Текст книги "Дочь короля эльфов"

Автор книги: Эдвард Дансени

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Глава XXX
СЛИШКОМ МНОГО МАГИИ

Теперь в Эрле, который так долго вздыхал по волшебству, действительно обосновалась самая настоящая магия. Весь чердак и старая голубятня над конюшнями замка были оккупированы троллями. Они то и дело устраивали какую-нибудь шалость, а блуждающие огни метались по улицам еще долго после того, как жители селения расходились по домам. Им особенно полюбились сточные канавы, а свои дома они устроили вдоль топких берегов утиных прудов и на старых крышах, где разросся мягкий черно-зеленый мох.

Казалось, что в старом поселке все переменилось. От близости всех этих магических существ волшебная кровь Ориона, мирно дремавшая, покуда его окружали обычные люди и обычные разговоры о каждодневных человеческих заботах, очнулась ото сна и разбудила в его голове самые странные мысли. Голоса эльфийских рогов, которые Орион слышал каждый вечер на протяжении всей своей жизни, обрели для него новый смысл и значение, да и звучали они гораздо громче, словно приблизившись к полям, которые мы знаем.

Жители Эрла, наблюдавшие своего лорда при свете дня, заметили, что он все чаще поглядывает в сторону Страны Эльфов и пренебрегает обычными земными заботами; ночью же его окружали расплывчатые пятна блуждающих огней и пронзительные голоса троллей, говоривших на своем непонятном языке. И постепенно в Эрле поселился страх.

Примерно в это же время старейшины селения – двенадцать трясущихся, седых старцев – снова собрались на совет, придя к дому Нарла. Дневные работы были закончены, и на селение опустился вечер, дышавший волшебством зачарованной земли. Каждый из них по дороге из дома в кузницу видел танцующие на обочине болотные огни и слышал доносящееся из голубятни верещание троллей, чего не увидишь и не услышишь ни в одной христианской земле. Некоторые даже видели крадущиеся в темноте тени, которые не могли принадлежать ни одной из земных тварей, и страшились их, как и всех, кто пересекал сумеречную границу зачарованной земли, чтобы навестить троллей.

Заседая в кузнице Нарла, старейшины старались говорить негромко, и каждый рассказывал одно и то же: о напуганных детях, о женщинах, требующих, чтобы все стало по-старому, и все косились то на окна, то на двери, не зная, что может оттуда появиться. И наконец От сказал:

– Давайте пойдем посольством к лорду Ориону, как мы ходили в длинную красную залу к его деду. Давайте расскажем ему, как мы стремились к магии и как ныне, увидев ее собственными глазами, решили, что с нас довольно волшебства. И пусть Орион больше не следует традициям колдовства и откажется от всего, что недоступно обычному человеку.

Но чу! Что это? Стоя среди своих притихших соседей и давних товарищей, От чутко прислушался. Гоблины ли передразнивают его или простое эхо? Но что бы ему ни почудилось, в кузнице снова стало тихо и ночь за окном тоже молчала.

– Слишком поздно, – возразил охотнику Трел, который единственный видел, как их лорд неоднократно стоял один на холме и прислушивался к каким-то далеким голосам. При этом лицо его было обращено на восток, в сторону Страны Эльфов. И как ни старался Трел, он не уловил ни слов, ни шепота и никаких посторонних звуков. Тогда ему стало ясно, что Ориона зовет что-то, чего не могут услышать простые смертные.

– Теперь слишком поздно, – повторил он.

Именно этого и боялись все остальные.

Потом медленно поднялся Гузик, беспокойно прислушиваясь к тому, как на старой голубятне верещат, словно летучие мыши, нахальные тролли, как танцуют вдоль сточных канав бледные болотные огни и как крадутся в темноте страшные тени, чья мягкая поступь то и дело доносилась до слуха двенадцати собравшихся во внутренней комнате кузницы.

