Текст книги "Комната с видом на Арно"

Автор книги: Эдвард Морган Форстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Люси вспомнила и церковь, и то, как она предлагала Джорджу заняться коллекционированием марок.

– После того как вы оставили Флоренцию, ему было страшно плохо. Потом мы переехали сюда, и он отправился купаться с вашим братом, и все стало намного лучше. Вы видели, как он купался?

– Мне очень жаль, но не стоит это обсуждать. Я глубоко сожалею об этом.

– Затем там было что-то с тем романом. Я не очень понял. Просил его рассказать, но он отказался. Он считает, что я слишком старый. Ну что же, и у нас бывают неудачи. – Эмерсон сделал паузу и продолжал: – Джордж приезжает завтра и увозит меня к себе в Лондон. Здесь он не может оставаться, а я не могу без него.

– Мистер Эмерсон! – воскликнула Люси. – Не уезжайте! Во всяком случае из-за меня. Я еду в Грецию. Оставайтесь! Такой уютный дом!

В первый раз за все это время голос Люси звучал по-доброму, и Эмерсон улыбнулся.

– Как тут все милы! – проговорил он. – А мистер Биб вообще приютил меня: пришел утром, узнал, что я уезжаю, и пригласил к себе. Здесь, у огня, так хорошо.

– Но вам не нужно ехать в Лондон! Это неправильно!

– Я обязан быть с Джорджем. Может быть, мне удастся заставить его вновь с симпатией относиться к жизни, а здесь у него это не получится. Он говорит, что постоянно думал о том, чтобы увидеть вас и услышать ваш голос. Я не оправдываю его, я просто говорю о том, что происходит.

– О, мистер Эмерсон! – Люси взяла его за руку. – Вы не должны уезжать. Я и так принесла всем достаточно беспокойства. А теперь вы покидаете дом, который вам нравится, да еще теряете деньги, и все из-за меня! Я не могу вам этого позволить. Вы должны остаться. А я отправляюсь в Грецию.

– В самую Грецию?

Что-то в Люси изменилось.

– Так в Грецию?

– Оставайтесь. Вы ведь не будете рассказывать о наших отношениях, я знаю. Я вам доверяю.

– Несомненно. Здесь одно из двух – либо вы становитесь частью нашей жизни, либо мы оставляем вас и вы живете той жизнью, что выбрали сами.

– Я бы не хотела…

– Мистер Виз, вероятно, сердит на Джорджа? Конечно, Джорджу не следовало этого делать. Он слишком самонадеян. Боюсь, расплатой за это будет печаль и раскаяние.

Люси вновь посмотрела на книги – черные, коричневые и эти, особого цвета, раздражающе-голубого, какими бывают только книги религиозные. Книги окружали вас со всех сторон, они стопками лежали на столе, громоздились по стенам до потолка. Люси показалось ужасным, что мистер Эмерсон, который был далеко не религиозным человеком и который именно этим отличался от мистера Биба, вынужден был найти приют в этом совершенно чуждом ему месте, да еще пользоваться милостью священника.

Увидев, насколько Люси устала, Эмерсон предложил ей свое кресло.

– Нет, благодарю вас, сидите. Я думаю, мне еще долго сидеть в экипаже.

– Но мисс Ханичёрч, вас ноги не держат от усталости.

– Нисколько, – возразила Люси, дрожа губами.

– Нет, это определенно так, и в этом вы абсолютно похожи на Джорджа. Так что вы говорили по поводу поездки за границу?

Люси молчала.

– Греция, – произнес Эмерсон задумчиво. – Но вы ведь в этом году собирались выйти замуж.

– Не раньше января, – отозвалась Люси, сжимая ладони. Неужели и сейчас, в этот критический момент, она солжет?

– Я полагаю, мистер Виз едет с вами? Я надеюсь – это не из-за Джорджа?

– Нет.

– Надеюсь, вы с мистером Визом получите удовольствие от поездки.

– Спасибо.

Вернулся из церкви мистер Биб. Его сутана была покрыта каплями дождя.

– Как хорошо, – произнес он. – Я как раз надеялся, что вы займете друг друга разговорами. Снова пошел дождь. Вся моя паства, которая сегодня состоит из вашей матери, мисс Ханичёрч, моей матери и мисс Бартлетт, стоит в церкви и ждет, когда их спасет экипаж. Пауэлл на конюшне?

