Текст книги "Эго и Архетип (ЛП)"

В современную эпоху широко распространенное ощущение бессмысленности составляет один из симптомов отчуждения. Многие пациенты обращаются к психотерапии не по поводу ясно выраженного расстройства, а потому, что чувствуют, что жизнь не имеет смысла. Внимательный психотерапевт непременно обратит внимание на то, что эти люди испытывают на себе пагубные последствия не только неудовлетворительных переживаний детства, но и переворота, вызванного переходным периодом культуры. По-видимому, мы проходим период коллективной психологической переориентации, сопоставимый по масштабу с периодом возникновения христианства на руинах римской империи. Упадок традиционной религии сопровождается увеличением числа свидетельств об общей психической дезориентации. Мы утратили ориентиры. Христианство представляет собой систему великих символов, которая, по-видимому, утратила способность определять все обязанности людей или удовлетворять их высшие потребности. Это привело к повсеместному распространению ощущения бессмысленности и отчуждения от жизни. Еще не известно, появится ли новый коллективно-религиозный символ. А тем временем те, кто сознают эту проблему, самостоятельно ведут поиск жизни, полной смысла. Для них индивидуация превращается в путь жизни.

Я употребляю здесь слово "смысл" в специальном значении. Вообще говоря, различают два различных употребления этого слова. Чаще всего оно относится к абстрактному, объективному знанию, которое передается с помощью знака или изображения. Так, например, слово "лошадь" обозначает определенный вид четвероногих животных; красный свет светофора означает остановку. Эти абстрактные, объективные смысловые значения передаются с помощью знаков. В то же время существует и другой вид смысла, а именно субъективный, живой смысл, способный утверждать жизнь. В этом значении мы употребляем слово, когда описываем глубоко волнующее переживание как нечто значимое, полное смысла. Такое переживание не несет абстрактный смысл, по крайней мере, на начальном этапе; напротив, оно передает живой смысл, который имеет аффективную окраску и позволяет нам установить органическую связь с жизнью в целом. Сновидения, мифы и произведения искусства способны передавать это значение субъективного, живого смысла, который совершенно отличается от объективного, абстрактного смысла. Неразличение этих двух различных употреблений слова "смысл" приводит индивида к постановке вопроса, на который невозможно ответить, потому что здесь спутаны абстрактно-объективный смысл и субъективно-живой. На вопрос можно ответить, если дать ему более субъективную формулировку: "В чем состоит смысл моей жизни?"

Проблема смысла жизни тесно связана с ощущением личностной идентичности. Вопрос "в чем состоит смысл моей жизни?" почти полностью совпадает с вопросом "кто я такой?" Несомненно, последний вопрос имеет субъективный характер. Адекватный ответ можно получить только изнутри. Поэтому мы говорим: смысл можно найти в субъективности. Но кто ценит субъективность? Когда мы употребляем слово "субъективный", мы обычно говорим или подразумеваем только субъективное, словно субъективный элемент не имеет значения. С начала упадка религии у нас отсутствует адекватное коллективное одобрение интровертной, субъективной жизни. Проблемы западного общества исподволь побуждают индивида искать смысл жизни во внешнем, в объективности. Независимо от того, что составляет цель—государство, корпоративная организация, материальное благополучие или получение объективных научных знаний, поиск смысла человеческой жизни неизменно осуществляется там, где его нет—во внешнем, в объективности. Единственная, особая, неповторимая субъективность индивида, составляющая подлинный источник смысла человеческой жизни и не поддающаяся объективной, статистической оценке, оказывается тем негодным камнем, который был отвергнут строителем нашего современного мировоззрения.

Даже большинство психиатров, которым положено лучше других разбираться в проблеме, содействуют укреплению доминирующей установки, при которой умаляется значение субъективности. Несколько лет назад я ознакомил группу психиатров с работой о функции символов. Затем один из участников дискуссии высказал замечание по поводу этой работы. Одно из его основных возражений состояло в том, что я охарактеризовал символ так, словно он представляет собой нечто реальное, почти живое. Я действительно дал такую характеристику символу. Это замечание отражает общее отношение к психическому и к субъективности. Принято считать, что психическое не имеет собственной реальности. Субъективные образы и символы рассматриваются лишь как отражения окружающей обстановки индивида и его межличностных отношений или лишь как осуществление инстинктивных желаний. Г.С. Салливан высказал крайнюю точку зрения, а именно: идея неповторимой, индивидуальной личности есть заблуждение! Так сам, не желая того, знаменитый психиатр становится сторонником коллективистской психологии масс.

