочья на месте, а может они бы приняли его как равного, как своего… Кто знает? Теперь уже ничего не изменить, пески времени, как и пески этой пустыни стелются на его пути, и он не может повернуть обратно во времени, как он не может выбраться из этой клети и бежать прочь от каравана людей пустыни. Что–то кидало его, уносило его прочь от его прежней жизни, а к хорошему или к плохому его это приведет в конце концов, для него сейчас было такой же загадкой, как и то, что ожидало его в этом загадочном Храме.

В этих размышлениях Маледикт привел остаток дня, пока сон не сморил его. Утром он проснувшись, с удивлением обнаружил в своей камере нежданного визитера – сам Шарак почтил его своим присутствием.

– Ты проснулся чужак – произнес он – я ждал твоего пробуждения.

– Что ты хочешь от меня? – спросил Маледикт.

– Я хочу еще раз выслушать твою историю о другом мире, откуда ты пришел. Вчерашняя стычка с Мьярмами убедила меня, что ты не их шпион, ты не такой как они, в чем то ты даже похож на нас. Но ты и не подобный нам, чувства иногда берут над тобой верх, хотя и не так, как это происходит с Мьярмами. Кто же ты? Зачем ты пришел в наши земли чужак? Что ты хочешь? Я мог бы сказать, что я… встревожен. Как вождь своего народа, я должен вести их, и вести хорошо, как провожатые ведут караван. Многие мистики говорили, что мир меняется, быть может, меняются и другие миры? Может быть такое, что множество миров, бытие меняется? Что ты скажешь, странник множества миров? – неожиданно спросил Маледикта Шарак.

– Я… я не знаю… Я лишь недавно стал странствовать по мирам. И большей частью я странствую не по своей воле, что то кидает меня то туда, то сюда, и я не знаю, зачем и с какой целью это происходит.

– Ты сказал, большей частью. Было ли такое, что ты странствовал сам?

Неожиданно Маледикт осознал, что те перемещения не были столь уж нежелательны или удивительны для него. Когда он спасался от ночных кошмаров, которые ворвались в его с Викой жизнь туманной ночью, он хотел спастись, и спасся, попав в город, где правили желания его жителей. И когда им надо было уйти оттуда, они попали в край, где, наверное, умерли все чувства, где молнии беззвучно сверкали над вечными снегами.

– Знаешь, Шарак, я думаю, что то, что я попал в ваш мир, было единственным разом, когда я попал куда–то не по своей воле.

– Древние мудрецы говорят, что все, что случается с человеком, он делает сам. Хотя иногда, что то вмешивается в его жизнь, но все это так перемешивается, что не всегда можно понять, что же человек пожелал сам, а что было предвнесено в его жизнь. Но определенно лишь одно – самые ужасающие и кошмарные вещи происходят с человеком лишь по его собственной воле, и самые тяжелые потери мы несем по собственной вине. Я вижу, что ты что–то потерял чужак, что–то, что было для тебя очень дорого.

– Да – произнес Маледикт, обдумывая, то, что сказал ему Шарак.

– Я не стану помогать тебе, странник других миров. Ты не из нашего мира, и ты уйдешь из него. Все решится в Храме. Быть может, ты найдешь там какую–то помощь, а быть может и нет. Помни слова древних мудрецов, чужак. И помни, что все будет зависеть только от тебя.

– А что такое, этот Храм, про который ты говоришь?

– Место, где силы мира встречаются с людьми, и где люди встречаются с самими собой.

– А как же приношения?

– Ты все узнаешь там. А теперь ешь – подтолкнул он ногой уже знакомую Маледикту корзину – и готовься.

– Но к чему? – спросил Маледикт.

Уходя Шарак бросил ему – к встрече с силами мира и к встрече с самим собой.