– Думаю, да, – ответила Люси. – Я посмотрю.

– Нет уж. Я это сделаю сам. Как там сестры Элан?

– Отлично, спасибо!

– Вы уже рассказали мистеру Эмерсону о своей поездке?

– Да.

– Не думаете ли вы, Эмерсон, что со стороны мисс Ханичёрч это очень смелый поступок – взвалить на свои плечи сразу двух мисс Элан? Нет, мисс Ханичёрч, не ходите, оставайтесь в тепле. Я думаю, вся эта троица поступает исключительно отважно.

И священник поспешил к конюшне.

– Мистер Виз не едет, – проговорила Люси с легкой хрипотцой в голосе. – Я оговорилась. Он остается в Англии.

Каким-то образом она поняла, что лгать этому пожилому человеку она не в состоянии. Джорджу, Сесилю она бы еще могла сказать неправду – но не старшему Эмерсону. Тот был так близок к сути бытия, столь благороден в своем понимании этой сути, которое совершенно отличалось от того, что было написано в окружавших его книгах, так мягок по отношению к суровой стороне жизни, что истинная рыцарственность – не та убогая рыцарственность, что доминирует в отношениях между полами, но истинная рыцарственность, с которой юность должна относиться к старости, проснулась в Люси, и, как бы ни был велик риск, она сообщила Эмерсону, что едет в Грецию без Сесиля. И она сказала об этом столь серьезным голосом, что риск превратился в определенность, и, подняв на Люси глаза, Эмерсон спросил:

– Так вы оставляете его? Оставляете человека, которого любите?

– Я… я должна!

– Но почему, мисс Ханичёрч? Почему?

Ужас обуял Люси, и она вновь начала лгать. Она повторила ту длинную и очень убедительную речь, что уже произнесла перед мистером Бибом и произнесет перед всем миром, когда наконец объявит о разрыве своей помолвки. Эмерсон слушал в молчании, затем произнес:

– Дорогая моя! Я очень за вас беспокоюсь. Мне кажется… – голос его звучал задумчиво, и Люси нисколько не встревожилась словам Эмерсона, – …мне кажется, что вы запутались.

Люси покачала головой, не соглашаясь.

– Поверьте пожилому человеку. В мире нет ничего более ужасного, чем эта путаница – в жизни или в голове. Легко встретить лицом к лицу Смерть или Судьбу, а также иные вещи, внушающие страх. Но с ужасом и отвращением я взираю только на те эпизоды своей жизни, где я запутывался; этих эпизодов я хотел бы избежать. Мы в очень немногом можем помочь друг другу. Раньше я думал, что могу объяснить молодым людям саму суть жизни, но сейчас я стал умнее, и все, чему я научил Джорджа, сводится к этим словам: берегись путаницы. Вы помните ту церковь, где вы сделали вид, будто раздражены на меня, а сами раздражены не были? А помните – еще до этого, – как вы отказывались от комнаты с видом на Арно? Вот здесь вы запутывались – в мелочах, но вы знаете, как значимы и всесильны мелочи!

Люси молчала.

– Верьте мне, мисс Ханичёрч, – продолжал Эмерсон. – Хотя жизнь прекрасна, она и трудна.

Люси по-прежнему не отвечала.

– «Жизнь», – писал мне один из моих друзей, – «есть игра на скрипке, где ты учишься играть на публике в процессе исполнения». Мне кажется, это хорошо сказано. Человек должен учиться исполнять свои обязанности, исполняя их, – особенно свои обязанности в любви.

И вдруг он произнес взволнованно:

– Вот оно! Вот что я имею в виду: вы любите Джорджа!

Посла такой долгой преамбулы три завершающих слова нахлынули на Люси как волны из открытого океана.

– Не спорьте, это именно так! – произнес Эмерсон, не дожидаясь возражений. – Вы любите моего сына душой и телом, просто и ясно – как и он вас любит, и никакие слова здесь не надобны. Именно поэтому вы и не выходите замуж за другого.

– Да как вы можете! – воскликнула Люси, слыша, как воды шумят в ее ушах. – Как это похоже на всех мужчин! Вы все думаете, что женщина только о вас и думает!

