Текст книги "Столетняя война"

Автор книги: Эдуард Перруа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

II. АНГЛО-БУРГУНДСКАЯ ФРАНЦИЯ

 Под англо-бургундской Францией мы понимаем провинции, где после договора в Труа власть осуществляли совместно английские чиновники и представители партии бургундцев. Отсюда надо исключить собственные домены Филиппа Доброго и его кузенов или младших отпрысков семьи, которые в силу того же договора Генрих V обещал не беспокоить и отдал молодому герцогу в самостоятельное правление: в пределах королевства это Фландрия, Артуа, графства Ретель, Невер и Шароле, герцогство Бургундия; добавим сюда графство Булонь – оно находилось в вассальной зависимости от Артуа, но его законный наследник Жорж де ла Тремуйль с 1416 г. был лишен Иоанном Бесстрашным своих владений; Турне, передовой пост королевского домена на Шельде, с 1420 г. попавший под протекторат фламандских чиновников, и Маконне, оккупированное бургундскими войсками с самого начала войны с дофином. Посмотрев на карту, нельзя не поразиться, сколь небольшая территория находилась под реальным контролем Ланкастеров даже в момент, когда ее протяженность была максимальной. Находясь между собственно английской Нормандией, Бургундским государством и обширными регионами, сохранявшими верность дофину, она по сути сводилась к бывшему королевскому домену Филиппа Августа от Соммы до средней Луары, то есть к старым бальяжам, окружавшим Париж, – Амьену, Вермандуа, Санлису, Мо, Мелёну и Шартру. Сюда надо было бы добавить Шампань. Но, занятая с 1418 г. бургундцами, эта провинция фактически избежала режима совладения. После 1424 г. Бедфорд не будет здесь иметь никакой власти, даже номинальной.

Хоть ланкастерская власть и осуществлялась на ограниченном пространстве, она извлекала неоценимое преимущество из того, что владела Парижем и контролировала центральные органы королевского правительства. Здесь не было никакой нужды ни учреждать новые ведомства, ни даже производить чистку старых. Они были полностью реорганизованы Иоанном Бесстрашным, заполнены ставленниками могущественного герцога и полностью готовы к сотрудничеству с новой династией. Договор в Труа не мог бы принести всех плодов, на которые рассчитывали Ланкастеры, если бы властитель Северной Франции не оставался верным другом Филиппа Доброго. В политической сфере, несмотря на все назревающие ссоры, к которым нам позже придется вернуться, Бедфорд искал верного согласия и в течение десяти лет сумел поддерживать добрую гармонию, укрепленную его браком с Анной Бургундской. В административном плане трудностей было еще меньше, потому что при двух этих принцах Французское королевство управлялось французами или, скорее, бургундцами. Поэтому чужеземное господство не очень сильно проявлялось и стало более приемлемым для населения. Конечно, в Королевском совете можно было видеть нескольких именитых англичан: военных, дипломатов, «почетных гостей», как кардинал Генрих Бофор. Но все остальные члены Совета, самые влиятельные, потому что самые постоянные, были французами и клиентами герцога Бургундского: канцлеры Жан Леклерк, а потом Людовик Люксембург (из семьи графов Сен-Поль), сначала епископ Теруаннский, а позже архиепископ Руанский, сделавший в бургундской администрации быструю карьеру чиновника в качестве председателя Счетной палаты и генерального управляющего финансами; Пьер Кошон, ставший докладчиком Палаты прошений после своих авантюр как магистра университета и кабошьена [118]118
  Приближенный герцога Иоанна Бесстрашного, Пьер Кошон был одним из зачинщиков мятежа кабошьенов. Именно он выступил перед парижскими горожанами и спровоцировал мятеж, в ходе которого толпы восставших проникли в спальню дофина и схватили его людей (прим. ред.).


