Текст книги "Социальный контроль масс"
Автор книги: Эдуард Макаревич
Соавторы: Олег Карпухин,Валерий Луков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
В рамках мировой цивилизации индустриальная культура весьма неоднородна. В одних обществах она имеет более высокий уровень, в других – менее. Причины здесь могут быть как исторического, так и экономического, политического, социального, социально-психологического характера.
Россия в начале XX в., как мы уже отмечали, была страной среднего уровня капитализма и даже по ряду показателей превосходила ведущие страны Западной Европы. Если взять США за критерий развития индустриальной культуры, критерий материального, научно-технического прогресса, то разность российской и американской культур в части материальной была весьма и весьма значительна. Вот лишь некоторые показатели. В 1900 г. в США было зарегистрировано 8 тыс. автомобилей, а в 1913 г. – свыше 1 млн автомашин, причем собственного производства. В России к 1916 г. было построено 450 автомобилей. Американская автомобильная промышленность ориентировалась на массовый автомобиль для народа, она дала толчок интенсивному развитию смежных отраслей промышленности – химической, металлургической, нефтяной, электротехнической, строительству дорог. В середине XIX в. железнодорожные магистрали пересекали США в западном и восточном направлениях. В России Сибирская железная дорога была построена в 1903 г. В преддверии Первой мировой войны Россия месяц отводила на мобилизацию, в основном по причине слабой пропускной способности железных дорог. В США развитие железных дорог сопровождалось развитием телеграфа, в 1851 г. в стране было более 50 телеграфных компаний.
К концу первой четверти XX в. телефонная сеть США состояла из 20 млн абонентов. В России же телефонная сеть развита была только в Санкт-Петербурге и Москве. В США в 1918 г. производство самолетов составляло 14 тыс. В России, по существу, не было авиационной промышленности, за исключением нескольких заводов, а авиационную технику она закупала в Англии и Франции.
Все эти факты наглядно иллюстрируют разный уровень индустриальной культуры. Пятое место в мире по общему объему промышленного производства, которое занимала Россия, еще не обеспечивало ей первенства в отраслях, развивающихся на основе научно-технических достижений. Страна значительно отставала в автомобилестроении, моторостроении, авиационной и электротехнической промышленности. Это было одной из причин ее поражения в Первой мировой войне. Материальная культура ее противников, прежде всего Германии, была выше.
Таким образом, можно говорить о разности потенциалов культур. Под потенциалом культуры понимается ее реальное состояние и ее возможности в данном индустриальном обществе. А под разностью – отличие потенциалов в разных обществах или в разных регионах внутри одного общества. Разность потенциалов культур создает поле напряженности между обществами, следовательно, между государствами, активно влияет на их политику. Причем между более развитой культурой и менее развитой складываются определенные взаимоотношения. Эти взаимоотношения можно представить как отношения «донора» (развитая культура) и «реципиента» (менее развитая культура), т. е. одна культура питает другую. Но как осуществляется этот процесс? Каким способом осуществляется передача ценностей одной материальной культуры другой? История XVni—XX вв. подсказывает, что этот процесс ускоряется в преддверии войн и особенно после войны. Войны, которые вел Наполеон, способствовали развитию капитализма в континентальной Европе, поскольку в экономическом развитии Франция опережала многие европейские страны.
Промышленная и научно-техническая отсталость России особенно выявилась в Крымскую войну 1853–1856 гг., в которой ей противостояли Англия и Франция. После поражения России в этой войне началось перевооружение армии, строительство парового флота. Аналогичная картина наблюдалась после Русско-японской войны 1904–1905 гг., выявившей отсталость русской армии и флота. И тогда тоже была принята послевоенная программа строительства нового современного флота. Но к Первой мировой войне русская армия и флот так и не были оснащены должным образом. Эта война в значительной мере выявила разность материальных культур воюющих стран.
После революции, при новом общественном, социалистическом, строе перед Советским Союзом встала та же задача, которую на протяжении столетий решала царская Россия – ликвидировать разность материальных, промышленных культур со странами Запада. Причем разность эта была существенная.
