Текст книги "Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь"

Автор книги: Эдвард Джордж Бульвер-Литтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 43 страниц)

ГЛАВА VII

Гостиная была пуста: женщины вышли в сад. Когда Кенелм и Эмлин направлялись к ним (сэр Томас и мистер Брэфилд немного отстали), Чиллингли спросил:

– Что за человек опекун мисс Мордонт?

– Трудно сказать. Я мало вижу его. Прежде он, бывало, часто наезжал сюда с целой оравой молодых сумасбродов, и все останавливались в Кромвель-лодже – в Грасмире им не хватало места. Вероятно, это были студенты академии. Но вот уже несколько лет, как он перестал привозить сюда эту компанию, да и сам появляется теперь лишь на несколько дней. Он слывет большим кутилой.

На этом разговор и окончился. Беседуя таким образом, Кенелм и Эмлин свернули с прямой дорожки через луг. Пробравшись сквозь кустарник на лужайку, они очутились перед столом, на котором был сервирован кофе. Здесь собралось все общество.

– Надеюсь, мистер Эмлин, – весело сказала Элси, – вы отговорили мистера Чиллингли сделаться папистом. У вас было для этого довольно времени.

Эмлин, протестант до мозга костей, слегка отодвинулся от Кенелма.

– Неужели вы намерены…

– Не пугайтесь, дорогой сэр, – перебил его Кенелм. – Я только признался миссис Брэфилд, что ездил в Оксфорд посоветоваться с одним ученым мужем по вопросу, который приводит меня в недоумение и носит такой же отвлеченный характер, как тема, заполняющая досуги современных женщин, – богословие. Я не могу убедить миссис Брэфилд. что в Оксфорде разгадывают и другие загадки жизни, кроме тех, которые забавляют дам.

Тут Кенелм опустился на стул возле Лили, Девушка отвернулась от него.

– Я опять обидел вас?

Лили слегка пожала плечами и не ответила.

– Я подозреваю, мисс Мордонт, что природа, наделив вас многими хорошими качествами, утратила одно; ваше лучшее я должно исправить эту ошибку.

Лили внезапно повернулась к Кенелму. Небосклон потемнел, но вечерняя звезда уже сияла на нем.

– Что вы хотите этим сказать?

– Как я должен ответить – любезно или правдиво?

– Правдиво, конечно, правдиво! Чего стоила бы жизнь без правды!

– Даже если веришь в фей?

– Феи по-своему правдивы. Но вы неправдивы! Вы думали не о феях, когда…

– Когда – что?

– Находили во мне недостатки.

– Не знаю. Но я изложу вам мои мысли, насколько сам могу их прочесть, а для этого прибегну к феям. Допустим, что фея уложила свою питомицу в колыбель смертного и туда же положила всякие волшебные подарки, которых не дают простым смертным, но забыла одно важное качество смертных. Девочка вырастает, очаровывает всех окружающих, они потакают ей, ласкают ее, балуют. Но настает минута, когда потеря одного дара, принадлежащего смертным, ощущается ее поклонниками и друзьями. Угадайте, что это?

Лили задумалась.

– Я понимаю, о чем вы говорите: о том, что противоположно искренности о вежливости.

– Нет, не совсем так, хотя вежливость и имеет к этому отношение. Это качество очень скромное, совсем не поэтичное, им обладают многие скучные люди. И все же без него ни одна фея не может очаровывать смертных, когда на лице ее появится первая морщинка. Не догадываетесь и теперь?

– Нет! Вы сердите меня! – Лили нетерпеливо топнула ножкой, как она уже сделала однажды в присутствии Кенелма. – Говорите прямо, я требую!

– Мисс Мордонт, извините, но я не смею сказать это вам, – ответил Кенелм, вставая с таким поклоном, какой отвешивают перед королевой, и подошел к миссис Брэфилд.

Лили сердито надула губы.

На стул, с которого встал Кенелм, сел сэр Томас.

ГЛАВА VIII

Настал час разъезда гостей. Один только сэр Томас остался ночевать. Мистер и миссис Эмлин уехали в своем экипаже. За миссис Кэмерон и Лили подъехала карета миссис Брэфилд.

– В такую ночь следует идти пешком, – нетерпеливо и не слишком вежливо сказала Лили, пошептавшись о чем-то с теткой.

