Текст книги "Комната с видом на Арно"

Автор книги: Эдвард Морган Форстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Часть 1

Глава 1. Пансион Бертолини

– Эта синьора совсем не умеет вести дело, – возмущалась мисс Бартлетт, – нисколько не умеет! Пообещала нам две соседние комнаты на южной стороне, обе с видом на реку, а вместо этого дала две северные, окнами во двор, да еще и далеко друг от друга! О Люси!

– К тому же она явная кокни! – подхватила Люси, которая была, кроме всего прочего, раздосадована акцентом этой синьоры. – И вообще, похоже, что из Лондона мы и не уезжали.

Она обвела взглядом англичан, сидящих по обе стороны стола, взглянула на разделяющий этих англичан ряд белых бутылок с водой и красных бутылок с вином, на убранные в тяжелые рамы портреты Ее Величества королевы и последнего поэта-лауреата[1]1
  Поэт-лауреат – лорд Альфред Теннисон (1809–1892). – Примеч. ред.


[Закрыть], на табличку с ворот англиканской церкви («Преподобный Кутберт Игер, магистр искусств, Оксон»), служившую теперь единственно украшением стены.

– Шарлотта! А ты разве этого не чувствуешь? Что мы совсем как в Лондоне? Мне кажется, что и на улице будет все как дома. Или мне так кажется от усталости?

– Это мясо уже побывало в супе, – проговорила мисс Бартлетт, откладывая в сторону вилку.

– А я так хотела видеть Арно! Ведь эта синьора в своем письме обещала нам комнаты с видом на Арно. Она не имела права нас обманывать. Это так бессовестно с ее стороны.

– Что до меня, то мне подошел бы любой уголок, – отозвалась мисс Бартлетт. – Хотя и жаль, что из своего окна ты не увидишь реку.

Люси вдруг испугалась – а не слишком ли она эгоистична?

– О Шарлотта! Ты меня совсем испортишь. Нет, ты тоже должна жить в комнате с видом на реку. Я это говорю совершенно серьезно. Как только освободится хоть одна комната на южной стороне…

– Как только она освободится, ты сразу туда переедешь, – перебила ее мисс Бартлетт, дорожные расходы которой наполовину были оплачены матерью Люси – щедрость, на которую Шарлотта не преминула тактично указать.

– Нет-нет! Это ты обязана переехать! – настаивала между тем Люси.

– Только не я! Твоя мама никогда мне этого не простит, милая.

– Она никогда не простит меня!

Голоса вновь прибывших леди становились все оживленнее и, если уж быть до конца правдивым, все более раздраженными. Они устали от своего путешествия, и только хорошее воспитание не позволило им вступить в настоящую перепалку. Кое-кто из соседей по столу уже обменивался неодобрительными взглядами, а один из них – грубоватого вида мужчина, из тех, что довольно часто можно встретить за границей, – перегнулся через стол и вмешался в разговор дам.

– У меня комната с видом на Арно. У меня! – сказал он.

Мисс Бартлетт вздрогнула от неожиданности. Обычно в пансионах люди несколько дней присматриваются к ним, перед тем как заговорить, а иногда этого не происходит и до самого отъезда. Даже еще не взглянув на сидящего перед ней человека, она поняла, что он плохо воспитан. Пожилой, крепко сложенный, чисто выбритый, с бледным лицом и большими глазами. Что-то детское было в его взоре, хотя это была не та детскость, что часто является спутницей дряхлости. Размышляя над этим, мисс Бартлетт оглядела одежду незнакомца. Ничего особенного! Этот человек, похоже, старался познакомиться с ними до того, как они осмотрятся в пансионе и сами во всем разберутся. Поэтому Шарлотта изобразила удивление:

– Вот как! О, комната с видом на реку! Должно быть, вид чудесный!

– А это мой сын, – продолжил пожилой. – Его зовут Джордж. У него тоже комната с видом на Арно.