И Гузик молвил:

– Мы хотели иметь маленькую магию…

С голубятни отчетливо донеслась стрекочущая, непонятная речь троллей, и старейшины принялись горячо обсуждать, сколько и какой магии они хотели, обдумывая свои далеко идущие планы в те времена, когда дед Ориона был владыкой Эрла. Лишь задумавшись о том, что же теперь делать, они в конце концов прислушались к плану, который предложил Гузик, а предложил он вот что:

– Если нам не удастся отвратить нашего лорда Ориона от магических чудес, – сказал он, – если его мысли и желания по-прежнему будут устремляться в Страну Эльфов, нам придется подняться на холм, где живет колдунья Жирондерель, рассказать ей о нашей беде и попросить какое-нибудь заклятье, которое можно было бы использовать против лишней магии.

Услышав про Жирондерель, старейшины приободрились, так как знали, что ее волшебство сильнее магии болотных огней и что не сыщется такого тролля или темной твари, которая не испугалась бы ее метлы. Приободрившись, они потребовали у Нарла крепкого меда и, наполнив кружки, подняли тост за Гузика.

Было уже далеко за полночь, когда старейшины встали, чтобы идти по домам. По дороге они старались держаться поближе друг к другу и пели старинные мрачные песни, чтобы отпугнуть неведомых тварей, которых они опасались, хотя ни тролли, ни жители болот не боятся ничего, что кажется страшным человеку. Когда из всех старейшин на улице остался только один, он со всех ног побежал по улице к своему дому, а блуждающие огни весело преследовали его.

На следующий день старейшины пораньше закончили свою работу, так как им очень не хотелось оказаться на холме колдуньи ни после наступления темноты, ни даже в сумерках. Поэтому они встретились возле кузницы Нарла сразу же после обеда и вызвали кузнеца. Все старейшины были облачены в одежды, которые надевали, когда отправлялись с остальными жителями селения в святилище Служителя, хотя каждый понимал, что едва ли отыщется проклятая им душа, которую не благословила бы Жирондерель. Когда кузнец вышел, все они зашагали к холму, опираясь при ходьбе на свои короткие и толстые палки.

Старейшины добрались до дома ведьмы так скоро, как только могли. Они увидели Жирондерель, сидевшую у порога и смотрящую куда-то вдаль. Колдунья по-прежнему выглядела не моложе и не старше, чем всегда, и казалось, что стремительный ход времени нисколько ее не касается.

– Мы – старейшины Эрла, – сказали старейшины, выстроившись перед ней в своих парадных костюмах.

– А-а… – отозвалась Жирондерель. – Так это вы хотели магии? Ну как, пришла ли она в вашу долину?

– Пришла, – ответили старейшины. – У нас ее столько, что мы готовы поделиться с любым.

– То ли еще будет, – загадочно ответила Жирондерель.

– Мать-колдунья, – выступил вперед Нарл, – мы пришли, чтобы молить тебя о помощи. Не дашь ли ты нам какое-нибудь доброе заклинание, которое оградило бы нас от магии и не позволило никакому новому волшебству проникать в нашу долину, так как и того, что уже есть, чересчур много.

– Чересчур много?! – воскликнула Жирондерель. – Чересчур много волшебства? Да разве не волшебство составляет самую суть жизни и ее вкус? Разве не оно украшает и придает жизни блеск и красоту? Нет, клянусь моей метлой, я не дам вам ни одного заклинания против магии!

Старейшины подумали о блуждающих огнях, о едва различимых во тьме существах со странными голосами и обо всех странностях и чудесах, которые еще могут произойти в их возлюбленной долине. И тогда они снова принялись упрашивать ведьму, стараясь говорить как можно убедительней и учтивее.

– Прости нас, мать-колдунья, – сказал Гузик, – но магии действительно слишком много. Похоже, все существа, которым положено обитать в Стране Эльфов, перешли границу и ринулись в нашу долину.

– Так и есть, – поддержал товарища Нарл. – Граница прорвана, и конца нашествию не видно, а ведь блуждающим огням положено жить в болоте, троллям и гоблинам – в Стране Эльфов, а мы, люди, должны держаться других людей. Таково наше общее мнение. Что же касается волшебства, которого желали много лет назад, когда все мы были молоды, то теперь нам ясно – оно не для человека.

Жирондерель молча смотрела на него, и глаза ее, горевшие, как у кошки, светились все ярче и ярче. Видя, что колдунья не двигается и молчит, Нарл снова принялся ее уговаривать.