Миссис Кэмерон, которая повиновалась всякой ее причуде, обратилась к миссис Брэфилд:

– Вы очень внимательны, но Лили предпочитает идти домой пешком. Дождя, кажется, уже не будет.

Кенелм пошел следом за теткой и племянницей и скоро догнал их у ручья.

– Чудесная ночь, мистер Чиллингли! – проговорила миссис Кэмерон.

– Настоящая английская ночь. В тех странах, где я побывал, нет ничего подобного. Но увы, в Англии летних ночей очень мало.

– Вы много путешествовали за границей?

– Нет, не много, и большей частью пешком.

Лили до сих пор не проронила ни слова и шла, опустив голову. Вдруг она подняла глаза и самым кротким, примирительным голосом произнесла:

– Итак, вы бывали за границей! – Потом с такой чопорной вежливостью, какой она еще ни разу не выказывала перед ним, добавила его имя: – мистер Чиллингли. – И уже менее официальным тоном продолжала: – Какие необъятные пространства представляешь себе, когда слышишь слова: "за границей"! Далеко от себя самой, далеко от обыденной жизни! Как я завидую вам! Вы бывали за границей, да ведь и Лев там был.

Тут она выпрямилась.

– Я хочу сказать – мой опекун, мистер Мелвилл.

– Да, я бывал за границей, но никогда не уходил далеко от себя самого. Старая поговорка говорит – все старые поговорки правдивы, а новые по большей части лживы – "Человек уносит на своих подошвах родную землю".

Тут тропинка суживалась. Миссис Камерон пошла вперед, Кенелм и Лили сзади; она, разумеется, по сухой дорожке, он по росистой траве.

– Вы идете по сырой траве в этой легкой обуви! – остановила она его и сошла с сухой тропинки.

Как ни просты были эти слова и даже смешны в устах хрупкой девушки, обращавшейся к такому здоровяку, как Кенелм, они осветили ему целый мир женственности, показали всю ту заповедную область, скрытую от ученого Эмлина, всю ту область, которую непонятным образом захватывает девушка, чтобы властвовать над ней, когда станет женой и матерью.

При этих простых словах и невольном порыве Кенелм остановился, словно в каком-то лабиринте грез. Он робко обернулся.

– Можете вы простить мне мою грубость? Я осмелился находить в вас недостатки.

– И вполне справедливо. Я обдумала все, что вы сказали, и почувствовала, что вы правы. Только я все-таки не понимаю, что вы подразумеваете под качеством смертных, которого фея не дала подмененному ребенку.

– Если я не осмелился сказать это тогда, я еще менее осмелюсь произнести теперь.

– Скажите!

Она больше не топала ножкой, глаза ее не сверкали, она не говорила с упрямством: "Я требую". "Скажите!" – было произнесено тихо, кротко, умоляюще.

Припертый к стене, Кенелм собрался с духом и, не решаясь взглянуть на Лили, отрывисто произнес:

– Качество, приятное и в мужчинах, но гораздо более важное в женщинах, особенно когда они похожи на фей: это качество самое простое – хороший характер.

Лили мгновенно отскочила от него и подошла к тетке, пройдя по мокрой траве.

Когда они дошли до садовой калитки, Кенелм хотел отворить ее, но Лили надменно прошла мимо.

– Я не приглашаю вас в такое позднее время, – сказала миссис Кэмерон. Это было бы просто лицемерной вежливостью.

Кенелм поклонился и собрался уходить, Лили отошла от тетки, приблизилась к нему и протянула руку.

– Я подумаю о ваших словах, мистер Чиллингли, с необычно величественным видом сообщила она. – Пока мне кажется, что вы неправы. У меня характер не дурной, но…

Она замолкла, потом с высокомерием, которое, не будь Лили так необыкновенно хороша собой, могло бы показаться грубостью, добавила:

– Во всяком случае, я вас прощаю.

