355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдвард Араб-Оглы » В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба » Текст книги (страница 13)
В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 21:35

Текст книги "В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба"


Автор книги: Эдвард Араб-Оглы



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Человек и техника в условиях научно-технической революции

«Deus ex machina», иначе говоря «бог посредством машины», – так называли в античности хитроумные приспособления и механизмы, а в переносном смысле также театральный прием, благодаря которому в кульминационный момент действия на сцену являлся бог, призванный своим сверхъестественным вмешательством привести к благополучной развязке трагическую и, казалось бы, безвыходную ситуацию. В нашу эпоху, однако, в отличие от древности машины используются в первую очередь для производства хлеба, одежды и других практических целей, а затем уже для эффектных зрелищ. В ходе научно-технической революции масштабы их использования возрастают в геометрической прогрессии; машины властно вторгаются во все сферы общественной жизни: в экономику, в быт, в культуру. Автомобиль, или «машина для передвижения», стал важнейшим средством транспорта и повальным увлечением. Архитекторы все чаще употребляют термин «машина для жилья» в качестве синонима квартиры. Появилась уже «машина для обучения», и ученые сулят человечеству изобрести универсальную «машину для развлечения», «машину для питания», которая упразднит сельское хозяйство, и даже фантастическую «машину, управляющую обществом».

Однако повсеместная механизация, автоматизация и кибернетизация далеко не безболезненный процесс. Научно-техническая революция, как это теперь очевидно для всех, сопровождается также многими отрицательными последствиями, масштабы которых пропорциональны возросшей власти человека над природой и самим собой. И в то время как одни, подобно зрителям в античном театре, безмятежно уповают на то, что в конце концов все противоречия и социальные конфликты будут разрешены благодаря «Deus ex machina», в душу других закрадывается беспокойство и даже смятение, не ожидает ли человечество на этом пути какая-либо дьявольская «машина светопреставления».

Человек и техника. На эту тему изведены горы бумаги и потоки чернил со времен Аристотеля, которому принадлежит знаменитое изречение: «…если бы ткацкие челноки сами ткали, а плектры сами играли на кифаре, то тогда и зодчие при постройке дома не нуждались бы в рабочих, а господам не нужны были бы рабы». Увы, эту на первый взгляд простую фразу можно истолковать по-разному. Как известно, сам Аристотель хотел ею выразить тривиальную истину, что рабство вечно, неустранимо и входит в естествен ный порядок вещей. В наше время ее извлекли на свет как довод в пользу того, что автоматизация избавит наконец человечество от всех форм рабства, включая необходимость трудиться, и приведет к торжеству социальной справедливости. «Не будет преувеличением подчеркнуть, что мы можем стать современными греками с механическими рабами, которые заменят людей-инструменты», – оптимистически утверждает английский экономист Роберт Тиболд.[137]137
  R. Theobald, Free Men and Free Markets New York, 1965, стр. 119–120.


[Закрыть]
Но вместе с тем многие социологи на Западе тревожно заявляют, что слова Аристотеля применительно к современности можно понять и так, что, став ненужными в производстве, трудящиеся станут вообще не нужны, окажутся «лишними людьми».

В этой связи все чаще вспоминают о Сэмюэле Бат-лере, который около ста лет назад, то есть задолго до появления «разумных» электронно-вычислительных машин, иронически предостерегал, что, стремясь освободиться с помощью машин от труда, люди попадут в рабство к машинам. В устах социологов, вроде Жака Эллюля и Льюиса Мэмфорда, подобная литературная ирония приобретает характер исторического сарказма.

