Текст книги "Тайны Англии"

Автор книги: Ефим Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

В копии Мунка, датированной 23 ноября, находятся на полях две небольшие и маловажные вставки в текст, подобные вставкам короля, сделанным для печатного издания. Однако такие же вставки на полях мы находим и в «оригинале» и при этом написанные тем же почерком, что и остальной текст! Очевидно, что вставки в оригинал были сделаны после того, как он из Тауэра был доставлен Мунку для снятия копии. Малоправдоподобно, чтобы после снятия копии оригинал был возвращен Винтеру с приказанием внести в него эти изменения, не имеющие никакого серьезного практического значения. Напротив, считая «оригинал» фальшивкой, легко допустить, что подделыватель сделал добавления в соответствии со вставками, внесенными в копию начальством.

Наконец, сохранился фрагмент в несколько строк из другого показания Томаса Винтера от 25 ноября, касающегося его поездки в Испанию в 1602 году. Оно подписано «Win-tour». И что особенно интересно, недавно в бумагах Сесила обнаружено письмо Уэйда от 25 ноября, в котором он сообщает, что Винтер дал показания о своей деятельности в Испании, которые им самим изложены на бумаге. К письму приложено на двух страницах показание Винтера, подписанное «Wintour». Однако весь текст письма написан явно той же рукой, что и «оригинал» «Исповеди». Более того, в это показание включен в несколько измененной форме и фрагмент действительно собственноручно написанного Винтером текста. Иначе говоря, какое-то показание Винтера было в измененной форме переписано другим лицом, подделывавшимся под почерк арестованного заговорщика, и в конце этого документа либо Винтер был принужден поставить свою подпись, либо она также была сфальсифицирована.

Эта фабрикация показаний от 25 ноября позволяет по крайней мере со значительной долей вероятности сделать вывод и о подделке «Исповеди». Мы говорим «со значительной долей вероятности», так как для окончательного вывода нужно провести более тщательное исследование почерков всех упомянутых документов.

Следует лишь оговориться – даже выявленные нами методы работы подделывателя говорят, что он не «изобретал» показания, а переделывал в соответствии с видами и намерениями Сесила подлинные слова арестованного. Да и трудно предположить, чтобы дело обстояло по-другому – иначе подделка была бы слишком грубой, она вряд ли могла бы ввести в заблуждение современников. Да и не было нужды в такой полной подмене – надо было лишь опустить то, что в интересах Сесила было скрыть, и вставить то, что он хотел приписать заговорщикам.

Определить эти вставки и пропуски, не имея настоящего оригинала, вряд ли возможно. Остается относиться к «Исповеди» Винтера с крайней осторожностью, особенно к тем ее местам, которые Сесилу было явно выгодно ввести в текст. Но вообще обойтись без нее нельзя, только с ее помощью возможно изложить сколько-нибудь связную историю «порохового заговора», а то, что этот заговор существовал, нет никаких оснований сомневаться. Другой вопрос – какую роль сыграла в его организации правительственная провокация.

Если не верить в подлинность «Исповеди» Томаса Винтера, то многие действия участников «порохового заговора» могут быть увидены совсем в другом свете. Например, аренда Винегр-хауза могла быть просто следствием желания Томаса Перси иметь квартиру поблизости от королевского дворца. Дом был арендован 24 мая, а 9 июня Перси по ходатайству лорда Нортумберлендского получил придворную должность, о чем, конечно, знал заранее от своего влиятельного родственника. Даже возвращение Фокса могло иметь совсем другое значение. В месяцы ослабления преследований против католиков значительное число эмигрантов вернулось в Англию. А принятие Фоксом имени Джонсона вполне могло быть мерой предосторожности, которой, между прочим, придерживались многие эмигранты – и не без основания.

Однако факт существования заговора не подлежит сомнению, и поэтому нет причин подозревать, что рассказ, составленный на основании «Исповеди» Винтера, в общем и целом не соответствует действительности.

Но возникает вопрос, правы ли те католические авторы, которые прямо указывают на Сесила как на организатора заговора? Они ссылаются на то, что такова была обычная система правительства (например, при организации заговора Бабингтона). Нет сомнения, что своевременное обнаружение «порохового заговора» было чрезвычайно на руку Сесилу. Оно позволяло ему резко усилить свое влияние на короля, заставить того отказаться от мысли смягчить законы против католиков, к чему стремился Яков и что полностью противоречило интересам Сесила и стоявших за ним кругов протестантского дворянства. А что могло быть лучше для этой цели, чем раскрытие заговора, который ставил целью умертвить короля, наследника престола, большинство высших сановников государства и взамен создать католическое правительство?