Современный человек крайне нуждается в открытии реальности и ценности внутреннего, субъективного мира психического, в открытии символической жизни. По этому поводу Юнг говорит следующее:

"Человек нуждается в символической жизни... Но у него нет символической жизни... В вашем доме есть уголок, в котором вы могли бы выполнять обряды, как это делают в Индии? В Индии даже в самых простых домах существует огороженный занавеской уголок, в котором члены семьи могут предаваться символической жизни, давать обеты или заниматься медитацией. У нас нет такого уголка... У нас нет ни времени, ни пространства... Следует иметь в виду, что только символическая жизнь способна выразить повседневные нужды души! И поскольку у людей нет символической жизни, они не в силах выбраться из ужасных, скрежещущих жерновов обыденной жизни, с которой они «вынуждены мириться».

Человек нуждается как в мире символов, так и в мире знаков. Символы и знаки необходимы, но их не следует путать друг с другом. Знак указывает на смысл известного предмета. По определению, язык является системой знаков, но не символов. С другой стороны, символ является образом или изображением, которое указывает на нечто, в принципе неизвестное, на некую тайну. Если знак передает абстрактно-объективное значение, то символ передает субъективное, живое значение. Символ обладает субъективным динамизмом, способным привлекать к себе внимание индивида и вызывать восхищение. Символ представляет собой живую, органическую сущность, которая выполняет роль передатчика и трансформатора психической энергии.

Символы являются продуктами спонтанной деятельности архетипической психики. Символ невозможно изготовить, его можно только открыть. Символы выполняют роль носителей психической энергии, поэтому их необходимо рассматривать как нечто живое. Они, сознательно или бессознательно, передают эго жизненную энергию, которая обеспечивает индивида поддержкой, руководством и мотивацией. Архетипическая психика постоянно создает устойчивый поток живых, символических образов. При обычных обстоятельствах такой поток образов сознательно не воспринимается; исключение составляют состояния сна и бодрствующей фантазии, когда понижается сознательный уровень внимания. Тем не менее, у нас есть основания полагать, что даже в состоянии полного бодрствования поток символов, заряженных действующей энергией, продолжает свое движение, оставаясь незамеченным для эго. Символы просачиваются в сферу эго, побуждая его идентифицировать себя с ними и неосознанно отреагировать их. Существует и иная возможность: символы перетекают во внешнюю среду посредством проекций, побуждая индивида участвовать во внешней деятельности и восхищаться внешними объектами.

Взаимосвязь между эго и символом имеет очень важное значение. Вообще говоря, существует три возможные модели взаимосвязи между эго и символом или, что то же самое, между эго и архетипической психикой:

1. Эго отождествляет себя с символом. В этом случае символический образ реализуется в конкретном переживании. Эго и архетипическая психика едины.

2. Эго отчуждается от символа. Хотя символическую жизнь и невозможно разрушить, тем не менее, в данном случае она существует на более низком уровне, за пределами сознания. Символ сводится к знаку. Ее загадочные, настоятельные требования воспринимаются лишь как элементарные, абстрактные факторы.

3. Третья возможность остается искомой. В этом случае эго, существующее отдельно от архетипической психики, открыто и восприимчиво для воздействия символических образов. Становится возможным диалог между эго и возникающими символами. В этом случае сам символ способен выполнять свою функцию, осуществляя роль передатчика и трансформатора психической энергии при полном участии сознания. Указанные взаимосвязи между эго и символом приводят к двум возможным заблуждениям, которые я называю конкретистскими и редуктивными. При конкретистском заблуждении, которое характеризуется большей примитивностью, чем редуктивное заблуждение, индивид не способен отличать символы архетипической психики от конкретной, внешней реальности. Внутренние, символические образы воспринимаются как реальные внешние факты. Примерами такого заблуждения могут служить анимистические верования первобытных людей, галлюцинации и бред психотиков, различные предрассудки. К этой категории заблуждений относятся смешанные сочетания психической и физической реальности, например, в практической алхимии, астрологии и многочисленных современных знахарских культах. Этому заблуждению подвержены религиозные люди, которые ошибочно соотносят символические религиозные обряды с конкретными фактами и принимают свои личные или узко ограниченные религиозные убеждения за всеобщие и абсолютные истины. Опасность поддаться кон-кретистскому заблуждению возникает тогда, когда мы поддаемся искушению применить символический образ к внешним, физическим реальностям с целью манипулирования этими реальностями в наших интересах. Символы оказывают целесообразное и эффективное воздействие только тогда, когда они обеспечивают изменение нашего психического состояния или сознательной установки. Их воздействия неоправданны и опасны, когда они применяются к физической реальности магическим путем.