За последние годы на Западе широкое распространение получили взгляды, согласно которым технический прогресс умаляет роль человека, вытесняет его из общественного производства, все больше превращает его из производителя в потребителя материальных и духовных благ, а в перспективе обрекает на роль «иждивенца машин» в так называемой «цивилизации досуга». Эту точку зрения в своем подавляющем большинстве разделяют представители как консервативных, так и либерально-реформистских кругов. В зависимости от социальных позиций ее проповедников она приобретает прямо противоположное истолкование последствий этого процесса и явно рассчитана на то, чтобы вызвать различные эмоции. Одни соблазняют общественное мнение идеалом новой «античной Греции», где машины заменят рабов и принесут людям изобилие и праздность в условиях массового потребления. Другие столь же настойчиво пытаются запугать население мрачной и якобы неизбежной перспективой того, что люди в своей массе окажутся «лишними» и в кибернетизированном обществе будущего для них придется «учредить заповедники подобно тому, как мы учреждаем убежища для кондоров и венценосных журавлей». В конечном счете обе альтернативы покоятся на молчаливом признании антагонизма человека и техники, а различаются лишь в истолковании участи, ожидающей людей, якобы ставших лишними в производстве.

Но, прежде чем судить о степени вероятности той либо другой перспективы, мы вправе сначала задаться вопросом: действительно ли научно-технический прогресс сопровождается массовым вытеснением человека из сферы общественного производства?

Согласно предположениям некоторых идеологов капитализма рост производительности труда в масштабах всего хозяйства неизбежно приводит к избытку наличной рабочей силы в обществе. На этом основании мы были бы вправе умозаключить и обратное, а именно: чем больше затраты труда на производство данной продукции, тем выше должна быть и занятость. Иначе говоря, следовало бы ожидать, что по мере перехода ко все менее совершенным орудиям и технологии производства потребность в рабочей силе как на отдельных предприятиях, так и во всех отраслях должна постоянно возрастать.

Вся экономическая история человечества, однако, категорически восстает против подобного предположения. В самом деле, сто лет назад производительность труда в Англии, например, была в несколько раз ниже современной, тем не менее ее промышленность не испытывала никакой острой нужды в привлечении дополнительной рабочей силы; больше того, она обеспечивала занятость едва 10 миллионов человек (вместо 24 миллионов сейчас), и многие десятки тысяч англичан, не находя применения своему труду у себя на родине, ежегодно устремлялись в поисках работы за океан. Если бы мы отступили в прошлое еще на столетие, то есть в середину XVIII века, до промышленной революции, то опять-таки окажется, что всего лишь 3,5 миллиона самодеятельного населения с избытком покрывали потребности английской экономики того времени в рабочей силе, а многие тысячи оставались безработными. И какую бы страну мы ни взяли, всякий раз, ретроспективно проникая в глубь веков, мы обнаружим действие одной и той же закономерности: чем примитивнее техника производства, тем меньше рабочих рук она способна занять, тем меньшее количество людей может обеспечить себя работой и средствами существования на данной территории.

Несостоятельность мнения, согласно которому автоматизация производства сопровождается сокращением занятости, состоит в том, что оно совершенно игнорирует экономическую динамику и рассматривает экономику статически, как, механическую сумму существующих в каждое данное время отраслей, а каждую отрасль, в свою очередь, – как совокупность составляющих ее предприятий. Между тем сама отраслевая структура экономики в решающей степени, если не целиком, зависит от уровня производительности труда в данном обществе.

В самом деле, что произошло бы, скажем, с экономикой какой-либо промышленно высокоразвитой страны середины XX века, если допустить, что производительность труда во всех отраслях хозяйства этой страны сократилась ровно наполовину? Здравый смысл, казалось бы, подсказывает, что в этом гипотетическом случае экономика страны окажется способной привлечь вдвое больше самодеятельного населения. Ведь для изготовления ранее выпускаемого количества товаров потребуется на каждом рабочем месте по два работника. Не будем, однако, спешить с выводами. Затраты труда на производство каждого товара, а следовательно, и его стоимость действительно возрастут вдвое. При этом отдельные отрасли в зависимости от их значения для общества прореагируют на это изменение по-разному. Прежде всего для обеспечения страны продовольствием и сельскохозяйственным сырьем потребуется вдвое больше рабочих рук, чем сейчас. Издержки производства сельскохозяйственных товаров возрастут вдвое, и их надо будет так или иначе возместить. Каким бы ни был конкретный механизм этого возмещения, в конечном счете он приведет к уменьшению на соответствующую сумму спроса на остальные товары, которые к тому же станут вдвое дороже. В результате производство одних товаров и услуг резко сократится, других – вообще прекратится вследствие отсутствия на них массового платежеспособного спроса. Целые отрасли экономики окажутся за порогом рентабельности производства при новых условиях и прекратят существование.