– Но именно это с вами и происходит. Вы думаете только о Джордже.

Люси почувствовала почти физическое отвращение.

– Вы потрясены, но в этом и состояла моя цель. Иногда только так можно достичь цели, а по-другому у меня не получится. Вы должны выйти замуж, иначе ваша жизнь будет напрасной. И вы слишком далеко ушли с верного пути. У меня нет времени на нежность, на дружеские чувства, на поэзию и прочие имеющие значение вещи, ради которых вы вступаете в брак. Я знаю, что в союзе с Джорджем вы найдете их и что вы любите его. Поэтому – станьте его женой. Он уже является частью вас. Хотя вы бежите в Грецию, и никогда его больше не увидите, и даже, может быть, забудете его имя, Джордж будет в ваших мыслях до самой вашей смерти. Любовь и разлука несовместимы. Вы захотите доказать обратное. Вы можете преобразовать любовь во что-нибудь другое, вы можете не замечать ее, пытаться ее уничтожить – но вам от нее никогда не уйти. Я по опыту знаю, что поэты правы: любовь – вечна!

Люси принялась плакать от злости, и, хотя вскоре ее злость улетучилась, слезы продолжали литься из ее глаз.

– Я бы только хотел, – продолжал Эмерсон, – чтобы поэты сказали еще об одном: что любовь принадлежит телу. Какие тайны раскрылись бы перед нами, если бы мы признали это! И если бы в нас было больше прямоты, была бы более свободна душа. Ваша душа, дорогая Люси. Теперь я ненавижу это слово – благодаря той лжи, которой его окутали предрассудки. Но у нас есть души. Я не знаю, откуда они являются и куда уходят, но у нас есть души. И вы, Люси, разрушаете свою. Для меня это невыносимо. Это похоже на наступление тьмы. Это – настоящий ад. – Эмерсон замолчал и покачал головой. – Что за чепуху я говорю, – проговорил он. – Глупости и абстракции. И я заставил вас плакать! Милая девочка! Простите мне мои банальности. Выходите замуж за моего сына. Когда я думаю о сути жизни и о том, как редко одна любовь находит другую… выходите за него; именно ради таких союзов существует наш мир.

Люси не вполне понимала Эмерсона – его идеи действительно были чересчур абстрактными. Тем не менее, пока он говорил, окружавшая Люси темнота рассеялась – слой за слоем, и она увидела глубины своей души.

– И тогда, Люси…

– Вы пугаете меня, – простонала она. – Сесиль, мистер Биб, билеты уже куплены, все…

Рыдая, она упала в кресло.

– Я совсем запуталась. Я должна перестрадать свое и стать взрослее, но – вдали от него. Ради него я не могу сломать ту жизнь, которой живу. Они же верят мне.

Тем временем к двери подъехал экипаж.

– Скажите Джорджу о моей любви. Только один раз. Я во всем разберусь, скажите ему.

Люси набросила на лицо вуаль, под которой по-прежнему текли слезы.

– Люси…

– Нет! Они уже в холле. Прошу вас, мистер Эмерсон, не нужно. Они верят мне.

– Но как же им верить вам, если вы уже обманули их?

В этот момент мистер Биб открыл дверь и сказал:

– А вот и моя мать.

– Вам не нужно их доверие, – не унимался Эмерсон.

– Что такое? – резко спросил мистер Биб.

– Я говорю, – объяснял Эмерсон, – что вам нет смысла верить ей, поскольку она вас обманула.

– Одну минуту, мама! – бросил священник матери, закрыл дверь и обратился к своему гостю: – Я не вполне понимаю вас, мистер Эмерсон. Кого вы имеете в виду? Верить кому?

– Я имею в виду, – отвечал тот, – что она притворялась перед вами, будто не любит Джорджа. Хотя все это время они любят друг друга.

Мистер Биб посмотрел на рыдающую девушку. Его бледное лицо, обрамленное рыжеватыми бакенбардами, вдруг стало нечеловечески спокойным. Словно длинный черный столп, стоял мистер Биб и ожидал, что ответит Люси.

– Я никогда не выйду за него замуж, – срывающимся голосом проговорила Люси.

Легкое пренебрежение отразилось на лице мистера Биба, и он спросил:

– Почему?

– Мистер Биб… Я ввела вас в заблуждение… Я сама заблудилась.