– О! – произнесла мисс Бартлетт, взглядом подавив желание Люси заговорить.

– Я хочу сказать, – продолжил пожилой, – что вы можете занять наши комнаты, а мы переедем в ваши. Поменяемся, так сказать.

Эти слова буквально шокировали тех из собравшихся в комнате путешественников, кто относил себя к «высшему» разряду, и они посочувствовали вновь прибывшим. Мисс Бартлетт, поджав губы, произнесла в ответ:

– Большое вам спасибо, но об этом не может быть и речи.

– Но почему? – недоумевал пожилой, положив обе руки на стол.

– Потому что об этом не может быть и речи, благодарю вас.

– Понимаете, нам не нравится брать… – начала было Люси.

Ее кузина взглядом вновь остановила ее.

– Но почему? – настаивал их собеседник. – Женщины любят комнаты с приятным видом из окна. Мужчины – не очень. – Говоря это, он, как капризный ребенок, хлопал ладонью по столу. Повернувшись к сыну, он попросил:

– Джордж, попробуй убедить их.

– Совершенно очевидно, что они должны занять наши комнаты. Больше мне нечего сказать. – Говоря это, молодой человек даже не смотрел на леди, но в голосе его звучали смущение и скорбь.

Люси тоже была смущена, но она понимала, что все, что происходит, закончится тем, что называется «сценой», и у нее было странное чувство – о чем бы ни говорили эти плохо воспитанные путешественники, спор будет только разрастаться и углубляться, пока не коснется – нет, не комнат с видом на Арно, – а чего-то другого, о существовании чего она даже и не догадывалась. Теперь пожилой уже почти яростно нападал на мисс Бартлетт. Почему она не хочет меняться? Какие у нее могут быть возражения? Они же за полчаса освободят эти комнаты!

Мисс Бартлетт, искушенная в искусстве вести беседу, чувствовала свое бессилие в присутствии грубости. Столь дерзкого собеседника ей не поставить на место. Она покраснела от неудовольствия. Оглядываясь по сторонам, она словно спрашивала: неужели здесь все такие? Только две пожилые леди, сидящие за столом чуть поодаль, с шалями, наброшенными на спинки кресел, взглядами ответили ей: нет, мы не такие, мы дамы благородные и с хорошими манерами.

– Ешь, милая, – повернулась Шарлотта к Люси и вновь принялась за мясо, в качестве которого она ранее уже усомнилась.

Люси пробормотала что-то о странности сидящих напротив людей.

– Ешь, дорогая, – повторила Шарлотта. – Этот пансион никуда не годится. Завтра мы переедем.

Едва она высказала это свое твердое решение, как тут же пожалела об этом. Занавески в дальнем конце комнаты распахнулись и явили взору присутствующих священника, несколько тяжеловесного, но привлекательной наружности. С самым радостным видом, извиняясь за опоздание, священник поспешил занять свое место за столом. Люси, которая еще не до конца овладела искусством вести себя прилично, вскочила с места, воскликнув:

– О! Это же мистер Биб! Как славно и мило! Нет, Шарлотта, мы должны остаться здесь, и совсем не важно, что комнаты плохие. О!

Мисс Бартлетт произнесла более сдержанным тоном:

– Здравствуйте, мистер Биб! Подозреваю, что вы не помните нас. Я мисс Бартлетт, а это – мисс Ханичёрч. Мы были в Танбридж-Уэллз в ту самую холодную Пасху, когда вы оказывали помощь викарию церкви Святого Петра.

Священник, всем видом своим показывавший, что он в отпуске, помнил дам не столь хорошо, как помнили его они. Но он подошел с достаточно любезным видом и устроился в кресле, на которое указала ему Люси.

– Я так рада вас видеть, – проговорила девушка, настолько истомившаяся духовным голодом, что рада была бы разговору и с официантом, если бы кузина позволила ей это.

– Удивительно, – продолжила она, – как тесен мир. А то, что все крутится вокруг Саммер-стрит, делает это еще удивительнее.