В конечном итоге сокращение производительности труда вместо увеличения занятости приведет к изменению отраслевой структуры, к падению занятости в масштабах всего общества. И это будет вполне понятно уже из того обстоятельства, что отраслевая структура народного хозяйства является более или менее точным отражением расходов среднего потребителя на различные товары и услуги. Иначе говоря, если он тратит 20 процентов заработка на питание, 10 процентов – на одежду, 30 процентов – на услуги, то примерно соответствующая доля населения будет занята в сельском хозяйстве, пищевой промышленности и торговле продуктами питания, в текстильной и швейной промышленности и т. п. И если его заработок сократится вдвое, то различные расходы сократятся не в одинаковой пропорции; в свою очередь, при удвоении заработка они также возрастут непропорционально.

Короче говоря, сократив производительность труда вдвое, вы оставите общество без реактивной авиации и электронной промышленности и сделаете сотни тысяч людей безработными; сократите ее вчетверо, и оно лишится автомобилей, телевидения и сколько-нибудь развитой сферы услуг, обрекая миллионы людей на безработицу; сократите ее в десять раз, перед вами будет общество неграмотных людей, лишенных медицинского обслуживания, механических средств транспорта и влачащих существование впроголодь в условиях скрытого, аграрного перенаселения.

Многочисленные социологи и экономисты на Западе, которые сейчас запугивают себя и других призраком небывалой безработицы вследствие автоматизации, совершают ту же самую ошибку, что в свое время допускал и Сисмонди. Тогда, в начале XIX века, многие идеологи мелкой буржуазии пророчили, что машины вытеснят людей из производства, а Сисмонди даже писал, что логическим завершением этого процесса будет то, что в Англии останется лишь один король без подданных, царствующий над машинами.

История жестоко посмеялась над такого рода пророчествами; именно благодаря машинам теперь в Англии находит себе работу втрое большее число людей, чем во времена Сисмонди (это, безусловно, не исключает того, что в Англии сейчас насчитывается большая армия безработных).

Конечно, Сисмонди оказался бы прав, если бы отраслевая структура английской экономики с тех пор не претерпела никаких изменений. Но отраслевая структура экономики в ходе технического прогресса не могла и не может оставаться прежней. Устранив десятки тысяч мест кучеров карет, дилижансов и т. п., технический прогресс вызвал к жизни сотни тысяч новых рабочих мест водителей механического транспорта и т. д.

Если мы теперь обратимся к статистическим данным, то обнаружим непрерывный рост самодеятельного населения ныне развитых капиталистических стран на протяжении более полутора столетий:[138].138
  Sauvy, Mythologie de notre temps. Paris, 1965, pp. 99, 107.


[Закрыть]


США64,7 млн.78,0 млн.
Англия5,8 млн.22,7 млн.24,8 млн.
Франция13,0 млн.18,9 млн.21,0 млн.
Италия8,7 млн.17,3 млн.21,0 млн.
Нидерланды0,9 млн.3,8 млн.4,5 млн.

Причем возросло не только общее количество занятых, но и их доля в населении в возрасте 20–60 лет, в особенности благодаря широкому вовлечению женщин в общественное производство.

Вряд ли целесообразно подвергать сомнению эту очевидную статистическую закономерность и тенденцию. Более плодотворным будет, по-видимому, попытаться выяснить, почему это произошло и сохраняют ли силу причины, действовавшие до сих пор.

