Текст книги "Дети гламурного рая"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Через Москву

Я ушел, холодно ее поцеловав. Она пахла глубоким сном, подсохшей слюной и была голая. Она закрыла за мной дверь, при этом мы что-то друг другу пробормотали. «Эти женщины…» – только и успел подумать я.

За дверью стоял легкий холод, снега не было. Меня ждал Димка, бритый, уверенный в себе. В машине за рулем сидел Стас в бейсболке. Я опустился на заднее сиденье, Димка – на переднее, и мы рванули. В машине тонко пахло бензином, и я подумал, что тут уютно. И хорошо, что у меня есть своя политическая партия. Без партии я вышел бы сейчас унылый, погруженный в свои индивидуальные проблемы, и было бы мне тяжело. Я бы подозревал ее в том, что ее любовь ко мне проходит, что у нее появился интерес к другим мужчинам. Сейчас я заподозрил, что ее любовь проходит, что у нее просыпается интерес к другим мужчинам, но у меня есть политическая партия: обязанности, борьба, у меня люди сидят в тюрьмах, мне не до нытья и не до переживаний…

В машине слабо пахло бензином, ибо это была рабочая русская машина, купленная мной в год, когда я вышел из тюрьмы. Она побывала в двух авариях, она выглядела как национал-большевик со шрамами, она была боевой подругой, верной подругой, не то что некоторые. Однажды моей «Волге» подрезали тормоза и потом позвонили мне по мобильному: «У вас продается «Волга 3110»?» Я ответил, что нет, что ошиблись номером, а через час Стас, Димка и еще два партийца чудом не влетели в столб вблизи Рижского вокзала. Еще четверо суток назад у «Волги» был брат, партийный автомобиль «Соболь», но его сожгли. Сожгли в отместку за то, что 8 ноября двадцать два нацбола пришли в приемную Госдумы и Совета Федерации на Моховой и вручили петицию – каждый по петиции – с текстом, обвиняющим президента страны в преступлениях.

Политика. За мою политику я уже сидел в трех тюрьмах и в колонии. Эти женщины… Эта политика. Эти русские. Эта Россия…

За окнами «Волги» тер свои улицы о ее стекла город с бабьим чухонским именем – Москва. Баба – она и есть баба. Москва меня никогда не хотела. Самое большее, на что пошла, – дала мне в сентябре 1973-го временную прописку на год. Еще я сидел в ее, Москвы, тюрьме со среднего рода именем – «Лефортово». Опять баба.

Город с бабьим чухонским именем Москва… Некрасивая, рыхлая баба, безобразно рассевшаяся сиськами, ляжками и задом как бы на семи холмах. Что я тут делаю? Человек с редчайшей группой крови – АВ (то есть АБ), их всего-то полтора миллиона на планете, в основном в Палестине и в Ливане. Ученые недавно нашли на трех христианских святынях капли древней крови и идентифицировали кровь – оказалась группа АБ. Может, я родственник Христа? Смущает ли меня такое предположение? И все же интересно: откуда у меня такая редкая группа крови? Я не связан с Палестиной или с Ливаном, мои предки – с верховьев Дона и из Нижегородской губернии, с матушки-Волги. Опять баба! Волга – мокрая баба. Москва – баба.

И моя подруга-актриса… Собственно, что я могу ей предъявить? Я не мог приехать к ней за сутки до этого, вот она и оттянулась с друзьями. Выяснилось, что приехала в пять утра, сама же и сказала. Довез ее человек, который ей нравится. Ну как нравится? Просто талантлив якобы в своей профессии. Что я могу ей предъявить? А ничего. Дома надо сидеть, если любимый человек не может в этот вечер с тобой встретиться. Другой взгляд на вещи, тот, что… моя жизнь – жизнь председателя радикальной политической партии, которого правящая группа считает своим врагом, – несвободна. Пойти в ресторан – возникают проблемы безопасности, пойти погулять по тем улицам, где заблагорассудится, – нельзя. Каждый заход в дом и выход из дома – с участием партийных охранников-товарищей. Меня прослушивают круглые сутки – и телефоны, и помещение, в этом я убедился еще во время своего процесса, когда Главное следственное управление ФСБ представило в качестве доказательств 34 аудиокассеты с записями моих разговоров. Да, моей подруге несладко. А еще – связь со мной вредит ее карьере… Ну, это еще как сказать…

