Текст книги "Тайны Англии"
Автор книги: Ефим Черняк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)
28 июля правительство объявило, что открытие парламентской сессии переносится с 3 октября на 5 ноября. Заговорщики, снова съехавшиеся в Лондон, делали последние приготовления. Фокс и Винтер проверили, не отсырел ли порох, и пополнили его запасы. Кетсби продолжал закупку лошадей якобы для добровольческого полка. В то же время он вовлек в заговор уже известного нам Эверарда Дигби, которому было поручено возглавить католическое восстание в его предполагаемом центре – графстве Уорик, и Френсиса Треша-ма, кузена Кетсби и Винтера, являвшегося зятем католического лорда Монтигля. Трешам вступил в заговор после серьезных колебаний, очень поздно – 14 октября 1605 года. Роли Трешама в последующих событиях, во многом неясной, но безусловно важной, нам еще не раз придется коснуться в нашем рассказе.
«Пороховой заговор» был подготовлен. Мина подведена, и Фокс, которому поручалось произвести взрыв, уже присоединил к мешкам с порохом длинный фитиль. За четверть часа, пока огонь добрался бы до мины, Фокс предполагал сесть в подготовленную поблизости лодку и отъехать возможно дальше от здания парламента. На реке Фокса должно было ждать судно, которое немедля доставило бы его во Фландрию. Там он смог бы сообщить Оуэну и Уильяму Стенли, что наступила долгожданная минута действия.
Осталось десять дней до открытия парламентской сессии.
В субботний день 26 октября вечером лорд Монтигль, живший в Монтагю-Клоз, близ бессмертного шекспировского театра «Глобус», неожиданно отправился ужинать в свой замок Хокстон, который он получил в приданое за своей женой Элизабет Трешам. До смерти королевы Елизаветы Монтигль вместе с другими будущими участниками «порохового заговора» принимал участие в мятеже Эссекса, за что его принудили уплатить разорительный штраф более чем в 5 тыс. фунтов стерлингов. Лорд Монтигль находился в более или менее близком родстве со многими заговорщиками, поддерживал дружеские отношения с Кетсби, Френсисом Трешамом, на сестре которого он был женат, с Томасом Винтером, который служил в его свите, и другими. Однако после вступления на престол Якова Монтигль объявил в письме к королю о своем желании принять англиканство. Вслед за этим Монтиглю были возвращены его имения, и он был сделан членом палаты лордов. Монтигль к этому времени уже пользовался доверием и поддержкой Роберта Сесила. Об этом не могли знать Кетсби и его товарищи. Тайное стало явным лишь спустя три с лишним столетия, в результате тщательного исследования семейного архива Сесилов.
Итак, вечером 26 октября Монтигль отправился ужинать в Хокстон. Его гостем был Томас Уорд, дворянин из свиты лорда Монтагю, примкнувший к заговору, хотя и не принявший присяги. Когда дружеский ужин был в разгаре, в комнату вошел паж, державший в руке письмо. По словам пажа, письмо было передано ему незнакомцем с просьбой вручить его лично в руки лорда Монтигля. Тот сломал печать и передал бумагу Уорду с просьбой прочесть ее вслух.
В этом знаменитом письме, составленном очень туманно, Монтиглю советовали, если ему дорога жизнь, не присутствовать на заседании парламента, так как Бог и люди решили покарать нечестие «страшным ударом». Двусмысленное, но полное тревожных намеков письмо было прочитано Уордом в присутствии пажей и слуг, которые тем более были поражены происходящим, что Монтигль немедля встал из-за стола и приказал седлать лошадей. В 10 часов вечера после бешеной скачки он на взмыленном скакуне подлетел к правительственному зданию Уайт-холлу. Несмотря на поздний час, в нем находились сам Сесил и четыре лорда-католика – Ноттингем, Нортгемптон, Вустер и Сеффолк, которые были введены в состав королевского тайного совета. Лорды пришли на ужин к Сесилу, но, несмотря на довольно поздний час, еще не сели за стол. Поспешно вошедший в зал Монтигль передал Сесилу полученное таинственное письмо. Присутствующие прочитали письмо и приняли решение сохранить все дело в глубокой тайне, ничего не предпринимая до возвращения короля, который охотился в Ройстоне и вскоре ожидался в столице. Монтигль, однако, не счел необходимым скрывать этого решения от Уорда, который и так был знаком уже с письмом.