– Мисс Ханичёрч живет в приходе Саммер-стрит, – пояснила мисс Бартлетт, – и недавно в разговоре она упомянула, что вы только что приняли решение переехать…

– Да, – вмешалась Люси, – я узнала это на прошлой неделе от мамы. Ей было неизвестно, что мы встречались с вами в Танбридж-Уэллз, но я сразу же ей написала и сказала, что вы…

– Замечательно! – произнес священник. – Я принимаю приход Саммер-стрит в июне и счастлив, что меня назначили в столь очаровательные места.

– О, как я счастлива! Наш дом называется Уинди-Корнер.

Мистер Биб ответил легким поклоном.

– Там живем мы с мамой и еще мой брат, хотя мы не так часто видим его в ц… церковь от нас далековато, я хотела сказать.

– Люси, дорогая! Позволь мистеру Бибу заняться обедом.

– О, я только этим и занимаюсь, благодарю вас!

Священнику было приятнее говорить с Люси, чью игру на фортепиано он помнил, чем с мисс Бартлетт, которая, вероятно, помнила его проповеди. Он спросил, хорошо ли Люси ориентируется во Флоренции, и получил ответ – более многословный, чем это было необходимо, – что девушка здесь до этого никогда не бывала. Нет большего удовольствия, чем быть гидом для вновь прибывших, и священник обрадовался, что эта честь досталась именно ему.

– И не забудьте посмотреть окрестности, – заметил он под конец. – Как только выпадет ясный денек, отправляйтесь во Фьезоле или в Сеттиньяно.

– О нет! – раздался женский голос с дальнего конца стола. – Вы неправы, мистер Биб! В первый же ясный день вашим дамам следует посетить Прато.

– Эта дама выглядит очень умной и сведущей, – прошептала мисс Бартлетт на ухо кузине. – Нам повезло.

И действительно, на них обрушился целый шквал сведений. Сидевшие за столом наперебой кричали, что им необходимо посмотреть, когда посмотреть, как останавливать электрический трамвай, как избавляться от попрошаек, сколько не жалко отдать за веленевую бумагу, да как им понравится то или иное место! Пансион Бертолини решил, единодушно и единогласно, что они обязаны все это увидеть и все это попробовать. Куда бы кузины ни обратили свой взор, отовсюду им отзывчиво улыбались и наперебой что-то кричали. И над всеми голосами возвышался голос самой умной дамы, сидевшей во главе стола, которая не унималась:

– Прато! Они обязаны поехать в Прато! Там такое изысканное убожество – слов нет! Я обожаю это местечко. Так приятно сбросить с себя путы респектабельности и хорошего тона!

Молодой человек по имени Джордж взглянул на умную даму, затем задумчиво уставился в свою тарелку. Он и его отец не участвовали в общем оживлении. Люси, которая переживала свой успех, тем не менее пожалела об этом. Ей никогда не доставляло удовольствия, если кто-то оставался в тени, а потому, встав, она обернулась и попрощалась с сидящими напротив беглым нервным поклоном.

Отец не заметил поклона; сын же ответил на него, но не поклоном: приподняв брови, он улыбнулся, но так, словно улыбка его предназначалась не только Люси.

Девушка поспешила за кузиной, уже проскользнувшей за занавески – занавески, которые так и норовили хлопнуть вас по лицу и казались более тяжелыми, чем ткань, из которой они были сшиты. По ту сторону стояла сама ненадежная синьора с Энери, сыном, и Викторьер, дочерью. Синьора желала своим гостям доброго вечера, и сцена выходила прелюбопытная – кокни пытались изобразить изящество и воспитанность Южного Лондона. Еще более любопытной оказалась гостиная, чей тяжеловесный комфорт соперничал с гостиными пансионов в Блумсбери. Неужели это все-таки Италия?