[Закрыть], а вскоре (с 1420 г.) – архиепископ Бовезийский; Симон Морье, рыцарь из области Шартра, которого назначили парижским прево; мясник Жан из Сент-Йона, ставший управляющим финансами. Этим опытным или же прочно сидящим на своих местах чиновникам Генрих V, а потом Бедфорд предоставили основную власть, оставив за собой на все про все только назначение на военные посты и присуждение даров и пенсионов. Главные органы управления продолжали свою рутинную работу, используя бургундский персонал, назначенный после 1418 г. Парламент, тщательно вычищенный Иоанном Бесстрашным, который поставил первым президентом верного сторонника бургундцев – Филиппа де Морвилье, во всем поддерживал взгляды регента. По традиции придерживаясь галликанизма, он, конечно, выдвинул кое-какие возражения, когда в 1425 г. должен был зарегистрировать конкордат, полученный Бедфордом из рук Мартина V, но его сопротивление ограничилось несколькими протестами, не получившими развития, и было заглушено рабской привычкой высшего духовенства к покорности. В Счетной палате, в Палате эд, восстановленной Бедфордом (Иоанн Бесстрашный в 1418 г. отменил ее вместе с податью эд), – та же верность ланкастерскому режиму; среди тех, кто делил между собой власть, более десяти лет царили заложенные в Труа доброе согласие и сотрудничество в административной сфере.

Если авторитет режима измерять активностью его законодательной деятельности, то о режиме Ланкастеров нельзя сказать, чтобы он был очень силен. Все-таки Генрих V, направляясь во Францию, объявлял о намерении восстановить порядок в работе администрации, пораженной коррупцией, прекратить произвол чиновников и пресечь разграбление государственных доходов. Военные заботы, а равно ранняя смерть не дали ему воплотить эти красивые планы реформ, хотя трудно сказать, насколько искренне он к этому стремился. Но бургундские советники, также ратовавшие за них (из которых некоторые, как Кошон, уже сыграли первостепенную роль в кабошьенском движении), могли бы наконец попытаться под эгидой Ланкастеров провести это коренное переустройство системы управления, которое поминали в своих обещаниях. Что касается нерадения, косности или неспособности чиновников, то здесь они не сделали ничего. Единственная сфера, где они постарались как-то исправить застарелые привычки, – сфера монетного обращения. Но само обилие монетных ордонансов, повторяющих один другой, показывает, как трудно им было восстановить и сохранить полноценную монету, в то время как страну периодически наводняли монеты из земель дофина, без конца девальвируемые.

Если англо-бургундцы и не ввели новшеств, то нельзя отрицать, что их режим все-таки был прочным. Главную слабость их власти следует искать не в рутинности управления и неприятии новых инициатив. Ее можно свести к трем пунктам: трудности, связанные с военной оккупацией; алчность английских капитанов и баронов; наконец, скудость финансовых средств.