Политически задача ликвидации разности военно-промышленных культур была поставлена на XIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 г.: «Обеспечить за СССР экономическую самостоятельность, оберегающую СССР от превращения его в придаток капиталистического мирового хозяйства, для чего держать курс на индустриализацию страны, развитие производства средств производства и образование резервов для экономического маневрирования» [7,73]. СССР начал решать ее с создания новых отраслей промышленности – автомобильной, танковой, авиационной, моторостроительной, химической, электро– и радиотехнической. С помощью западных фирм и специалистов строились новые заводы, велись конструкторские разработки. Запад тем самым выступал по отношению к СССР в роли донора.
В 1931 г. около 40 % американского экспорта промышленного оборудования шло в СССР, в том числе до 58 % вывозившихся из США металлообрабатывающих станков, более 77 % тракторов. Только для Сталинградского тракторного завода заказы выполняли 70 американских фирм и 100 предприятий. Десятки тысяч советских специалистов обучались работе на новейшей технике, учились организации современного производства, западным методам проектирования и конструирования, изучали западные технологии. Создание новых промышленных центров на западе России, в центральной ее части и на востоке страны, модернизация старых производств, подготовка кадров специалистов, создание новых проектно-конструкторских организаций позволило к 1941 г. создать новейшие системы оружия, ни в чем не уступающие зарубежным, а в целом ряде случаев превосходящие их.
В сфере военно-промышленной культуры СССР вышел на мировой уровень и к 1945 г. во многом превзошел его. Отставание в этом виде культуры было ликвидировано в Советском Союзе за 15 лет, из них 4 года пришлись на войну. А разрыв между материальными культурами Запада (в частности, США) и СССР в 1928 г. оценивался в 50 лет.
Однако следует подчеркнуть, что достижение мирового уровня культуры в военно-промышленной сфере за столь короткий отрезок времени было достигнуто варварскими, антикультурными, антицивилизованными методами. Чтобы обеспечить западную помощь, западную технику, технологию, т. е. западную культуру, нужна была валюта. Поэтому продавалось все: нефть, лен, пушнина, хлеб.
В результате коллективизации в течение 1930-х годов из сельского хозяйства высвободилось 15–20 млн человек, что позволило увеличить численность рабочего класса с 9 до 24 млн человек. Пришедшие из села люди овладевали новой культурой – индустриальной, но процесс овладения был все тот же – варварский.
«Новые» рабочие стали одним из краеугольных камней пьедестала «культа личности». Неукорененность в новой среде, особенно при низком уровне грамотности, вела к тому, что освоение иной культуры они начинали с азов. Тем самым возникла благоприятная почва для явления вождя-учителя, способного в простой, доступной форме дать «ученикам» общие ориентиры в их новой жизни [1, 194].
Цена ликвидации разности культур между Западом и СССР была и в том, что в тот период искусственно ограничивалось развитие других видов культуры, в частности культуры жизнеобеспечения. Значительно отставали в своем развитии легкая и пищевая промышленность, шла стагнация аграрного сектора, замерло жилищное строительство. К концу 1920-х годов только 3,5 % городов имели канализацию и 41 % – водопровод [3, 35]. Не сильно изменилась картина и к 1940 г. Что касается деревни, то культура жизни, быта там оставалась удручающе низкой.
Разность культур в сфере жизнеобеспечения и быта между Западом и СССР в предвоенные годы мало уменьшилась, а в годы войны даже увеличилась. В значительной степени потому, что наращивание материальной и военно-промышленной культуры шло в СССР за счет культуры жизни и быта.
Таким образом, варварский способ ликвидации разности определенных видов культуры позволяет в сжатые сроки выровнять промышленные культуры разных обществ и народов, но он же закладывает основы нового отставания культур. Это происходит потому, что один вид культуры возвышается за счет другого (в нашем случае военно-промышленной за счет культуры жизни и быта, за счет политической культуры), а это бесследно не проходит. Прогресс общества и эффективность влияния на людей возможны лишь при гармоничном, адекватном развитии всех видов культуры, их взаимном влиянии друг на друга и на человека.