Каким же путем Сесил, если он был организатором всего дела, мог заронить мысль о заговоре в голову Кетсби? Ответ напрашивается сам собой – через лорда Монтигля. Этот бывший мятежник был не только прощен, но и явно находился в милости и в постоянной связи с министром. Имеется одна очень важная деталь, говорящая в пользу такого предположения.

Начало заседаний парламентской сессии осенью 1605 года юридически не должно было быть открытием нового парламента, а лишь возобновлением прерванных заседаний старого. При таком возобновлении не предусматривается присутствие короля. В 1605 году Яков решил нарушить правило, поскольку парламенту предстояло решать вопрос чрезвычайной важности – о законодательном объединении с Шотландией. Об этом решении короля было известно узкому кругу лиц, в том числе и Монтиглю, члену английской делегации, обсуждавшей с шотландцами условия унии. Без знания того, что король решил присутствовать при возобновлении работ парламента, не могло быть и «порохового заговора». А узнал это Кетсби, вероятно, от Монтигля.

Не нужно придавать особого значения этому доводу. Монтигль мог сообщить о королевском решении своему родственнику Кетсби и без всякой задней мысли. Кетсби, вращавшийся в кругах богатого джентри (хотя и не в придворной среде), мог и другими, неизвестными нам путями получить сведения о том, что Яков намерен лично принять участие в церемонии возобновления заседаний парламента.

Все это так, однако остается фактом, что Монтигль выполнял роль шпиона Сесила и узнал о заговоре много раньше, чем была разыграна комедия с получением письма в замке Хокстон. А что это было заранее продуманное представление – в этом сомневаться не приходится. Мы уже не говорим о том, что второй участник сцены – Томас Уорд, которого Монтигль пригласил на ужин и которого он попросил прочесть вслух полученное письмо, вероятно, также был тайным агентом Сесила. Сама сцена была явно рассчитана на то, чтобы в драматической форме показать, каким образом ни о чем не подозревавшее правительство впервые узнало о заговоре. Кроме того, недомыслие министров было призвано оттенить мгновенное разгадывание королем туманного смысла письма, создавало необходимый фон для проявления божественно вдохновляемой мудрости Якова. Подобное изображение событий весьма льстило королю, придерживавшемуся более чем пристрастного мнения о размерах своих умственных способностей. Роберт Сесил меньше всего собирался разубедить своего монарха в этом приятном заблуждении.

Характерный факт. Многоопытный министр не привык никому доверять полностью, в том числе, конечно, и Монтиглю. И вот мы узнаем, что один из его шпионов, некий Гейдж, сосед Френсиса Трешама, обратился к тому с дружеским предложением выпутаться из финансовых затруднений, в которых тот находился до получения наследства, сделавшись тайным агентом Сесила. Это была очевидная попытка создать дополнительный источник информации об отношениях между Монтиглем и его родственниками – участниками заговора.

Френсис Трешам не стал агентом Сесила. Нет прямых доказательств и того, что именно он написал письмо к Монтиглю, в чем его подозревали Кетсби и Винтер. Однако вместе с тем роль Трешама во многом остается загадочной. Он в течение нескольких дней после ареста Фокса и бегства других заговорщиков оставался в Лондоне и, по некоторым сведениям, даже предлагал свои услуги в поисках беглецов. Хотя Фокс вскоре в своих показаниях под пыткой назвал Трешама среди других участников заговора, правительство в течение четырех дней не давало приказа об его аресте, а он в свою очередь вел себя как человек, не опасавшийся властей. Трешама арестовали только 12 ноября. Его поведение перед раскрытием заговора можно объяснить предположением, что он устно пытался предостеречь Монтигля (и своего другого зятя – католического лорда Стоуртона) от посещения парламента и в ходе разговоров с ним догадался, что правительство знает о заговоре. А может быть, Трешам знал слишком много о роли Монтигля и считал это гарантией своей безопасности. В свою очередь правительство, видимо, также колебалось, арестовывать ли Трешама, но в конце концов решило, что далее опасно оставлять его на свободе. В показаниях Трешама чья-то заботливая рука тщательно вымарывала всякое упоминание о Монтигле. И все же Трешам был явно чересчур опасным заключенным, чтобы его можно было, как других заговорщиков, судить открытым судом.