…Поздно ночью с воскресенья на понедельник Уорд ворвался к спящему Винтеру и рассказал о происходившем. На рассвете Винтер, разыскав иезуита отца Олдкорна и Джона Райта, помчался с ними в Уайт-Уэбс, где находился Кетсби. Но упрямый Кетсби и после получения рокового известия еще не считал дело проигранным. Он не верил, что тайна заговора открыта. Быть может, заявил Кетсби, это результат интриги Френсиса Трешама, который только что получил богатое наследство и еще менее, чем раньше, скрывал свое неверие в успех задуманного дела.
Необходимо было удостовериться, открыта ли тайна подвальных сводов парламентского здания, известно ли Сесилу о находившемся там порохе. Кетсби решил послать Фокса проверить, как обстоит дело. Винтер, правда, заметил, что это очень опасное поручение, но Кетсби мрачно заявил, что забота о сохранности пороха – долг Фокса, и кроме того, его необязательно посвящать в причины, вызвавшие надобность в дополнительной проверке.
Рано утром в среду Фокс направился в столицу и незаметно пробрался в подвал. Достаточно было открыть дверь и сделать несколько шагов, чтобы перестать беспокоиться. Все искусно сделанные Фоксом отметки, которые наверняка были бы задеты, если бы кто-либо заходил в подвал, оказались на своих местах. Вернувшись в Уайт-Уэбс, Фокс сообщил, что мина осталась нетронутой и не обнаруженной лазутчиками Сесила.
Однако кто же послал роковое письмо? Кетсби по-прежнему подозревал Трешама. В четверг, вернувшись в Лондон, Винтер передал Трешаму приглашение Кетсби завтра встретиться для особо важных переговоров. Кетсби решил, что в случае, если эта встреча выявит измену Трешама, не колеблясь, заколоть его кинжалом. 1 ноября, в пятницу, при встрече Кетсби в упор спросил двоюродного брата, не им ли было послано письмо и тем нарушена клятва? Если бы Трешам хоть на минуту смешался, нет сомнения, что Кетсби убил бы его на месте. Но Трешам с негодованием отверг обвинение. Конечно, Трешам был учеником иезуитов, но Кетсби не был в состоянии поверить, что он мог легко отнестись к клятве, данной на молитвеннике. Трешам, правда, не скрывал своего мнения, что правительству известна тайна заговора и что Кетсби следует немедленно бежать во Францию. Но тот все еще не хотел поверить в неудачу. Он объявил, что останется в Лондоне, по крайней мере до возвращения Томаса Перси, который должен был вернуться из поездки по северным графствам, где собирал ренту для графа Нортумберлендского.
Кетсби решил, однако, проверить искренность Трешама, попросив у него 200 фунтов для закупки оружия и лошадей. В случае, если Трешам уже находился в связи с правительством, он вряд ли посмел бы дополнительно компрометировать себя таким содействием заговорщикам. Трешам с готовностью обещал деньги (по его позднейшему объяснению, он рассчитывал, что Кетсби использует их для бегства во Францию). Ночью Трешам вручил первые 100 фунтов Томасу Винтеру и в ответ на просьбу поскорее доставить остальные обещал раздобыть их к субботе 2 ноября. Действительно, вечером в субботу Винтер получил еще 90 фунтов; больше, как объяснил Трешам, он оказался не в состоянии достать за столь короткий срок. Трешам снова подтвердил, что, по его мнению, заговор раскрыт и предлагал для бегства свою яхту, стоявшую на Темзе.