– О, мать-колдунья! – воскликнул он. – Неужели ты не поможешь нам ни одним заклятьем, с помощью которого мы могли бы осадить от магии наши дома?

– Ни одним заклятьем!.. – прошипела Жирондерель. – Ни заклятьем, ни амулетом, клянусь моей метлой, звездами и полетами в ночной темноте! Неужели вы хотите лишить Землю этого удивительного наследства, которое досталось ей от прежних времен? Неужели вы отнимете это драгоценное сокровище и оставите ее ни с чем на посмешище другим планетам? Ведь без магии, без волшебства, которых у нас – на зависть темноте Вселенной – в достатке, мы стали бы нищими… – И она наклонилась вперед с высокого порога своего дома и, пристукнув по земле своим посохом, устремила прямо в лицо Нарлу взгляд своих немигающих глаз.

– Нет, – сказала она, – я скорее дала бы вам заклинание против воды, чтобы весь мир страдал от жажды, чем заклинание против песни ручья, которая вечерами негромко звенит за гребнем холма. Она не слышна бодрствующему, но вплетается в наши сны, рассказывая нам о древних войнах, что вели духи Воды, и об их утраченных любимых. И я скорее дам вам заклятье против хлеба, чтобы весь мир голодал, чем заклятье против волшебства пшеницы, которое при свете июльской луны наполняет золотом лощины и в котором короткими теплыми ночами во множестве странствуют те, о ком человек ничего не знает. И скорей я сообщила бы вам заклятье против уюта, одежды, еды, тепла и крыши над головой – заклятье окончательное и необратимое, – чем лишила бы скромные земные поля той магии, которая служит им и теплым плащом, защищающим от леденящего холода Вселенной, и нарядным платьем, укрывающим их от жестоких насмешек пустоты.

Ступайте же отсюда! Ступайте к себе в деревню и знайте, вы, кто стремился к магии в юности, но не хочет иметь с ней дело в зрелые годы, что слепота духа, которая поражает человека к старости, еще хуже, чем слепота глаз, так как она окружает вас черной пеленой, сквозь которую нельзя ни рассмотреть, ни услышать, ни почувствовать, ни понять ровным счетом ничего. И ни один голос, что раздается из этой черноты, не убедит меня составить заклинание против магии.

Вон! Пошли вон!

Воскликнув: «Вон!» – колдунья навалилась всем своим весом на черную палку, явно собираясь встать, и старейшинами овладел сильный страх. В тот же момент они увидели, что вечер близок, и вся долина скрылась в тени, и только вершина холма, где росла ведьмина капуста, все еще озарена светом уходящего дня, так как, слушая суровую отповедь Жирондерели, они позабыли о времени. Только теперь старейшинам бросилось в глаза, что час довольно поздний, а прохладный ветер, заставивший их вздрогнуть, показался предвестником близкой ночи, подступившей к самым холмам, и даже воздух, который они вдыхали, был словно напоен тем самым волшебством, для защиты от которого старейшины надеялись получить у колдуньи могучее заклинание.

И они оказались в этот тревожный час вдали от своих домов, на холме, лицом к лицу с ведьмой, которая явно готовилась подняться, а ее глаза были устремлены прямо на них. Вот Жирондерель слегка привстала со своего кресла, и не было никаких сомнений, что еще несколько мгновений, и она уже будет ковылять между ними и, сверкая глазами, заглядывать в лицо каждому.

Старейшины повернулись и дружно бросились бежать вниз по холму.

Глава XXXI
ВОЛШЕБНЫЕ ТВАРИ ПРОКЛЯТЫ

Сбежав вниз по холму, старейшины Эрла оказались в полутьме вечерних сумерек, серой пеленой сгустившихся над долиной чуть выше поднявшегося от ручья тумана. И все же в воздухе чувствовалось нечто большее, чем обычная таинственность земного вечера. Свет, мерцающий в окнах домов, свидетельствовал, что все жители уже разошлись по домам, и на улицах селения не было ни одного человека, если не считать лорда Ориона, который подобно длинной, бесплотной тени, молча, почти крадучись прошел к облюбованной троллями голубятне в сопровождении толпы блуждающих огней, и мысли его были далеки от Земли. И чудеса, что день за днем скапливались в селении, придавали Эрлу такой неуютный, сверхъестественный, чужой облик, что старейшины, и без того запыхавшиеся, невольно ускорили шаг.