При редуктивном заблуждении совершается противоположная ошибка. В этом случае упускается из виду значение символа, который ошибочно воспринимается только как знак для обозначения некоторого известного содержания. Основу редуктивного заблуждения составляет рационалистическая установка, в соответствии с которой позади символов просматривается их "реальный" смысл. Этот подход сводит все символические образы к элементарным, известным факторам. Он опирается на предположение, что не существуют ни подлинная тайна, ни существенно неизвестное, выходящее за пределы познавательных способностей эго. С этой точки зрения, не существует настоящих символов—существуют только знаки. Для тех, кто придерживается таких убеждений, религиозные символы свидетельствуют о невежестве и первобытных предрассудках. Редуктивному заблуждению подвержены и психологи-теоретики, которые рассматривают символизм как первобытную, дологическую деятельность архаического эго. Мы впадаем в это заблуждение, когда рассматриваем наши субъективные реакции и образы с позиций абстрактного, статистического подхода, уместного в сфере естественной науки и физической реальности. Это заблуждение диаметрально противоположно ранее рассмотренному заблуждению, при котором субъективно-символический образ использовался для манипулирования физическими реальностями, осуществляя тем самым насилие над ними. Здесь абстрактно-объективный подход, уместный в исследовании внешней реальности, применяется к бессознательной психике для управления ею. Этот подход осуществляет насилие над автономной реальностью психического.

Конфликт между конкретистским и редуктивным заблуждениями лежит в основе современного конфликта между традиционно-религиозным подходом и так называемым современным научным подходом. Поскольку этот конфликт составляет коллективную проблему, мы все несем в себе что-то от этого конфликта. По этому поводу Юнг пишет следующее:

"Тот, кто рассуждает о таких вопросах (как религиозный символизм), неизбежно рискует быть разорванным в клочья двумя сторонами бескомпромиссного спора по этим вопросам. В основе этого конфликта лежит странное предположение, что вещь действительна, если она проявляется в виде физического факта. Поэтому одни люди считают физически возможным рождение Христа от девы, тогда как другие опровергают такое рождение как физически невозможное. Каждый может убедиться в том, что этот конфликт не имеет логического разрешенияи поэтому лучше не ввязываться в такие бесплодные дискуссии. Правы, как та, так и другая, стороны. И, тем не менее, они без труда достигли бы соглашения, если бы отказались от употребления термина физический. Физическое не является единственным критерием истины: существуют также и психические истины, которые невозможно ни объяснить, ни доказать, ни опровергнуть физическим путем. Если бы, например, существовало общее убеждение, что река Рейн одно время текла вспять, от устья к истокам, тогда само по себе это убеждение было бы фактом, даже если бы с физической точки зрения такое утверждение представлялось совершенно невероятным. Убеждения подобного рода являются психическими фактами, которые невозможно ни опровергнуть, ни доказать.