Генрих V заставил Англию совершить финансовое и военное усилие, совершенно непропорциональное ресурсам королевства: экспедиция 1415 г., вторжение 1417 г., подкрепления, отправленные на континент в следующие годы… После его смерти уже нельзя было дальше оплачивать нескончаемую войну, поглощавшую все больше людей без решающего результата. И английский народ в лице его правителей, его парламента счел, что, дав своему королю возможность надеть корону Франции, свой долг он выполнил полностью. Если после этого еще надо было покорить много мятежных провинций, то делать это надлежало его французским подданным, а не английским. За весь период своего правления в Париже и Нормандии Бедфорд немногого мог добиться от английских финансовых ведомств, очень неохотно приоткрывавших для него свои сундуки. Дело в том, что в этом пункте со всей строгостью соблюдался принцип «двойной монархии». Расходы на Англию – за счет англичан, на Францию – за счет французов. Оба королевства, хотя и имели общего суверена, существовали сами по себе. Когда из-за Ла-Манша надо было получить подкрепления, всегда недостаточные, Бедфорд должен был их оплачивать из французского бюджета. Потому у него не хватало людей, чтобы создать в частично или полностью покоренных провинциях достаточно плотную сеть постоянных гарнизонов. Англичане старались удерживать самые важные пункты – на реках, вдоль дорог. Экономия средств вынуждала использовать всех имеющихся в распоряжении людей там, где происходили активные действия – в Мене и Анжу, между Сеной и Луарой. Остальные места охранялись плохо, туда лишь периодически направлялись карательные отряды для наказания бунтовщиков. Внешнее равнодушие населения, покорность земельной знати, которая почти вся стояла за бургундцев, не позволяли, как в Нормандии, поселить здесь английских рыцарей, чтобы им можно было не платить и они жили на доходы с фьефа, дарованного им. Бургундские гарнизоны, услугами которых приходилось-таки пользоваться, действовали сами по себе и не были образцами абсолютной верности, как выявилось в Шампани. Хотя население оказывало менее активное сопротивление, чем в Бретани, захватчики не в полной мере сохраняли контроль над ним, и власть их всегда была непрочной, уверенности в завтрашнем дне у них не было. Париж с пылом принял сторону герцога Бургундского из ненависти к арманьякам. Английская оккупация заставила его забыть о режиме террора, от которого он избавился; он выражал недовольство иностранным гарнизоном, но до восстания дело никогда не доходило. На сельскую местность можно было рассчитывать гораздо в меньшей степени. В результате некоторые крепости могли надолго оставаться в руках своих арманьякских капитанов или впускать гарнизоны воинов дофина, когда из-за случайностей войны его отряды оказывались близко, образуя то здесь, то там островки сопротивления, делая небезопасными дороги, давая возможность для дерзких рейдов. Хотелось бы иметь возможность усеять карту этими красными точками, оценить их плотность и, следовательно, опасность. Но такая карта сильно менялась бы в зависимости от момента времени, к которому она относится. В какой-то момент, в конце 1423 г., они были очень многочисленны – не только вокруг Парижа и в Шампани, но и в Понтье, в Пикардии, на границах Ретельской области и Барруа. Тогда ватаги сторонников дофина рыскали под стенами Парижа. Мощное контрнаступление англичан нанесло им сильный урон. Впрочем, они сохранились или же изменили облик. Эпопея Жанны д'Арк знакомит нас с двумя знаменитыми образцами таких анклавов. На восточных границах Шампани и Барруа целые округа благоговейно хранили память о Людовике Орлеанском, обладавшем немалым могуществом в этом регионе, и оставались верны дофину, никогда не открывая объятий бургундской партии. Известно, какой властью над деревнями Аргонна обладал Робер де Бодрикур, капитан замка Вокулёр, командовавший от имени буржского короля. В самом Иль-де-Франсе кавалькада, едущая на коронацию, вернет Компьень, где в двух шагах от Крея и Фландрского тракта Гильом де Флави разместил гарнизон сторонников дофина. Переложив на бургундцев заботу о поддержании порядка, Ланкастеры никогда реально не владели Северной Францией. Легкость, с какой Труа, а потом Реймс откроют ворота накануне помазания, более чем убедительно доказывает, что англо-бургундское владычество здесь было скорей номинальным, чем эффективным.

Не меньше мешали Бедфорду править требования английских баронов и капитанов. Всякий прибывший во Францию воевать, великий и малый, желал урвать свою часть от захваченных трофеев. За оказанные услуги нужно было платить; чтобы удержать на континенте лучших капитанов, им следовало выделять приличные сеньории; нерешительных соблазняли посулами даров, чтобы побудить пересечь Ла-Манш и влиться в поток воинов. Владения мятежных вассалов, удельных князей: Мен, Перш, Алансон, Э – некоторые из них, правда, еще надо завоевать, – должны были утолить самые ненасытные аппетиты: львиную долю получили Уорик, Солсбери, Саффолк, Тальбот, Фастольф. Другим, а имя им легион, тоже надо раздавать земли и назначать пенсионы. Именно ради этого Бедфорд оставил за собой в правительстве Франции контроль над милостями. Но очень быстро оказалось, что выполнить все требования, которым нет конца, он не в силах. Когда конфискаций бывало уже недостаточно, чтобы удовлетворить все амбиции, приходилось кусок за куском отчуждать королевский домен, и так уже плачевным образом урезанный из-за гражданской войны, а дальше – обременять казну всевозможными выплатами, без конца углублявшими пропасть бюджетного дефицита. Первыми этим пользовались сторонники бургундцев: чтобы не ускорить их измену, нельзя было ни лишать их наследства, ни прекращать снабжение. Где взять суммы, необходимые для насыщения такой алчной оравы агентов власти?