– Это все чепуха, мисс Ханичёрч.

– Это не чепуха! – с жаром возразил Эмерсон. – Это то, что недоступно вашему пониманию.

Мистер Биб дружески положил руку на его плечо.

– Люси! Люси! – раздались голоса из экипажа.

– Мистер Биб! Вы не поможете мне?

Услышав просьбу, мистер Биб, видимо, удивился и ответил негромко, но твердо:

– Я опечален более, чем способен выразить. Это прискорбно, в высшей степени прискорбно и немыслимо.

– И чем плох Джордж? – вновь раздался голос Эмерсона.

– Ничем, мистер Эмерсон. За исключением того, что он мне больше не интересен. Выходите за Джорджа, мисс Ханичёрч! Он будет отличным мужем.

Он вышел и оставил их одних. Слышно было, как он помогает матери подняться по ступеням лестницы.

– Люси! – вновь раздались голоса.

В отчаянии она повернулась к мистеру Эмерсону. И, взглянув в его лицо, неожиданно почувствовала, что приходит в себя, оживает и возрождается. Это было лицо святого, который все понимает.

– Сейчас нас все еще окружает тьма. Нам кажется, что Красота и Страсть никогда и не существовали. Но вспомните горы над Флоренцией и ее пейзажи! О, дорогая Люси! На месте Джорджа я так поцеловал бы вас, что вы стали бы храбрее всех на свете. Вы холодны, а вам придется вступить в битву, которая требует жара; вы будете распутывать клубок, который сами же и запутали; ваша мать и ваши друзья станут относиться к вам с презрением. И о, дорогая! Они будут правы, презирая вас. Джордж все еще пребывает во мраке, и вы будете вести борьбу и испытывать лишения, а он будет безучастен. Вы понимаете меня? – Слезы навернулись на глаза Эмерсона. – Но мы сражаемся за нечто большее, чем Любовь и Радость. Мы сражаемся за Истину. Истина – вот что имеет значение.

– Поцелуйте меня, – сказала девушка. – Поцелуйте. Я попытаюсь.

Глядя на Эмерсона, Люси почувствовала, что примиряется со всеми божествами Вселенной и что, обретая мужчину, которого любит, она совершает нечто, что важно не только для нее, но и для всего мира, всех людей. И это ощущение не покидало ее на всем пути домой, во время которого она едва ли проронила одно-два слова. Эмерсон показал ей, что в жизни тела нет ничего позорного, а насмешки мира – пусты и неопасны; он показал ей святость чистой страсти. Через много лет она скажет, что «никогда толком не понимала, как ему удалось придать ей столько сил. Он словно помог ей увидеть жизнь как единое целое».

Глава 20. Конец Средневековья

Сестры Элан отправились-таки в Грецию, но отправились сами по себе. Они единственные из нашей маленькой компании обогнут мыс Малия и преодолеют бурные воды Саронического залива. Только они смогут посетить Афины и Дельфы, а также две святыни интеллектуалов и поэтов, одна из которых возвышается на Акрополе, в окружении голубых морей, а другая под горой Парнас, где гнездятся орлы и бронзовый возница отважно мчится навстречу вечности. Дрожащие, взволнованные, с избытком нагруженные хлебом для пищеварения, они проследуют в Константинополь, а потом объедут и весь земной шар. Остальные из нас удовлетворятся менее амбициозными, хотя и не менее благородными целями. Нас зовет Италия, и мы возвращаемся в пансион Бертолини.

Джордж сказал, что это была его старая комната.

– Да нет, – возразила Люси. – Здесь жила я, а до этого – твой отец. Шарлотта заставила меня взять эту комнату, уже не помню почему.

Джордж встал на колени, уткнувшись лицом в ее колени.

– Джордж, ты что, ребенок? Встань.

– Почему бы мне не быть ребенком?

Не зная, как ответить на этот вопрос, Люси отложила носок, который пыталась заштопать, и посмотрела в окно. Вновь был вечер, и вновь весна.

– О, опять я вспомнила эту Шарлотту! – сказала она задумчиво. – Из чего только делают таких людей?

– Из того же теста, что и священников.

– Чепуха.

– Совершенно верно. Из чепухи.