Димка со Стасом хохотали. Мы уже ехали по Тверской, близко к памятнику Долгорукому. Я понял, почему они хохочут, взглянув на знакомую высокую витрину обувного магазина. Едва ли не всякий раз, проезжая мимо, мы застаем парня по кличке Ирокез моющим витрину магазина. Или еще одного, по кличке Ефрейтор. Дело в том, что многие нацболы вкалывают в обслуживающем секторе: моют стекла, работают охранниками в клубах или разгружают составы вместе с таджиками. Точно как в фильме «Бойцовский клуб»…

Моя подруга-актриса… Ей, конечно, трудно привыкнуть к моей жизни. Люди свободных профессий, как правило, живут жизнью богемы. У них есть личная жизнь и профессиональная жизнь. А у меня – личная, профессиональная, политическая, да еще и вот эта, криминально-шпионско-подследственная. Я объект разработки. Не удивлюсь, если Патрушев видит на своем столе еженедельный рапорт о моей деятельности. Нет-нет, я не преувеличиваю. Они «считают» – я попытался вспомнить цитату из заявления по случаю создания движения «Наши» от 1 марта 2005 года.

«Движение создается, – писали они, – как ответная реакция на растущую популярность в интеллигентских кругах политического растлителя малолетних Эдуарда Лимонова».

Во как! Такая же формулировка была вынесена афинским ареопагом по делу Сократа. Пришлось ему пить цикуту. В политическом растлении малолетних граждан иудеи обвиняли и арамейца Иисуса, по прозвищу Христос… у меня с ним общая группа крови. А какая, интересно, группа была у Сократа? Может быть, все дело в группе крови? Бунтуют всякие, а вот политические растлители – с группой АБ?.. Интересно бы знать, какой группы была кровь у Разина Степана Тимофеевича и у Пугачева Емельяна Ивановича. Может, тоже – АБ? Мой отец, кстати, родился в тех же местах, в верховьях Дона, ныне Воронежская область, где родился отец Степана Разина. Вот бы списаться с местными специалистами по переливанию крови и получить от них кровяную статистику… Мой мобильный телефон подал голос. Это была моя актриса.

– Эдичек! – сказала она. – У тебя какие планы? Я тебя очень люблю, слышишь…

Мы договорились встретиться у меня. В машине пахло бензином. Суровая, но яркая терлась о «Волгу 3110» Москва…

Возраст пророка

Жил я, жил и обнаружил, что мне скоро исполнится шестьдесят три года. Возраст пророка – шестьдесят три. Есть о чем подумать. И прежде всего о том, что я не рассчитывал прожить так долго. Когда мне было семнадцать, тридцатилетние мужики казались мне стариками. Сам же о себе сейчас я не думаю: «Ах, вот этот старик!», такого ощущения у меня нет.

Меня не шокировала цифра «шестьдесят», я преодолел порог шестьдесят первого года, будучи в тюрьме. Я очень рад этому, мой юбилей в ЦДЛ праздновали без меня. А я сидел в то время в Саратовской центральной тюрьме, в корпусе для тяжело-статейников, на «третьяке». Юбилей – это всегда свинство и пошлость, а мне эстетически очень повезло, я благородно сидел в тюремной камере. А они там выпивали, закусывали, меня, должно быть, восхваляли.