ГЛАВА IX

В окрестностях Молсвича много изящных вилл. Владельцы их все люди зажиточные, а между тем того, что называется обществом, здесь почти не было, может быть, потому, что все эти хозяева не принадлежали к так называемому аристократическому кругу, хотя претензий было сколько угодно. Семейство мистера А., разбогатевшего биржевого маклера, задирало нос перед семейством мистера В., который разбогател еще больше, торгуя полотном, между тем как семейство Б. знать не желало семейства мистера В., самого богатого ростовщика, жена которого носила бриллианты, но была не тверда в правилах грамматики. Если бы можно было истребить все то, что теперь называется аристократией, Англия стала бы такой аристократической страной, что в ней не было бы житья. Брэфилды были единственными людьми, притягиваемыми к общему центру антагонистическими атомами молсвичского общества. Причина состояла отчасти в том, что их признавали первыми по праву долгого здесь проживания (Брэфилды владели Брэфилдвилом четыре поколения), а также по богатству, извлекаемому из тех отраслей коммерции, которые признаются самыми высокими. Имело значение и то, что их дом был самым красивым в тех местах. Но главное состояло все-таки в том, что Элси, добродушная и веселая, обладала силой воли (как доказывал ее сумасбродный побег), и когда она собирала у себя людей, то принуждала их быть вежливыми друг с другом. Она начала это похвальное дело с детских праздников, а когда дети подружились, по необходимости сблизились и родители. Но все это произошло лишь недавно, и результаты пока были еще не вполне ясны.

Итак, когда в Молсвиче узнали, что в Кромвель-лодже поселился молодой человек, баронет и наследник большого поместья, ни А., ни Б., ни В. не предпринимали первого шага для знакомства. Викарий, побывавший у Кенелма на другой день после обеда у Брэфилдов, объяснил ему обычаи местного общества.

– Поймите, – сказал он, – мои соседи не из-за недостатка вежливости не стремятся лишить вас уединения, а просто потому, что они робки. И это побуждает меня с риском показаться слишком навязчивым просить вас зайти как-нибудь утром или вечером в пасторский дом, когда вам надоест свое собственное общество. Кстати, почему бы вам не пожаловать сегодня вечерком на чашку чая? Вы встретите молодую девицу, чье сердце уже покорили.

– А чье сердце я покорил? – пролепетал Кенелм. Горячая кровь прилила к его векам.

– Ну, ну, – продолжал викарий, смеясь, – она пока не собирается расставлять вам брачные сети. Ей только двенадцать лет, это моя дочурка Клемми.

– Клемми! Она ваша дочь? Я не знал. С признательностью принимаю приглашение.

– Ну, не стану отвлекать вас. Небо достаточно пасмурное, чтобы рыба клевала хорошо. Какой наживкой вы пользуетесь?

– Сказать по правде, ручей не очень привлекает меня своей форелью: я предпочитаю прогулки по межам и тропинкам:

 
…безмолвью одиноких рыболовов.
 

Я неутомимый пешеход, и здешняя живописная местность для меня весьма привлекательна. Кроме того, – прибавил Кенелм, сознавая, что ему следует найти какой-нибудь более правдоподобный предлог для длительного пребывания в Кромвель-лодже, – кроме того, я намерен много времени посвящать чтению. Я изрядно разленился, а уединение этого места должно быть благоприятным для занятий.

– Я полагаю, вы предназначаете себя не для профессии ученого?

– Профессии ученого? – повторил за ним Кенелм. – Это очень неудачное выражение, которое мы стараемся выкинуть из языка. Теперь все профессии должны иметь равный уровень учености. Ученость военной профессии возрастает – ученость схоластов уменьшается. Министры издеваются над употреблением латинского и греческого языков. И даже такие типично мужские занятия, как право и медицина, приспособляются к мерам вкуса и приличия колледжей для молодых девиц. Нет, я не готовлюсь ни к какой профессии, но все-таки такому невежественному человеку, как я, будет полезно время от времени что-нибудь почитать.

– У вас здесь, кажется, мало книг, – сказал викарий, осматриваясь в комнате, где на столе в углу лежало несколько по виду старых томов, очевидно, принадлежавших не жильцу, а хозяину. – Но, как я уже сказал, моя библиотека к вашим услугам. Какого рода чтение вы предпочитаете?

Кенелм оказался в затруднении. Это отразилось и на его лице. После некоторого молчания он все же ответил:

– Чем дальше книга будет от современности, тем лучше для меня. Вы сказали, что ваша коллекция богата средневековой литературой. Но средние века так копируются современными готами, что я с таким же успехом могу прочесть переводы Чосера или нанять квартиру на Уордор-стрит. Если у вас есть книги о нравах и привычках тех, кого, сообразно новейшим идеям, признают нашими предками в переходном состояния между морским животным и гориллой, это чтение было бы для меня весьма назидательно.