В Северной Франции Ланкастеры унаследовали все фискальные трудности Валуа, усугубленные потребностями войны и военной оккупации. Иоанн Бесстрашный, преследуя свои демагогические цели, отменил сбор эд, подымной подати или косвенных налогов, оставив из непопулярных податей одну габель. С 1420 г. Генрих V добился от Штатов Лангедойля при утверждении договора в Труа восстановления налогов на продажи, правда, по меньшей норме, чем прежде: 1/20 для коммерческих сделок, 1/4 для вина и напитков. Вскорости возникла необходимость вернуть и подымную подать. Но режим, не уверенный в поддержке общественного мнения, не мог это сделать одним росчерком пера. Значит, надо было обращаться к Штатам. Но слишком часто созывать представителей всего англо-бургундского Лангедойля англичанам не хотелось. Это было сделано всего однажды, сразу после победы при Вернее, когда вновь выросший престиж позволил им добиться согласия на сбор солидной тальи – 240 000 ливров. С другой стороны, в провинциях старого домена – Иль-де-Франсе, Пикардии, Вермандуа, Шампани – не было давней традиции сборов местных Штатов. И Бедфорд, ничуть не отступая от обычаев, созывал здесь Штаты лишь крайне редко. Известна одна ассамблея представителей Шампани и Пикардии весной 1424 г., и это все. Впрочем, как наиболее пострадавшие от гражданской войны, эти истощенные провинции не могли давать ни постоянных, ни значительных налоговых поступлений. Как ни плохо известны подробности ланкастерского управления в этих округах, похоже, Бедфорд был вынужден удовлетворяться в качестве прямых налогов теми скудными субсидиями, которые время от времени вотировали депутаты некоторых городов или малые ассамблеи бальяжей. Вся масса налогового бремени пришлась на Париж, горожан которого давили поборами при всех режимах, и на Нормандию. Попав под более устойчивый режим оккупации и под более строгое управление, меньше пострадав от войн, Нормандия в полной мере стала «дойной коровой» ланкастерского режима. Местные Штаты здесь по традиции были более жизнестойкими, чем в бывшем королевском домене. Генрих V и Бедфорд тут, как и в других местах, воздерживались от нововведений. Они часто собирали представителей герцогства – в Руане, в Верноне, в Кане, в Манте, иногда даже в Париже; только за тринадцать лет, с 1422 по 1435 г., известно более двадцати сессий нормандских Штатов. Каждый раз от них требовали денег, которые они покорно вотировали. Объем выделяемой тальи колебался от 100 000 до 300 000 ливров в год; но невозможно сказать, в какой степени сборщикам удавалось собирать столь крупные суммы с одной-единственной провинции королевства. В любом случае они не удовлетворяли полностью нужд администрации, прежде всего военных. Если вспомнить, что в начале века монархия Валуа ввела во всем королевстве талью, превышавшую миллион ливров, станет понятно, насколько уменьшились суммы, которыми были вынуждены довольствоваться захватчики, причем в момент, когда продолжение войны и завоеваний вело к постоянному росту их потребностей.