К шестидесяти трем я приближаюсь (тьфу, тьфу, тьфу!) в неплохой форме. За это следует сказать спасибо шеренгам моих предков, уходящим в темное прошлое: у меня оказались отличные гены. В возрасте тридцати с лишним я еще долго выглядел как несовершеннолетний, когда-то это меня раздражало, я с нетерпением ожидал прибытия седых волос. Сейчас бы я желал, чтобы они ушли, седые, ну хотя бы частично. Хотя моя подруга, актриса Катя Волкова, утверждает, что ей нравятся мои на три четверти седые волосы. Она даже заставила меня отращивать их, что я послушно и делаю в настоящее время. Каких-либо серьезных проблем со здоровьем у меня нет. В 1996 году на меня было нападение, и мне изуродовали оба глазных яблока – били ногами в голову, – и яблоки глаз остались процарапанными, как зеркало. Если его ключом царапнуть с подкладки. Русские женщины мною довольны, что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить возраст пророка? Почему «русские»? Потому что они самые требовательные и самые бесцеремонные. Не удовлетворишь ее – она тебе и бросит правду, а не станет бояться тебя обидеть.

Статьи и книги мои я пишу быстро, четко и сразу набело. За два с небольшим года в заключении я сумел написать восемь книг. Когда я занялся политикой, то доброжелатели стали говорить мне: «Писатель ты хороший, но какой из тебя политик! Не смеши людей». Как человек, отлично понимающий, что большинство людей реакционны и малоподвижны, да еще и конформисты, я не обращал внимания на подобные мнения. Я работал, создал проект НБП, уничтожить который не может вся совокупно государственная машина насилия Российской Федерации. Это доставляет мне удовольствие. Точнее, не мне, седовласому, но тому мальчику с харьковской окраины, который во мне совсем не умер.

Россия относится ко мне как к нелюбимому сыну. Мне даже ни одной литературной премии не дали. Не говоря уже о том, что силы правопорядка набрасываются на моих партийных товарищей, избивают их, вышвыривают из квартир, а меня самого пытались в 2003 году посадить на четырнадцать лет, что, учитывая мой возраст, означало бы погибель.

У меня такая биография получилась, что мальчики и девочки грезят о такой. Были у меня и есть в жизни красавицы, чудовища, злодеи. Была эмиграция – блестящие города Нью-Йорк и Париж, балканские войны (Сербия – это был мой Кавказ!), войны в Абхазии и Приднестровье. Когда я пару раз в году появляюсь на сборищах интеллигенции, то по толпе бежит тревога, а если сяду в зале, то вокруг – пустые места. Народ на улице меня приветствует, но есть и такие, кто ненавидит меня всей душой. Мне хотелось бы, чтобы ко мне больше прислушивались. Я очень неглупый тип, недавно это признала моя строгая восьмидесятичетырехлетняя мама, старушка моя, а она за просто так не хвалит. Я звоню ей раз в неделю в Харьков, она там одна доживает век, а меня на Украину не пускают, мне въезд туда «заборонений». Недавно Ющенко ответил на вопрос журналиста, что решит вопрос по делу Лимонова.

Против меня работают ФСБ, РУБОП, центр «Т», меня оспаривают правоохранители, газеты, телевидение, против меня работают восемь сайтов. Какой-нибудь Марк Дейч время от времени «за бабки» объявляет, что Лимонов – гомосексуалист, а в другой сезон администрация президента заявляет, что я – фашист. Естественно, они хотят меня опорочить. Все это смехотворно, ибо для русского народа даже пребывание в тюрьме не является компроматом, но достоинством, а уж «аморалкой» у нас никого не измажешь.

Что со мной будет дальше? Генетически я имею право еще на двадцать пять лет существования, ведь мой отец дожил до восьмидесяти шести лет. У меня есть еще шанс получить Нобелевскую премию за совокупность произведений. Но могу также получить пулю в лоб от моих врагов. Меня это не печалит, за меня найдется кому отомстить.

Мой сынок – «Центробанк»

Мой сын впервые появился передо мной через несколько часов после рождения. Старшая медсестра вынесла его мне, пьяному, как полагается VIP-отцу, в коридор.

Мой сын был оформлен в конверт, он был зелененький, строгий и высокомерный. Когда я воскликнул «Ой!» (может быть, это было «Ах!»), он чуть приоткрыл щелочки глаз и осуждающе взглянул на меня. Я взял себя в руки и заткнулся.