К указанному типу относятся религиозные (или символические) утверждения. Они относятся ко всем вещам, которые невозможно установить в качестве физических фактов... Если считать, что они соотносятся с чем-нибудь физическим, тогда они не имеют никакого смысла... Конфликт между религиозными (или символическими) утверждениями и наблюдаемыми физическими явлениями свидетельствует о том, что, вопреки физическому восприятию, (символический) дух автономен и что психический опыт в определенной мере не зависит от физических данных. Психика является независимым фактором, и религиозные (или символические) утверждения являются психическими признаниями, которые, в конечном счете, опираются на бессознательные... процессы. Эти процессы недоступны физическому восприятию, они демонстрируют свое существование через признания психического... Затрагивая религиозные (или символические) содержания, мы переходим в мир образов, которые указывают на нечто невыразимое. Мы не знаем, в какой мере эти образы, метафоры и концепции ясны или неясны в своей соотнесенности с трансцендентальным объектом... (Тем не менее) несомненно, что за этими образами существует нечто такое, что выходит за границы сознания и действует так, чтобы утверждения не изменялись безгранично и хаотически, а определенно соотносились с несколькими основными принципами или архетипами. Как и сама психика или материя, принципы и архетипы непознаваемы как таковые".

Как и во всех вопросах, касающихся личности, конкретистские и редуктивные заблуждения невозможно устранить с помощью разумных увещеваний. В действительности их можно рассматривать как две последовательные стадии развития личности. Состояние идентификации между эго и бессознательными символами приводит к конкретистскому заблуждению. Такое состояние характерно для начальной стадии развития эго, его можно наблюдать у первобытных людей и детей. Редуктивное заблуждение проистекает из состояния отчуждения между эго и символизмом бессознательного. Такое состояние характерно для дальнейшей стадии развития; быть может, в нем проявляется необходимая реакция на предыдущее состояние идентичности между эго и бессознательным. На этой стадии развитие эго требует умаления бессознательного и силы его символических образов. Тем не менее, эго и бессознательное остаются пребывать в состоянии разобщения, которое рано или поздно преодолевается, чтобы предоставить индивиду возможность достичь целостности.

Конечная цель юнгианской психотерапии состоит в обеспечении осознания символического процесса. Для осознания символов, прежде всего, необходимо знать, как ведет себя символ на бессознательном уровне. Все бесчеловечные обряды и ритуалы дикарей, невротические симптомы и извращения можно понять, если мы будем ясно представлять, как функционирует символ на бессознательном уровне. Основное предположение состоит в следующем: бессознательный символ переживается, а не воспринимается. Динамизм бессознательного символа воспринимается только как желание или стремление к какому-то внешнему действию. За этим стремлением образ не просматривается. Чисто психологический смысл не просматривается позади движущей силы символического образа, во власти которого оказался индивид. Отождествленное с символическим образом эго превращается в его жертву, обреченную на конкретное изживание смысла символа, вместо его сознательного осмысления. Динамизм символа рассматривается и воспринимается лишь как вожделение или стремление к власти в той мере, в какой эго отождествляется с архетипической психикой. Это позволяет понять различие между глубинной психологией Юнга и всеми остальными психологическими теориями. До сих пор только Юнг и его последователи были способны понять символ, а следовательно, и архетипическую психику, в которой проявляется символ, поскольку он действует, когда эго идентифицировано с ней. В тех случаях, когда Юнг видит сверхличностную архетипическую психику, Фрейд видит ид (оно). Этот ид служит карикатурой на человеческую душу. Архетипическая психика и ее символы наблюдаемы в той мере, в какой они проявляются, когда эго идентифицировано с ними. Ид представляет собой бессознательное, которое рассматривается как инстинкт, без учета образов, лежащих в основе инстинктов. Редуктивная интерпретация образов в их соотнесенности с инстинктами определяется пределами рассмотрения образов. В сущности, символическому образу отказано в праве иметь независимую реальность. Фрейдовский подход к бессознательному необходимо понять, поскольку практически все школы современной психиатрии разделяют его мнение в той или иной форме. Ни один психиатр не будет отрицать, что инстинктивные потребности реально существуют, но почти все психиатры единодушно отрицают жизнь и реальность символических образов в себе и для себя.

В современной психологии получила широкое распространение точка зрения, согласно которой бессознательная психика, мотивируемая только инстинктами, в принципе чужда духовности, культуре и деструктивно воздействует на символическую жизнь. Степень приверженности этому подходу определяет невозможность развития осмысленной внутренней жизни. Разумеется, существует множество инстинктивных побуждений. Но символический образ, выполняющий роль передатчика и трансформатора психической энергии, поднимает инстинктивное побуждение на иной уровень, очеловечивает, одухотворяет и окультуривает грубую животную энергию. Инстинкт заключает в себе свой тайный смысл, который обнаруживается только посредством восприятия образа, присущего инстинкту.