Они явились в святилище, стоящее на выходящем к холму Жирондерели краю селения, явились в тот самый час, когда Служитель обычно сзывал жителей на «Птичью Колыбельную», как прозвали в Эрле вечерние песнопения. Но на этот раз старейшины застали Служителя не в святилище, а вне его. Не обращая внимания на ночную прохладу, он стоял на верхней ступеньке крыльца, и лицо его было обращено в сторону Страны Эльфов. Словно в праздник, Служитель был облачен в свою белую сутану с пурпурно-лиловой каймой и имел на груди священный золотой знак, и только дверь святилища была плотно закрыта, и сам он стоял к ней спиной. И старейшинам было удивительно видеть его здесь, да еще в такой одежде.

Пока они удивлялись, Служитель, по-прежнему глядя на восток, где уже появились первые бледные звезды, вдруг заговорил, и его голос прозвучал в вечерней тишине отчетливо и ясно. И все слова он выговаривал громко, приподняв голову словно затем, чтобы его услышали и жители Страны Эльфов по ту сторону сумеречной границы.

– Да будут прокляты все твари, – говорил он, – которым нет места на Земле. Да будут прокляты все огоньки, что обитают среди топей и болот, так как их дом – в глубине зловонной трясины; так пусть они пребудут там до Судного дня и пусть там настигнет их высшее проклятье!

И пусть будут прокляты гномы, тролли, эльфы и гоблины на Земле и все духи воды. Пусть будут прокляты фавны и те, кто поклоняется Пану. Пусть будут прокляты все, кто обитает на вересковых пустошах, за исключением домашнего скота, принадлежащего человеку. Да будет проклято волшебство и все сказки, что о нем рассказывают; да будет проклята магия предрассветных лугов, и все истории сомнительного свойства, и все предания, что дошли до нас из глубины нечестивых времен.

И да будут прокляты метлы, что покидают свое место у очага, и все ведьмы, и их темное искусство. И пусть будут прокляты поганые грибы, что растут кругами, и всё, что танцует внутри этих кругов. Пусть будут прокляты все мерцающие огоньки, странные песни, незнакомые тени и молва о них; пусть будут прокляты чудные обитатели сумерек и существа, что вызывают детские страхи, и все рассказы старух, и пляски на Иванов день – пусть будет проклято все это вкупе с тем, что только склоняется к Стране Эльфов, и тем, что приходит к нам оттуда!

Не было в селении ни одной улицы, ни одного амбара, над которыми не плясали бы блуждающие огоньки. Вся наступившая ночь была вызолочена ими. Пока добрый Служитель говорил, они понемногу отступали перед его проклятьями, отплывая подальше, словно относимые порывами легкого ветра, и снова принимались танцевать в воздухе. Так они мерцали и перед стоящим на ступеньках святилища Служителем, и позади него, и по правую руку, и по левую, и вскоре он очутился в полной темноте, за границами которой подпрыгивали и перемигивались волшебным светом болотные огни.

А внутри мрачного круга, в котором стоял творящий проклятья Служитель, не осталось ничего греховного. Даже ночь в его пределах потеряла свое загадочное очарование. Не слышался там странный чужой шепот, и не звучала далекая музыка, прилетевшая из тех краев, где нет людских жилищ; все было благопристойно и привычно, и никакие тайны не тревожили спокойствия и тишины, за исключением тех, что доступны человеку.

За пределами круга, откуда страстными проклятьями доброго Служителя было изгнано столько чудес, все так же неистово и весело плясали блуждающие огни и все удивительные существа, что явились этой ночью из Страны Эльфов, и пировали гоблины, справляющие какой-то гоблинский праздник, так как по всей зачарованной земле разнесся слух, будто веселая и беззаботная компания троллей обосновалась нынче в Эрле и множество легендарных тварей и мифических чудовищ перешли сумеречный барьер следом за ними и приползли в селение, чтобы посмотреть, что и как. Призрачные, обманчивые, но дружелюбные болотные огни танцевали в заколдованном воздухе и приветствовали их.