Мисс Бартлетт уже устроилась в туго набитом кресле, своим цветом и очертаниями напоминавшем помидор. Она беседовала с мистером Бибом, и в процессе разговора ее узкая вытянутая головка ритмично раскачивалась взад-вперед, словно хотела пробить находящуюся перед ней невидимую стену.

– Мы так признательны вам, – говорила Шарлотта. – Первый вечер значит так много. Когда вы вошли, мы едва не стали участницами пренеприятнейшей сцены.

Священник выразил свое сожаление.

– Кстати, вам не знаком пожилой человек, сидевший за столом перед нами? – спросила мисс Бартлетт.

– Это Эмерсон, – ответил мистер Биб.

– Он ваш друг?

– Скорее приятель, как это обычно бывает в пансионах.

– Тогда я умолкаю.

Но священник вынудил ее продолжить.

– Я нахожусь здесь в качестве, так сказать, компаньонки и наставницы своей юной кузины, – сказала Шарлотта, – и с моей стороны было бы необдуманно подвергать ее опасности зависеть от обязательств по отношению к совершенно незнакомым людям. Манеры этого человека оставляют желать лучшего. Я же действовала из самых лучших побуждений.

– Ваш поступок совершенно естественен, – сказал священник. Лицо его стало задумчивым, и через пару мгновений он добавил: – Хотя, если бы вы приняли его предложение, большого вреда не было бы.

– Никакого вреда, я совершенно согласна. Но нам не хотелось брать на себя никаких обязательств.

– Эмерсон несколько странный человек, – сказал мистер Биб и замолчал. После минутного колебания он вновь заговорил: – Я не думаю, чтобы он пожелал как-то воспользовался тем, что вы приняли его предложение. Вряд ли он даже рассчитывал на благодарность с вашей стороны. У него есть одно хорошее качество, хотя я и не уверен, что оно такое уж хорошее, – он всегда говорит то, что думает. Эмерсон живет в комнатах, достоинства которых совершенно не ценит, и считает, что эти достоинства могли бы оценить вы. Он совсем не думал о каких-то с вашей стороны обязательствах; еще меньше он стремился демонстрировать хорошие манеры. Это очень трудно, по крайней мере для меня, понять человека, который всегда говорит правду.

Люси, до сих пор не участвовавшая в разговоре, искренне обрадовалась:

– Я надеялась, что он хороший человек. Я всегда верю в то, что люди хорошие.

– Я полагаю, вы правы. Он очень хороший и очень скучный. Я отличаюсь от него во всех отношениях. Кроме того, надеюсь, что и вы отличаетесь. Правда, Эмерсон принадлежит к тому разряду людей, с которыми скорее не соглашаешься, чем подвергаешь критике. Когда он впервые появился здесь, здешних обитателей возмутило его поведение, что было совершенно естественно. У него нет ни капли такта, а его манеры… я не хочу сказать, что у него плохие манеры, но он никогда не может удержать своего мнения при себе. Мы едва не пожаловались на него нашей наводящей тоску синьоре, но я рад сообщить, что мы вовремя передумали.

– Могу ли я из этого заключить, – проговорила мисс Бартлетт, – что он социалист?

Мистер Биб принял к сведению это удобное слово, слегка, впрочем, дрогнув губами.

– И вероятно, – продолжила Шарлотта, – сына своего он воспитал тоже социалистом?

– Я плохо знаю Джорджа, – ответил священник, – поскольку он еще не научился говорить. Похоже, он весьма милое создание, к тому же неглуп. Понятно, он наделен отцовскими манерами, и вполне вероятно, что он тоже социалист.

– О, какое облегчение! – воскликнула мисс Бартлетт. – Так вы полагаете, нам следовало принять их предложение? И вы считаете меня излишне подозрительной и глупой?

– Ни в коей мере! – ответил мистер Биб. – Я совсем не имел этого в виду.

– Но мне, вероятно, не нужно извиняться за свою очевидную грубость?

Священник ответил, что в этом нет никакой необходимости, и встал, чтобы отправиться в курительную комнату. В его последних словах Шарлотта услышала нотки раздражения.

