Текст книги "Бомба для дядюшки Джо"
Автор книги: Эдуард Филатьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
Атом, озадачивший разведку
Весной 1942 года работники Главного разведывательного управления Генштаба Красной армии решили, наконец, разобраться раз и навсегда с этой загадочной «урановой проблемой». И 7 мая написали письмо, требовавшее самых что ни на есть исчерпывающих разъяснений.
Письмо, разумеется, было секретным – № 137955сс. И адресовалось оно в Академию наук, Михаилу Прокопьевичу Евдокимову, начальнику тамошнего «спецотдела» (или «оборонного отдела», как его ещё называли).
Этот отдел был организован задолго до начала войны (15 апреля 1939 года) и занимался он, как объясняют современные справочники, тем, что…
«… контролировал и, в определённой мере, организовывал заключение договоров институтов Академии наук с военными заказчиками, выяснял тематику необходимых исследований, готовил сводные планы и отчёты о работе по закрытой тематике».
В этот-то «спецотдел» и пришло «секретное» послание, подписанное одним из начальников армейской разведки:
«В связи с сообщениями о работе за рубежом над проблемой использования для военных целей энергии ядерного деления урана прошу сообщить, насколько правдоподобными являются такие сообщения, и имеет ли в настоящее время эта проблема реальную основу для практической разработки вопросов использования внутриядерной энергии, выделяющейся при цепной реакции урана,
Одновременно прошу сообщить имеющиеся у Вас сведения о лаборатории Нильса Бора в Копенгагене».
Дать немедленный ответ на полученное письмо «начальник спецотдела» Евдокимов не мог, так как физиком не был – окончил Московский институт цветных металлов и, стало быть, имел специальность инженера-металлурга. Поэтому письмо разведчиков было направлено специалистам, каковые, по мнению Евдокимова, работали в Радиевом институте. На полях секретного документа появилась резолюция:
«В.Г. Хлопину Дать ответ в ГРУ КА. Евдокимов».
Секретное письмо переслали в РИАН, а там на его полях был проставлен автограф директора:
«Ознакомлен 15.5.42. Ак[адемик] В.Г. Хлопин».
Две недели академик раздумывал над ответом и 10 июня 1942 года, наконец, написал письмо:
«Академия наук не располагает никакими данными о ходе работ в заграничных лабораториях по проблеме использования внутриатомной энергии, освобождающейся при делении урана… Мало того, за последний год в научной литературе, поскольку она нам доступна, почти совершенно не публикуются работы, связанные с решением этой проблемы. Это обстоятельство единственно, как мне кажется, даёт основание думать, что соответствующим работаем придаётся значение, и они проводятся в секретном порядке.
Что касается институтов АН СССР, то проводившиеся в них работы по этому вопросу временно свёрнуты как по условиям эвакуации этих институтов из Ленинграда, где остались основные установки (циклотрон РИАНа), так и потому, что, по нашему мнению, возможность использования внутриатомной энергии для военных целей в ближайшее время (в течение настоящей войны) весьма мало вероятна».
Ответ Хлопина любопытен тем, что содержит одно важное свидетельство. Оказывается, в Академии наук не только были в курсе (!) того, что на Западе ведутся интенсивные работы с ураном, но и прекрасно знали, что они идут «в секретном порядке». Мало этого, академики понимали, что означает эта секретность. Но восстанавливать свои «временно свёрнутые» исследования по атомному ядру не собирались. Потому как считали, что в обозримом будущем от урана ничего путного получить не удастся. Слишком крепко в умах учёных засели выводы Зельдовича и Харитона о невозможности преодоления препятствий, стоявших на пути физиков-ядерщиков.
Получив подобное авторитетнейшее суждение (ведь Хлопин был не только директором Радиевого института, но и главой Урановой комиссии Академии наук), советские разведчики имели все основания для того, чтобы с лёгким сердцем махнуть рукой на уран. Однако они продолжали следить за тем, что происходило в «атомной» сфере за рубежом.
Как показало время, в ГРУ Генштаба РККА и в НКГБ не ошиблись. Разведчики не утратили интереса к урану. И зарубежным резидентам продолжали лететь приказы о важности оперативных наблюдений за учёными-атомщиками.
Вот лишь несколько документов.