Экономия рабочей силы далеко не единственная и не всегда главная цель, а также следствие технического прогресса вообще и автоматизации производства в частности даже на отдельном предприятии или в отрасли, не говоря уже об общественном производстве в целом. Цель автоматизации – это сокращение издержек производства на единицу продукции, а это может быть достигнуто как благодаря экономии рабочей силы, так и сокращением капиталоемкости и материалоемкости продукции, улучшением ее качества, ускорением процесса ее изготовления, лучшей организацией производства и т. д. Очень часто сокращение затрат труда на изготовление какой-либо продукции заслоняет от нас тот факт, что и затраты капитала, а также сырья сократились при этом, быть может, еще в большей мере.

Безработица, далее, отнюдь не находится в прямой зависимости от уровня производительности труда. Экономическая история отдельных стран, а также сравнение стран, находящихся ныне на весьма различном уровне экономического развития, достаточно убедительно подтверждают, что в общем и высокая и низкая безработица могут быть как при высокой, так и при низкой производительности труда.

В конечном итоге занятость зависит в первую очередь от таких факторов, как объем рынка сбыта в форме платежеспособного спроса, соотношение потребления и накопления, наличие основного капитала в достаточных размерах для того, чтобы обеспечить потребное количество рабочих мест, возможность обеспечения возрастающих потребностей в сырье без увеличения издержек на его производство. Главным из них в условиях капиталистического способа производства является образование основного капитала: рост капиталоемкости будет сопровождаться уменьшением спроса на рабочую силу. Эта тенденция особенно давала себя знать в конце XIX – начале XX века. Научно-технический прогресс между тем привел пока к снижению капиталоемкости и материалоемкости продукции, в связи с чем обнаружился даже относительный избыток капитала и недостаток высококвалифицированной рабочей силы, более быстрый рост занятости по сравнению с началом века.

Однако одновременно еще более обнаружились пороки социально-экономической системы капитализма в целом. В отличие от социализма, где подготовка квалифицированной рабочей силы и в Случае необходимости ее переквалификация осуществляются планомерно и за счет общества, в условиях капитализма научно-технический прогресс резко обостряет так называемую технологическую безработицу, когда наряду с недостатком в рабочей силе определенных специальностей увеличивается и становится хронической «излишняя» рабочая сила, не могущая найти себе применения в общественном производстве вследствие недостаточного образования, ставшей ненужной квалификации и т. д. Это уже не только постоянная резервная армия труда, как прежде, а «лишние люди» для капитализма, обреченные на нищету в пресловутом «обществе изобилия». А во время экономического спада, как, например, в США в 1969–1972 годах, без работы остаются многие десятки тысяч высококвалифицированных специалистов, инженеров и ученых, занятых в передовых отраслях производства, переживающих кризис.

Буржуазные социологи и экономисты, как правило, связывают научно-техническую революцию и рост производительности труда в современном обществе по преимуществу, если не исключительно, с изменениями в технике, в средствах труда и т. д. В их концепциях технологического детерминизма машины вообще, а в современную эпоху электронно-вычислительные машины и кибернетические устройства совершенно заслоняют человека. Человек согласно им все больше остается в тени производства, и если не вытесняется оттуда, то отступает на второй план, постепенно утрачивает свои производительные функции. В соответствии с этим овеществленные труд и знания, воплощенные в технике, в машинах, как бы подавляют живой труд и знания, носителем которых является человек, прошлое господствует над настоящим.

Совершенствование орудий и средств производства на протяжении истории – хороший объективный критерий для характеристики возросшей власти общества над природой. Но он совершенно неуместен для сопоставления относительной роли человека и техники в каждую данную эпоху. Ведь и сам человек в процессе общественного развития не остается неизменным: на протяжении истории происходит не только количественный рост населения, но и качественный рост составляющих его людей, – производителей материальных и духовных ценностей. Нельзя формально сравнивать конный плуг и трактор, ремесленный инструмент и автоматический станок, парусный корабль и реактивный самолет, а затем делать необоснованный вывод об умалении человека. Почему, собственно говоря, человек должен сознавать себя более зависимым от современной техники? Только потому, что она эффективнее, производительнее, обладает большей скоростью?