– Поднимись с холодного пола, а то подхватишь ревматизм. А также перестань смеяться и делать глупости.

– А почему я не могу смеяться? – спросил он, приближаясь лицом к ее лицу. – Над чем здесь нужно плакать? Поцелуй меня сюда.

И он показал на лице место, куда хотел получить поцелуй.

В конце концов, он был мальчишка. Когда доходило до дела, именно Люси хорошо знала, как и что нужно предпринять. Но ее странно притягивало к Джорджу именно то, что он иногда ошибался и бывал неправ.

– Есть письма? – спросил он.

– Записка от Фредди.

– А теперь поцелуй меня сюда и сюда.

Когда Люси вновь предостерегла Джорджа насчет ревматизма, он встал, подошел к окну, открыл его (чисто английская привычка) и выглянул наружу. Вот он, парапет, а вот и река; слева, в отдалении, начинается гряда холмов. Возница кеба, сразу же заметивший Джорджа и просигналивший ему, вполне мог быть тем самым Фаэтоном, который запустил его машину счастья ровно двенадцать месяцев назад. Страстная благодарность – ибо на юге любое чувство вырастает в страсть – охватила юного мужа, и он благословил людей и предметы, которые принимали участие в его судьбе. Конечно, он помогал себе и сам, но как неумело и глупо. Всю борьбу на самых трудных фронтах вели другие – Италия, его отец, его жена.

– Люси, подойди и посмотри на кипарисы. И на церковь, забыл ее название. Вот она.

– Это Сан-Миниато. Сейчас, только закончу с твоим носком.

Снизу певуче закричал возница кеба, приглашая прокатиться.

Джордж крикнул, что тот ошибся адресом – у них не слишком много денег, чтобы выбрасывать их на ветер.

А люди, которые даже не собирались помогать! Все эти Лэвиш, Сесили, Бартлетты! Всегда склонный преувеличивать роль Судьбы, Джордж оценивал силы, которым он обязан был сегодняшним счастьем.

– В письме есть что-нибудь хорошее? – спросил он.

– Пока нет.

Его собственное счастье было абсолютным, ее же содержало крупицу горечи – Ханичёрчи не простили их, они были рассержены ее лицемерием, она покинула Уинди-Корнер – наверное, навсегда.

– И что он пишет?

– Глупый мальчишка. Думает, что он важная персона. Он знал, что весной мы уедем, знал целых шесть месяцев. Он знал также, что, если мама не даст своего разрешения, мы возьмем дело в собственные руки. Мы их честно предупреждали, а теперь он называет это тайным побегом. Нелепый мальчишка.

Снизу вновь раздался страстный призыв возницы кеба.

– Но все в конце концов наладится. Ему придется привыкнуть к нашему новому положению. Что до Сесиля, то жаль, что он стал таким циником в отношении женщин. Второй раз изменился, и так резко! Почему это мужчины всегда создают теории по отношению к женщинам? У меня же нет теорий, относящихся к мужчинам. Жаль, что и мистер Биб…

– Я тебя понимаю.

– Он никогда нас не простит… я имею в виду, мы ему уже никогда не будем интересны. Если бы они там, в Уинди-Корнер, не слишком слушали его, было бы хорошо. Если мы поступили по правде и по совести, то люди, которые действительно любят нас, опять будут с нами в конечном итоге.

– Возможно, – сказал он мягко. – Вот я действовал по правде, и ты ко мне вернулась. Поэтому ты права.

Он вернулся в комнату.

– Оставь ты этот носок!

Джордж перенес Люси к окну, чтобы и она тоже увидела открывающийся оттуда прекрасный вид. Опустившись у окна на колени, они стали шептать имена друг друга. И это было так хорошо! Это была именно та великая радость, которую они так долго ждали, а впереди были еще бессчетные маленькие и большие радости, о которых они и не мечтали. Они молчали.

Снизу вновь закричал возница.

– О, какой надоеда! – воскликнул Джордж.

Но Люси вспомнила продавца фотографий и сказала:

– Не нужно быть грубым с этими людьми.

Затем, переведя дыхание, она пробормотала:

– Это мистер Игер и Шарлотта, ужасная замороженная Шарлотта. Какой жестокой она может быть по отношению к простому человеку!

– Посмотри на огни над тем мостом, – сказал Джордж.