10 мая 1942 года (то есть ещё до получения ответа от Академии наук) ГРУ Генштаба РККА направило в Женеву очередную шифровку. Она предназначалась Шандору Радо, резиденту советской разведки в Центральной Европе. Обратим внимание, как профессионально сформулировано само задание:
«По нашим сведениям, профессор Хейзенберг в Лейпциге работает над вопросом использования для военных целей внутриатомной энергии, выделяющейся при цепной реакции урана.
Установите:
а) Каким методом осуществляется цепная реакция урана.
б) Методы разделения изотопов урана и получения больших количеств протактиния.
в) Где сейчас работает Хейзенберг и имена физиков и химиков, работающих в лаборатории Бора в Копенгагене.
Директор».
К лету 1942 года сигналы о том, что к урановой проблеме следует отнестись с самым пристальным вниманием, видимо, заставили руководящие круги страны Советов отнестись к физикам, оказавшимся в армии, более внимательно. Специальной Комиссии при Совнаркоме СССР по освобождению и отсрочкам от призыва были даны соответствующие указания. 5 июня она приняла решение о демобилизации техника-лейтенанта Г.Н. Флёрова. Впрочем, всего на полгода – 1 января 1943 года он обязан был вновь вернуться в строй.
Такой поворот дела, конечно же, не устраивал демобилизованного. Он пожаловался Иоффе, и тот написал 9 июня письмо С.В. Кафтанову:
«Направляю Вам выдержки из расчётов быв. сотрудника ЛФТИ техника-лейтенанта Г.Н. Флёрова, составленные по письмам 1942 г. и выполненные им в Действующей Красной армии.
Г.Н. Флёров является одним из наиболее осведомлённых, инициативных и талантливых работников по проблеме урана в СССР. Я считаю поэтому необходимой демобилизацию его и привлечение к разработке специальных научных вопросов и, в частности, проблемы урана в СССР».
Письмо академика Иоффе возымело действие, и Флёрова демобилизовали вчистую. 20 августа 1942 года он был вновь зачислен в штат ЛФТИ.
А в это время по другую линию фронта…
Атом в Европе и Америке
В конце мая 1942 года в Берлине состоялось заседание германского Уранового союза. Для обсуждения ситуации с созданием арийской супербомбы министр вооружений и военной промышленности Альберт Шпеер вызвал к себе фельдмаршала Мильха, генерала Фромма, генерал-адмирала Ватцеля и физиков Гана и Гейзенберга.
Гейзенберг доложил, что изготовить бомбу, в принципе, возможно. Но для этого понадобится уран-235, плутоний или протактиний. Кроме того, производство нового вида оружия потребует весьма специфичной технической базы. А создана она буден не ранее, чем через два года. Столь длительный срок, объяснил Гейзенберг, связан с отсутствием необходимой поддержки урановому проекту. Кроме того, не хватает физиков-специалистов (многих учёных мобилизовали в армию). Нет также необходимого оборудования для исследований (в распоряжении немецких физиков имелся лишь один маломощный циклотрон).
Пообещав всяческую и всестороннюю поддержку со стороны властей, Шпеер спросил:
– Сколько необходимо денег для ускорения работ?
– Сорок тысяч рейхсмарок, – последовал ответ.
Названная сумма выглядела просто смехотворной. И у Шпеера возникли серьёзные сомнения относительно того, тот ли человек Гейзенберг, которому следует стоять во главе уранового проекта.
Встретившись с Гитлером, рейхсминистр вооружений подробно рассказал о тех препятствиях, что возникли на пути создания урановой бомбы, поделился своими сомнениями. Фюрер выслушал доклад спокойно. И даже успокоил Шпеера, сказав:
– Это фундаментальные исследования. На исход войны они влияния не окажут.
Через несколько дней Гитлер принял ещё одного рейхсминистра – главу почтового ведомства Вильгельма Онезорге. Министр пользовался большим уважением в нацистской партии, и фюрер благоволил своему «партайгеноссе». Онезорге сообщил Гитлеру, что и его министерство работает над созданием атомного сверхоружия. Фюрер выслушал рассказ со вниманием. Но когда Оне-зорге ушёл, с улыбкой воскликнул:
– Любопытное дело! Не кто иной, как наш главный почтмейстер обещает нам чудо-бомбу!