3 ноября Винтер получил еще более мрачные известия. Уорд сообщил ему, что король вернулся в город, прочел письмо к Монтиглю и приказал лордам – членам тайного совета – хранить обо всем этом самую строгую тайну. Был отдан приказ немедля и незаметно обыскать подвалы под зданием палаты лордов, особенно ту часть из них, которая находилась под королевским троном.
Кетсби и приехавший уже Перси в смятении выслушали в Уайт-Уэбсе взволнованный рассказ Винтера. Однако и на этот раз не было уверенности, что заговор открыт. Быть может, обыск будет проводиться не очень тщательно, и порох не будет обнаружен под скрывающим его слоем угля и досок. Вечером заговорщики вернулись в Лондон. Фокс снова спустился в подвал. Мина оставалась нетронутой. Незаметно прокравшись к Уайт-холлу, заговорщики смогли убедиться, что там не было заметно никакой особенной активности, никаких признаков тревоги. Все было тихо. Проведя беспокойную ночь по домам, утром Кетсби и его друзья узнали от Фокса, что в подвале все обстоит благополучно. Перси купил часы – недешевая вещь в те времена – и послал их Фоксу. Заговорщики разошлись по условленным местам, а Гринвей и Олдкорн покинули Лондон, чтобы сообщить собранные ими вести Гарнету. Кетсби направился в Уайт-Уэбс, Перси – к графу Нортумберлендскому. Лошади держались наготове, и участники заговора могли в любой момент быстро добраться до мест, которые должны были стать центром восстания.
Вскоре после того, как заговорщики заняли установленные места, около здания палаты лордов появились лорд-камергер Сеффолк и лорд Монтигль в сопровождении пажа. Они зашли в подвал, где за ними внимательно наблюдал находившийся там Фокс. Лорд-камергер спросил, кто он такой и что это за груда угля. Фокс ответил, что он слуга мистера Перси, которому принадлежит сваленный здесь уголь. Сеффолк сострил что-то на тему о больших приготовлениях к Рождественским праздникам, и лорды, не перестававшие весело смеяться во время своего обхода, вскоре удалились. Вернувшись к королю, у которого находились Сесил и несколько других членов тайного совета, Сеффолк сообщил о подозрительно большом количестве угля, собранном для отопления дома, в котором Томас Перси столь редко бывал. Сеффолка поразила также внешность Фокса, по его словам, «высокого парня, способного по виду на отчаянные поступки». Лорд-камергер также заметил, что, по мнению Монтигля, автором письма, вероятно, был Перси. Он, возможно, хотел спасти Монтигля, учитывая связывавшую их тесную дружбу.
После посещения подвала Сеффолком Фокс поспешил сообщить об этом Перси. В темную ноябрьскую ночь заговорщики еще раз осмотрели издалека дворцовые и правительственные здания. Все было спокойно. Ни Яков, ни Сесил, видимо, не знали, что их ожидает на следующий день. Фокс еще до этого отправился в подвал с часами и фонарем, свет которого был почти не виден со стороны. Подготовив шнур, который он предполагал зажечь, когда настанет срок, Фокс вышел во двор, находившийся за покоями принца…
Едва Фокс показался наружу, как к нему кинулись поджидавшие его в засаде люди во главе с мировым судьей Ниветом, посланным для нового осмотра подвала. Минуты было достаточно, чтобы пленник, которому связали руки, понял, что все пропало. На вопрос Нивета, что он здесь делает, Фокс не счел нужным скрываться: «Если бы вы меня схватили внутри, – ответил он, – я взорвал бы вас, себя и все здание». По приказанию Нивета подвал был подвергнут тщательному обыску. Бочки с порохом открыты и обезврежены…
Заговорщики стали спешно покидать столицу еще до того, как они узнали о неудаче заговора. Это делалось в соответствии с их планом, который предусматривал одновременное начало восстания в ряде графств на северо-востоке Англии. Вскоре главарей заговорщиков нагнал Роквуд, который заранее расставил по дороге заставы с рысаками своего конного завода. Роквуд привез известие об аресте Фокса. Когда Кетсби и Перси прибыли в замок своего сообщника Дигби, там уже собралась группа местных помещиков, которые намеревались принять участие в восстании. Однако известие о неудаче заговорщиков лишило их мужества. Большинство поспешно ретировалось. Кетсби и его друзья решили бежать в горы Уэльса и поднять на восстание довольно многочисленное там католическое население.