Итак, все имеющиеся ресурсы должны были строго расходоваться лишь на войну. Оккупационный режим, который Ланкастеры рассчитывали установить временно, завершился лишь с прекращением их власти и не позволил им привлечь на свою сторону население, потому что так и не дал ему спокойствия, существовавшего до гражданских смут. Тем не менее боевые силы англичан, их экспедиционные корпуса, разделенные на мобильные эшелоны, или разбросанные по замкам гарнизоны регулярно снабжались провиантом и боеприпасами, в определенные дни получали повышенное жалованье – ничего этого не ведали, и уже давно, те, кто воевал на стороне дофина. Именно благодаря этой строгой организации армии при небольшом личном составе англо-бургундский режим держался в стране, несмотря на неполный характер военной оккупации, на ненадежность налоговых поступлений. При взгляде изнутри кажется, что он поражен неизлечимой слабостью, что он умирает раньше смерти. Доблесть вождей, предпринявших это химерическое и безнадежное дело, также объясняет его частичный успех и существование более пятнадцати лет. Наконец, им повезло – прежде всего в том, что среди противников не нашлось людей их калибра, которые бы одним щелчком могли разрушить хрупкий карточный домик «двойной монархии».

III. БУРЖСКОЕ КОРОЛЕВСТВО

 Вся Центральная и Южная Франция, за исключением английской Гиени, сохранила верность дофину Карлу после того, как он был лишен наследства. Когда в мае 1418 г. бургундцы вошли в столицу, они кичились, что на их стороне большая часть королевства. На какой-то момент губернаторы, назначенные Иоанном Бесстрашным, а именно Жан де Шалон, принц Оранский, поддержанный Жаном де Гральи, графом Фуа, действительно добились признания в Лангедоке, где лихоимство покойного герцога Беррийского настроило общественное мнение против арманьяков. Поездка дофина с марта по май 1420 г. по южным провинциям и взятие Нима и Пон-Сент-Эспри вернули Лангедок под его контроль; но немного позже, в 1425 г., управление этими богатыми сенешальствами было доверено ныне подчинившемуся графу Фуа, который, как и все его предшественники, стал их сознательно грабить, осуществляя власть практически как независимый правитель и включив в пределы своего наместничества соседние провинции – Ажене и Руэрг, вяло оспариваемые англичанами.

Границы подвластной дофину территории неизбежно оставались неопределенными и сдвигались в зависимости от его переменного успеха в боевых действиях. Если на севере сражались прежде всего за обладание землями между Сеной и Луарой, то есть от бретонских марок до Морвана, то на востоке, напротив, после 1423 г. бургундский фронт стабилизировался: его линия шла вниз по Луаре от Жьена до Роанна – где давно велась борьба за два плацдарма Ла-Шарите и Марсиньи, угрожавшие соответственно Берри и Бурбонне, – далее поворачивала на восток между Маконне и Божоле и наконец упиралась в Бресс, владение Савойского дома, сохранявшего нейтралитет, скорее благожелательный к бургундцам. На юго-западе театром скрытой войны осад и набегов были Сентонж, Лимузен, Перигор, Руэрг, Ажене.