За океаном летом 1942 года «урановую проблему» тоже изучали с большим вниманием. 17 июня президенту Рузвельту был представлен доклад, в котором говорилось:
«… несколько килограммов урана-235 или плутония-239 представляют собой взрывчатку, эквивалентную по своей мощи нескольким тысячам тонн обычных взрывчатых веществ».
Уже на следующий день полковник американской армии Джеймс Маршалл получил приказ организовать производственную базу, на которой и предстояло приступить к созданию сверхсекретной оружейной продукции.
А в Москву (от советского резидента Шандора Радо) летели радиодонесения, в которых ядерные процессы всё ещё описывались в самых общих словах:
«Начальнику Главного разведуправления Генштаба Красной армии
Женева, 25 июня 1942 года
По вопросу расщепления ядра атома урана на Ваш запрос.
Бомбардировка урана-изотопа № 235 нейтронами даёт взрыв ядра этого атома…».
Далее следовало разъяснение, что представляет собой цепная ядерная реакция, и объяснялось, почему передаваемая информация является столь скудной:
«Ввиду большой военной важности этих опытов с самого начала в тех странах, где над ними работают, запрещено публиковать какие бы то ни было научные труды…
№ 269. «Дора»».
Советский резидент Шандор Радо (конспиративные клички «Альберт» и «Дора») не был физиком по специальности. В молодости учился в Берлинском, а затем в Лейпцигском университетах. Увлекался географией, картографией и экономическими науками. Поэтому его донесения содержали информацию самого общего порядка.
Вот, к примеру, его шифровка от 4 июля 1942 года:
«Начальнику Главного разведуправления Генштаба Красной армии
От швейцарских физиков:
а) Все иностранные сотрудники лаборатории Бора в Копенгагене должны были оставить Данию после объявления войны, и с тех пор неизвестно, что творится в лаборатории.
б) Лейпцигский физик Гейзенберг больше не ведёт опытов с бомбардировкой атома, так как нацисты ему не верят…
в) Практически ещё упорно работают над расщеплением атома урана Джолио и его жена в Париже и Гельбау в Цюрихе. По мнению последнего, маловероятно, что этот опыт в ближайшее время будет удачен…».
Слова «нацисты не верят Гейзенбергу», свидетельствовали о том, что до Шандора Радо дошли какие-то слухи о недовольстве рейхсминистра Шпеера состоянием «урановых дел». А «от швейцарских физиков» стало, видимо, известно, что в середине 1942 года Гейзенберг был назначен директором Физического института Общества кайзера Вильгельма в Берлине.
Упомянутые в шифровке «Джолио и его жена» – это супруги Фредерик и Ирен Жолио-Кюри, оставшиеся в оккупированном немцами Париже. В июле 1940 года их лабораторию посетили физики Курт Дибнер и Эрих Шуман, и в ней начались исследовательские работы в рамках германского уранового проекта.
В Парижском институте радия находился новейший циклотрон, ещё не введённый в эксплуатацию. Демонтировать его и перевозить в Германию немцы не стали. Ускоритель модернизировали, и в 1941 году он был запущен в работу. Группа немецких физиков, приехавшая в Париж из Берлина, стала вести на нём исследования.
Работать на циклотроне разрешили и Жолио-Кюри – под особым наблюдением, разумеется.
Однако ускоритель почему-то всё время капризничал, работал из рук вон плохо. Причём именно тогда, когда на нём проводились исследования с ураном. Как выяснилось позднее, французам симпатизировал немец Гентер, которого поставили руководить циклотроном. Он-то и устраивал циклотронные «капризы». После войны французы расценят действия Гетера как участие в сопротивлении фашизму и наградят его орденом Почётного легиона.
Этих подробностей в донесениях Шандора Доры, конечно же, не было и быть не могло. Многие факты стали известны лишь после войны. Но даже та весьма скудная атомная информация, что поступала в ГРУ Генштаба РККА из Швейцарии, давала разведчикам какое-то представление о том, что же происходит с «урановыми делами» в Германии.
Разведчики-чекисты тоже не дремали. Их «ядерное досье» пополнялось новыми страницами. В частности, стало известно, что секретное дело, которым в США руководил Джеймс Маршалл, к августу месяцу было уже основательно раскручено. Его стали называть «Manhattan Engineer District» («Манхэттенский инженерный объект») или короче – «Manhattan Project» («Манхэттенский проект»).