С тех пор он сменил столько обличий! Я не успеваю менять его облики на экране моего мобильника, ибо облики немедленно устаревают. Некоторое время он побыл модельным baby с эндиуорхоловской этикетки Campbell-супа. В настоящее время он проходит период прославленного младенца, он появился уже на страницах десятков глянцевых журналов и разделил с мамой обложку «ТВ-парка». Он не боится чужих людей, объективов, теле– и фотокамер и недавно бесстрашно запустил ручонку по локоть в пасть ирландскому сеттеру. Не боится он и судей. В пятимесячном возрасте Богдан присутствовал на заседании Мосгорсуда, когда слушалось дело о запрещении папиной партии. Он просидел у матери на коленях целый час, не пикнув. Судье не пришлось удалять его из зала. Он все смотрел на судью в мантии. Запоминал, должно быть.

С тем, кого называют «папой», у него отношения особые. Однажды я чуть энергичнее, чем обычно, положил его на его коврик. Он закричал и не захотел успокоиться еще несколько часов. Он на меня обиделся. Я часа два носил его на руках по квартире и объяснял, что не хотел его обидеть. Но он упрямо отворачивал от меня лицо. Он простил меня только к вечеру.

Он красивый и знает это. У него ресницы-щетки, как у мамы, и ручейки вен на висках, как у меня. У него большие глаза лунного цвета, как у лайки. Он упрямый и сильный. Он часто улыбается. Он очень радуется, когда я вхожу в квартиру. Со своего высокого стула он весь тянется мне навстречу. С маниакальным упорством он хочет ходить. Падает, встает и устремляется вперед. Он почему-то миновал этап ползания. Он крайне редко плачет. Я его уважаю.

Вот с зубами он немного запоздал. Когда он грызет деснами кусок хлеба либо персик, у него есть один прикус – напоминающий банкира Геращенко. Некоторое время я называл его «Геращенко». Потом переименовал в «Центробанк». Мой маленький сынок смеется.

До его появления у меня была перспектива только назад, на исчезающий в прошлом ручеек моих предков. Последним ушел мой отец, я вижу еще его уменьшающуюся спину. С появлением Богдана у меня появилась перспектива вперед: маленькая спина его станет большой, и за ней уверенно зашагают в будущее мои потомки. Я рад тебе, мой сынок.

Глюки и дэвы

Смотрю в черное небо и думаю. Пытаюсь резюмировать то, что я сам открыл для себя за целую жизнь, во что уверовал, и рассуждать дальше.

Человек, конечно, не был задуман как особь, как индивидуум, он был задуман как вид. Потому индивидуальное бессмертие – есть бессмыслица. Что нужды рыдать, как рыдал Блез Паскаль на смертном одре? Я на одре рыдать не стану, если, конечно, это ложе судьба мне предоставит. Личное бессмертие во плоти невозможно. Зато вечная слава особям, внесшим свою лепту в развитие вида. Сократу там, Моцарту, Эдисону и даже Биллу Гейтсу. Особо одаренные особи, такие как Прометей (интересно, что сразу в нескольких апокрифических источниках ангел Света – Люцифер отождествляется с титаном Прометеем, принесшим человечеству огонь и научившим людей им пользоваться), передают друг другу озарения и открытия, из которых складывается опыт человечества. Наш опыт увлекает нас по некоему пути (ну, скажем, от умения пользоваться огнем до изобретения пороха и покорения ядерных реакций) куда-то.