При обыске, проведенном в квартире младшего брата Трешама, в которой жил также его личный секретарь, были найдены две копии трактата о двусмысленной манере выражения мыслей. Заголовок одной из копий был переделан рукой отца Гарнета на «Трактат против лжи и злостного лицемерия». В нем, однако, под видом «ограничения» областей, в которых они должны применяться, давались практические советы, как надлежит их пускать в дело. Френсис Трешам, видимо, вполне следовал советам, содержащимся в этом иезуитском трактате, хотя и отрицал свое знакомство с ним.

Через шесть недель после ареста он был уже больным человеком. В одну из ночей – 23 декабря – он продиктовал своему секретарю письмо к Сесилу, в котором опровергал свои показания о знакомстве с Гарнетом и о том, что знал о посылке Винтера в Испанию, и поручил находившейся тут же жене передать это письмо министру. В ту же ночь Трешам скончался.

Официально его смерть была приписана «удушью» («болезни, которой он был подвержен в течение долгого времени»). Однако, поскольку за шесть недель до этого Трешам выглядел вполне здоровым человеком, никто не поверил официальному объяснению. Многие современники считали, что Трешам был отравлен и что это было делом рук Монтигля. Очень вероятно, что Трешам знал о действительной роли Сесила и Монтигля и не делал особого секрета из того, что он обладает такого рода опасными знаниями. Это и решило его судьбу. Сохранилось письмо Уэйда Сесилу от 23 декабря 1605 года, в котором выражалось беспокойство, что не получено приказа о скорейшем погребении тела – это также могло свидетельствовать о желании скрыть действие яда. Очень подозрителен и факт, о котором сообщил Уэйд Сесилу в том же письме: сам Трешам, а также другие участники заговора считали, что, если он выздоровеет, «им нечего опасаться действий правосудия».

И все же не следует делать поспешных выводов. Неужели, если бы Сесил был так озабочен, чтобы заставить до суда навеки замолкнуть Трешама, он разрешил бы жене и секретарю арестованного государственного преступника неотлучно находиться в его камере почти вплоть до самого конца, а потом свободно и беспрепятственно покинуть Тауэр?

Подводя итоги, следует сказать, что не существует прямых доказательств провоцирования Сесилом заговора, да и вряд ли они могли сохраниться. Зато очень вероятно, что он узнал о заговоре вскоре после того, как конспираторы приступили к действиям, и при этом узнал сразу из нескольких источников, хотя неясно, насколько подробной была полученная им информация. Одним из возможных источников сведений мог быть Монтигль. Другим – Томас Эллисон, вращавшийся среди эмигрантов во Фландрии. Правительство получило также сведения от некоего Генри Райта, занимающего какой-то пост при дворе. ещё в апрель 1604 года Райт сообщил о заговоре сэру Томасу Чэлочеру, доверенному лицу Сесила и, как жаловался Райт, не получил никакого вознаграждения за свои труды, продолжавшиеся почти два года, вплоть до получения письма лордом Монтиглем. Райт апеллировал к самому королю, который, как это становится ясным, не только знал о «службе» Райта, но и прямо ее одобрял.

Фокс после ареста даже под пыткой не назвал никаких имен. Он признался только, что его собственная фамилия не Джонсон, а Фокс. Таким образом, до 8 ноября, когда под более жестокой пыткой он назвал имена других заговорщиков, правительство официально знало об участии в заговоре лишь Фокса и Томаса Перси, который арендовал подвал под палатой лордов. Тем более показательно, что уже 7 ноября была издана официальная декларация, предписывающая арестовать Кетсби, Винтера, Роквуда, Гранта и ряд других заговорщиков. Следовательно, правительство имело какую-то информацию, может быть, не очень определенную и точную. У него были данные, чтобы начать действовать, и, если оно долго медлило, то, очевидно, потому, что ожидало момента, когда будет всего выгоднее «раскрыть» заговор.

Сторонники версии, что Сесил «сфабриковал» заговор, доказывают, будто он чуть ли не сфальсифицировал все следствие. Однако в числе лордов – членов комиссии, допрашивавшей заговорщиков, было несколько явных врагов и соперников Сесила, которые никак бы не согласились стать орудием в руках честолюбивого министра. Скорее, они постарались бы, напротив, сразу же разоблачить перед Яковом фальсификацию Сесилом заговора, раскрытие которого столь способствовало осуществлению его планов.