В этих пределах Карла признавали в трех группах провинций: с одной стороны, в землях по Луаре, северным крылом которых были домены Анжуйского и Орлеанского домов, южным – домен Бурбонов. Это Пуату, Турень, Берри – места, где предпочитал жить юный принц, которого враги вскоре презрительно нарекут «буржским королем». Южную группу составлял Лангедок и причисленные к нему владения, о непостоянстве которого мы только что говорили. Наконец, на юго-востоке располагалось Дофине, удачно соединенное с основной территорией королевства благодаря тому, что в руках дофина находился Лион – стратегическая позиция первостепенной важности, соседствующая с бургундскими доменами; Лион подтвердил свою верность с самых первых дней войны. Позже лионские консулы не без гордости напомнят победоносному Карлу VII, что их город «никогда не колебался». В своей квазицелостности только что перечисленные провинции раньше представляли собой апанажи принцев орлеанской группировки или подчинялись им как губернаторам, причем совсем недавно: Турень и Дофине были владениями детей Карла VI и в последнюю очередь перешли к самому дофину Карлу; в Берри, Пуату и Лангедоке раньше правил герцог Беррийский. Действительно, в 1418 г. основную силу шестнадцатилетнего юноши, которого бургундцы изгнали из Парижа, составляла верность принцев. За него Анжуйцы: он уже был обручен с Марией, сестрой Людовика III Анжуйского и того самого Рене, которого другой брак позже сделает герцогом Лотарингским; лишившись поддержки коннетабля д'Арманьяка, он обрел необходимую покровительницу в лице своей тещи Иоланды Арагонской, вдовы Людовика II Анжуйского, которую по эту сторону Альп величают «королевой Сицилии» и которая старалась согласовать анжуйские интересы с интересами зятя. За него Орлеаны: конечно, герцог Карл на многие годы стал пленником англичан и скрашивал досуг долгого заключения, шлифуя свои изящные рондо, чтобы стать самым прелестным поэтом нашего XV в. Но в его отсутствие орлеанским апанажем управляли чиновники дофина, а главное, что единокровный брат сиятельного пленника, бастард Жан, граф Дюнуа, отдал свой меч на службу делу Валуа. За него, наконец, Бурбоны; в отсутствие герцога Иоанна, который тоже находился в плену, где и умер впоследствии, делу дофина верно служила герцогиня Мария Беррийская, присоединившая к обширным владениям мужа Овернь; ее войска будут успешно сдерживать натиск бургундцев на границах Шароле и Божоле. Конечно, Буржское королевство на многие годы осталось подверженным анархии, хаосу, разрухе. Но благодаря поддержке удельных князей оно представляло собой компактную группу земель, где не возникало никаких серьезных расколов, где не было ни островков сопротивления, ни партизанских рейдов, столь опасно ослаблявших англо-бургундскую Францию.

Таким образом, при всей неустроенности своей бродячей и нуждающейся жизни на берегах Луары дофин вовсе не был так одинок, не покинут всеми, как часто писали. К поддержке принцев добавлялась не имеющая равных помощь со стороны королевских чиновников, в основном верных слуг Валуа. Столицу дофин был вынужден уступить врагу, а вместе с ней и центральные органы управления. Их пришлось кое-как воссоздавать в изгнании и размещать в случайных резиденциях к югу от Луары. Как с 1418 по 1420 г. Труа для королевы и бургундцев, Бурж стал чем-то вроде столицы, где разместились основные государственные учреждения. Именно там по преимуществу заседал совет дофина, когда он не следовал за принцем в его передвижениях по стране. Именно там были организованы постоянные отделения Канцелярии; там же после кратковременного пребывания в Туре водворилась и Счетная палата. Город Пуатье, другая столица беррийского апанажа, принял к себе собственно судебные учреждения. С 21 сентября 1418 г. согласно Ньорскому ордонансу там расположился парламент. Учтя, что чистка, проведенная в парламенте герцогом Бургундским, практически уничтожила старый парламент и сделала новый незаконным, дофин перенес резиденцию верховного суда королевства в бывший дворец графов Пуатевинских. Сначала этот суд был очень малочислен и насчитывал не более восемнадцати судей, советников и докладчиков прошений. Здесь удалось организовать только два отделения – большую палату и палату по уголовным делам. Следственная палата и палата прошений были восстановлены намного позже, когда персонала стало побольше и дела пошли более постоянным потоком: ведь неспокойная жизнь во всем королевстве свела почти на нет авторитет и компетенцию этого парламента в изгнании. Между 1420 и 1428 гг. даже пришлось в Тулузе, а потом в Безье создать и сохранить на время отдельный парламент для разбора лангедокских дел на месте, даром что король всегда старался избегать децентрализации своих верховных судов. Наконец, в том же Пуатье в 1425 г. была реорганизована Палата эд – также в уменьшенном составе, потому что в ней осталось семь членов.