Но не только ради троллей и блуждающих болотных огней эти странные существа покинули зачарованный край и перебрались через сумеречную границу. Главной причиной служили мысли и устремления Ориона, которые благодаря его эльфийской крови были близки мифическим тварям и имели одну природу с чудищами Страны Эльфов. Они-то и звали их в Эрл. С того самого дня, когда он впервые подошел к границе Земли и едва не шагнул сквозь стену сумерек в зачарованную страну, Орион все больше и больше тосковал по своей матери, и вот теперь – хотел он того или нет – его эльфийские мысли сзывали и манили его эльфийскую родню, что обитала на равнинах и в лесах волшебной страны. В час, когда голоса удивительных рогов доносились до Земли через волшебную границу, вслед за этими звуками устремлялись в знакомые нам поля самые удивительные тамошние существа и фантазии, так как между эльфийскими мыслями и эльфийскими тварями разницы не больше, чем между троллями и гоблинами.

А в темноте и покое тесного пространства, расчищенного проклятиями Служителя, молча стояли двенадцать старейшин, стояли и прислушивались к каждому слову. И звучащие слова казались им весьма подходящими, успокаивающими и правильными, так как они слишком устали от всего магического.

За пределами этого круга – среди мерцания болотных огней, коими была озарена вся ночь, среди смеха гоблинов и необузданного веселья троллей, среди оживших легенд, воплощенных тайн и персонажей самых страшных историй, среди странных звуков, неясных фигур и удивительных теней – быстро прошел со своими гончими Орион, прошел на восток, к Стране Эльфов.

Глава XXXII
ЛИРАЗЕЛЬ ТОСКУЕТ О ЗЕМЛЕ

В зале, что был выстроен из лунного света, музыки, мечты и миражей, Лиразель опустилась на колени перед троном отца, и свет волшебного трона засиял голубым огнем в ее глазах, а они полыхнули в ответ светом, который еще больше усилил магию трона. Стоя на коленях, она стала умолять отца использовать свою последнюю руну.

Минувшие дни никак не хотели отпускать Лиразель, и сладостные воспоминания переполняли ее сердце; любовь принцессы принадлежала лужайкам Страны Эльфов, на которых когда-то, еще до того, как началась писанная история Земли, она играла среди удивительных невянущих цветов; и сильна была ее привязанность к очаровательным и пушистым сказочным существам, что словно тени выскальзывали из полутьмы заколдованного леса и бесшумно носились по изумрудной траве; и по-прежнему дороги были ей предания, песни и заклинания, из которых создан ее магический дом. И все же колокола Земли, хоть они и не могли одолеть границу сумеречной тишины, нота за нотой вызванивали в ее голове, и сердцем своим Лиразель ощущала рост самых скромных земных цветов, что в зависимости от времени года распускались, отцветали или засыпали в наших полях. И по мере того как эти времена года – как и всё на Земле – тоже уходили в прошлое, Лиразель ощущала и бесконечные скитания Алверика, и полную перемен жизнь взрослеющего Ориона, понимая, что если земные сказки не врут, то оба они вскоре будут потеряны для нее безвозвратно и навсегда, и произойдет это, как только за ними с золотым звоном захлопнутся райские врата, так как из Страны Эльфов до Небес нельзя ни дойти, ни долететь, ни добраться тем или иным способом. Никогда эти две страны не сообщались между собой.

Но как ни тосковала Лиразель по колоколам Земли и по британским первоцветам, она не хотела снова покидать ни своего могущественного отца, ни мир, созданный его волшебством. И по-прежнему далеко был Орион, ее мальчик. Только раз Лиразель услышала рог Алверика, да порой какие-то странные желания словно бы витали в воздухе, тщетно мечась туда и сюда между ней и Орионом. Мерцающие колонны, которые поддерживали дворцовый свод, слегка дрожали, разделяя ее горе, и тень ее печали мелькала и таяла в толще хрустальных стен, ненадолго приглушая волшебные краски. Да и что было делать той, что не могла отринуть магию и покинуть свой удивительный дом, любовь к которому внушил ей волшебный день, длившийся и длившийся, пока на земных берегах уносились в небытие столетия, но чье сердце оставалось привязано к Земле теми невидимыми нитями, что тонки, но крепки, слишком крепки?