В фантастическом романе американского писателя Курта Воннегута «Утопия 14» изображено общество, где в практической деятельности участвует всего лишь несколько процентов взрослого населения – преподаватели, полицейские и государственные чиновники, а также возглавляющие их технократы, а девять десятых жителей оказываются просто «лишними людьми», занятыми бессмысленным времяпрепровождением. Герои романа устраивают заговор против машин. Какие же доводы они находят в защиту человека? Увы, это лишь апелляция к его «божественному происхождению» и… беззащитности: «Несовершенство имеет право на существование, ибо человек несовершенен… Слабость имеет право на существование, ибо человек слаб… Неспособность имеет право на существование, ибо человек неумен и неловок…»

Подобную аргументацию «в защиту человека» можно ныне встретить на Западе не только в фантастических романах, но и в серьезных социологических сочинениях.

Перспективы научно-технической революции воистину выглядели бы в мрачном свете, если бы место и роль человека в обществе зависели лишь от псевдогуманистических доводов, от абстрактных призывов к состраданию и справедливости.

К счастью, в реальной жизни дело обстоит иначе. Подлинное содержание и объективные тенденции научно-технической революции опровергают представления технократов о судьбах человечества.

Соотношение человека и техники – это прежде всего взаимодействие живого и овеществленного труда в процессе общественного производства на каждом данном этапе его развития. И если мы выразим стоимость технических средств, которые использует человек, в количестве живого труда, затраченного на их изготовление, то и без математических расчетов легко обнаружим, что сельскохозяйственный инвентарь, который передавался в наследство от деда к внуку, или же парусный корабль стоили в средние века в общем дороже, чем современные орудия производства и средства транспорта стоят для нас. Иначе говоря, современный человек в высокоразвитом обществе и экономически и психологически находится в меньшей зависимости от ста лошадиных сил, спрятанных под капотом его автомашины, от электрической или газовой плиты, от автоматического станка и реактивного самолета, чем его предки от пароконной упряжки, от печи, от их жалкого, с нашей точки зрения, производственного инвентаря. Современному человеку все это и легче приобрести, и дешевле содержать, если мы выразим их стоимость в таком объективном критерии, пригодном для сравнения разных эпох, как количество рабочих часов или недель.

Бороздящие океанские просторы гигантские танкеры, водоизмещением до 500 тысяч тонн, то есть в сотни раз превосходящие каравеллы эпохи Великих географических открытий, не должны заслонять от нас современного человека, способного, подобно Фрэнсису Чичестеру, в одиночку на крошечной яхте «Джипси мот-IV» меньше чем за год совершить кругосветное путешествие. А ведь Магеллану в свое время понадобилось для этого 3 года, 5 кораблей и 265 человек экипажа. Человек XX века отнюдь не карлик в сравнении с созданной им техникой, а великан, поскольку он владеет знаниями и опытом, приобретенными человечеством, стоит как бы на плечах гигантов науки прошлого и своих современников.

Иногда, чтобы подчеркнуть колоссальную роль техники в наши дни, ссылаются в подтверждение на огромную стоимость некоторых машин и агрегатов. Однако в этом случае речь идет об уникальных примерах. Создание нового типа компьютеров, сверхзвукового самолета, вроде «Конкорд», не говоря уже о программе космических исследований, предполагает расходы многих миллиардов долларов на протяжении ряда лет, иногда десятилетий. Эти цифры поражают своей величиной, но если мы распределим их на десять лет и сопоставим с размерами национального дохода, то обнаружим, что они составляют к нему лишь долю процента по 5—10 долларов в год на душу населения. Экспедиция Васко да Гамы, открытие Америки Колумбом, кругосветное плавание Магеллана в относительных цифрах представляли для Португалии и Испании в XV и XVI веках гораздо большее финансовое бремя.

Научно-техническая революция ведет к колоссальному росту производительности труда не столько благодаря современным машинам, сколько благодаря современным трудящимся, рабочему классу. Попробуем проиллюстрировать это одним гипотетическим примером.