В послевоенный период (1945–1953) культура жизни, культура жизнеобеспечения находилась в зачаточном состоянии по отношению к мировому уровню. Она была задавлена во имя расцвета военно-промышленной культуры. А это уже сказывалось на общественном настроении, на сознании народа. Наступил такой период, когда без решения проблем культуры жизнеобеспечения невозможно было решать вопросы наращивания материальной (промышленной) культуры. И даже соответствующая «обработка» людей в условиях этого увеличивающегося разрыва не давала нужного эффекта. Кроме того, не меньшую роль начинал играть фактор социологической пропаганды. Это понятие принадлежит французскому социологу Ж. Эллюлю. Под ним подразумевается пропаганда образом жизни, вещами, предметами быта. Когда советская многомиллионная армия во время войны, освобождая европейские страны от фашизма, познакомилась с образом и культурой жизни в Западной Европе, когда сотни тысяч граждан, угнанных в Германию, вернулись в страну, появилась угроза цельности формируемого мировоззрения людей. В этих условиях не меньшее значение, чем до войны, придавалось «обработке людей», организации пропаганды. Во всю «работала» политика «железного занавеса». Находясь в состоянии конфронтации, «холодной войны» с СССР, страны Запада стали искать пути воздействия на мировоззрение советского населения, на систему сложившихся ценностей советских людей. К тому времени средства массовой информации достигли такого уровня развития, который позволял взламывать «железный занавес». Именно тогда, в 1947 г., начала вещать на СССР крупнейшая радиостанция «Голос Америки». Западные стратеги психологической войны точно определили звено в советской системе, куда следует наносить пропагандистские удары. Этим звеном была разность между военно-промышленной культурой и культурой жизни и быта советских людей. Ставилась задача всесторонне показать западную цивилизацию, образ и качество жизни людей западного общества. Акцент делался на социологическую пропаганду. Именно тогда виднейший американский социолог Д. Рисмен написал очерк «Нейлоновая война», в котором в форме социальной фантастики изложил способ сокрушения Советского Союза в 1951 г. Согласно сценарию Д. Рисмена, тысячи американских бомбардировщиков должны были сбрасывать потребительские товары на советские города. Д. Рисмен выдумал массу забавных эпизодов этой войны, включая выброску на парашютах 150 «джипов» у стен Кремля, на Красную площадь, и предрек победу Соединенных Штатов.
Эта победа пришла спустя 40 лет, в огромной степени благодаря западной социологической пропаганде, благодаря тому, что за это сорокалетие в Советском Союзе так и не был ликвидирован разрыв между военно-промышленной культурой и культурой жизни. Система общественных связей в СССР тогда «работала» не на ликвидацию этого разрыва, а на ликвидацию разности между советской и западной военно-промышленной культурой. И влияние на людей в СССР осуществлялось под углом противостояния государств в военно-промышленной сфере.
Период так называемого застоя в СССР коснулся не всех видов культуры. Военно-промышленная культура значительно опережала по своему уровню все иные виды культур, однако нарастающее отставание в культуре управления, политической культуре, культуре жизнеобеспечения и быта потянуло назад и военно-промышленную культуру. В 1960—1980-е годы все более устойчивым становилось отставание в таких важнейших областях, как электроника и вычислительная техника, СССР терял лидирующие позиции в космических исследованиях. Появились огромные закрытые КБ и НИИ, эффективность работы в которых была низкой. Началась «утечка мозгов», эмиграция научных работников за рубеж, нанесшая ущерб прежде всего физико-математическим наукам. В итоге научно-техническая революция 1970—1980-х годов, позволившая развитым западным странам избежать экономического кризиса и совершить новый технологический рывок, далеко не в полной мере затронула СССР. Экономическое отставание страны, отставание материальной культуры послужило тем детонатором, от которого взорвалось общество, социалистическая система. Все это привело к смене в 1991 г. социально-политического строя.