Вскоре началась погоня… В Холбич-хаузе – доме Стефена Литлтона в графстве Стаффордшир заговорщики сделали короткий привал. Кетсби и несколько его спутников попытались просушить порох, который они подмочили, переплывая реку. При подсушке искра упала на блюдо, на котором лежал порох. Кетсби и его друзья были отброшены в сторону с обожженными черными лицами. Мешок пороха силой взрыва был выброшен через пробоину в крыше. Большинство оставшихся невредимыми заговорщиков, в том числе Дигби и Роберт Винтер, бежали. Остальные вскоре были окружены отрядом, собранным шерифом графства. Кетсби и Перси были смертельно поражены одним выстрелом, вслед за ними погибло несколько других заговорщиков. Раненный в руку Томас Винтер, Роквуд, Морган, Грант были взяты в плен. В течение последующих недель были схвачены в разных местах другие участники «порохового заговора». Их ожидали казематы Тауэра, пытки и виселицы, воздвигнутые в Лондоне и других городах для примерной казни всех заговорщиков.
Однако следствие, допросы и пытки не только не прояснили, а, напротив, скорее – и быть может сознательно – запутали историю «порохового заговора».
Так, например, есть основания полагать, что визит лорд-камергера в подвал к Фоксу – не более чем выдумка. И это была – если была – далеко не случайная выдумка Сесила и его помощников, составлявших отчет о заговоре, тем более что на молчание Сеффолка и Монтигля можно было вполне надеяться, а Фокс к этому времени уже никому не мог ничего поведать о том, что же произошло в действительности. А для того чтобы понять, почему правительству потребовался этот вымысел, надо вначале сделать мысленный прыжок через без малого три столетия – из начала семнадцатого века перенестись в конец девятнадцатого.
За это время неузнаваемо изменился мир. Давно канули в вечность разногласия, разделявшие английскую буржуазию и папство. Его верные слуги – иезуиты – включились со всем рвением в борьбу против революционного движения рабочего класса и превратились в желанного помощника для буржуазии. Да вот беда – репутация у этих полезных людей была более чем подмоченной. Ведь многие поколения той же буржуазии воспитывались на россказнях о кознях иезуитов против Англии, о «пороховом заговоре». Об этом подробно повествовали труды наиболее уважаемых буржуазных историков. «Общество Иисуса» было прямо заинтересовано в рассеивании подобных «недоразумений» и принялось за дело со всем изощренным искусством, свойственным этому ордену.
Читатель, вероятно, не забыл еще отца Джона Джерарда, из рук которого заговорщики приняли причастие после того, как связали себя клятвой верности, и который будто бы не знал о присяге, данной в соседней комнате. Позднее этот иезуит бежал из Англии и в 1606 году составил подробный, хотя далекий от правдивости, рассказ о «пороховом заговоре». Спустя более чем два с половиной столетия другой иезуит, Джон Моррис, издал в Англии рассказ отца Джерарда. А в 1897 году другой Джон Джерард, также член «Общества Иисуса», занялся уже полным опровержением традиционной истории о Кетсби, Гае Фоксе и их сообщниках. Ему ответил наиболее видный либеральный историк Самуэль Гардинер, защищавший традиционную версию. Авторитет Гардинера был настолько велик, что многочисленные возражения, которые продолжал обильно публиковать отец Джерард, уже мало кто читал и еще меньше было таких, кто им верил. Однако иезуитское зерно все же упало на благодатную почву. Шел XX век с его бурными революционными событиями. Росла реакционность английской буржуазии и ее стремление объединиться с любыми союзниками из лагеря церковной реакции. Неудивительно, что иезуитская версия встречала все более благосклонное отношение. И действительно, вплоть до нашего времени продолжают появляться книги, которые настойчиво пытаются убедить читателя в правдивости «иезуитской» версии «порохового заговора».