– Увы! – сказал Эмлин посмеиваясь. – Такие книги не дошли до нас.

– Неужели? Вы, должно быть, ошибаетесь. Их где-то должно быть очень много. Я признаю ту изумительную способность к выдумке, которой природа наделила создателей поэтических романов. А все-таки высшие мастера в этой области литературы – Скотт, Сервантес, Гете и даже Шекспир – не могли бы воссоздать прошлое без тех материалов, которые они находили в книгах. И хотя я охотно готов допустить, что среди нас теперь живет создатель поэтических вымыслов, неизмеримо более изобретательный, обращающийся к нашему легковерию с самыми чудовищными картинами и обладающий очаровательным слогом, самым разговорным, – все-таки я не могу представить себе, чтобы даже этот бесподобный поэт мог так пленить наш разум, чтобы мы поверили, будто кошка мисс Мордонт не любит мочить себе лапки скорее всего потому, что в доисторическом веке ее предки жили в Египте, стране сухой. Или же когда какой-нибудь возвышенный оратор, Питт или Гладстон, отвечает с вежливой улыбкой, обнажающей его клыки, на грубые нападки оппонента, – это означает, что он этим доказывает свое происхождение от человекообразного предка, который привык впиваться зубами во врага. Наверное, сохранились книги, написанные философами еще до рождения Адама, в которых можно найти доказательства, хотя бы в виде мифа или басни, для подобных поэтических вымыслов. Какие-нибудь ранние летописцы, видимо, отмечали, что они видели собственными глазами, как громадные гориллы соскребывали с себя волосяной покров, чтобы прельщать молодых дам их породы, и наблюдали метаморфозу превращения одного животного в другое. Если вы скажете мне, что этот знаменитый поэт не что иное, как осторожный ученый, что мы должны принимать его выдумки сообразно разумным законам очевидности и факта, то и самая невероятная история о привидениях более удовлетворит здравый смысл скептика. Однако если у вас нет подобных книг, дайте мне самые нефилософские, какие у вас есть, – о магии, например, или о философском камне.

– Такие у меня найдутся, – сказал викарий, смеясь, – выбирайте сами.

– Если вы идете домой, позвольте мне немного проводить вас – я еще не знаю, где церковь, а мне нужно знать к вам дорогу, если я намереваюсь прийти к вам вечером.

Кенелм и викарий пошли через мост и по тому берегу ручья, где стоял коттедж миссис Камерон. Когда они проходили вдоль садовой ограды с задней стороны домика, Кенелм вдруг умолк посреди фразы, заинтересовавшей Эмлина, и остановился на траве, окаймлявшей дорожку. По ту сторону ограды он увидел старую крестьянку, с которой разговаривала Лили. Эмлин сначала не заметил того, что увидел Кенелм, и только обернулся, удивленный внезапным молчанием спутника. Девушка дала старухе корзинку, и та, низко поклонившись, тихо произнесла:

– Да благословит вас господь!

Как ни тихо прозвучали эти слова, Кенелм услыхал их и задумчиво сказал Эмлину:

– Есть ли в чем-либо большая связь между настоящей и будущей жизнью, чем в благословении молодым, произнесенном устами старых?

ГЛАВА X

– Как здоровье вашего муженька, миссис Хэйли? – спросил викарий, дойдя до того места, где стояла старуха, над которой все еще склонялось прелестное личико Лили.

Кенелм медленно подошел вслед за ним.

– Очень благодарна вам, сэр, ему лучше… Уже встает с постели. Молодая леди очень помогла ему.

– Полно! – сказала Лили, покраснев. – Идите скорей домой. Не заставляйте мужа сидеть и ждать обеда.

Старуха опять поклонилась и быстро засеменила прочь.

– Знаете ли вы, мистер Чиллингли, – сказал Эмлин, – что мисс Мордонт здесь лучший доктор? Но если она станет лечить такое множество больных, ей скоро некуда будет деваться от них.

– А на днях вы бранили меня за мое лучшее исцеление, – сказала Лили.

– Я? А, помню: вы уверили глупенькую Мэдж, что в настойке, которую вы ей послали, заключены волшебные чары. Признайтесь, вас стоило побранить!