Надо учитывать также, что фактически существовало два заговора – собственно «пороховой заговор» и план восстания католиков под руководством Эверарда Дигби. О втором заговоре Сесил был извещен своими лазутчиками. Он мог подозревать Томаса Перси и Кетсби, но не знать о планах использования Винегр-хауза. В бумагах Сесила имеется немало писем, содержащих глухие указания на зреющий заговор, на возможность новой – далеко не первой – попытки католического восстания. Одно анонимное предостережение, брошенное в деревянной коробке на проезжей дороге, было написано от имени католика-слуги, желающего раскрыть заговор, в котором участвовал его господин. Письмо предостерегало, что опасность ожидает короля, лорда Солсбери и главного судью Попхема.

Кажется, международные связи участников заговора были значительно более широкими, чем это можно предполагать на первый взгляд. По крайней мере Сесил получил прямое предостережение от английского посла в Париже сэра Томаса Парри. Тот, по-видимому, подхватив на лету намек, брошенный вполголоса венецианским послом, передавал, что следует опасаться французского посла в Лондоне графа де Бомона. Действительно, Бомон спешно покинул Лондон, чтобы не присутствовать на открытии парламентской сессии, и, переправившись на французский берег, сообщил королю Генриху IV, что будет сделана попытка в день возобновления работ парламента «убить Якова и всех знатных лиц». Но еще вопрос, откуда узнал об этом Бомон – от заговорщиков или от своих шпионов в правительственных канцеляриях. Как бы то ни было, Генрих IV предостерег Парри против возможных покушений на Якова.

Шпионы Сесила Джон Рейнольде и Джордж Саутхейк в Кале и Виллиастон – в Руане усердно наблюдали за активностью иезуитов, будто собиравшихся подавать петицию Якову, составленную отцом Парсонсом в Риме. Виллиастон многозначительно высказывал при этом опасение, как бы они «не затронули личности его величества или кого-либо из его детей». Виллиастон передавал также через Парри, что иезуиты собираются высадиться в Англии под видом шотландских купцов. Шпионы Сесила тщательно наблюдали за ними, но те в последний момент ускользнули, уехав на каком-то шотландском судне.

Эти и подобные сообщения могли лишь усилить стремление Сесила найти префекта иезуитов Гарнета и его ближайших помощников. 8 января 1606 года был арестован в Вустершире Стефен Литлтон, скрывавшийся после того, как он покинул Кетсби и других заговорщиков, и его двоюродный брат «рыжий Хемфри» Литлтон, а также Роберт Винтер, брат Томаса. Надеясь спасти себе жизнь, «рыжий Хемфри» выдал потайные места иезуитов…

В средней Англии, на высоком холме, с которого просматривались на много миль окрестные места, стоял замок, мало напоминавший приземистый, наполовину деревянный Уайт-Уэбс. Построенный в характерном «тюдоровском стиле», этот дом отличался от многочисленных рыцарских замков, которые были воздвигнуты в стране на протяжении многих столетий. Это не была крепость, способная долго выдерживать осаду вражеской армии. Его стены не были приспособлены для того, чтобы с них поражать ядрами и пулями неприятелей. Но, хотя Хиндлип-хауз был выстроен совсем недавно богатым католическим землевладельцем Томасом Эбингтоном, он только внешне походил на дворцы вельмож и богатые усадьбы Елизаветинского времени. Дело в том, что если Уайт-Уэбс лишь приспособили под штаб-квартиру иезуитов, то Хиндлип-хауз был создан со специальной целью служить убежищем для отца Гарнета и его Христова воинства.

Весь замок представлял сплошную загадку. Каждая комната имела скрытые ниши, стены были полны тайников, потолки маскировали невидимые чердачные помещения. Даже печи были если не с двойным дном, то с двойным выходом – один для дыма, другой для иезуитов, когда им почему-либо требовалось исчезнуть, не оставляя следов. Камин в спальне хозяйки был соединен узкой трубой с одной из ниш, куда, таким образом, можно было, не вызывая подозрений, доставлять пишу и вино, которое обитатели тайников явно предпочитали воде. Иезуитский архитектор работал не по шаблону, каждый тайник имел свой «секрет», и раскрытие одного из них мало облегчало поиски других.