Но куда? Мой сын Богдан с первых дней жизни смотрит куда-то за мои плечи и попискивает. На кого смотрит? Кому попискивает? Он видит тех, кого не видим мы? Более всерьез, чем шутя, я рассказал моей жене Кате Волковой, что Богдан видит «глюков» и «дэвов», не видимых взрослым, но видимых младенцам энергетических существ. И с ними разговаривает. Постепенно после рождения мы дрессируем наших младенцев в людей, все более отторгаем их от мира, из которого они пришли. Почему все человеческие особи не помнят себя до трехлетнего возраста? Почему девять месяцев внутри организма матери и еще 36 месяцев, итого 45 месяцев, младенец живет, но потом не помнит? Не сделано ли это намеренно, не «стирают» ли у него 45 месяцев воспоминаний, чтобы Богдан забыл, ЧТО он видел, знал и чувствовал в утробе матери и видел за моим плечом? Не расточительно ли отрывать почти четыре года на эту мертвую зону в жизни младенца?

Расточительно. Природа, повадкам которой нас учили Бюффон и Дарвин, обычно экономна. Значит, тайна, которую скрывают, так страшна, что не должна быть раскрыта. Значит, тщательно оберегают чью-то безопасность.

Продолжая рассуждать дальше, останавливаюсь вот на чем. Генетический код, молекулы ДНК, гены – это, конечно, матрица. Общая для всех и одновременно индивидуализированная. Младенец выходит из матери как реплика обоих родителей, как клон двоих. Выходит вообще-то уже готовый. Зачем еще три года мертвой зоны?

Ответ не приходит никакой другой, кроме одного: чтобы младенец начисто забыл все, что видел там – во чреве матери и за моим плечом. И главное – чтобы забыл страшнейшую тайну: чтобы забыл облик, имена своих создателей и технику общения с ними, забыл телепатическую дорогу к ним, связь бы с ними потерял. С конклавом совсем не человекоподобных существ (предположим, в белых халатах, может быть, они имеют вид костяных кузнечиков или никелированных конструкций). Младенец был свой среди них, он говорил на их языке и телепатически общался с ними. Мой Богдан попискивает, нам же гибкий и сильный язык младенца кажется неорганизованным плачем. О, глупые мы!

Моя гипотеза такова. Человечество – биороботы. Созданы мы были не бородатым человекоподобным старцем – Богом-отцом в смешной простыне, но конклавом существ некоей высокоразвитой мегацивилизации для их целей. И это не была земная цивилизация. Всего лишь одно из многочисленных и не самое совершенное их создание.

Вид «человек» был создан для некоей цели, подсобной цели, возможно, эксперимента. Созданы мы были в далеком конце Космоса и доставлены на Землю. Возможно, и Земля была прибуксирована специально для этой цели из другого конца Космоса. Затем в мире сверхсуществ (дэвов) случился некий катаклизм; вероятнее всего, сверхсущества, создавшие биоробот человека, вступили в войну с иными энергетическими существами. Отвлеклись, воевали, были заняты другими проектами, короче, человечество оказалось предоставлено само себе… В пользу того, что человек – биоробот, говорит не только наличие «матрицы», генетического кода, но и элементы мифологии: в эпосе «Сказание о Гильгамеше» из глины создан первый человек – друг Гильгамеша гигант Энкиду, в исламской космогонии Аллах создал человека из глины.

Лишенное надзора своих создателей, человечество было предоставлено само себе. Оно не только совершило ряд случайных открытий, вооруживших его необычайным для биороботов могуществом. Человечество стало подозревать, что его создали, что цель создания не была благотворительной, а была скорее жестокой и мерзкой (возможно, его создали как корм сверхсуществам). Придумав сначала себе в создатели богов-животных, затем человекообразных богов, человечество догадывается, что не они его творцы.

Загадка сотворения человека терзает человечество тысячелетия: день и ночь. Младенцы знают тайну, но не могут сказать. Наши создатели прочно отгородились от нас тем, что тщательно стирают целых 45 месяцев памяти младенцев…

Загадка сотворения есть одновременно и цель человечества. Нас создали вовсе не для банального «Плодитесь, размножайтесь!» и вовсе не для того, чтоб мы были твари дрожащие, боящиеся греха (у биороботов нет греха, как нет понятия греха и у планет космического пространства). Нас создали для некоей прикладной, чудовищной для нас цели. И мы, вначале забытые, а потом взбунтовавшиеся против судьбы, против космической кармы биороботы, рыщем и будем рыскать по физическому космосу и метафизическому космосу в поисках своих жестоких создателей.