Один из способов обнаружения скрытого образа состоит в использовании аналогий. Как отмечает Юнг, «создание ...аналогий освобождает инстинкт и биологическую сферу в целом от воздействия бессознательных содержаний. Отсутствие символизма, однако, создает перегрузку в инстинктивной сфере». В качестве примера использования метода аналогий я хотел бы упомянуть одного пациента, который на бессознательном уровне находился во власти яркого символического образа. Пациент вынужден был изживать этот образ в качестве симптома до тех пор, пока не смог исследовать его на сознательном уровне. Поскольку более масштабные явления легче исследовать, чем менее масштабные, я рассмотрю пример, так сказать, выпукло очерченный, благодаря тому, что в нем отражается симптом психопатологии. Я имею в виду случай трансвестизма, при котором молодой человек испытывает сильное побуждение носить женскую одежду. Когда молодой человек стал носить женскую одежду, его отношение к себе претерпело коренное изменение. Обычно он страдал от застенчивости, неполноценности и бессилия. Но когда он стал носить какой-то предмет женской одежды, который можно было скрыть от взоров посторонних, он почувствовал уверенность в своих силах и сексуальных возможностях. Что же означает такой симптом? Пациент изживал бессознательный символический образ. Поскольку симптоматические образы такого рода имеют тот же источник, что и сновидения, мы можем исследовать их так, как мы исследовали сновидения, применяя метод амплификации. Тогда мы можем спросить себя, как необходимо рассматривать ношение женской одежды? Какие можно найти общие мифологические параллели?

В книге V "Одиссеи" описано странствие Одиссея между островами Калипсо и феаков Схерии.*1 Во время этого странствия Посейдон поднял страшную бурю, которая привела бы Одиссея к гибели, если бы богиня моря Ино не пришла ему на выручку. Она велела ему снять одежду и плыть к острову, добавив: "Вот тебе мое покрывало. Оберни его вокруг груди. Оно заколдовано. Ты будешь вне опасности, пока носишь его. Как только твоя нога ступит на остров, брось его как можно дальше в море". Покрывало Ино является архетипическим образом, который скрывается за симптомом трансвестизма. Покрывало олицетворяет поддержку и сдерживание, обеспечиваемые материнским архетипом для эго во время опасной активации бессознательного. В период кризиса целесообразно воспользоваться той поддержкой, которой воспользовался Одиссей; но как только минует кризис, покрывало необходимо возвратить богине.

Еще одну параллель можно провести с жрецами Великой Матери в древнем Риме и Малой Азии. После посвящения жрецы носили женское платье и отращивали длинные волосы в знак служения Великой Матери. Следы этого жреческого трансвестизма существуют и по сей день в одежде католических священников, которые находятся на службе у Матери Церкви. Эти параллели показывают, что в основе влечения трансвестита лежит бессознательная потребность в поддерживающем контакте с женским божеством—материнским архетипом. Это один из способов символического рассмотрения симптома. Разумеется, упоминая образ божества, мы используем символ, поскольку невозможно дать точное определение божеству или сверхличностной силе. В таких случаях используется не знак, обозначающий нечто известное и понятное на рациональном уровне, а символ, отражающий тайну. В случае успеха такой метод интерпретации может привести пациента к символической жизни. Появляется возможность замещения симптома, окрашенного чувствами бессилия и вины, символом, который полон смысла, обогащает жизнь и воспринимается на уровне сознания, вместо бессознательного, компульсивно-симптоматического изживания.

Рассмотренный случай показывает, как можно трансформировать симптом в символ посредством осознания его архетипических основ. Каждый симптом проистекает из образа какой-либо архетипической ситуации. Например, многие симптомы тревоги имеют в качестве архетипического контекста борьбу героя с драконом или ритуал инициации. Многие симптомы чувств разочарования и обиды воспроизводят архетипическую встречу Иова с Богом. Приобретение способности распознать архетип или символический образ за симптомом тотчас трансформирует переживание. Этот процесс нередко протекает довольно болезненно, но он имеет смысл. Вместо изолирования страдальца от родных и близких, теперь он объединяется с ними в более глубокой гармонии. Он ощущает себя равноправным участником в коллективной деятельности, т.е. в трудном развитии человеческого сознания, которое началось во мраке первозданного болота и неизвестно, где закончится.