Отставание СССР в научно-технической сфере наиболее катастрофически сказалось на культуре жизни. Тем более что этот вид культуры в последние десятилетия на Западе напрямую был связан с достижениями научно-технического прогресса. Началось масштабное наступление западной социологической пропаганды. Оно оказалось возможным вследствие революционных изменений в культуре «обработки» людей, качественного преобразования средств массовой информации, прежде всего телевидения, в основе которого – мощь изображения, зрительного образа. Благодаря космическим средствам связи телевидение стало всепроникающим, «вхожим» в любое общество, в любое государство. Оно превратилось в «сверхоружие», которое придало новое качественное состояние культуре «обработки» людей, резко обозначило разность культур Запада и Советского Союза, обеспечило «всепроникаемость» социологической пропаганды. Противостоять этому могло не сдерживание ее, а гармоничное, параллельное развитие всех видов культуры в обществе.
ВЫВОДЫКультура, играющая огромную роль в развитии общества, может выступать исходя из исторических условий в роли культуры – «донора», т. е. культуры «дающей», или культуры – «реципиента», т. е. культуры «берущей». Причем в качестве «донора» может выступать и культура другого государства. Взаимодействие этих двух видов культур во многом определяет социальные и политические процессы в обществе. В России в начале прошлого столетия культурой – «донором» была индустриальная культура, которая оказывала несомненное воздействие на культуру аграрную – культуру – «реципиента», и этот процесс взаимодействия культур оказывал влияние на классы, на различные социальные группы и слои населения, обеспечивая прогресс общества. В начальный период существования Советского Союза в нем в качестве культуры – «донора» выступала не только собственная индустриальная культура, а прежде всего индустриальная культура развитых западных стран. Разность этих индустриальных культур была преодолена СССР к началу Великой Отечественной войны. Преодоление это было связано с огромными усилиями и жертвами народа, отразившимися на его физическом состоянии, духовном и нравственном облике. Кроме того, произошло ущемление такого вида культуры, как культура быта и жизнеобеспечения, что также сказалось на массовом сознании и настроении людей. И этим незамедлительно воспользовался Запад, активизируя свои усилия в пропаганде идей, ценностей и предметов свободного мира на массовую аудиторию народов Советского Союза.
Использованная литература1. Горинов М., Дощенко Е. 30-е годы // История Отечества: люди, идеи, решения. М., 1991.
2. История социалистической экономики СССР: В 2 т. М., 1976. Т. 2.
3. Козлов В., Хлевнюк О. Начинается с человека. М., 1988.
4. Ленин В. И. Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции 1905–1907 годов // Полн. собр. соч. Т. 16.
5. Меницкий И. Революционное движение военных годов. М., 1925.
6. Оггер Г. Магнаты… Начало биографии / Пер. с нем. М., 1985.
7. Постановление ЦК ВКП(б) о темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству. 5 января 1930 г. // КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1984. Т. 5.
Глава 4
КОНСТРУИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ
4.1. П. Бергер и Т. Лукман о социальном конструировании реальностиВ современной общественной жизни на всех уровнях социальности ведущую роль приобретает конструирование социальной реальности, и именно здесь выстраиваются границы социального контроля масс: по одну сторону эти границы очерчивают поле контроля над массами, манипулирования ими, по другую – они фиксируют пределы воздействия на массы и устанавливают зону их свободы, самоорганизации и встречного манипулирования, если можно так сказать, своими манипуляторами.
Социальное конструирование реальности – понятие, которое ввели видные современные социологи П. Бергер и Т. Лукман. Реальность социально конструируется – так около 40 лет назад сформулировали они главный тезис социологии знания. Эта концепция была воспринята в философском и социологическом мире, сегодня – это одна из продуктивных теорий, которая вышла за пределы первоначального авторского замысла. В России идеи Бергера и Лукмана были известны достаточно давно, но в узком кругу ученых, только в конце 1990-х годов они получили широкое распространение, стали применяться как теоретическая основа и в эмпирических исследованиях, правда, в иной интерпретации главных понятий.