– Нет, не стоило. Раз я сама выращиваю травы, то разве я не фея? Я сейчас получила премиленькую записочку от Клемми, мистер Эмлин: она приглашает меня посмотреть вечером новый волшебный фонарь. Вы скажете ей, чтоб она ждала меня? Ну и… не ворчите больше!

– И тут волшебство? – сказал Эмлин. – Ну хорошо!

Лили и Кенелм до сих пор не обменялись ни словом. На его безмолвный поклон она ответила, слегка наклонив голову. Но теперь застенчиво повернулась к нему.

– Вы, наверно, все утро удили рыбу? – спросила она.

– Нет, здешние рыбы находятся под покровительством феи, которую я не смею прогневить.

Лицо Лили просияло, и она через ограду подала Кенелму руку.

– Прощайте! Я слышу голос тети – ах, эти несносные французские глаголы!

Она исчезла в кустах, откуда до Кенелма и викария донесся ее звонкий голос. Она что-то тихонько напевала.

– У этого ребенка золотое сердце, – сказал Эмлин, когда они пошли дальше, – и я не преувеличил, когда сказал, что она здесь лучший доктор. Мне кажется, бедные действительно считают ее феей. Разумеется, мы посылаем нашим больным прихожанам пищу и вино, но это не приносит им такой пользы, как кушанья, приготовленные маленькими ручками Лили. Не знаю, обратили ли вы внимание на корзинку, которую унесла старуха? Мисс Лили научила Уила Гоуэра делать прелестные корзиночки и кладет желе и другие лакомства в красивые фарфоровые баночки, а их ставит в корзинки, которые украшает лентами. Приятный внешний вид возбуждает аппетит у больных, и, право же, теперь девочку можно по праву называть феей. Но я желал бы, чтоб миссис Кэмерон больше заботилась о ее образовании. Она не может оставаться феей всю жизнь.

Кенелм вздохнул, но ничего не ответил. Эмлин перевел разговор на ученые темы. Таким образом они дошли до места, откуда открывался вид на город. Викарий остановился и указал на церковь, шпиль которой возвышался несколько левее. Два старых тиса осеняли кладбище, а немного дальше, в глубине сада, виднелся пасторский дом.

– Теперь вы будете знать дорогу, – сказал викарий. – Извините, если я вас покину. Мне нужно зайти в разные дома, между прочим и к бедному Хэйли, мужу той старухи, которую вы видели. Я каждый день читаю ему главу из Библии и все-таки думаю, что он верит в волшебные чары фей.

– Лучше верить слишком много, чем слишком мало, – сказал Кенелм, сворачивая в предместье.

Он провел полчаса у Уила, глядя на хорошенькие корзинки, которые Лили научила его делать. На обратном пути он заглянул на кладбище.

Церковь, построенная в тринадцатом столетии, была не велика, но, вероятно, достаточна для местной паствы, потому что при ней не видно было современных пристроек. В реставрации или ремонте она не нуждалась. Века только смягчили оттенки ее прочных стен, так же мало поврежденных разросшимися побегами плюща, настойчивые листья которого добирались до самой вершины стройной колокольни, как и гибкими розами, взбиравшимися не более как на фут по массивным контрфорсам. Кладбище было расположено необыкновенно живописно, укрытое с севера лесистыми холмами, оно спускалось к югу, к церковным пастбищам, по которым протекал ручеек. Пастбища эти были настолько близко, что в тихий день было слышно журчание ручейка.

Кенелм присел на древнюю плиту, наверное, на могиле какого-то важного лица, барельеф на которой стерся без следа.

Тишина и уединение этого места таили в себе очарование для созерцательного склада ума Кенелма, и он долго оставался тут, забыв о времени и почти не слыша колокола, который напоминал бы ему о протекших часах.

И вдруг тень женской фигуры упала на траву, на которой задумчиво покоился его взор. Кенелм вздрогнул, поднял глаза и увидел перед собой Лили, безмолвную и неподвижную. Образ ее до того наполнял его, что он почувствовал священный ужас, словно эти мысли вызвали ее появление. Она заговорила первая.

– Вы тоже здесь? – очень тихо, почти шепотом сказала она.