Конечно, иезуиты не были бы сами собой, если бы их рассказ состоял из одной, легко разоблачаемой неправды. Напротив, как мы увидим, в нем было немало того, на что упорно закрывали глаза сторонники традиционной истории заговора. Иезуиты били по самому слабому месту своих противников – попытке в той или иной степени приукрасить облик тогдашних правителей Англии и, прежде всего, Роберта Сесила, нежеланию признать, в какой мере развитию заговора содействовали агенты-провокаторы, в какой степени этот заговор был в прямых интересах всесильного министра, искавшего предлог для восстановления в полной силе елизаветинского законодательства против католиков.
Однако защитники иезуитов утверждали нечто большее: весь «пороховой заговор» был изобретен Робертом Сесилом, и иезуиты, чистые, как невинные младенцы, узнали о планах Кетсби лишь на самой последней его стадии, в душе ужасались неслыханному делу, но не могли ничего поделать – их уста смыкала тайна исповеди. Чтобы разобраться во всем этом, вернемся к уже известным нам событиям.
Нет слов, многое в них остается непонятным. Например, самый подкоп, который вели конспираторы из Винегр-хауза. По версии, исходившей от правительства, оно получило сведения о нем только из уст арестованных заговорщиков, намного позже ознакомления с письмом Мон-тигля и начатых розысков. Правдоподобно ли, чтобы во время этих розысков не был бы обнаружен далеко продвинутый подкоп из близлежащего дома, который принадлежал заведомому участнику «порохового заговора» Томасу Перси? Не была ли вызвана правительственная версия необходимостью уверять, что следы проделанной работы были тщательно уничтожены заговорщиками, и тем самым создать приемлемое объяснение того факта, что никто не видел самого подкопа?
Но это еще не все. Вспомните, какая гора земли возникает, когда роют даже не очень глубокую яму. Куда же девалась земля, вырытая во время подкопа? Малоправдоподобно, чтобы такое количество земли можно было разбросать в прилегающем к дому крохотном садике, не возбуждая любопытства соседей и прохожих на столь многолюдном месте, как площадь перед парламентом. Ведь совсем рядом находились другие дома парламентских служащих. Мало спасает и довод, выдвинутый С. Гардинером, что землю, вероятно, выбрасывали в неподалеку протекавшую Темзу.
Еще более таинственным в истории «порохового заговора» является вопрос о самом порохе. Как язвительно писал второй отец Джерард, «сразу же после обнаружения пороха правительством обнаруженный порох исчезает из истории». При расследовании заговора тщательно изучались всякие, иногда совсем ничтожные мелочи, а такой важнейший вопрос остался – вряд ли случайно – совсем в тени. Для взрыва требовалось много пороха. А порох с 1601 года был государственной монополией, хранился под строгим контролем в Тауэре. Расходованием пороха ведали близкий друг Сесила граф Девоншир, а также его заместители Кэрью и Брукнер. Когда впоследствии возникла нужда в связи с финансовыми расчетами проверить расход пороха, это было разрешено сделать за годы с 1578-го по 1604-й. Иначе говоря, расследование было оборвано как раз на годе «порохового заговора». Бумаги о расходе пороха за этот год позднее оказались и вовсе затеряны.
Еще одна деталь. В первых правительственных отчетах упоминалось о внутренней двери, ключ от которой находился в руках правительства и через которую можно было проникнуть в подвал, где лежал порох. Именно через эту дверь, согласно первому отчету, сэр Томас Нивет «случайно» зашел в подвал и там встретил Фокса. В последующем отчете дверь исчезла – она мало согласовывалась с утверждением, что правительство ещё ничего не знало о заговоре. Взамен появился визит лорд-камергера. В результате противоречащих друг другу известий сообщалось, что Фокса арестовали в подвале, или на улице около подвала, или даже в его собственной квартире.