Что же, по Бергеру и Лукману, есть реальность, а что – знание? Знание – это «уверенность в том, что феномены являются реальными и обладают специфическими характеристиками» [2, 9]. Знание, таким образом, изначально – зона субъективного. Реальность авторы рассматривают как «качество, присущее феноменам, иметь бытие, независимо от нашей воли и желания (мы не можем «от них отделаться»)» [2, 72]. Объективность реального, однако, относительна: «Что «реально» для тибетского монаха, не может быть «реальным» для американского бизнесмена. «Знание» преступника отличается от «знания» криминалиста» [2, 12]. Иначе говоря, объективность – не более чем черта, которую фиксирует в отношении реальности познающий субъект, и можно сказать, что и объективность субъективна.
Предметом теории П. Бергера и Т. Лукмана является многообразие знаний в обществе, а также те процессы, «с помощью которых любая система «знания» становится социально признанной в качестве «реальности»» [2,52]. Здесь – ядро концепции, ее наиболее интересный аспект. В центре реальности стоит реальность повседневной жизни. Она определена потребностями человека, в процессе удовлетворения которых все иные реальности отходят на периферию его сознания и в это время несущественны. Эти другие реальности выступают в качестве «области конечного знания», своего рода анклавов информации, куда сознание индивида возвращается в зависимости от необходимости, по меньшей мере используя их для манипуляций.
Реальность повседневной жизни не однородна, она разделена на сектора. Первая группа секторов – привычная реальность повседневной жизни человека. Другая – проблематичная группа секторов, пока чужая для него, еще не освоенная часть повседневной реальности. Благодаря познанию этих элементов, секторов реальности повседневные знания человека становятся богаче и глубже. Главное условие существования повседневной реальности – взаимодействие людей, а ее прототип – ситуация восприятия другого «лицом к лицу». Бергер и Лукман описывают такого рода восприятие следующим образом: «Я вижу его улыбку, потом, реагируя на мой хмурый вид, он перестает улыбаться, потом улыбается снова, видя мою улыбку, и т. д. Каждое мое выражение направлено на него, и наоборот; и эта непрерывная взаимность актов доступна нам обоим» [2,66]. Очевидно, что в подобных условиях «другой имеет лучшее знание обо мне, чем я сам» [2, 59]. Ситуация «лицом к лицу» субъективна, она позволяет делать партнеров по восприятию более реальными. Человек воспринимает другого как установленный тип и начинает с ним общепринятое взаимодействие. Отсюда авторы определяют социальную структуру как «сумму типизаций и созданных с их помощью повторяющихся образцов взаимодействия» [2, 92].
Итак, взаимодействие в обществе типизируется, образуя целые институциональные системы. По Бергеру и Лукману, «институционализация имеет место везде, где осуществляется взаимная типизация опривыченных действий деятелями разного рода» [2, 88–90].
Социальное конструирование реальности происходит посредством хабитуализации институциональных действий, формирования системы социального контроля, а также статусно-ролевой системы. Хабитуализация представляет собой опривычивание действия.
«Любое действие, которое часто повторяется, становится образцом, впоследствии оно может быть воспроизведено с экономией усилий и ipso facto осознано как образец его исполнителем. Кроме того, хабитуализация означает, что рассматриваемое действие может быть снова совершено в будущем тем же самым образом и тем же практическим усилием» [2,272].
Субъективное формирование личности в институциональном русле осуществляется в процессе интернализации. Интернализация – восприятие и усвоение индивидом элементов окружающей реальности. Понимание им окружающей действительности в некоторой степени отличается от понимания реальности другими. Такое знание приходит к индивиду в результате взаимодействия, путем «перенимания от другого» того мира, в котором «другие уже живут» [2, 93]. Постепенно у человека формируются соответствующая данной реальности идентичность, ожидания в отношении других, что направляет его поведение в ролевое русло. Интернализация реальности человеком начинается с первичной социализации и продолжается в течение всей жизни.