Мы хотим найти их, допросить, выведать у них тайну нашего создания. Хотим бороться с ними, победить их, убить их и, весьма вероятно, съесть, как аборигены некоторых племен Севера съедали некогда престарелых родителей. И мы не успокоимся, пока не найдем их. Мы готовы пытать своих создателей и готовы их съесть, чтобы к нам перешла их жестокая доблесть.

Вот о чем я думаю, когда я смотрю в черное небо, а Богдан задумчиво смотрит за мое плечо.

Размышления о поколениях

Поколения летят, как катастрофы, сменяя друг друга, сминая друг другу хребты, утаптывая друг друга. Как если бы одно цунами опустошило побережье и, не успев отхлынуть, само было накрыто другим цунами, а там уж и следующее… взаимно уничтожаются.

Первая моя жена была рождения 1937 года, а еще год назад я спал с девушкой, рожденной в 1984 году, и она не казалась мне юной. По женщинам эта гибельная резня, эти набеги поколений друг на друга видны ярче. Ну как бы я мог сейчас спать с женщиной 1937 года рождения, разве что в качестве наказания, а? Размышления мои безжалостны, но не аморальны, это жестокий реализм.

Иногда, раз в десяток лет, меня вдруг тянет к сверстникам. Собрался, пошел на концерт старого друга. Зал пуст, и сразу сжимается сердце, за него обидно. Пел, писал, писал, пел, надеялся – и вот перед пустым залом, седой… Рядом со мной, по обе стороны, дремлет моя охрана – Илья, Миша, Стас. Они слушают свою музыку, их она дергает, побуждает, подымает. «Рамштайн» слушают или «Лайбах» слушают. Я тоже, когда сидел в колонии № 13 в заволжских степях, слушал «Рамштайн». В столовой у нас до дыр крутили неведомо как попавшую в лагерь кассету этой группы. Она там была уместна – в жестоком мире раздавались жесткие звуки. Только она и была уместна, не «Хороши весной в саду цветочки» ведь? (Да-да, есть такая песня: «Хороши весной в саду цветочки,/ Еще лучше девушки весной…»)

Я сидел на концерте старого друга: плюшевые кресла, этакая прохлада зала, и друг казался мне моим старым отцом, вышедшим позориться перед пустым залом. Мой отец ведь тоже пел. К концу жизни, впрочем, все меньше. Когда я последний раз был в Харькове у него, гитара висела пыльная.

– Ну как, скучно? – спросил я охрану в перерыве.

Они замялись.

– Авторская песня, – пожал плечами старший, Илья.

Они стеснялись, но ведь и вправду устарела музыка, образность – все устарело. Поколения не любят друг друга и, как правило, безжалостны друг к другу. Устарел? Отойди!

Я избежал. Интуитивно хитрым оказался. Недавно я выступал в клубе «Билингва» – лекцию читал. Приблизительно тема звучала как «Реакция и революция в русской литературе». На подходе к Кривоколенному переулку – автобус с ОМОНом, дальше толпа, человек пятьдесят растерянных милиционеров. Внутри негде яблоку упасть. Сверху, с галерей, опасно свешиваются неизвестные – с пивными кружками и бутылками в руках. Мы знали, что готовится нападение, и потому партия увеличила в тот вечер охрану до 35 человек. Нападение было, но потом, когда меня выводили. Чем-то бросали, стреляли из ракетницы и петардами, что ли. Не попали, уехал быстро в автомобиле. Позади – дрались… Я не знаю, самый ли я талантливый, но что самый нужный – точно. На мне сосредоточена ненависть, ну и приязнь тоже. Мои сверстники меня не выносят, ибо нет пророка в своем поколении, а не только в своем отечестве. Но родившиеся в семидесятые, восьмидесятые и даже уже те, кто в девяностые, – мною интересуются. Значит, я очень живой, раз генерирую идеи, нужные им, поколениям иным. Значит, будущее – мое.