Это дублирование институтов в целом не составило особого труда благодаря тому, что королевские чиновники сохранили верность делу дофина. От массовых увольнений в парламенте, ведомстве двора, финансовых службах, верховных судах, проведенных в 1418 г. Иоанном Бесстрашным и завершенных в 1420 г. Генрихом V, пострадало не только некоторое количество заведомых сторонников арманьяков, но и многие нейтральные либо умеренные чиновники, желающие прежде всего возврата к внутреннему миру, возврата, который на какой-то момент произошел при дофине Людовике Гиенском. Уступив место безвестным бургундцам, слабо разбиравшимся в делопроизводстве и не умевшим придать парижским институтам того блеска, каким обладали прежние представители королевской власти, смещенные чиновники оказались скопом причислены к приверженцам дофина и приговорены к изгнанию. Свою корыстную преданность, не всегда сочетавшуюся с добросовестным исполнением обязанностей, но неизменную, они принесли Буржскому королевству, видя в этом режиме единственное легитимное продолжение прежней французской монархии. Тем самым они стали основой режима, который без них мог бы и рухнуть. Штат всех ведомств откровенно очень сократился, и кандидатов было явно больше, чем мест. Выбор, который делали из массы соискателей, не всегда бывал удачным: слишком многие из чиновников были продажными людьми, отъявленными взяточниками, однако обладали опытом и теми качествами, которые руководству удавалось оценить лишь задним числом. В парламенте в качестве первого президента заседает Жан де Вейи, старый опытный советник, давний враг кабошьенов; в качестве президента – Жан Жювенель, бывший хранитель должности купеческого прево, потом королевский адвокат, потом канцлер герцога Гиенского и наконец председатель Палаты эд, пристроивший при себе двух сыновей – будущего архиепископа Реймского и хрониста, более известного под латинизированным именем Жювенель дез Юрсен; нашлось место и для Арно де Марля, сына бывшего канцлера, убитого как арманьяка в 1418 г. Во главе финансовых ведомств королева Иоланда поставила (потом она же спровоцирует его опалу) Жана Луве, малопочтенного председателя Счетной палаты Прованса. В состав Палаты эд помимо двух членов прежней палаты, упраздненной бургундцами, назначили двух бывших советников парламента, протеже Людовика Гиенского и Людовика Орлеанского, и трех пуатевинцев, прежде служивших герцогу Беррийскому. Подобную же смесь можно было обнаружить и в местной администрации. Там наряду с заурядными рвачами служили честные и энергичные люди, как Эмбер де Гроле, бресский дворянин, который с 1419 г. до самой смерти, наступившей в 1434 г., замечательно исполнял должность сенешаля Лиона и в этом качестве руководил сопротивлением, отбив немало нападений бургундцев и расстроив ряд савойских интриг.