13 августа 1942 года в штате Нью-Мексико был создан специальный округ инженерных войск. Вскоре у «Манхэттенского проекта» появился полновластный начальник, командир. Им стал полковник Лесли Ричард Гровс.
Некоторые из физиков, привлечённых американцами к созданию атомной бомбы, яро ненавидели Гитлера и фашизм. И симпатизировали Сталину и его Красной армии, отражавшей нашествие полчищ вермахта. Кроме этого, кое-кто из учёных считал, что оружие невиданной доселе мощи опасно вкладывать в руки одной отдельно взятой державы.
Подобные умонастроения и послужили причиной того, что началась утечка секретной «атомной» информации. В результате советская разведка оказалась в курсе многого из того, что происходило в святая святых «Манхэттенского проекта».
Следила разведка НКГБ и за английскими атомными приготовлениями. 26 августа 1942 года отдел научно-технической разведки отправил своему резиденту в Лондоне Горскому очередное оперативное письмо:
«… необходимо провести разработку соприкасающихся с этой проблемой лиц в целях получения технологических расчётных данных по самому процессу, аппаратуре и механизмам, схем и чертежей и экономических обоснований проводимых работ. О значении этой проблемы нами неоднократно Вам подчёркивалось…».
Через два дня, 28 сентября, в Лондон полетела шифровка и от ГРУ Генштаба Красной армии. В ней было новое задание Клаусу Фуксу (ему поменяли кличку, и теперь он именовался «Фоксом»):
«Материалы «Фокса» о работе над урановой бомбой представляют интерес и нами используются…
Вызовите «Фокса» и поставьте задание осветить следующие вопросы:
а) состояние работ… в Бирмингеме, Биллинхеме и Уипингтоне…
б) какие работы производятся… в Манчестере? Какие результаты достигнуты?
в) результаты работы профессора Дираха в Кембридже.
г) результаты работ профессора Жолио (Франция).
д) сведения о работах над ураном в Германии.
е) сведения о работах в США, в частности, у Лоуренса (Калифорния).
При постановке задания "Фоксу " нацельте его на выяснение практических результатов работ, так как большинство полученных нами материалов, в основном, являются теоретическими разработками».
Вновь обращает на себя внимание высокий уровень подготовки оперативников, работавших в отделах научно-технической разведки. Они не только прекрасно разбирались в том, что необходимо выяснить, но знали, у кого следует добывать необходимые сведения!
Советский Союз продолжал самым внимательнейшим образом следить за тем, как на Западе продвигалось дело создания атомного оружия. Ведь самой стране Советов удалось к этому времени только-только устранить огромнейший дефицит обычных вооружений для Красной армии. На Урале и в Сибири в небывало кратчайшие сроки было налажено производство снарядов, мин, бомб, гранат и патронов в необходимом количестве. Во главе этого дела стоял Борис Ванников. В 1942-ом Сталин назначил его наркомом боеприпасов.
Однако обилие тревожной информации, приходившей из порабощённой Гитлером Европы, и содержание многочисленных разведданных, поступавших из стран-союзниц, всё чаще ставили перед руководством Советского Союза вопрос особого рода – урановый.
Глава шестая
СССР задаётся вопросом
Инициаторы и «застрельщики» работ
Сегодня вряд ли возможно установить имена тех, кто был подлинным инициатором возобновления советских ядерных исследований. Слишком много объявилось претендентов на роль «застрельщика» этого дела.
Обратимся к воспоминаниям людей, которые оказались современниками тех давних событий.
Начнём со Степана Афанасьевича Балезина. Он окончил институт имени Герцена в Ленинграде, затем, проучившись два года в Институте красной профессуры, стал аспирантом, ассистентом и преподавателем Физико-химического института. Война застала 38-летнего Балезина в должности начальника отдела Комитета по делам высшей школы при Совнаркоме СССР. Впоследствии он рассказывал:
«В первые дни Великой Отечественной войны группа учёных-химиков обратилась с письмом к председателю Государственного комитета обороны (ГКО) тов. И.В. Сталину с письмом, в котором они предложили организовать работу учёных для нужд обороны страны…
На другой день авторов письма принял заместитель председателя Совнаркома СССР В.М. Молотов. На это совещание был приглашён и председатель Комитета по делам высшей школы при СНК СССР С.В. Кафтанов…
Для проведения этой работы было решено создать при ГКО Научно-технический совет, во главе которого поставить члена правительства в качестве уполномоченного Государственного комитета обороны. Уполномоченным был назначен С.В. Кафтанов».