Идет жесткая борьба. В каждом поколении и между поколениями. Те, кто не преуспел, стеснительно прячутся либо злобно ропщут. Новое цунами безжалостно разбивает верования стариков. Старенькая мать прислала мне зачем-то накопленные за жизнь вещи, среди них – кожаную шапку и трогательные рубашки с этикетками: «Сделано в Социалистической Республике Румыния», «Сделано в Чехословацкой Социалистической Республике». Бедная мама, уже и советских Чехословакии и Румынии нет лет под двадцать, и накопленные за трудовую жизнь шкафы и чемоданы из когда-то веселых и нужных вещей превратились в старую рухлядь, место которой на свалке. А старухи и старики все держатся за них, все верят, что скопили ценности. Бедные пенсионеры, бедные квартиры, бедные верования.

У меня хватило философской дистанции, какого-то поистине буддийского склада характера, не известно за что дарованного мне свыше, чтобы еще в двадцать четыре года написать: «Я скапливаю нематериальное». И следовать этому девизу неукоснительно впредь.

Поколения разбивают вдребезги идущие перед ними поколения, безжалостно давя их. Кто может сегодня без хохота читать советских поэтов? Сколько книг в мутных зеленых, серых, синих обложках выбрасывается наследниками в мусор, в месиво из рыбных скелетов, банановых и картофельных шкурок… И слава Богу, что выбрасываются: погибает ненужное и бессильное, в данном случае – ненужные и бессильные книги.

Я жил во Франции, когда компьютерная индустрия делала первые робкие шаги, «это» называлось тогда «минитель». Спустя четверть века сотни миллионов компьютеров – персональных и индустриальных – связали мировую информацию в тугой узел. Когда я был арестован, еще не были распространены мобильные телефоны; когда вышел всего лишь через несколько лет – на улицах Москвы было столь же много граждан, сжимающих мобильники при разговоре на ходу, сколько и граждан, сжимающих бутылки пива. А это был июль, заметьте.

Моя мать пять лет не разговаривает с подругой-старушкой, взявшей у нее «тройничок», то есть переходник, ну вы знаете, такая пластмассовая вещица. Неизвестно – по причине принципиальности или из жадности. Я без сожаления бросал по меньшей мере четыре раза в жизни накопленные вещи и книги, отправляясь жить в иные страны. Иной раз до пяти тысяч книг скапливалось – именно столько я оставил в Париже. Я способен начать новую жизнь в каждый отдельный момент с нуля. На самом деле это удовольствие. Это привилегия – с нуля. Хотя я, конечно, нетипичен, по мне поколение нельзя мерить. Типичный представитель моего поколения – дохлая уже рыба.

Вернемся к женщинам. Я… какое бы слово тут подобрать?.. «спал» – не годится, библейское «познал» – высокопарно; хорошо, пусть будет «имел дело» – нет, вернемся к надежному «спал», подразумевая любовные утехи… я «спал» с женщинами четырех поколений и надеюсь на благосклонность представительниц пятого. Ничего удивительного, мужчина с хорошими генами, физически здоровый, вполне справляется с задачей, в конце концов, мусульманин не просто так имеет право на четырех жен, одна другой младше. Если Господь продлит мои дни настолько, что я смогу когда-нибудь, завершив мои политические труды, уйти от политики, я обязательно напишу на досуге сравнительное исследование женщин всех поколений, с которыми я имел дело.

И все же яростная борьба идет. Подобно огромным ящерам, наносят удары друг другу поколения: хвостами, когтями, вспарывая животы. Испуганно прижались к дальним скалам не участвующие в битве робкие особи. На самом деле это прекрасно, ибо жизнь есть конфликт. Нет конфликта лишь на кладбище. Проблема, как должен жить отдельный индивидуум и весь вид человеческий, до сих пор не решена. Буйное ли беззаконие должно стать правилом или тихая дебильность сытых толп? В настоящее время человечество в основном исповедует последнее. Но моя душа, честно вам скажу, больше склоняется к буйному беззаконию.