– Ты знаешь, – продолжала между тем Люси, – эта комната заставляет меня вспоминать мою кузину. Как это ужасно – стариться так, как она. Что было бы, если бы Шарлотта тогда узнала, что твой отец находится в доме мистера Биба! Она запретила бы мне идти к нему, а он был единственным из живущих, кто мог образумить меня. Ты бы этого не смог сделать. – Она поцеловала его и продолжала: – Когда я чувствую себя очень счастливой, я думаю, от каких мелочей все это зависит. Если бы Шарлотта знала про твоего отца, она не позволила бы мне войти, я бы уехала в эту дурацкую Грецию и стала бы совсем другой.

– Но Шарлотта знала! – сказал Джордж. – Она видела моего отца, вне всякого сомнения. Он сам так сказал.

– Да нет, не видела. Шарлотта сидела наверху с миссис Биб, а потом пошла прямо в церковь. Я узнала это от нее.

Но Джордж уперся.

– Мой отец, – сказал он, – видел ее, и я верю ему, а не Шарлотте. Он дремал у огня в кабинете, потом открыл глаза, и она была там. Как раз за несколько минут до твоего приезда. Она уже выходила, когда он проснулся. Он с ней не говорил.

Потом они заговорили об иных вещах – бессвязный разговор двоих людей, которые долго боролись, чтобы обрести друг друга, и чьей наградой было лежать спокойно друг у друга в объятиях. Нескоро они вернулись в своей беседе к фигуре мисс Бартлетт, но, когда они вновь стали о ней говорить, ее поведение стало казаться им гораздо более интересным. Джордж, который терпеть не мог неясностей, сказал:

– Ясно, что она знала про отца. Тогда почему она рискнула допустить вашу встречу? Знала, что он в кабинете, но пошла в церковь.

Они попытались склеить разрозненные куски картинки.

Они разговаривали, и вдруг совершенно невероятная мысль пришла в голову Люси. Она отмахнулась от нее и сказала:

– У Шарлотты всегда так: делает что-то, делает, а в конце все запутывает неосторожным движением.

Но что-то в умирающем вечере, в шуме реки, в самих их объятиях предупреждало их, что эти слова далеки от истины, и Джордж прошептал:

– Или она сделала это специально.

– Сделала что?

В это время возница вновь закричал. Люси перегнулась через подоконник и по-итальянски, а ее итальянский с прошлой весны изрядно улучшился, попросила возницу оставить их – они только что поженились и хотят побыть вдвоем. Вняв словам Люси, Фаэтон пожелал им доброй ночи и, запев песню, поехал прочь.

– Что сделала специально, Джордж? – вновь спросила Люси.

Он прошептал:

– А подумай-ка вот о каком чудесном объяснении. Твоя кузина всегда надеялась, что мы будем вместе. С самой первой нашей встречи она надеялась, но только очень глубоко в душе, что у нас все будет, как сейчас. Но конечно, очень глубоко в душе, очень. В реальности она вела с нами войну, но тем не менее надеялась. Иначе я не могу все это объяснить. А ты? Вспомни, как она летом постоянно напоминала тебе обо мне. Она же тебе проходу не давала, и с каждым разом становилась все более ненадежной и эксцентричной. Наш образ был с ней постоянно; иначе она не описала бы нас так верно своей приятельнице-романистке. Там есть детали – очень характерные! Я потом прочитал эту книгу. Шарлотта совсем не глыба льда, Люси, и она не увяла окончательно. Дважды она нас разлучала, но в доме мистера Биба ей был дан еще один шанс сделать нас счастливыми. Мы никогда не станем ее друзьями и никогда не сможем поблагодарить. Но я верю, что в самой глубине своего сердца, там, куда не достигают слова и поступки, она рада.

– Но это невозможно, – проговорила Люси. Затем, вспомнив историю своего собственного сердца, она согласно кивнула головой: – Впрочем, вполне возможно.

Юность приняла их в свои объятия. Песня Фаэтона провозгласила: когда страсть вознаграждена, мы обретаем любовь. Но Джордж и Люси ощущали власть любви более таинственной, чем та, о которой пел Фаэтон. Песня замерла; единственное, что они слышали, стоя у окна, был шум реки, уносящей зимние снега вдаль, к просторам Средиземного моря.