– Он, наверное, решил, что я зануда, – проговорила мисс Бартлетт, когда священник скрылся за дверью. – Почему же ты все время молчала, Люси? Определенно, ему нравится говорить с тем, кто помоложе. Я не собиралась монополизировать его внимание. Я надеялась, что ты проведешь с ним весь вечер и все время обеда.

– Он очень милый, – воскликнула Люси. – Я отлично это помню. Он способен увидеть что-то доброе в каждом человеке. И никто не принимает его за священника.

– Лючия!

– Но ты же понимаешь, что я имею в виду! Как обычно смеются священники? А мистер Биб смеется как обычный человек.

– Смешная девочка! – улыбнулась Шарлотта. – Как ты напоминаешь мне свою мать! Интересно, понравился бы ей мистер Биб?

– Уверена, что понравился бы. Как и Фредди, – сказала Люси.

– Я полагаю, он понравился бы всем в Уинди-Корнер, в этом уголке моды и стиля. Я же больше привыкла к Танбридж-Уэллз, а мы там все безнадежно отстали от времени.

– О да! – протянула Люси уныло.

В реплике Люси была скрыта нотка неодобрения. Но Шарлотта не могла точно определить, касалось ли это неодобрение ее самой, или мистера Биба, или стильного мира Уинди-Корнер, или же узкого мирка Танбридж-Уэллз. Она попыталась локализовать эту нотку в пространстве, но, как это бывало обычно, не смогла. Сама мисс Бартлетт старательно избегала высказываться неодобрительно о ком-либо или о чем-либо, а потому добавила:

– Я боюсь, ты находишь меня весьма скучной компаньонкой.

Люси же подумала про себя: «Какая же я эгоистичная и злая! Нужно быть осторожнее. Шарлотта так ужасно переживает свою бедность!»

К счастью, одна из маленьких пожилых леди, которая уже некоторое время ласкала кузин доброй мягкой улыбкой, приблизилась и попросила позволения опуститься в кресло, оставленное мистером Бибом. Получив разрешение, она принялась мило щебетать об Италии, о том, насколько решительный шаг ей пришлось сделать, отправившись сюда, о том, как вознаграждена она была за свою решительность резким улучшением состояния здоровья сестры. Она говорила и говорила – о необходимости плотно закрывать окна по ночам и полностью опустошать бутылки с водой по утрам и еще о тысяче вещей. Обо всем она говорила с самой милой улыбкой, и ее разговор был гораздо более достоин внимания, чем бурные тирады о гвельфах[2]2
  Гвельфы – политическое течение в Италии XII–XVI вв., представители которого выступали за ограничение власти императора и усиление влияния папы римского. – Примеч. ред.


[Закрыть] и гиббелинах[3]3
  Гиббелины – враждовавшая с гвельфами политическая группировка XII–XIII вв. Гиббелины – приверженцы императора. – Примеч. ред.


[Закрыть], которые доносились из противоположного угла гостиной. И это была настоящая катастрофа, а не просто какой-то эпизод – когда в своей спальне она обнаружила нечто, что гораздо хуже блохи, но несколько лучше, чем кое-что еще…

– Но здесь так же безопасно, как и в Англии, – уверяла пожилая леди. – В синьоре Бертолини так много чисто английского.

– Тем не менее в наших комнатах пахнет, – сообщила бедная Люси. – И мы боимся идти спать.

– Это все внутренний дворик, – вздохнула леди и, быстро поменяв тему, проговорила: – Жаль, что мистер Эмерсон был недостаточно тактичен за обедом. Мы все так за вас переживали.

– Я полагаю, у него были самые добрые намерения, – отозвалась Люси.

– Вне всякого сомнения! – подхватила мисс Бартлетт. – Мистер Биб только что отчитал меня за мою подозрительность. Но все это из-за того, что я обязана заботиться о своей кузине.

– Конечно, – согласилась пожилая леди, и они в унисон замурлыкали о том, сколь осмотрительным обязан ты быть, коли под твоим присмотром находится столь юная девушка.

Люси попыталась выглядеть воплощенной скромностью, но при этом чувствовала себя не в своей тарелке. Дома о ней никто особенно не заботился; во всяком случае, она этого не замечала.

– Что до мистера Эмерсона – не знаю, что и сказать, – продолжала между тем пожилая дама. – То, что он лишен всякого такта, это очевидно. Но вы не замечали, что есть люди, способные совершать крайне неделикатные поступки, которые тем не менее выглядят весьма красиво?

– Красиво? – изумилась мисс Бартлетт. – Разве красота и деликатность – не одно и то же?

– Можно сказать и так, – беспомощно развела руками пожилая дама. – Но все это так непросто, скажу я вам, так непросто.

Она замолчала, ибо в дверях вновь появился мистер Биб, так и сияющий от удовольствия.

– Мисс Бартлетт, – воскликнул он, – я уладил дело с комнатами. И я так этому рад! Мистер Эмерсон говорил об этом в курительной комнате, и я посоветовал ему вновь сделать вам предложение, которое я и передаю сейчас от его имени. Ему будет очень приятно, если вы согласитесь.

– О Шарлотта! – горячо зашептала Люси на ухо кузине. – Давай возьмем эти комнаты! Мистер Эмерсон так мил, так мил!

Мисс Бартлетт сохраняла молчание.

– Боюсь, – сказал мистер Биб после паузы, – что я был чересчур навязчивым. Прошу извинить меня за вмешательство в ваши дела.

С видом явного неудовольствия священник отошел. Только после этого мисс Бартлетт заговорила:

– Мои личные желания, милая Люси, по важности совершенно не сравнимы с твоими. Мне было бы крайне трудно препятствовать твоим желаниям здесь, во Флоренции, ибо только твоя доброта позволила мне очутиться в этом городе. Если ты хочешь, чтобы я попросила этих джентльменов освободить для нас свои комнаты, я сделаю это.

По мере того как Шарлотта говорила, голос ее становился все громче – пока не перекрыл все голоса в гостиной и не заставил умолкнуть всех гвельфов и гибеллинов.

– Мистер Биб, – обратилась она к священнику, – не будете ли вы столь любезны сообщить мистеру Эмерсону, что я принимаю его предложение, и проводить его ко мне, чтобы я лично высказала ему свою благодарность?

Священник, проклиная про себя женский пол, поклонился и отправился исполнять просьбу мисс Бартлетт.

– Помни, Люси, это исключительно моя инициатива. Я не хочу, чтобы желание принять предложение мистера Эмерсона исходило от тебя. При любых обстоятельствах обещай мне хранить эту тайну.

Наконец, немного нервничая, вернулся мистер Биб.

– Мистер Эмерсон занят. Но со мной его сын.

Молодой человек посмотрел на трех дам, сидящих в столь низких креслах, что ему показалось, что они сидят на полу.

– Мой отец, – произнес он, – принимает ванну, поэтому вы не сможете поблагодарить его лично. Но все, что вы скажете мне, я передам ему, как только он выйдет.

Уж к чему-чему, но к разговору о ванне мисс Бартлетт была не готова. Ее истыканная колючками благовоспитанность обернулась против нее самой, безжалостно изранив ее тонкую душу. Мистер Эмерсон-младший одержал значительную победу, к явному удовольствию мистера Биба и скрытому, но не менее острому удовольствию Люси.

– Бедный молодой человек, – наконец, через минуту после ухода младшего Эмерсона, оправилась от удара мисс Бартлетт. – Явно сердится на отца за то, что тот так распорядился их комнатами. Все, что ему остается, так это стараться сохранить вежливость.

– Через полчаса ваши комнаты будут готовы, – сказал мистер Биб. Затем, задумчиво посмотрев на кузин, он отправился в свою комнату писать философский дневник.

– О господи! – сдавленно проговорила пожилая дама, содрогнувшись так, словно все хляби небесные разверзлись над гостиной. – Джентльмены иногда просто не способны понять…

Ее голос затих, но, похоже, мисс Бартлетт поняла ее, и разговор, в котором основным объектом теперь стали мало что понимающие джентльмены, возобновился. Люси, которая тоже мало что понимала, обратилась к книгам. Взяв с полки «Путеводитель по современной Италии» Бедэкера, она стала выискивать наиболее значительные даты из истории Флоренции – завтра Люси собиралась получить максимум удовольствия. Так, к всеобщей пользе, прошли полчаса, после чего мисс Бартлетт со вздохом поднялась и сказала:

– Полагаю, мне пора. Нет, Люси, ты оставайся, я сама присмотрю за переездом.

– Но как ты справишься одна?

– Без особого труда. Это же моя обязанность.

– Я хотела бы помочь тебе.

– Не стоит, дорогая.

Сколь энергична Шарлотта! И как бескорыстна! Она была такой всю свою жизнь, но в этом их итальянском путешествии она превзошла саму себя! Так думала Люси, или хотела так думать. И тем не менее зрел в ней некий демон протеста, который терзал ее вопросом: а не мог ли этот обмен комнатами быть чуть менее деликатным, но чуть более красивым? Так или иначе, она вошла в свою новую комнату без особой радости.

– Я хочу объяснить, – сказала мисс Бартлетт, – почему я взяла себе комнату побольше. Совершенно естественно было бы предоставить ее тебе, но я случайно узнала, что эта комната принадлежала молодому человеку, и я уверена, что твоей маме не понравилось бы, если бы ты жила в ней.

Люси была в полном замешательстве.

– Если ты должна воспользоваться любезностью этих джентльменов, то для тебя будет более удобным чувствовать себя обязанной отцу, чем молодому человеку. Я достаточно хорошо знаю людей и знаю, к чему могут привести подобные вещи. Хотя мистер Биб может быть гарантом того, что эти джентльмены не возомнят бог знает что.

– Мама не стала бы возражать, я уверена, – проговорила Люси, и вновь ее охватило чувство, что предметом разговора является нечто большее, чем обмен комнатами, нечто более значительное и неожиданное.

Мисс Бартлетт только вздохнула в ответ и, бережно обняв Люси, пожелала ей спокойной ночи. Той вдруг показалось, что на нее дохнуло сыростью, а потому, пройдя в свою комнату, Люси открыла окно и принялась вдыхать прозрачный ночной воздух, думая о добром пожилом человеке, который подарил ей возможность наслаждаться видом огней, скользящих по поверхности Арно, смотреть на кипарисы у стен Сан-Миниато, любоваться подножием Апеннин, чернеющих в бледно-голубом свете восходящей луны.

Оставшись в своей комнате одна, мисс Бартлетт закрыла и проверила ставни, заперла дверь и хорошенько осмотрела комнату, заглянув во все уголки стенных шкафов в поисках секретных люков и потайных дверей. Именно тогда она и увидела приколотый над умывальником лист бумаги, на котором был начертан огромный вопросительный знак. Знак – и ничего более.

Что все это значит? Шарлотта внимательно изучила знак при свете свечи. Вначале казавшийся абсолютно пустым и бессодержательным, знак вдруг постепенно стал обретать отвратительный, зловещий, угрожающий смысл. Мисс Бартлетт охватило желание сорвать этот лист бумаги и уничтожить, но, к счастью, она вспомнила, что не имеет никакого права так поступать, ибо лист этот, вне всякого сомнения, являлся собственностью молодого мистера Эмерсона. Аккуратно сняв лист с вопросительным знаком со стены, Шарлотта положила его между двумя листами промокательной бумаги, после чего завершила осмотр комнаты и, глубоко, по своему обыкновению, вздохнув, отправилась спать.