Вернёмся к воспоминаниям Балезина:
«22 июля 1941 года С.В. Кафтанов вызвал меня, показал своё назначение за личной подписью тов. И.В. Сталина и в свою очередь назначил меня старшим помощником уполномоченного Государственного Комитета обороны. Он предложил мне привлечь к этой работе 5–7 человек квалифицированных специалистов в области химии и физики, а также подготовить проект состава Научно-технического совета при уполномоченном ГКО».
Промчались десять месяцев войны.
Небольшая группа специалистов при уполномоченном ГКО упорно трудилась, выполняя различные оборонные заказы. И тут произошло событие, показавшееся сначала самым обычным, рядовым. Вот как описал его Степан Балезин:
«Непосредственно с нами работал полковник И.Г.Стариков, заместитель начальника Украинского штамба партизанского движения. В апреле 1942 года он доставил нам записную книжку немецкого офицера, из которой мы узнали, что немцы ведут интенсивные работы по использованию в военных целях атомной энергии».
Кстати, много лет спустя выяснилось, что немцы, оккупировав Харьков, очень быстро поставили во главе УФТИ своего директора. Им стал приехавший из Германии Фридрих Хоутерманс. Ему было поручено наладить работу института. Хоутерманс, встречавший в коридорах физтеха бывших своих сослуживцев, многим по старой памяти помог в их бытовых делах. Но ничего существенного для арийского Атомного проекта сделать не удалось – в войне очень скоро произошёл перелом, и Красная армия освободила город.
Но вернёмся к записям немецкого офицера.
Переведённые на русский язык, они были направлены Балезиным «известному специалисту по атомному ядру академику Лейпунскому и специалисту по взрывам генералу Покровскому». Оба рецензента дали «резко отрицательный отзыв о возможности организации этих работ». Особенно убедительным был ответ Александра Лейпунского:
«Учёный-физик писал, что возможности использования атомной энергии вряд ли могут быть реализованы в течение ближайших 15–20 лет. Поэтому, когда страна испытывает величайшие трудности в борьбе с оккупантами, вряд ли целесообразно затрачивать средства, а их потребуется очень много, для целей, которые могут дать результаты не раньше, чем через 15–20 лет. Вследствие чего вести работы по использованию атомной энергии в настоящее время нецелесообразно».
Несмотря на столь однозначно отрицательные отзывы, Балезин всё же написал специальную записку «о необходимости немедленно начать эти работы» и передал её своему шефу.
Кафтанов поспешил показать подготовленный документ вождю.
«Сталин спросил его:
– Во сколько это обойдётся, если мы начнём эти работы?
– Мы прикидывали, – ответил Кафтанов, – возможно, миллионов 20.
– Этим можно рискнуть, – ответил Сталин».
Такой предстаёт та давняя история в воспоминаниях Степана Балезина. Получается, что Атомный проект страны Советов начался с его, балезинской, записки, которую Кафтанов показал председателю ГКО:
«… буквально в течение двух дней мы получили ответ из ГКО о том, чтобы уполномоченный ГКО немедленно организовал работы по использованию атомной энергии».
Стало быть, выходит, что человек, с которого всё началось и есть Степан Балезин.
Но так ли это?
Ведь Сталин, как известно, никогда не принимал окончательного решения по важным государственным делам на основании одного случайного разговора или прочтения одной единственной записки.
У председателя ГКО было множество других источников информации, в том числе и по урановой теме.
Сталин наверняка обсуждал этот вопрос с Лаврентием Павловичем Берией.
Интересовался мнением главы армейской разведки Алексея Павловича Панфилова.
Расспрашивал и Ивана Ивановича Ильичёва, который в августе 1942 года сменил Панфилова на посту начальника ГРУ Генштаба Красной армии.
Но ни Берия, ни Панфилов, ни Ильичёв мемуаров не оставили. А свято место, как известно, пусто не бывает. Вот и появились многочисленные «инициаторы» и «застрельщики» советского Атомного проекта. Среди них – уже известный нам Г.Н. Флёров, засыпавший своими письмами руководство страны, и Л.Р. Квасников, стоявший во главе научно-технической разведки наркомата государственной безопасности… Были и другие претенденты в «самые первые».