Настроения и эмоциональные состояния также способны раскрыть свой смысл, если найден соответствующий символический образ. Возьмем, к примеру, человека, который испытывает раздражение. Все получается не так, как ему хочется, но он не в состоянии ни отреагировать аффект, ни вытеснить его. Наконец, он взмолился о понимании смысла своего состояния. Ему тотчас пришел на ум образ трех человек в печи, раскаленной огнем. Об этом эпизоде упоминается в Книге Пророка Даниила. Он прочитал данный фрагмент в Библии, и в процессе размышления о нем раздражение исчезло. В третьей главе Книги Пророка Даниила упоминается указ Навуходоносора, согласно которому все люди должны по сигналу пасть и поклониться золотому истукану. Седрах, Мисах и Авденаго отказались поклониться золотому истукану. Тогда Навуходоносор исполнился ярости и велел бросить их в печь, раскаленную огнем. Но Седрах, Мисах и Авденаго остались невредимы, причем в огне был виден четвертый муж, и вид четвертого был "подобен сыну Божию".

Упомянутый образ устранил раздражение, потому что смысл настроения нашел в нем символическое отражение. Царь Навуходоносор олицетворяет своевольную, властную фигуру тирана, который присваивает себе права Бога и исполняется ярости, когда ему не воздают почести, подобающие божеству. Кроме того, он олицетворяет эго, отождествляемое с Самостью. Его ярость синонимична огненной печи. Отказавшись придать личностной мотивации сверхличностное значение, Седрах, Мисах и Авденаго добровольно отдают себя во власть огня фрустрации Навуходоносора. Этому соответствует способность пациента отказаться от идентификации с аффектом и вместо этого терпеливо сносить его, чтобы, в конечном счете, найти смысл этого аффекта в сфере активного воображения. Четвертый персонаж, который появляется в печи, "подобно сыну Божию", олицетворяет сверхличностный, архетипический элемент психики, актуализированный в опыте. В качестве четвертого элемента он несет с собой смысл, облегчение и целостность.

Приведенный пример служит иллюстрацией к высказыванию Юнга. По поводу своей встречи с бессознательным он пишет следующее:

«Я жил в состоянии постоянного напряжения... В той мере, в какой мне удавалось трансформировать эмоции в образы, т.е. находить образы, которые скрывались в эмоциях, я чувствовал себя спокойнее и увереннее».

Индивид воспринимает превратности судьбы как симптомы в той мере, в какой он не осознает символическую сторону жизни. Симптомы отражают состояния тревоги, которые не поддаются нашему контролю и, по существу, бессмысленны, не имеют ни ценности, ни значения. Фактически симптомы представляют собой символы, деградировавшие в результате редуктивного заблуждения эго. Симптомы невыносимы потому, что они не имеют смысла. Можно смириться почти с любым затруднением, если мы можем распознать его смысл. Оно бессмысленно и поэтому представляет для человечества величайшую опасность.

Наша бодрствующая жизнь состоит из ряда настроений, чувств, идей и актуальных потребностей. Мы проходим через последовательные психические состояния, которые можно сравнить с бусинами, нанизанными на одну нить. В зависимости от нашей сознательной установки, мы воспринимаем эти четки жизни либо как последовательность бессмысленных симптомов, либо, благодаря символическому пониманию, как ряд нуминозных встреч эго и сверхличностного психического. Наши радости и огорчения являются симптомами, если они не имеют символического смысла. Индийские мудрецы признавали справедливость этого утверждения в своей теории Майи. Согласно этой теории, между радостями и огорчениями, которые служат симптомами жизни, существует неразрывная связь. Для освобождения от болезненных симптомов необходимо освободиться от приятных симптомов. С точки зрения аналитической психологии, стремление индийцев к освобождению от актуальности радостей и огорчений равнозначно поиску символической жизни. Нирвана не предполагает бегство от реальности жизни. Напротив, она предполагает раскрытие символической жизни, способной освободить человека от "ужасного скрежета повседневной жизни", которая есть не что иное, как чередование бессмысленных симптомов.