Когда из Лондона был получен приказ произвести обыск в Хиндлип-хаузе, сэру Генри Бромли, которому поручили это дело, специально предписывались чрезвычайные меры бдительности: поставить караулы у всех дверей, вести наблюдение за всеми слугами, и особенно за тем, куда доставляется пища, содрать обои и обшивку стен, промерить длину каждой из комнат, чтобы определить, сравнивая площадь на верхних и нижних этажах, где могли быть тайные ниши. Наконец особо приказано было проверить все дымоходы.

Задача оказалась бы сэру Генри и его команде не по силам, если не неожиданность, с которой они нагрянули на замок. Находившиеся там Гарнет и трое его подчиненных едва успели скрыться в двух тайниках. Однако тайники не были подготовлены к длительной осаде замка. В них, по выражению Бромли, вместо запасов пиши находился лишь «папский хлам». Он очень стеснял обитателей тайников, мешая им двигаться. Бромли и его команда убедились, что число посетителей явно превышало число лиц, формально проживавших в доме, и некоторые якобы не используемые кровати оказались еще теплыми. Тем не менее, когда люди Бромли стали мерить стены и потолки, не удалось ничего обнаружить. Полученное же вскоре известие о показаниях Литлтона (ранее правительство действовало, очевидно, по простому подозрению) побудило приняться за обыск с удвоенной силой. В конце концов бульдожья хватка сэра Генри, не спускавшего глаз с обитателей дома, дала свои результаты. Изголодавшиеся подчиненные Гарнета, а потом и сам провинциал вышли из тайников и сдались на милость победителя.

Их доставили в Лондон, но никак не могли добиться показаний об участии в «пороховом заговоре», а в случае с Гарнетом Сесил не решился прибегнуть к пытке. Чтобы обойти иезуита, к нему подослали тюремщика, прикинувшегося сочувствующим католиком. Он устроил Гарнету якобы тайное свидание с другим арестованным, отцом Олдкорном (стена, разделявшая их камеры, оказалась, как нарочно, с проломом, который можно было обнаружить, слегка отогнув доску). Беседу Гарнета с Олдкорном, разумеется, слово в слово записали агенты Сесила, сидевшие рядом в тайнике. Две беседы иезуитов потом составили одно из доказательств, которые требовались суду для осуждения Гарнета и его коллег. Другим, крайне невыгодным для иезуита, обстоятельством было обнаружение трактата о двусмысленном способе выражения или о пределах дозволенной лжи, который, как мы помним, нашли у Трешама. Чего стоили заверения Гарнета, что он ничего не знал о «пороховом заговоре», кроме того, что ему было сообщено на исповеди, если сам иезуитский провинциал «теоретически» обосновывал необходимость лжи в такой ситуации, в какую он попал?

Гарнет и его подчиненные, кроме тех, кому, вроде Тесмонда (Гринвея) и Джерарда, удалось бежать за границу, кончили свои дни на виселице.

Английское новое обуржуазившееся дворянство и буржуазия выиграли еще один раунд в длительной борьбе против католической реакции и ее верного орудия – иезуитского ордена. Однако уже в первые годы правления Якова I выявилось, что английский абсолютизм перестал играть прогрессивную роль; он вступал во все большее противоречие с интересами буржуазии и «нового» дворянства. Абсолютизм начинает искать поддержки у своих недавних врагов – тех слоев дворянства, которые не были затронуты новым капиталистическим развитием страны и тяготели к старым феодальным порядкам, делает шаги к примирению с католической церковью. Меняется и внешняя политика Англии – заключается мир с Испанией. Опытный и умелый дипломат испанский посол Гондомар быстро приобрел большой вес при дворе Якова I. Гондомар создал в Англии шпионскую сеть, состоявшую из профессиональных разведчиков. Он не брезговал покупать новости и «поштучно». В его бумагах можно прочесть такие записи: «Г. Ла Форесту и другим лицам во французском посольстве за ценные новости – 4533 реала; слуге министра Лейка за изложение важных депеш – 300 реалов; лицу, которое дало мне копии договоров… из английских архивов, – 1200 реалов».