Опустившись на колени перед троном отца, стоявшим в самом сердце волшебной страны, Лиразель умоляла его прибегнуть к последней могущественной руне. Вокруг нее толпились колонны, о которых может рассказать только песня, и их туманные громады тоже были растревожены и смущены ее печалью. Лиразель просила отца использовать заклинание, которое вернуло бы ей Алверика и Ориона, по каким бы полям Земли они ни бродили, и которое перенесло бы их через сумеречную границу в зачарованные земли, чтобы они могли жить, не старясь в безвременье бесконечного эльфийского дня. И еще молила Лиразель, чтобы вместе с ними могли перенестись в Страну Эльфов чудесные сады Земли, поросшие фиалками, задумчивые берега и лощины, где горит ранний первоцвет, и чтобы их земная красота продолжала вечно сиять среди чудес зачарованной страны.

Ответ короля, произнесенный его удивительным волшебным голосом, прозвучал подобно музыке, какой никогда не слышали города Земли и о какой даже во сне не мечтали ее поля, и эти звенящие слова способны были изменить форму пригрезившихся нам холмов и заставить новые, удивительные цветы распуститься в лугах зачарованной страны.

– У меня нет заклинания, – сказал король, – которое могло бы перенести через сумеречную границу в нашу волшебную страну что-либо с полей Земли, будь то фиалки, первоцветы или люди. Они не пройдут через магический барьер, который я сам воздвиг для того, чтобы защитить Страну Эльфов от всего вещественного, тривиального, мирского. Ни одно мое заклинание не может этого, кроме одной-единственной руны, в которой заключено высшее могущество нашего королевства.

Лиразель, все еще стоя на коленях на полу, о безупречной прозрачности которого следует рассказывать только в песне, стала молить короля прибегнуть к этой могущественной руне, к этому последнему средству, пусть оно будет даже самым великим чудом Страны Эльфов.

Но королю очень не хотелось использовать эту могущественную руну по такому ничтожному поводу, так как она была последней из трех и самой сильной из всех его заклинаний и хранилась под замком в его сокровищнице. Ему хотелось сохранить ее, чтобы использовать против неведомых опасностей отдаленного дня, свет которого только-только вставал где-то за горизонтом столетий и был еще слишком далек, чтобы король мог отчетливо рассмотреть его даже при помощи своего волшебного зрения.

Лиразель знала, что ее отец сначала отодвинул Страну Эльфов далеко от края Земли, а затем вернул обратно, подобно тому как луна управляет приливами, так что теперь зачарованная земля снова подступила вплотную к людским полям, затопив своим сумеречным светом дальние концы живых изгородей. И еще она знала, что ее отец – как и луна – не прибегал для этого ни к каким редкостным чудесам, а просто взмахом волшебной руки указал своему королевству, куда ему надлежит двигаться. Неужто не может он, думала Лиразель, приблизить Страну Эльфов еще ближе к Земле, не прибегая ни к каким магическим силам сверх тех, что использует луна в первой и третьей четверти? И она продолжала упрашивать отца, напоминая ему о чудесах, которые он сотворил простым мановением руки, не прибегая ни к каким чарам. И еще говорила Лиразель об удивительных орхидеях, что однажды перевалили через утесы и подобно розовой пене спустились вниз по склонам Эльфийских гор; говорила о нежных соцветиях незнакомых лилово-красных цветов, распустившихся однажды среди травы в лесистых долинах, и о сверкающем великолепии невянущих цветочных чашечек, что вечно обрамляли шелковистые зеленые лужайки, так как все эти чудеса свершились когда-то по воле короля эльфов. И птичьи песни, и неистовое буйство распускающихся цветов – все это было рождено, его вдохновением, и если подобное волшебство совершалось одним движением его руки, то, несомненно, королю достаточно было просто шевельнуть пальцем, чтобы чуть ближе стали поля людей, лежащие у самой границы. И уж наверняка мог король двинуть Страну Эльфов еще немного в сторону Земли, раз совсем недавно он отвел ее от края фермерских полей на дистанцию большую, чем длина полета кометы, а потом вернул обратно.