В самом деле, что произошло бы, если бы в один прекрасный день все машины, все орудия производства, включая самое современное оборудование, были бы вывезены, скажем, из Англии в Нигерию, а нигерийская техника производства – в Англию? Если бы главной производительной силой общества были машины, а не люди, то нам следовало бы ожидать, что спустя двадцать лет Нигерия оказалась бы несравненно более развитой в экономическом отношении страной, чем Англия, низведенная из-за этой операции до уровня одной из наиболее отсталых в мире. Однако результат, по всей вероятности, оказался бы совершенно иным. Спустя десятилетие или два после этого мысленного эксперимента мы обнаружили бы, что машины, перемещенные в Нигерию, в своем подавляющем большинстве превратились бы просто в лом, ибо на них просто некому было работать, так как Нигерия не располагает соответствующими квалифицированными кадрами и за десятилетие их нельзя подготовить в соответствующем количестве. Англичане же ценой больших лишений и жертв, по всей вероятности, сумели бы создать необходимые им машины, может быть, даже более совершенные, чем у них были прежде. Парадокс объяснялся бы просто: в конечном счете не машины порождают технически квалифицированных людей, а, наоборот, люди создают машины, соответствующие их уровню технических и научных знаний. И чтобы убедиться в этом, не обязательно прибегать к изложенному выше гипотетическому эксперименту.

Каждый раз, когда правители какой-либо страны заблуждались на этот счет, они, как свидетельствует история, жестоко платились за это и заставляли расплачиваться свои народы. В XVI веке, например, Филипп II изгнал из Испании около полумиллиона морисков, которые были лучшими земледельцами, ремесленниками и торговцами в стране. И хотя они были вынуждены оставить практически все свои орудия и средства производства, стране был нанесен непоправимый экономический ущерб. Век спустя, после отмены Нантского эдикта, из Франции были изгнаны протестанты-гугеноты. В результате целые отрасли хозяйства пришли в упадок. И наоборот, соседние страны, в особенности Голландия и Пруссия, предоставив гугенотам убежище, извлекли из этого огромные экономические выгоды. Количество подобных примеров можно без труда умножить.

Человек и в ходе научно-технической революции остается главной производительной силой общества отнюдь не только по гуманистическим соображениям, но и по экономическим расчетам. Техника, машины, как бы они ни были совершенны, являются не чем иным, как овеществленной суммой человеческих знания, опыта, навыков. «Машина, которая не служит в процессе труда, бесполезна, – отмечал Маркс. – Кроме того, она подвергается разрушительному действию естественного обмена веществ. Железо ржавеет, дерево гниет. Пряжа, которая не будет использована для тканья или вязанья, представляет собой испорченный хлопок. Живой труд должен охватить эти вещи, воскресить их из мертвых, превратить их из только возможных в действительные и действующие потребительные стоимости».[139]139
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 23, стр. 194.


[Закрыть]

В ходе совершенствования электронных вычислительных машин быстро снижается стоимость одной, условной операции на них. Причем это достигается не столько быстрым улучшением технических данных самих машин, сколько стремительным усовершенствованием программ, математического и интеллектуального обеспечения, все более широкого и изобретательного их использования. За последние годы капиталовложения в это обеспечение, воплощенное в приобретенном знании и умении обращаться с машинами, которое по-английски весьма красноречиво именуется «мягким товаром» (software), во много раз превзошли стоимость самих машин, или так называемого «твердого товара» (hardware). «Будущее вычислительных машин в гораздо большей степени принадлежит повелителям этого „мягкого товара“, т. е. лучшим мозгам, чем повелителям „твердого товара“, т. е. техникам в промышленности», – замечает Ж.-Ж. Серван-Шрейбер, автор книги «Американский вызов».[140]140
  J. J. Sегvan-Sсhгеiber, Le Défi américain. Paris, 1969, p. 186.


[Закрыть]

Любопытно, что электронная промышленность принадлежит к отраслям, в которых стоимость оборудования на одного занятого принадлежит к самым низким во всей экономике. Выдающиеся технические достижения нашего времени, воплощенные в различных машинах, подчас гипнотизируют людей, заставляя их забывать, что главной пружиной научно-технического прогресса остается именно использование этих достижений, постоянный процесс нововведений, способность размышлять, изобретать, творить, применять, непрерывно открывать новые возможности приложения труда. Из всех факторов современного производства именно эта способность не только наиболее важная, но и менее всего исчерпана и экономически наиболее перспективная.