После этого он вышел из камеры. Маледикт молча ел и пил, размышляя над словами Шарака. Когда слуга явился, чтобы забрать корзину, Маледикт попробовал выйти из камеры – к его удивлению, ему никто не препятствовал. Он прошелся по повозке, напоминавшей корабль, едущий по песку на широких колесах, влекомый этими насекомовидными созданиями. Его никто не охранял, да оно и было понятно – куда он денется посреди пустыни?

Побродив некоторое время бесцельно, Маледикт вызвался помочь одному из погонщиков. Тот показал ему, как ему, как править этими существами. Некоторое время Маледикт правил ими, размышляя над своим положением. Получается, он не был пленником здесь, или все же был? Ему доверили не самое пустяковое дело, и никто не препятствовал тому, что пленник будет помогать вести караван. Будь Шарак против, он несомненно воспрепятствовал бы этому. Но как бы то не было, когда он смог чем то заняться, это успокоило его и даже несколько приободрило. В самом деле, если мудрецы говорят, что все что происходит с человеком, творит он сам, так может постараться взять это в свои руки, как он взял в руки поводья тягловых животных? Если просто сидеть и корить и казнить себя, и думать о том, ах какой я несчастный, то останется только помереть и все. А так… Маледикт позволил себе улыбнуться, улыбнуться по настоящему, представив себе, как после всего пережитого он наконец встретит Вику, такую дорогую и такую любимую, прекрасную Вику…

На следующий день он увидел, как впереди показались темные, скорее даже черные горы. И среди бритвенно–острых скал он увидел какое то массивное сооружение, из сероватого камня. Неожиданно он услышал рев моторов, и увидел, как к храму мчат мотоциклы, на которых сидели ревущие бородатые воины, вооруженные мечами и топорами – Мьярмы. Но они не стали вновь нападать на караван, как того ожидал Маледикт, вместо этого они направились к Храму. Спустя еще некоторое время караван подошел к огромной арке, которая была видимо входом. Рядом с аркой на песке стояли женские стройные фигуры, облаченные в длинные свободные одежды, покрывала на голове скрывали их лица. Они казались статуями, которые кто–то с непонятной целью обрядил в одежды, но вдруг они синхронно подались вперед и принялись кружиться вокруг себя, и вокруг послышалось женское пение, грустное и слегка отдающее безумием, которое эхом разносилось вокруг, отражаясь от скал.

– Танцовщицы Храма – произнесла незаметно подошедшая к нему Нииия – они всегда встречают тех, кто приходит в Храм.

– И что это значит? – спросил Маледикт.

– Ничего, просто таков порядок, который заведен уже веками – ответила она.

– А Мьярмы, они тоже пришли в Храм?

– Да, как и мы они приходят в Храм, когда это необходимо.

– А почему это необходимо?

– Просто таков порядок вещей. Быть может такого ты не видел в других мирах, чужак, но таков порядок в нашем мире, в наших краях.

– Ясно – проговорил Маледикт, внимательно рассматривая сам храм, его тяжелые мощные стены, выполненные из серого камня, его серебристые купола, и вслушиваясь в тихую, но такую пронзительную песню танцовщиц Храма, вращавшихся в своем танце, и не прекращавших петь, даже когда сам Маледикт, Шарак, и несколько его прислужников сошли с повозок каравана и направились внутрь Храма. И потом, когда они углубились в освещенные факелами коридоры Храма Маледикт все еще слышал пение танцовщиц, что доносилось снаружи. Неожиданно Маледикт заметил, что кроме него никаких даров Храму Шарак не нес – его прислужники не несли корзин или вьюков с дарами или чего–либо в этом духе. Спрашивать у Шарака, в чем же дело, Маледикт не решился – неизвестно ответил ли бы вообще он на его вопрос.

– Мы несем наши мысли, наши сомнения, наши терзания, что возникают у нас в этот Храм. Это и есть наш дар Храму – неожиданно проговорил Шарак.

– А как же я?

– А ты… ты мое самое большое сомнение – расхохотался сухим скрежещущим смехом Шарак, впервые за то время, что Маледикт видел его. Смех гулко отдавался в переходах, постепенно стихая до зловещего шелеста, чтобы потом стихнуть совсем. А остальные же шли, будто ни в чем не бывало, да и сам Шарак шагал впереди, будто бы это и не он только что хохотал таким жутким зловещим смехом.

Переходы вывели их в обширную залу. С одной стороны они увидели обширную толпу Мьярмов, которые сейчас вели себя на удивление тихо.

Пустынники встали с другой стороны, присоединившись к такой же толпе своих собратьев, которые уже стояли здесь, сверкая своими кристаллическими глазами.

– Иди – неожиданно проговорил Шарак, и по его жесту Маледикта вытолкнули из толпы пустынников на пустое пространство, которое осталось между группами Мьярмов и пустынников. Попытаться затесаться обратно в толпу пустынников, видимо, не стоит, понял Маледикт. Но тут неожиданно пение танцовщиц зазвучало в зале. Но теперь им вторили и шелестящие голоса пустынников и рев Мьярмов, что рождало жуткое сочетание звуков, и Маледикту захотелось зажать уши руками, чтобы не слышать этого, а между тем в зал же вплыли и сами танцовщицы, множество танцовщиц, котоыре стали кружиться в танце, не обращая внимания на мечущегося Маледикта.

Он сам не мог сказать, почему это мелодия сводит его с ума, но ему одновременно хотелось и плакать и смеяться. Он одновременно ощущал себя и спокойным, и в тоже время ему хотелось бесноваться, метаться по стенам, кричать и драться, любить и ненавидеть, так, как будто сама жизнь кипела внутри него неудержимым потоком и жаждала выхода, даже если этот выход разорвет его сердце. А потом он ощутил, как проваливается куда то, в какую то бездну, из которой не было выхода.

Когда сознание вновь вернулось к нему, он увидел вокруг себя стены храма, такими, каким он их помнил. Но в воздухе словно бы висело что–то зловещее, что то пугало его, будто шептало ему – «Я иду за тобой, и твой страх ласкает меня, он для будто сладкое вино или вкуснейший мед, он слаще всего для меня, и я могу заставить тебя испытать еще больше этого страха, пока он весь не поглотит тебя…».

В помещении, впрочем, было светло. Но тишина стояла просто могильная. Никто не шептал ему, никто не путался напугать страшными рожами из–за угла. Просто тишина.

Маледикт уже начинал нервничать, пытаясь успокиться, он стал напевать какие–то песенки. Чтобы хоть как то отвлечься, заполнить эту пустоту в комнате. Но все же не проходило ощущение этой покинутости и заброшенности и этого одиночества. Он вспомнил, как они как то обсуждали с друзьями, где страшнее всего очутиться. Все говорили разное, кто говорил в ночном лесу, кто в ночном море, когда вокруг ни одно огонька, кто на кладбище. Но никто и предположить не мог, как ужасна может быть чистая светлая абсолютно пустая комната. А быть может он сам делал её для себя такой страшной? Просто его фантазия высвободилась после того, как эта музыка, эта безумная храмовая песнь едва не свела его с ума, вот он и навоаброжал невесть что, шепот какой–то. Или может и вовсе сошел с ума, а стены вокруг – стены психиатрической лечебницы? Маледикт вздохнул, подумав, что скорее всего так оно и есть. А если это так, как он это примет? Бывало конечно, всякое, но… Когда он мог сойти с ума? Что в его жизни правда? А что вымысел? Что происходило с ним на самом деле, а что он лишь себе вообразил? Неужели… Вика!

– А ты даже сейчас думаешь о ней – хмыкнул за его спиной чей–то сухой и неприятный голос.

Обернувшись Маледикт увидел фигуру в темном балахоне, которая стояла, скрестив на груди руки, лицо фигуры скрывал балахон, надвинутый на лицо.

– Кто ты? – спросил у фигуры Маледикт.

– Кто я? А зачем тебе это знать? – усмехнулась фигура, не меняя позы и вообще не шевелясь.

– Хватит шуток – проговорил спокойно Маледикт, глядя на фигуру – ты кто–то из этого храма? Откуда ты? Быстро отвечай мне.

– О! Да ты храбрец, как я погляжу. А с чего это ты стал такой храбрый, а? Перед девчонкой своей не форси, все равно её тут нет. Или этого жука, Шарака наслушался, про его древних мудрецов? А что, ты думаешь он тебе добра хочет?

– Я уверен, что ты точно не желаешь мне блага.

– А ты подумал, что можешь на этот счет ошибаться? Я бы не против тебе помочь.

– С чего это вдруг?

– А просто так! Могу же я что–то просто так делать – прошелестела фигура откидывая капюшон с лица. Оказалось, что под капюшоном пряталось очень приятное женское лицо. У говорившей девушки были длинные светлые, почти белые волосы, которые когда она тряхнула головой, рассыпались по плечам красивым каскадом, прекрасным, будто чистый свежевыпавший снег. Маледикт взглянул в её смеющиеся серые глаза и медленно проговорил – Я тебе не верю.

– А почему? – спросила девушка его изменившимся голосом, который теперь звенел дивной мелодией, лаская слух Маледикта.

– Не верю и все.

– Ну, хорошо – потянулась девушка – а у тебя что, есть какой то выбор, кроме как довериться мне? Быть может я здесь хозяйка, и твое дальнейшее продвижение по твоему пути зависит от моего каприза… Как тебе такой вариант?

– Хм, ты также можешь и обманывать меня с какой–то своей целью. Я же совсем тебя не знаю…

– Знаешь – рассмеялась девушка.

– И кто же ты?

– Помнишь Машу? А Таню вспомнил Маледикт? А еще многих девушек, о которых ты мечтал, о которых ты думал? Вспомни их всех!

– И кто ты? Катя? Вера? Маша?

– Не–е–е-е-ет, милый мой. Ты же ведь мечтал о стольких девушках, а теперь выбрал только одну… Или может она тебя выбрала? Так просто поманила пальчиком, а ты и побежал. А ей может теперь тот белый по вкусу придется, помнишь? Как, у неё в гареме вторым мальчиком будешь? А Маледикт? Хочешь да, таким подкаблучником быть?

– А если и хочу, то тебе какое дело?

– Да, правда чтоль хочешь?! А как же мужиком быть, чтоб везде и во всем за тобой последнее слово? Да и в гареме то второй мальчик знаешь, не всегда нужным бывает. Вот выкинет тебя эта Вика на помойку, и как хочешь! Ты как, согласен? – иронически протянула девушка, поглядывая на него.

– Тебя это не должно касаться.

– А почему? Я бы была бы твоей… Была бы царицей, днем была бы королевой, а ночью императрицей – рассмеялась она – помнишь, как мы этот фильм смотрели? Разве нам было плохо вдвоем?

– С кем?

– Да неважно, кто это был! Дело в том, что вот с этой Викой ты вот куда попал, как в живот копье понравилось?

– Если это ради Вики, то мне и больше не жалко потерять.

– Не верю! Ты и мне и себе врешь! Да сам взгляни… – повела девушка рукой и на стене, за её спиной замерцало изображение, будто сзади неё был какой–то экран.

На этом экране Маледикт увидел Вику. Она сидела в салоне какой то машины. Салон был достаточно просторный. Вика сидела рядом с местом водителя. За рулем сидел какой–то парень, по плечам его рассыпались длинные волосы белого цвета. Он что то сказал Вике, что – Маледикт е слышал, он мог только видеть происходящее. В ответ Вика рассмеялась. Потом изображение пошло волнами, а затем эту картинку сменила следующая – как Вика, абсолютно обнаженная, и рядом с ней в постели был… Кто это был – Маледикт не рассмотрел, лишь перевел взгляд на девушку, с такими красивыми, будто свежевыпавший снег волосами, и взглянул с ненавистью в её глаза.