– Ни одно волшебство, ни одно заклятье и ни одно магическое вдохновение никогда не смогут заставить наше королевство вторгнуться на территорию Земли, – сказал король, – даже на ширину птичьего крыла или перенести что-то оттуда к нам, кроме единственной руны. И в тех полях почти не знают о том, что только одна руна на это способна.

Но Лиразели с трудом верилось, что даже легендарное могущество ее мудрого отца не в силах свести вместе чудеса Страны Эльфов и красоты Земли.

– Поля Земли, – добавил король, – отторгают мое волшебство; там не звучат мои заклинания и теряет силу моя правая рука.

И когда он сказал о своей грозной правой руке, Лиразель волей-неволей поверила ему и принялась умолять пустить в ход свое высшее волшебство – последнюю руну, главное сокровище Страны Эльфов, бережно хранимое на Протяжении долгого-долгого времени, которое одно способно было справиться с неподатливой и грубой тяжестью Земли.

Король мысленно отправился в будущее, вглядываясь далеко в грядущие годы. Легко было Лиразели просить короля использовать это страшное заклятье, способное удовлетворить ее единственное желание, и так же легко исполнил бы ее просьбу, будь он всего лишь человеком. Останавливала короля лишь его беспредельная мудрость, с помощью которой он видел в грядущих годах столь многое, что боялся противостоять им, не имея в запасе могущественного магического средства.

– За границами нашей страны, – сказал король, – материальные предметы сильны, многочисленны и жестоки; они обладают способностью сбивать с толку и размножаться, так как в них тоже заключено своеобразное волшебство. И когда эта последняя руна будет использована, во всем нашем королевстве не останется ничего, что внушало бы им страх, и тогда материальные предметы начнут собираться с силами и множиться, а мы, не имея возможности внушить им благоговение и трепет, постепенно превратимся в сказку. Нет, нужно хранить это могучее заклятье как зеницу ока.

Король уговаривал дочь, вместо того чтобы приказать ей, хотя был создателем и полновластным владыкой и зачарованных земель, и всего того, что обитало в них, и даже волшебного света, который заставлял Страну Эльфов сверкать всеми своими волшебными красками. Да и здравый смысл, к которому он прибег, пытаясь успокоить Лиразель и заставить ее отказаться от своих земных фантазий, считался в волшебной стране редкостным чудом.

Но Лиразель не ответила; она только заплакала. Из ее глаз покатились капли зачарованной росы. И тогда завибрировала вся могучая гряда Эльфийских гор и все сказочные существа, что обитали в Стране Эльфов, почувствовали странное томление, словно в сердцах их умирала прекрасная песня.

– Разве не лучше будет для Страны Эльфов, если я сохраню это заклятье? – спросил король, но Лиразель продолжала горько плакать.

Король вздохнул. Он еще раз подумал о благе своего королевства, так как Страна Эльфов черпала свое счастье в спокойствии дворца, он был ее сердцем, но теперь его шпили оделись тревогой, стены потускнели, а из арки ворот струилась печаль, разносясь по всем волшебным полям и зачарованным лесистым долинам. И если бы принцесса была довольна и счастлива, Страна Эльфов могла бы без помех наслаждаться тем удивительным светом и безмятежным покоем, благословение которых распространяется на все сущее, кроме предметов материального мира. Что же еще нужно этой земле, какое высшее счастье? Да никакого, пусть ради этого и будет опустошена королевская сокровищница!

И король отдал приказ. Тотчас эльфийские существа подали ему ларец, а за ними, печатая шаг, вошел рыцарь, охранявший сокровищницу бесконечно долго.

Король отпер ларец при помощи заклинания, так как никаким ключам его замок не поддался бы, и, достав оттуда древний пергаментный свиток, прочел его, пока Лиразель плакала. Слова рифмованного заклинания прозвучали в его устах, словно ноты скрипичного оркестра, состоящего из лучших музыкантов-виртуозов, выхваченных из минувших веков и играющих в глухом лесу в полночь на Иванов день, когда в небе горит странная луна и воздух напоен безумием и тайной, а в темноте, невидимые, но близкие, рыщут существа, о которых не знает человеческая премудрость.

Король прочел свое последнее великое заклинание, и, услышав его, магические силы повиновались ему не только в Стране Эльфов, но и за ее пределами.