Но пойдем дальше. Большая часть того, что было известно о заговоре, основывалась на напечатанном вскоре после его раскрытия официальном правительственном отчете. Что он лжет во многих существенных вопросах – не может быть сомнения. Спорить можно лишь, в каких вопросах и в какой степени отчет искажает истину. Однако на чем основывается сам отчет? Прежде всего на показаниях арестованных, в большинстве случаев данных под пыткой или под угрозой пытки (официально пытке был подвергнут только Гай Фокс, но в переписке Сесила обнаружены доказательства, что пытали и других обвиняемых). Ученые внимательно исследовали протоколы допросов и убедились в том, что верховный судья Кок нередко сам своей рукой «исправлял» показания, вычеркивая казавшиеся почему-либо «неудобными» места и вставляя нужные ему фразы. В большинстве случаев причины этих подчисток и вставок довольно прозрачны, но в ряде немаловажных мест мотивы Кока остаются загадочными, что еще более окутывает туманом неясности уверток и лжи сохранившиеся протоколы допросов.
Но и это ещё не все. Самое существенное об истории заговора и о планах заговорщиков стало известно из исповеди, написанной в тюрьме Томасом Винтером, единственным еще остававшимся в живых руководителем «порохового заговора». А это – документ, вокруг которого сгущается тень подозрений. Но чтобы рассказать о них, нам придется на время отвлечься далеко в сторону.
Читатель, вероятно, не забыл Томаса Фелиппеса, сыгравшего столь большую роль в заговоре Бабингтона и процессе Марии Стюарт, низкорослого уродца с тронутым оспой лицом и близоруким взглядом? Того самого опытного шифровальщика и подделывателя писем на различных языках, которого столь ценил Уолсингем? Правда, Сесил счел возможным перевести старого шпиона на пенсию. Отлично понимавший, в чем дело, Фелиппес написал верноподданническое письмо Якову I, уверяя, что он, маленький человек, не имел никакого отношения к казни матери его величества. Он, Фелиппес, просто занимался расшифровкой писем по приказу начальства. Однако, хотя короля менее всего можно было обвинить в чрезмерной привязанности к памяти матери, все же он любил соблюдать внешние приличия, и петиция Фелиппеса осталась без ответа.
Между тем отставной шпион, занимая выгодную должность в управлении Лондонского порта, не терял надежды завоевать признательность Сесила и снова оказаться у него на службе. Внимательно приглядываясь к приезжающим и уезжающим пассажирам, Фелиппес наметанным взглядом нащупал, вернее, натренированным чутьем профессионального шпиона учуял назревающий заговор. А попав на след, он уже не мог остановиться и решил произвести розыск на собственный страх и риск.
С этой целью Фелиппес надумал завязать тайную переписку с признанным руководителем эмигрантов и многолетним организатором заговоров Хью Оуэном в Брюсселе. Переписка оказалась односторонней, так как не менее опытный интриган Оуэн заподозрил подвох в письмах, приходивших от некоего «Винсента» (так подписывал свои послания Фелиппес). Однако такое препятствие, конечно, не могло остановить старого подделывателя писем, который великодушно взял на себя сочинение и ответных посланий Оуэна, фигурировавшего под именем «Бенсон».