Гондомар вкрался в доверие к Якову и под видом дружеских расспросов выведывал у короля его планы. Однако собеседник испанского посла оказался натурой на редкость капризной и склонной к надувательству, причем тоже по прихоти, а не ради каких-либо определенных целей. После встречи с Яковом испанцу всякий раз приходилось ломать голову над тем, что из выуженных им у его коронованного приятеля сведений соответствовало действительности, а что было только порождением причудливой королевской фантазии. Так как дело шло о намерениях Якова, только ему до конца и известных, а король говорил правду или лгал без всякой задней мысли, просто по наитию, то задача, которую приходилось решать послу Мадридского двора, была совсем не из легких.

Значительную часть черновой работы аристократ Гондомар оставлял на долю посла эрцгерцога Альберта, тогдашнего наместника (формально суверенного правителя) Испанских Нидерландов, Жана Баптиста Ван Мале. Этот выбившийся из писцов дипломат занимался вербовкой на испанскую службу всякой мелкой сошки. Так, например, в августе 1620 года он усердно пытался подкупить правительственного шифровальщика, некоего Винсентио, который ещё до этого отсидел шесть лет в Тауэре за связи с испанской разведкой. Ван Мале хотел побудить Винсентио отказаться расшифровывать важные письма испанского посла в Вене к эрцгерцогу Альберту, перехваченные английскими разведчиками. Винсентио предлагались деньги – разумеется, с прямо противоположной целью – также и от имени голландского посла. Все договаривающиеся стороны торговались при этом, как на рынке. Вдобавок, прежде чем платить, Ван Мале хотел убедиться в качестве «товара», которым в данном случае была способность Винсентио раскрыть испанский шифр. От продавца потребовали принести образчик его изделия. А тем временем английские власти спохватились и предложили Винсентио поторопиться с расшифровкой, если он не желает познакомиться с пыточной камерой…

Словом, опытные шифровальщики были в цене. До последнего времени историки не знали, что приключилось с Томасом Фелиппесом после событий, связанных с «пороховым заговором». След отыскался в переписке Гондомара. В 1621 году испанец сообщал о намерении подкупить и отправить во Фландрию этого «бесстыдного старика, которому перевалило за семьдесят».

Напротив, английская разведка приходила в упадок уже при Роберте Сесиле, который, как мы знаем, сам получал крупную пенсию от Испанского двора и не был намерен особенно усердно разыскивать своих сообщников. Сменившие Сесила руководители секретной службы больше использовали ее не для борьбы против враждебных держав, а для наблюдения за своими соперниками при дворе. Они не могли соперничать с Гондомаром, приобретшим к тому же влияние на самого Якова I.

Тем не менее случались неудачи и у ловкого испанского посла. Особенно странным было то, что происходило с депешами Гондомара, которые он направлял в Мадрид. Там копии с них каким-то неведомым путем добывал английский посол сэр Джон Дигби, расшифровывал места, написанные кодом, и пересылал свою добычу в Лондон, к Якову I. Это происходило в течение многих лет вопреки бессильному гневу Гондомара, к циничному удовольствию немногих посвященных в секрет. Правда, в Лондоне люди немедленно ставили в известность посла, что его очередная депеша в Мадрид доставлена английскому королю. Обычно эту новость сообщал Гондомару подкупленный придворный (Калверт или кто-либо другой). Тщетно Гондомар менял шифры и курьеров, просил, чтобы в Мадриде его донесения попадали только в руки абсолютно доверенных лиц. Тщетно «главный шпион» дон Анд-ре Веласкес де Веласко засылал все новых и особенно доверенных лазутчиков в английское посольство. Напрасно испанский министр герцог Лерма расставлял ловушки членам государственного совета и их клеркам, пытаясь обнаружить предателя.

Источник информации так и не был обнаружен. Гондомар решил, что это все же кто-то из членов государственного совета. Через много лет, уже вернувшись из Испании, Дигби, уступая настойчивым просьбам Гондомара, раскрыл секрет. Депеши перехватывались и копировались, пока курьер отдыхал на последней почтовой станции неподалеку от испанской столицы. Остается неизвестным, сообщил ли Дигби правду или и в этом случае попытался провести за нос своего удачливого испанского коллегу.

Между прочим, Дигби имел возможность на основе донесений Гондомара составить полный список лиц, которым выплачивалась пенсия из Мадрида. Среди них было много приближенных Якова. Однако сэр Джон Дигби имел достаточно такта, чтобы не включать в этот список самого короля, также получавшего немалую испанскую субсидию.