– Тоже? – повторил Кенелм, вставая. – Тоже! Неудивительно, что меня, чужого в этих местах, привлекло к себе самое старинное здание. Даже самый беззаботный путешественник, останавливающийся перед каким-либо отдаленным жилищем живых, отходит в сторону, чтобы взглянуть на то место, где покоятся мертвые. Но я поражен, что вас, мисс Мордонт, привлекло это же место.

– Это мой любимый уголок, – сказала Лили, – много часов сиживала я на этой плите. Как это ни странно, никто не знает, кто покоится под ней. "Путеводитель по Молсвичу", хотя и рассказывает историю церкви со времен того царствования, когда она была выстроена, только отваживается на догадку, что эта могила, самая пышная и самая старая на кладбище, принадлежит кому-то из рода Монфише, когда-то очень могущественного в графстве и угасшего в царствование Генриха Шестого. Но, – добавила Лили, – от фамилии Монфише не осталось ни одной буквы. Я разобрала больше всех других и даже специально изучила готическую азбуку, посмотрите!

Она указала на маленькое местечко, с которого был удален мох.

– Видите эти цифры, ведь это восемнадцать? Посмотрите опять, в строке над цифрами можно различить "Эли…" Должно быть, некая Элинор умерла восемнадцати лет…

– А мне кажется вероятнее считать, что цифры указывают год ее смерти, может быть, тысяча триста восемнадцатый, и, насколько я могу разбирать готические буквы – в этом мой отец искуснее меня, – мне кажется, что здесь «Ал», а не «Эл», и как будто между «л» и «и» была еще одна буква, которая теперь стерлась. Сама могила едва ли принадлежала могущественному роду. Его памятники, согласно обычаю, стояли бы в церкви, в собственной капелле.

– Не пытайтесь разрушить мою фантазию, – сказала Лили, качая головой, вам это не удастся, я слишком хорошо знаю историю этой девушки. Она была молода, кто-нибудь любил ее и украсил могилу самым красивым памятником, какой мог себе позволить. Посмотрите, какая длинная была эпитафия! Как много говорилось в ней о ее добродетелях и о горе ее возлюбленного! А потом он пошел своей дорогой, могила была заброшена и судьба умершей забыта.

– Милая мисс Мордонт, право же, вы соткали очень замысловатый роман из одной тонкой нити. Но даже если он и соответствует правде, нет причины предполагать, что жизнь забыта, если заброшена могила.

– Может быть, – задумчиво сказала Лили, – но когда я умру и если мне будет дано взглянуть с высоты на землю, было бы приятно видеть, что те, кто любил меня, не забывают моей могилы.

Говоря это, она отошла от Кенелма к небольшому могильному холмику, по-видимому, недавно насыпанному. В головах стоял простой крест, а вокруг шла узкая кайма цветов. Лили опустилась возле цветов на колени и вырвала сорную травинку. Потом встала и сказала подошедшему к ней Кенелму:

– Это внучка бедной старухи Хэйли. Я не могла вылечить ее, как ни старалась. Она так любила меня, что умерла у меня на руках. Нет, я не скажу – «умерла», я уверена, что смерти нет. Это только переход в другую жизнь.

 
Как тихий миг меж двух порывов ветра,
Недолог путь от бытия к душе.
 

– Чьи это строки? – спросил Кенелм.

– Не знаю, я услышала их от Льва. Вы не находите, что они справедливы?

– Да! Но их истина не наводит на мысль оставить эту жизнь для другой, более приятной большинству из нас. Поглядите, как нежен, мил и светел весь этот летний ландшафт. Пусть он будет темой нашего разговора, а не кладбище, на котором мы сидим.

– Но разве нет летней страны, прекраснее той, что перед нами, страны, которую мы видим как бы во сне и лучше всего тогда, когда говорим о кладбище?

Не ожидая ответа, Лили продолжала:

– Это я посадила цветы. Мистер Эмлин рассердился на меня; он сказал, что так делают только паписты; но у него недостало духу вырвать их, и я часто прихожу сюда ухаживать за ними. Вы считаете, что это дурно? Бедная маленькая Нелл! Она так любила цветы! А Элинор в величественной гробнице, может быть, тоже кто-нибудь называл Нелл, но вокруг ее могилы цветов нет; бедная Элинор!

Лили отколола букетик со своего платья и, проходя мимо могилы, положила его на заплесневелый камень.