Фелиппес не учел одного, что не только он, но и Роберт Сесил прошел школу Уолсингема. Сравнив перехваченные письма «Винсента» и «Бенсона», Сесил сразу же сообразил, в чем здесь дело. В январе 1605 года разгневанный министр приказал арестовать шпиона и доставить его немедля к нему. Фелиппес недолго отпирался перед всемогущим сановником, быстро во всем признавшись. Горько плачась на свою бедность, шпион открыл и еще один неожиданный мотив своих действий: он хотел через Оуэна, связанного с Мадридским двором, попользоваться деньгами, которые щедро рассыпал испанский посол в Лондоне, чтобы укрепить партию сторонников недавно заключенного мира! Если бы только служащий Лондонского порта мог знать, что несметно богатый Сесил и здесь обогнал его, сразу же после заключения мира приняв пенсию от испанского правительства, которому обещал выдавать английские государственные секреты! Однако, как гласит старая римская пословица, «что приличествует Юпитеру, не приличествует…» Словом, Сесил приказал отправить Фе-липпеса за самовольное вмешательство в государственные дела в тюрьму Гейт-хауз, где тот и оставался до весны. Свой досуг он заполнял покаянными письмами и просьбами о прощении. Фелиппес клялся, что он «ничего так не желает, как иметь возможность сослужить Вам (т.е. Сесилу. – Е. Ч.) какую-либо службу».
Старый шпион на этот раз не лгал. После освобождения из тюрьмы Фелиппес был разоренным человеком. Он только и мечтал поправить свои дела, нанявшись к Сесилу. Вместо этого в январе 1606 года, за несколько дней до суда над участниками «порохового заговора», Фелиппеса снова арестовали и посадили в Тауэр.
Предыстория этого второго ареста, всплывшая наружу только в наши дни (в результате публикации архива Сесила), заслуживает внимания, кроме всего прочего, характеризуя приемы «работы» фактического правителя Англии. Вместе с Фелиппесом, когда он служил у Уолсингема, трудился и другой опытный подделыватель писем и профессиональный шпион Томас Барнс, пытавшийся, в частности, по поручению правительства втереться в доверие к Хью Оуэну и стать его агентом. В отличие от Фелиппеса он ещё оставался на службе в 1605 году.
Как раз в самом конце года Барнс по прямому указанию Сесила подделал письмо Фелиппеса к Оуэну. Через несколько дней Барнсу вручили заграничный паспорт, подписанный самим Сесилом. Паспорт был выдан на имя Томаса Вильсона, одного из секретарей Сесила (осталось неизвестным, не был ли Барнс этим самым «секретарем Вильсоном» и в Англии). Поставив подпись на паспорте Барнса-Вильсо-на, Сесил в тот же день собственноручно написал частное письмо коменданту Дувра сэру Томасу Фейну. В письме предписывалось, соблюдая строжайшую тайну, без всякого шума арестовать человека по имени Томас Вильсон, который предполагает покинуть страну. И к великому негодованию Вильсона, он был арестован, несмотря на его клятвенные заверения, что здесь произошла какая-то ошибка и что он действует строго в соответствии с приказаниями Леви-нуса Мунка, главного секретаря всесильного министра. Фейн, согласно инструкции, поместил Вильсона в одиночную камеру, а захваченные при нем письма переслал в Лондон на имя Сесила и лорда Нортгемптона, который занимал должность королевского наместника нескольких южных городов, включая Дувр.
Весь трюк заключался в том, что формально в первый раз Фелиппес был арестован по приказанию не Сесила, а Нортгемптона. Теперь же Нортгемптон, не подозревая интриги, отдал приказ о вторичном аресте Фелиппеса. Таким образом, хитроумный министр, с одной стороны, добился полной изоляции Фелиппеса, а с другой – мог делать вид, что арест произведен без малейшего его, Сесила, ведома и участия. Одновременно, с точки зрения министра, арест Барнса был также не лишней острасткой для этого агента. Барнса вскоре освободили, разрешили следовать во Фландрию, куда он и отправился, многократно заверяя Сесила в своей верности ему и преданности делам службы.