Превосходя ланкастерский режим площадью подвластных территорий, поддержкой удельных князей и качеством административного персонала, Буржское королевство к тому же обладало более обширными средствами, которые, если бы их не расхищали мошенники-управители и придворные хищники, могли бы дать возможность для более форсированного военного натиска. Как и его соперник Бедфорд, Карл использовал существующие налоги, продолжал взимать габель и налог с продаж и постоянно требовал от Штатов разрешения на сбор новой тальи. Счастливые времена, когда Карл V и его сын повышали талью собственной властью, вернутся, лишь когда монархия, став единым целым, вернет себе былой престиж. Однако ассамблеи Штатов, порой созываемые несколько раз в год, редко противились требованиям правительства. И поскольку подчиненные Карлу провинции в целом были богаче и, пожалуй, менее разорены, чем владения Бедфорда, буржский король получал с них, по крайней мере по документам, значительные суммы. Только в 1424 г., явно составлявшем исключение, потому что в этот год формировалась крупная армия, было выделено: в марте Штатами Лангедойля, собравшимися в Сель-сюр-Шер, – талья в миллион ливров; в мае Штатами Лангедока, созванными в Монпелье, – 150 000 ливров; та же сумма в декабре – сессией Генеральных штатов, состоявшейся в Клермоне; тем временем согласие на дополнительный эд дали местные собрания в Сентонже (июнь), в Веле, Жеводане и Виваре (сентябрь), тогда как только для Пуату налог повысили на 50 000 ливров. Это в целых пять-шесть раз превышало сумму, которую мог рассчитывать собрать в своих доменах Бедфорд. В обычные годы, когда Ланкастеры получали 100 000 или 200 000 ливров, Валуа добивались выделения не менее 500 000 ливров; доход еще оставался довольно большим. Очевидно, остается выяснить, в какой степени страна, ресурсы которой все более истощались, выплачивала огромные суммы, которых от нее требовали. Остается также выяснить, какая часть собранных денег попадала в сундуки буржского короля. Есть подозрение, что имели место бесчисленные растраты, хищения, расточительность дофина по отношению к недостойным фаворитам. В первые годы своего изгнания Карл жил в полнейшей нужде, едва находя достойную одежду, – и тем не менее его пристрастие к красивым тканям было столь велико, что он станет тратить на них весь доход скудного бюджета, – в окружении нескольких приверженцев, тоже бедных. Его чиновники, плохо устроенные в слишком маленьких «столицах», лишь нерегулярно получали небольшое жалованье. В Туре, в Шиноне, в Бурже мало-помалу воссоздавался двор, кочевавший из одной резиденции в другую. Но денег продолжало не хватать. Старые приемы, а именно девальвация монеты, использовались самым активным образом – до такой степени, что Штаты Шинона, созванные в 1428 г. накануне осады Орлеана, отказались выделять какие бы то ни было новые субсидии, пока монета не вернется к прежней стоимости и не стабилизируется.

Следует ли удивляться, что в обстановке подобной неразберихи все, что делалось в военной сфере против англо-бургундцев, не только не оправдывало надежд, но уступало и тем ограниченным результатам, которых при ничтожных средствах удается достичь экономному Бедфорду? Если английская армия была малочисленна и ее не хватало для выполнения неотложных задач, она, во всяком случае, отличалась сплоченностью, хорошей экипировкой, ей регулярно платили; дисциплина здесь была строгая и действенная. Карл в своем королевстве мог рассчитывать почти на одних арманьякских капитанов, реликтов гражданской войны, закосневших в грубости, привыкших к грабежу и недисциплинированных. За последующее участие в эпопее Жанны д'Арк некоторых из них окружит ореол славы. Но пока что Ла Гир и Ксентрай, Амбруаз де Лоре, гасконцы Арно Гильем де Барбазан и Амори де Северак и даже сам «милый Дюнуа [119]119
  Жан, граф Дюнуа (1402-1468 гг.), прозванный Орлеанским Бастардом. Незаконный сын Людовика, герцога Орлеанского, после пленения в битве при Азенкуре (1416 г.) своего сводного брата Карла Орлеанского стал главой орлеанской партии, т. е. арманьяков. Примкнул к дофину Карлу и участвовал во всех военных действиях против англичан. Сражался вместе с Жанной д'Арк под Орлеаном (1429 г.), освобождал от англичан Шартр, Париж и Дьепп, командовал армиями в Нормандии (1449 г.) и Гиени (1451 г.). По поручению Карла VII и Людовика XI участвовал в дипломатических миссиях в Милан и Геную, вел переговоры о перемирии в Туре (1444 г.) (прим. ред.).


[Закрыть]» – не более чем атаманы разбойников. Для организации более многочисленных экспедиций Карл возлагал всю надежду на иностранных наемников, а именно на грозных шотландцев, которых посылал ему регент Олбани, очень довольный, что заодно избавлялся от неудобных соперников. Их вождей – Арчибальда, графа Дугласа, Джона Стюарта, графа Бьюкена – буржский король примет с распростертыми объятиями, наделит землями и пенсионами; в 1421 г. Бьюкен опояшется мечом коннетабля. Но они вели себя во Франции как в завоеванной стране, и их гибель на поле боя под Вернеем народ воспримет как избавление.