Как ни баснословны возрастающие расходы на науку и технику в нашу эпоху, они не только сравнительно быстро и многократно окупаются, но вместе с тем отнюдь не представляют какого-то непосильного бремени для современной экономики.

По мере ускорения научно-технического прогресса процесс устарения и морального износа прошлого, овеществленного знания по сравнению с приобретаемым, живым знанием не замедляется, а, естественно, ускоряется. Это находит свое проявление в возрастающем экономическом значении интенсивных факторов производства по сравнению с экстенсивными в современном общественном производстве. По подсчетам американского экономиста Денисона, по крайней мере две трети общего прироста продукции в США после 1929 года следует отнести за счет роста квалификации работников, лучшей организации производства и внедрения научных знаний, то есть интенсивных факторов, и лишь одну треть за счет экстенсивных факторов: роста занятости и увеличения основного капитала. Причем доля первых в ходе научно-технической революции имеет тенденцию возрастать. Вот почему нельзя не согласиться с французским демографом А. Сови, который справедливо пишет: «Внимательное изучение экономической эволюции за последние пятнадцать лет показывает, что главным фактором развития прогресса является не капитал, как полагали долгое время, а знания людей, их способность создавать богатства».[141]141
  «Le plan Sauvy». Paris, 1960, p. 115.


[Закрыть]

В общественном производстве в целом доля национального богатства, воплощенная в овеществленном труде, снижается по сравнению с его долей, воплощенной в знаниях людей. Так, накопленные издержки на образование наличного населения возросли с 19,9 процента к национальному богатству США в 1940 году до 25,6 процента в 1950 году и до 38,7 процента в 1960 году. Об этом же свидетельствует и тот факт, что удвоение знания в сфере науки происходит за 10–12 лет, тогда как накопление капитала совершается несравненно медленнее. Одновременно и инвестиции в человека становятся все более продуктивными, чем инвестиции в машины и оборудование.

Современная техника предъявляет возрастающие требования к человеку. Общество будущего – это не царство дилетантов, знающих все понемногу и ничего досконально, а общество высококвалифицированных специалистов, профессионалов, повелителей машин. «Люди с психологией машинопоклонников часто питают иллюзию, будто в высокоавтоматизированном мире потребуется меньше изобретательности, чем в наше время; они надеются, что мир автоматов возь-мет на себя наиболее трудную часть нашей умственной деятельности – как тот греческий философ, который в качестве римского раба был принужден думать за своего господина. Это явное заблуждение… – писал Норберт Винер. – Мир будущего потребует еще более суровой борьбы против ограниченности нашего разума, он не позволит нам возлежать на ложе, ожидая появления наших роботов-рабов».[142]142
  H. Винер, Творец и робот. M., 1966, стр. 73, 80.


[Закрыть]

В сфере экономической деятельности мы имеем дело фактически не с вытеснением человека из производства, а с изменением его функций в производстве, превращением его из простого агента производства, придатка машины, в «контролера» производства в широком смысле этого слова, как предвидел Маркс. Капитализм, естественно, уродует и деформирует этот процесс, придает ему антагонистический характер.

Иллюзия «вытеснения человека из сферы общественного производства» и связанные с ней технократические мифы порождены в первую очередь тем, что буржуазным социологам и экономистам, как правило, чужд исторический подход к обществу, а их анализ ограничен лишь сферой промышленного производства. Социальная обусловленность подобного подхода станет очевидной, если мы примем во внимание, что преувеличение роли техники так или иначе отражает преклонение перед основным капиталом, в умалении человека дает себя знать пренебрежение трудящимися массами, в ограничении анализа промышленностью – товарный фетишизм, представление же о вечности капиталистических отношений, естественно, сопровождается утратой социальной перспективы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю