Текст книги "Первый дылехохл"

Автор книги: Эдуард Мезозойский

Соавторы: Эллон Синев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Мезозойский Эдуард , Синев Эллон
Первый дылехохл

Эдуард Мезозойский и Эллон Синев

ПЕРВЫЙ ДЫЛЕХОХЛ

...Интересно, почему это слово до сих пор не вошло в нормативную русскую лексику? Нет, действительно, почему? Ведь сколько же лет, тысячелетий люди вливают в себя эту м-мер-р-рзостную жидкость, и каждый раз на следующее утро их ломает, ломает, ЛОМАЕТ – так почему же до сих пор мы не приучились описывать это простым и точным словом "ломка"?

– Игорь, так вы, значит, гуляете свадьбу полностью на свои деньги?

...И что самое паскудное – ведь и писатели, и поэты, и всякие там лингвисты-филологи – они ведь тоже, гады, только и делали, что водку пили – так ведь нет, так и не ввели в словари этот термин. Оставили его для каких-то наркоманов... Как будто после пьянства ломки не бывает.

– И родители вам совсем-совсем ничем не помогают, да?

...И это именно ломка, ломка, и ничто иное – лом-ка, все ло-ма-ет, вы-ла-мы-ва-ет, все клеточки пе-ре-ла-мы-ва-ют-ся, лом-лом, скрипят, ломаются, клом-плом-лом, лом-лом....

– А вы где будете праздновать – дома, в ресторане?

Боже, ну почему же все такое тяжелое – и мысли, и руки? Зачем надо было растягивать мальчишник на два дня?..

– Видишь ли, Саша... – нет, разговаривать во время ломки – это хуже подвига. – Видишь ли, Саша, когда я вспоминаю свое детство и мою первую свадьбу, которой занимались исключительно наши родители... когда я вспоминаю эту тусовку якобы моих любимых родственников – которых я почему-то видел в первый раз, – то я чувствую, что вся моя несчастная юность именно этим и была загублена.

Саша, главный дизайнер, оторвался от своего компьютера и попытался поймать последние слова Игоря – поздно, слишком поздно. При этом, как всегда, у него возникли проблемы с припоминанием своего последнего вопроса.

В этот момент в комнату пролился тягучий полусмрад духов, в шлейфе которого замелькало пятно Аллочки-секретарши.

– Алла, тебя где носит? – воспламенился Саша. – Я уже полчаса фотографии жду, у меня работа стоит.

– Как где? А на компьютере своем не смотрел?

"Какая тоска", – проломилось в голове Игоря. Внезапно обмороженные рыбки "хранителя экрана" застыли на месте. Из Саши выпала парочка изысканных ругательств, и стало ясно: опять повис сервер. Рабочий день рекламного бюро разламывался со всех сторон.

Аллочка вздохнула – максимально томно. Вообще-то она была давно и наглухо убита собственными комплексами, однако все ее существо постоянно дышало какой-то дикой ненасытностью.

– Облом, да?

– Сейчас наладим, – Саша закашлял новое ругательство. – Где Митя?

– А он только что уехал за тонером для принтера. И будет не раньше чем через два часа.

– Ты серьезно?

Игорь бухнул взглядом по клавиатуре. Все, рабочий день для него закончился. Кроме Мити, местного технического гения, секретами реанимации сервера не владел никто. И через два часа он не придет, это ясно как трижды семь.

Саша страдальчески заломил руки над головой. Макет должен быть готов к вечеру, а теперь до возвращения Мити работа не сдвинется ни на шаг.

– Ой, а можно я тогда погуляю полчасика? -встрепенулась Аллочка.

"А ведь это хорошая мысль, – заворошилась хорошая мысль в разламывающемся мозгу Игоря. – Сходить домой, выпить пива и лечь СПАТЬ! Вот только кто бы меня поднял и ногами моими пошевелил..."

– Слушай, Сань, – не иначе как еще один подвиг, – я тоже, наверное, пойду. Отдохну как раз, взбодрюсь...

– Только ты приходи часика через три. Может, напряжемся и успеем еще.

Напряжемся и успеем. Может. Какая наивность. Непуганая, неломаная наивность. Будет хорошо, если макет поспеет хотя бы к середине завтрашнего дня.

– Если кто мне позвонит – я ушел. Но не домой. Не надо меня будить.

– А если Татьяна?

– Скажи, что ее зайчик пошел спать, Но ее я и так увижу. Она на перерыв скоро придет.

– 1

Наверное, так бывает всегда, когда во время ломки пытаются починить выключатель света в туалете. Сначала вниз летит тело, потом вверх уходят цветочки обоев, потом дверь пытается прислонить тело к полу, но оно не держится, и кино заканчивается крупным планом дымящихся носков. Неслабо. С точки зрения дизайна, композиции – просто отлично!

Игорь суетливо отполз в сторону и первым делом осмотрелся – уши, руки-ноги целы, только вот сердце колотится где-то в голове, на уровне висков, да руки промахиваются одна мимо другой. Неслабо, что и говорить. Так вот люди работают-работают, рисуют по десять часов в день рекламные макеты за гроши, а их потом р-рраз ни за что ни про что – и дергом токает. И все. Полное слияние с макрокосмом и вечная память идиотам.

Нехороший выключатель призывно щерился из лунки в стене. Не дождетесь. Этот номер у вас больше не пройдет, ребята, свет мы наладим попозже, когда проспимся. Например вечером. Или вообще завтра. В темноте, как говорится, да не в обиде, а главное – живым. Игорь привел неумеренно ватные ноги в вертикальное положение, чуть не поскользнулся на отвертке и благополучно прибыл в коридор.

За трюмо его встречал друг детства Игорь Зеркальный, бледный, как холодильник, и жалкий, как вымокший заяц. Обоих колотило легкой дрожью. На секунду Игорь представил себя в костюме и при галстуке, под руку с зашитой в атлас и бархат Танькой, и чуть не рассмеялся. Вот бы был цирк, если бы меня током убило! Пипл, свадьба отменяется! Все по домам, танцев не будет! Точнее, вместо свадьбы – поминки. А что? Стол уже заказан, люди приглашены... Цирк, да и только. Эх, а ведь сейчас как раз Танька на перерыв с работы придет!

Между тем цирк уже начинался. Сначала на лестнице зашумели шаги, затем Игорь вдруг услышал внутри себя что-то очень похожее на гул паровозика, въезжающего на мостик между мозгами и печенью, насторожился – и в следующее мгновение уже падал лицом в собственные меховые сапоги возле входной двери. Потому что паровозик внезапно превратился в тиски и с силой сжал что-то... наверное, в животе. Скорее всего, да, именно там. Или нет... Или все-таки там?

Боль отхлынула так же неожиданно, как и пришла. Искры в глазах начали сгущаться, сворачиваться, бессистемно группироваться, как будто впихиваться в темноту сапога ногой недовольного обувного божества. Затем сама темнота отлетела в сторону, и возник убегающий в горизонт коврик, а над ним потолок, люстра и лиловый испуг в Танькиных глазах.

– Игорь, – это были звуки, – ты в порядке? Игорь, ты меня слышишь?

– Да, Тань, слышу. Что-то случилось?

– А ты разве ничего не заметил?

Боже мой, что это было? Откуда было так больно...

– Ты в курсе, что ты до сих пор пьян?

Интересно, причем тут пьян, когда в животе... или не в животе? Где?

– ...И что за все это время ты мне только один раз соизволил позвонить?– Таня нервно впечатала дверь в лестницу.

– Таня, солнышко, погоди, я тут кое-чего не могу понять...

В это время сволочной выключатель пронырливо влез Тане на глаза и сдал Игоря с потрохами.

– Алкоголик ненормальный! Тебя же током убить могло! И вообще, ты хоть помнишь, что у нас на этой неделе свадьба?

– Танечка, про нашу свадьбу я знаю не хуже тебя, но прежде чем...

Внезапно паровозик снова выскочил на мост, ловко превратился в тиски, те сомкнулись, Игорь изо всех сил укусил воздух и снова бросился вниз.

– Что с тобой? Водка ядовитая попалась?

Вообще-то, для Таньки, воздушного солнышка Таньки, такой сарказм был нехарактерен. Но Игорь не слышал. Он выкапывал взгляд из сапога. Вслушивался в эхо собственного вопля. Мучительно пытался понять, ЧТО же у него так сильно болело несколько мгновений назад.

Татьяна прижала его руку к своему виску.

– Да тебя всего трясет!

Игорь хотел что-то сказать про ломку, но губы осилили только невыразительный каучук. На углу Первомайской и Капитанской мерзко завизжал трамвай.

Странное дело, но откуда же пришла боль? Что же болело? Рука? Нога? Печень? И почему с таким ощущением, что эта рука -и моя и не моя одновременно?

– Тань... Тань, погоди, солнышко, у меня сейчас что-то болит, и я не могу, мне надо разобраться...

Черт, вот если бы с утра не было такой ломки, может, все сразу бы стало ясно? Ведь от удара током так не бывает. А от водки уж тем более, это однозначно... или это уже все, приехали, белая горячка?

– Игорь, что ты делаешь?

Игорь суетливо ощупал ноги и руки, помял их, потер, подергал – бесполезно. Никаких ран или растяжений. Грудь, живот? Нет, все не то. А может, это рак костного мозга? Кости изнутри гниют, крошатся, болеют, бедненькие... Нет, не то.

– Игорь, ты в порядке?

– А что?

– Все ясно, глюки, – Татьяна открыла шкаф и повесила шубу, – твой Колька опять вчера анашой угощал.

– Таня, я не шучу, и у меня не глюки. Я действительно не могу понять, что у меня болело.

С угла Первомайской донесся стон трамвая.

– А может, просто пить меньше надо?

– Нет, ты не... – и в глаза опять бросился веер тупых лезвий. Это же надо! В третий раз! Пространство разорвалось, что-то в этом странном мире скрутилось, вмялось самое в себя, вдавилось – и прошило позвоночник жгучей струей.

– Тебе таблеток дать?

На глазах Игоря подсыхала парочка слезинок. Однозначно, это болел какой-то его орган. Но орган, находящийся где-то за пределами тела. В стороне. В подпространстве, не иначе.

– Игорь, ты меня слышишь? Зайчик, что с тобой? Боже, но разве можно так напиваться...

...И нужно-то – вытянуть руку, схватить этот орган дурацкий, укрыть его платочком, забинтовать, избавить от боли, оградить. Только бы знать, куда вытянуть руку и что схватить. Только бы узнать, куда. Делов-то.

Челюсти стрелок на часах заглатывали последнюю четверть первого ночи. Ужасно хотелось спать, но взъерошенные за день нервы не позволяли даже закрыть глаза. Прибитый к дивану тремя одеялами, Игорь с интересом разглядывал часы: что же все это значит? Неужели прошло? Неужели он до сих пор жив?

К вечеру интервалы времени между приступами все удлинялись, и последний схлынул полчаса назад. Днем же приступы шли со средней частотой раз в семь минут, совершенно одинаковые: сначала очень короткое, с секунду, низкое вступление, гул в затылке, а затем резкая, страшная боль – как будто чья-то властная и беспощадная рука царапала, стискивала что-то в окрестностях его тела... ЧТО? ЧТО? В этом был самый ужас. Смешная безысходность. Кричащий памятник вечному удивлению. За весь день он так и не определил источник боли.

Неужели такое бывает от простого электрического удара? А от похмелья? Но ведь он же не алкоголик, в конце концов, пьет раз в полгода (хотя иногда и на пару лет вперед случается, но это неважно). Или, может, что-то вышло из строя в голове, и теперь генерируются ложные болевые импульсы? Выходит, эту боль он сам придумал?

Игорь спрыгнул с кровати, прислушался: Таня сидела на кухне и осторожно шуршала журналами по вязанию. Черт, как же неловко... Сколько ненужных отрицательных эмоций для такого гения человечности, как Танька... Никаких выводов из прошлой жизни. Даже стыдно. Он осмотрел полупустой, однако купленный только позавчера, пузырек с анальгином, хрустнул ключицей, припал к телефону, набрал номер Кольки.

– Колян, извини что так поздно звоню... я сегодня весь день отходил, не смог... Какие-то странные боли.

– А, ерунда. Ты завтра с утра как – нормалек?

– Думаю, да.

– Ты постарайся, Игорь, а то нам с Ванькой вдвоем ее реально не выдернуть.

Игорь понял, что уже немного ненавидит свою будущую свадьбу: нужно было раскопать Колькин гараж и вытолкать из него белый "Мерс" его папы – транспорт для молодоженов, взять у бабушки хрусталь, а у Танькиного дядьки – фарфор на второй день свадьбы, отдать в срочную химчистку костюм, договориться с вахтершей в ДК насчет аппаратуры, взять ленты на машины, забрать долг у Алексеича... Просто мрак. Зато полностью по-своему – потому что исключительно своими силами. И не какой-то там день рождения, а свадьба, праздник переписывания жизни заново.

А теперь еще и целый день потерян! Хорошо хоть, приступов больше нет. А с этой селезенкой – для определенности Игорь назвал ЭТО селезенкой, потому как до сих пор не мог запомнить место настоящей селезенки в теле человека, – с ней надо будет обязательно разобраться. Обязательно, утром. Утром.

...Усталость была хорошей форме: Татьяна вошла в комнату, как только услышала, что Игорь положил трубку, но на кровати лежал лишь прерывисто дышащий имитатор трупа.

...Бетонная сопля вытягивается из бесконечности в темноту, а на дне желоба, вот, прямо под ногами, лежит селезенка – хоть прыгай на нее и пляши. Очертаний не видно, но они и не нужны: сказано – селезенка, значит, так и есть. Играем по правилам сна. На стенах желоба хихикают длинные тени; он смотрит налево и видит, что оттуда скатывается белое и гудящее. Белое. Очень белый, очень железный и очень неумолимый. Колькин "Мерс". Приближается – уверенно, как -то даже меланхолично. Законы жанра: надо бежать. Очень быстро. Он разворачивается и с ужасом видит, что стенки желоба растут вверх, загибаются, пытаясь сомкнуться в верхней бесконечности, и вот ему уже не достать, никогда не достать их краев, а машина приближается, все ближе, все отчетливее, уже виден потертый о многочисленные жертвы бампер, черные-черные стекла, холодные фары, заволакивающий глаза капот, засыпающий, задавливающий, черный, очень черный, застывающий в монолит, задушивающий, заслоняющий... Ноги, разумеется, вязнут в воздухе, каменеют, бетонеют, чем быстрее он ими перебирает, тем медленне движется, останавливается, селезенка расплющивается, кричит, громко кричит, зовет на помощь, но ее не видно, не достать, никогда....

– Игорь, Игорь, проснись!

Лиловость в глазах Татьяны покрылась наледью ужаса.

– У тебя опять... заболело, да?

Игорь почувствовал себя полным мертвецом: наступало утро, и его, как на работу, снова звали радости ада. Перед ним вдруг с совершенной отчетливостью разверзлось будущее, уже заведомо и до самой бесконечности мелко изрубленное на приступы боли. Жить расхотелось моментально.

– Игорь, тебе надо к врачу. Срочно. Сейчас.

– Брось, солнышко, врачи еще спят, – он посмотрел на будильник: стрелки выплевывали седьмой час утра. – Да и Колька скоро должен зайти.

Татьяна замотала головой.

– Никуда ты не пойдешь.

Игорь пошевелил пальцами ног, рук – странно, все на месте. Вздохнул.

– Солнышко, я в порядке. Никаких больниц не надо. И вообще, у нас через три дня свадьба.

– Свадьба, в таком состоянии?

Игорь на секунду представил себя корчащимся на ковре в загсе под звуки свадебного марша. А что, неплохое будет шоу, можно даже с гостей денег за это пособирать. "Внимание, леди энд джентльмены, сейчас наш новобрачный исполнит ритуальный танец! Лежа!"

– Ты понимаешь, насколько серьезно ты болен? Тебя надо немедленно к врачу!

Он задрал пижаму и пристально осмотрел свой живот. Нет, за ночь здесь ничего не опухло и не болит. Значит, болело не здесь. Значит, ничего на самом деле не болело... Мистика.

С улицы прилетел обрывок трамвайного визга.

– Завари кофе, Тань. Не бери в голову. Мне кажется, что сегодня я буду гораздо лучше себя чувствовать.

Однако замогильность интонации Игоря свидетельствовала, что в его слова верят разве что буквы, их составляющие. Когда он вышел встречать Колю и Ваньку, уже девятый за сегодняшнее утро приступ бросил его на пол, прямо к их ногам: пока он разглядывал стельки то в своих, то в Танькиных сапогах, она пыталась запихать ему в рот новую таблетку, а Колька, душа телефон своими ручищами, пытался отжать запавшую кнопку "тройки" и дозвониться до "скорой". Разумеется, ни о каком гараже не могло идти и речи: спустя сорок минут Игорь уже жевал простыню кушетки, обалдевший невропатолог вовсю шуршал справочниками, а дребезжащий жестяной гроб чертил энцефалограмму.

– Ну как, доктор, до свадьбы заживет?

Врач оторвался от бесконечного синего иероглифа и покосился на Игоря.

– Скажите, что у него болит?

Бедная Татьяна. Несчастное солнышко больного мужа. Тихая нежная истерика.

Врач сел за стол и снова углубился в справочники.

– Ну? – нетерпеливо откашлялся Коля.

– Коля, веди себя поприличнее, – буркнул Ванька. – В конце концов, ты ему просто мешаешь.

Невропатолог вырвал из блокнота лист бумаги, пробежался по нему обгрызенным фломастером и сунул в ледяную ладонь Татьяны.

– Вот телефон профессора Гампольского, психиатра. Может быть, он ответит на ваш, – тут он сделал угнетающую паузу, -вопрос.

– Так значит, вы не знаете, что у него болит?

Невропатолог сел обратно за стол и вонзил зубы во фломастер.

– Ну?

Врач обдал Колю возмущенным взглядом и тщательно пережевал пластмассовый колпачок.

– По всей видимости, – выдавил он вместе с фломастером, – источник болевых ощущений находится внутри самого мозга. Нужны более тщательное обследование. Томография. Анализы. Как минимум. И обязательно сходите. К профессору. Гампольскому.

Игорь уставился в потолок. Дискотека получается что надо. Если уж даже врачи не могут определить источник боли, то, наверное, самое время тушить свет...

– Понаблюдайте за своими ощущениями. Это все, что я пока могу вам посоветовать.

Он подумал, что даже в том случае, если ему осталось жить недолго, это утро все равно стоит запомнить – утро новой жизни, время в которой измеряется не в секундах и минутах, а в интервалах, разделяющих жуткие приступы, пусть и не всегда одинаково отстоящие друг от друга, но неизбежные, как помывка посуды. Например, спуститься из кабинета невропатолога до крыльца – один приступ, пройтись до дороги – два приступа, поймать такси – еще один...

Оно было серое, это утро новой жизни, унылое, как похороны. Рога тополей царапали рыхлое днище облачности, которая, казалось, вот-вот утонет, опустится на землю, а вороны скорбно ворошили воздух пепельными крыльями и все время пытались что-то спеть. Игорь смотрел на мир и ждал: вот сейчас, сейчас это случится, случится, раздастся боль, будет нестерпимо больно – и было действительно больно, и селезенка корчилась в судорогах, и хотелось кричать, и он кричал, а в промежутках между приступами в голову непонятно к чему лезли странные сочетания букв, видения взбесившегося солнца, зелено-желтая кора дерева, мальчик, медленно крутящийся вокруг оси селезенчато-солнечного бытия, и голова тоже кружилась, и очень, очень хотелось больше никогда не болеть. Умереть.

– 2

Вокруг неподвижно стояло замерзшее пространство, сквозь которое то и дело пропитывались кляксы фонарей. Легкий, вкусный морозец. Скрип снега под ногами. Случайные вкусные ночные звуки. Кайф. Щекочущее тепло от свежесвязанного Танькой свитера. Зима, снег, нет боли. Вселенский кайф. Что может быть лучше?

Игорь брел по заснеженному скверу, по глоточку смакуя удовольствие от отсутствия боли, по кусочку вынимал из пережитых двух дней эпизоды, ощущения, внимательно рассматривал их и пытался выложить правдоподобную композицию.

Что мы имеем? Да ничего. Дневной сон-бред, красные человечки, роющие канал в пустыне, и падающие в небо горы, беснующийся от боли нерв на изгороди вокруг вулкана... просто жуть. Уверенность в том, что где-то за пределами его тела лежит новый орган, селезенка, возникшая после недолгой дискуссии с выключателем света в туалете. Да, и еще, какие-то странные мысли – даже не то чтобы мысли, а так, сиреневые тени на поверхности бреда. То ни с того ни с сего становилось невыносимо страшно за потухающее где-то солнце, то вдруг на целую минуту им овладевали сильные раздумья по поводу искусственного смещения траекторий метеорных потоков, то в голове начинали звучать чьи-то невнятные слова и как-будто что-то искрило. А вот еще воспоминание... нет, даже не воспоминание, а навязчивое желание вспомнить, – вспомнить случай из школьного детства, когда он забыл дома ключ, и, вернувшись из школы, до самого вечера прождал свою маму во дворе. Тогда, исключительно от скуки, он ухватился за ствол тополя и стал кружиться вокруг дерева, вытаптывая на лохматом октябрьском дерне ровную окружность. Зажмурив глаза, он воображал себя то часовой стрелкой, то заколдованным циркулем – и буквально ощущал, как вслед за ним вокруг дерева с мелодичным скрипом поспевали миллиарды вселенных...

А сейчас его что-то регулярно подталкивало к этому воспоминанию. Причем происходило это только тогда, когда он двигался – даже сейчас, ночью, когда до ближайшего приступа было несколько часов. Он закрывал глаза, вслушивался в хрумканье снега под ногами – и понимал, что сквозь все его мысли странным образом, ненавязчиво, но и неумолимо, просачивалось это кружение вокруг ствола дерева. Можно было побиться головой о фонарный столб, натереть ее снегом, замассировать до обморока – ощущение не пропадало.

Композиция выводов не выстраивалась. Во-первых, такого не бывает. Во-вторых, по ночам этого не бывает вообще – непонятно только почему. В-третьих, где этот Гампольский, почему у него дома никто не берет трубку, убил бы на месте... Ведь это по всем признакам смахивает на серьезное расстройство, надо срочно лечиться, иначе можно напрочь слететь с катушек, и тогда жениться уже будет некому.

– Игорь!

Вот жизнь... Не дают больному человеку по ночному городу походить.

– Игорь, зайчик, не уходи далеко!

Татьяна пыталась выйти на Игоря с фланга, через сугробный шторм.

– Танька, тебе чего дома не сидится?

– А тебе? А если приступ?

– Солнышко, ты же знаешь, у меня по ночам приступов не бывает.

Дожили! У меня по ночам приступов не бывает! Вот уже двадцать пять лет!

– Ты же ослаб, зайчик, – она отряхнула снег и залезла к зайчику подмышку. – Упадешь, уснешь, замерзнешь.

– Туда мне и дорога.

– А обо мне ты подумал?

Да. Сразу же после того как сказал. Игорю снова стало неловко.

– Зайчик, надо договориться и перенести свадьбу. Пока не поздно.

– Таня, что за страшные вещи ты говоришь? Никаких отсрочек. Свадьба будет послезавтра, как и собирались.

– Но ведь ты болеешь, зайчик. Как тебе в таком состоянии на свадьбу идти?

"Чепуха. Женитьба – формальность", – должно было сорваться с языка, но он вовремя сообразил. Не формальность. Для него – не формальность. Но с другой стороны, что делать с приступами?

– Куда ты торопишься? Дождемся Гампольского, вылечим тебя, а потом...

– Нет, солнышко, не пойдет. Лечиться надо до свадьбы. Я понимаю, что это выглядит как маньячество, но я не хочу никаких отсрочек. В крайнем случае, буду болеть на свадьбе.

Таня насупилась.

– Только не говори, что боишься, что я не дождусь и убегу от тебя.

– Пожалуйста, не скажу.

– Ведешь себя как школьник.

Конечно, только ссоры сейчас и не хватало. Однако, по правде говоря, его странный бзик уже не раз до этого доводил. Ведь именно Игорь настоял на том, чтобы жениться как можно скорее, не откладывая до теплого и несравненно более удобного для такой затеи лета. И именно из-за его дурацкого опасения потерять Таню... Хотя нет, почему дурацкого. Уход предыдущей жены нанес ему такую жестокую травму, что теперь он вовсю глупил, даже осознавая, что глупит, но ничего не мог с собой поделать. И по-прежнему боялся, что Танька от него убежит.

– Солнышко, прости. Но ты же знаешь...

– Ладно, не бери в голову.

Нет, Танька – это гений. Солнцеподобный гений.

– Кстати, тебе сегодня с работы звонили. Какой-то Саша.

– Главный дизайнер?

– Вот-вот, именно. Без тебя, говорит, все встало.

– И поделом. Может, наконец додумаются зарплату поднять, чайники.

Они вышли на Капитанскую и зашагали прямо по непривычно опустевшей улице.

– Я сегодня узнавала у Ленки насчет Гампольского.

– Кто эта Ленка?

– Одноклассница моя, в этом году мединститут закончила. Она говорит, что в психиатрии Гампольский пользуется большим авторитетом. Выдающийся светило. Только вот в последние годы он отошел от традиционной школы и занялся каким-то совершенно неосвоенным направлением.

– Экстрасенсы, что ли?

– Не знаю. Но точно не экстрасенсы.

– А может, зомбики?

– И не зомби. Что-то совершенно нехарактерное. Новые методики. По крайней мере, по словам Ленки.

– Так она с ним лично встречалась? Занималась научной работой?

– Нет. Только по рассказам коллег.

Игорь снова вздохнул. Все равно что ничего не сказать. Гампольский в пределах досягаемости не появился, и что болит, понятнее тоже не стало.

В этот момент из-за забора автостоянки донесся вкрадчивый шелест токосъемника, затем скулеж металла, и на поворот, слепя фарами, резво выскочил оранжевый шкаф-снегочист. Игорь вдруг почувствовал, как в мочках его ушей, в молекулах кровяных шариков, ожесточенно заскрипели электроны, елозя по орбитам плохо смазанных ядер атомов... нет, успокойся, электронов услышать нельзя, это просто мороз, это громыхает трамвай... громыхает, гудит, спокойно, этот железный гроб на колесах гудит, сосредоточься, внимательнее, еще...

– Зайчик, что опять с тобой?

Занудной тягучей струной трамвай взванивался в гулкий овраг улицы, перечеркивая желтой молнией частокол столбов, и тут Игорь понял, что поймал его – да-да, точно поймал, ибо в его ушах раздавалось уже не железо, а тот знакомый паровозик возле моста, ловко превращающийся в тиски, сжимающий и приносящий очч-чень больно-о-о-оооо!!!!

– Игорь, это... приступ? Игорь!

Он не отвечал. Приступов по ночам не бывает! Шкафы-снегочисты ездят только чтобы убрать снег, а снегопад только что закончился. И приступ, которого по ночам не бывает! В его глазах заплясали пылающие цепочки ассоциаций; бестолково разбросанные мыслишки и впечатления вдруг напряглись и начали сами собой выстраваться в ровные колонны. Все вот-вот должно было встать на свои места, в виде формулы истины, через три, две секунды... одна, ну же, ну!..

Из-за угла повторился жалобный металлический вопль: на улицу выскочил еще один трамвай-снегочист. И... и, черт побери, да ведь это самый натуральный инстинкт самосохранения! Игорь почувствовал, что плохо контролирует себя – инстинкт, инстинкт звал его защитить, спасти от боли то, ЧТО ЛЕЖАЛО ТАМ, ПОД РЕЛЬСАМИ, убрать, снести с рельс, разорвать трамвай – зубами, ногами, – главное, чтобы он не смел проехать мимо столба номер 47!

– Игорь, ты куда? – Танька вцепилась Игорю в пальто.

"Да я только трамвай сейчас остановлю, поперек дорпоги поставлю, чтоб другим неповадно было,"– разбилось в мозгу и бросилось в ноги, а те понесли его наперерез тармваю. Сугроб взорвался облаком холодных колючек, Игорь проскочил через него, увлекая за собой и Татьяну, но в этот момент мир снова лопнул, а по селезенке проехался привычный остро отточенный утюг.

До конца ночи оставалось еще пять часов. Пять часов, во время которых не бывает приступов и не ходят трамваи.

Тихий ветер раскачивал провода сверху вниз, туда-сюда, пытаясь стряхнуть с себя потерявшуюся звезду, но та, будто бы боясь сорваться, упрямо цеплялась за них хилыми зубками лучиков. Потом по проводам вдруг пробежала легкая звенящая истома, и перепуганная звезда выстрелила в темно-синий зенит. На рельсы упали два оборванных конца; Игорь спрыгнул с дерева, отвязал ножовку от шеста, отдал ее Кольке, и они в торжественном молчании прошествовали до столба номер 47.