А Фелиппес пока что прочно сидел в Тауэре. Но свет, как это давно известно, не без добрых людей. В судьбе бывшего шпиона проявили участие два человека, обычно мало склонные к сентиментальности. (И эта «забота» с их стороны выглядит особо многозначительной в свете уже известных нам фактов.) Пожалели Фелиппеса два его, можно сказать, сослуживца – Левинус Мунк и комендант Тауэра сэр Уильям Уэйд, в остальном известный лишь как жесточайший истязатель заключенных и провокатор, уволенный позднее со своего поста за похищение бриллиантов, которые принадлежали одной посаженной в тюрьму родственнице короля. Таким образом, Фелиппес был не только изолирован, но и попал в положение, когда единственным выходом было оказать крупную услугу Сесилу, перед которым за него уже ходатайствовали Мунк и Уэйд. Не стоит забывать также, что до января 1606 года Сесил мог пользоваться и услугами Барнса, заботливо посланного во Фландрию, подобно тому, как Фелиппес был отправлен в Тауэр. Это как раз было время, когда суду была предоставлена «Исповедь» Томаса Винтера.
Была ли подделкой эта исповедь? 8 ноября Винтер был захвачен в Холбич-хаузе. Он был ранен стрелой в правую руку и поэтому не мог защищаться (если верить его «Исповеди», он получил также другое ранение во время сражения, а позднее ему были нанесены дополнительно ещё несколько ран). В результате Винтер перестал владеть правой рукой и во время первого допроса шерифом Вустершира не мог подписать свои показания. Однако через неделю, 21 ноября, Уэйд сообщил Сесилу, что у находившегося в Тауэре Винтера рана на руке настолько зажила, что он собирается записать все сообшенное министру в ходе состоявшегося незадолго до этого их разговора, а также все, что он, Винтер, сумеет дополнительно припомнить.
Оригинал «Исповеди» куда-то исчез, и все попытки его разыскать в архивах пока остаются безуспешными. Этот подлинник должен был служить основанием написанного на десяти страницах текста «Исповеди», датированного 23 ноября 1605 года. Почерк этого документа напоминает почерк Винтера, каким он был до ранения. Однако в нем имеется одна, сразу же настораживающая деталь. Известно, что правописание фамилий тогда было еще очень нечетким (вспомним, что сохранилось много написаний фамилии жившего в эту же эпоху Уильяма Шекспира, подававших не раз повод к самым различным, нередко фантастическим предположениям и теориям). Хотя, вообще говоря, разное написание одной и той же фамилии было в начале XVII в., скорее, исключением, чем правилом. Винтер во всех его сохранившихся и не вызывающих сомнения в подлинности подписях неизменно и очень четко писал «Wintour». В тексте «Исповеди» стоит подпись «Winter», так, как обычно писали фамилию Винтера другие, но не он сам. Сравнение подписи в «Исповеди» с другими сохранившимися автографами Винтера почти исключает предположение, будто она получилась такой вследствие того, что перо случайно скользнуло по бумаге и две буквы «ou» превратились в «е». Конечно, подделыватель тоже должен был стараться точно воспроизвести подпись Винтера. Но ошибка со стороны подделывателя все же более вероятна, чем ошибка самого Винтера.
С этого текста «Исповеди», считающегося оригиналом и хранившегося в архиве Сесилов, Левинус Мунк списал копию, которая была представлена королю. Яков сделал на ней различные пометки на полях, в частности, указав на одну, показавшуюся ему неясной, фразу, которая была после этого перередактирована. Эта копия Мунка, сохранившаяся в государственном архиве, и была напечатана в официальном правительственном отчете.
Возвратимся, однако, к предполагаемому оригиналу, который, может быть, является просто подделкой или более или менее переработанной копией и выдается за подлинник. На верху первой страницы характерным почерком судьи Кока дата 23 ноября почему-то заменена на 25 ноября (хотя в копии Мунка осталась дата 23 ноября). Что это не случайная описка, указывает то обстоятельство, что Кок специально сделал в начале и конце «Исповеди» приписки, гласящие, что этот документ содержит признание Томаса Винтера перед членами комиссии по расследованию заговора, сделанное добровольно 25 ноября и написанное им собственноручно в тот же день. Хотя нет никаких свидетельств, что Винтер действительно сделал это признание перед лордами – членами комиссии, в копии Мунка рукой Сесила все они заботливо упомянуты как свидетели. Их собственные подписи отсутствуют.