...Игорь долго мотал головой туда-сюда, словно размахивая компасом над самым пупком Северного магнитного полюса, затем вынул из портфеля ломик и поддел заплеванный снегом бетонный квадрат – одновременно подергивая плечами, будто пытаясь стряхнуть с груди трехкилограммовую гантелю.

Коля присел на корточки. На его лице ясно читался третий час ночи и что-то вроде тоски по недосмотренному сну.

– Ты что, в театр сюда пришел? – просипел Игорь. -Помогай, не стой.

– Ты точно уверен, что она здесь?

– Абсолютно.

– В таком случае тут надо с самого края разбирать, асфальт долбить, – Колька прервал долгий зевок. – Так, из середины, выковыривать не получится.

– Само собой не получится, если я один тут корячиться буду. Возьми монтировку да поддень оттуда.

Коля с нескрываемым скептицизмом осмотрел инструмент и пошкрябал им по плите.

– Коля, времени мало.

Коля разжевал воображаемый лимон и просунул монтировку с другой стороны плиты. Раздался шепоток песчинок.

– Держишь?

– Держу. Подняли?

С глухим гулком плита отвалилась в сторону. Игорь встал на колени и склонился над выемкой. Коля принялся дозевывать прерванное.

– Ну?

– Что "ну"?

– Орган, сердце твое второе, селезенка – где?

Со дна выемки, похожей на залитый жирной тенью макет тюремного дворика, испуганно таращились приплюснутые камешки.

– Отойди от света, – прошептал Игорь, медленно опуская руку в выемку.

Поначалу ему показалось, что он как-будто бы, сидя в полной темноте, коснулся левой рукой правого уха, как у на военкоматовской медкомиссии, затем немного удивился местоположению этого уха на его теле и понял: оно. То самое. Нашлось. Этот мерзлый песок и камни, которые ощутили прикосновение его руки и добросовестно отчитывались об этом перед его мозгом, – это и была его селезенка.

– И чему ты так улыбаешься? – нахмурился Колька.

Вот оно, блаженство идиота. Так бы и простоял здесь до конца жизни, рядом с любимой селезеночкой, согревая ее, отгоняя трамваи...

– Я ее чувствую, Коля.

– Этот песок чувствуешь? Ну и что? Я его тоже чувствую,.. – и он протянул в квадратный проем.

– Эй, руки убери!

– Это еще почему?

– Не трогай ЕЕ пока, хорошо? ОНА ведь все чувствует, Коля.

Вот оно, объяснение странному побуждению-воспоминанию. Как все элементарно! Он перемещается относительно селезенки, а организм отслеживает движение и через подсознание подсовывает ему аналогию селезенка–дерево. Не самый остроумный вариант, но ведь отслеживается положение селезенки в пространстве, отслеживается!

– И что теперь?

– Что-что... Придется лечить.

– Уколами?

– Ага, компресс поставим. Повязку наложим. Процедуры назначим.

На самом-то деле остается одно из двух: или голова ремонту уже не подлежит, или этой же головой об рельсы. Потому что кому скажи – сразу в дурдом и на цепь. Знал он одного такого, любил побеседовать о разуме органов и психотропном оружии... в психушке уже третий год мотает. Чем не вариант? Селезенка под колесами трамвая. Земля и камни, которые суть есть чувствующий орган. Готовый диагноз, только записывай.

Коля без желания почесал в затылке и принялся за новый зевок.

– Слышь, Игорь, так со всеми бывает, кто во второй раз женится? Или только с тобой?

...А может, это новая разновидность божьей кары? Может, он просто умер и теперь живет в аду, вместе с этим новым органом? Но за что же тогда – за ошибки молодости? Несчастное детство?

– Ну что, так и будем сидеть?

– ?

– Может, положим плиту на место, а то менты не ровен час... – Коля засыпал на ходу. – Кстати, Игорь, а что ты собираешься делать потом, когда провода починят? А, Игорь? Что завтра делать будешь?

Завтра началось с того, что селезенка стала жутко чесаться. Хоронясь от снующих тут и там электромонтеров, Игорь пытался утихомирить зуд металлическим прутом, сквозь щель между плитами (поднять ее среди бела дня он не решился), но толку было мало. Зато мучений – хоть отбавляй.