Социализация – это процесс становления и развития личности, состоящий в освоении ею социальных норм, культурных ценностей и образцов поведения, позволяющий ей жить и действовать в данном обществе. Становление личности происходит в тесном взаимодействии со з н а ч и м ы м и д р у ги м и, которые представляют собой социальную структуру, куда впервые попадает человек. Они выступают в роли ретрансляторов между миром и индивидом. Значимые другие, интерпретируя информацию, передают ее индивиду, опираясь на элементы, присущие для любого процесса социализации и состоящие в освоении языка данной общности, мотивационных и интерпретационных схем, а также аппарата легитимации.
Результатом первичной и вторичной социализации является формирование релевантной идентичности человека. В этой связи в теории Бергера и Лукмана появляется тема социалъно-контрольных механизмов. Авторы выделяют два вида систем социального контроля над деятельностью индивидов.
1. Система первичного контроля. Она формируется самим фактом создания социального института (до того как оформились нормы, контролирующие поведение людей в данном социальном институте). «Сказать, что часть человеческой деятельности была институционализирована, – уже значит сказать, что часть человеческой деятельности была подвергнута социальному контролю» [2, 104].
2. Система вторичного контроля. Это собственно социальный контроль, опирающийся на санкции, поддерживающие существование социального института. При возникновении социальных институтов появляется необходимость разработки механизмов социального контроля, ведь «более вероятно, что отклоняться индивид будет от тех программ, которые установлены для него другими людьми, чем от тех, которые он сам для себя устанавливает» [2, 225]. Механизмом социального контроля выступает легитимация, которая делает «объективно доступными и субъективно вероятными уже институционализированные объективации» [2, 240].
Легитимация имеет несколько уровней – от простой передачи значений новому поколению до выстраивания обширных полей значений, того, что часто называют символическим универсумом – целостной системой фиксации и интерпретации реальности, своего рода матрицы всех социально объективированных и субъективно разделяемых значений. Благодаря символическому универсуму институционализация делается само собой разумеющимся явлением, сферой «нормального».
Освоение символического универсума начинается с узнавания человеком требований з н а ч и м ы х д р у г и х, на их примерах. Далее эти правила, закрепившись в сознании, переносятся в иные сферы общения с людьми. Такое абстрагирование от агентов первичной социализации П. Бергер и Т. Лукман называют формированием обобщенного другого в сознании индивида. Теперь индивид идентифицирует себя не только со значимыми другими, но и с обществом в целом. Сквозь призму полученного знания он оценивает окружающую реальность, проектирует дальнейшую жизненную траекторию. «То, что реально «извне», соответствует тому, что реально «внутри». Объективная реальность может быть легко «переведена» в субъективную реальность, и наоборот» [2, 10–11, 301]. Но тождество субъективной и объективной реальностей никогда не бывает полным, ибо их временная и пространственная структуры отличаются.
Вторичная социализация представляет собой интернализацию институциональных или институционально обоснованных подмиров. У человека уже сформировалась жизненная установка, соответствующая требованиям социальной среды. Новая интернализованная информация накладывается на знания, приобретенные ранее. Однако здесь возникает проблема согласованности обеих систем знаний, проблема намерения личности реализовать свою жизненную установку в данном ролевом поведении. Вновь встает проблема легитимации социальных конструкций. Вторичная социализация менее устойчива, и главную причину этого П. Бергер и Т. Лукман видят в том, что такая реальность не так глубоко укоренена в сознании, а потому в большей степени поддается смещению. Степень смещения зависит от успешности использования принципа «возвращения домой» в процессе перехода индивида из реальности первичной социализации в реальность социализации вторичной.
Итак, в своей теории социального конструирования реальности П. Бергер и Т. Лукман вышли на глубинные пласты социального контроля, хотя и не ставили такой задачи. По замыслу авторов, эта теория интерпретирует специфику знания в социальном аспекте. «Социология знания понимает человеческую реальность как реальность социально сконструированную» [2,76]. Можно сказать, что социальное конструирование реальности, по Бергеру и Лукману, представляет собой своеобразное додумывание, придумывание, мысленное переструктурирование окружающего нас мира. Идея здесь состоит в том, что мы живем в мире, который существует объективно, независимо от нас. Однако нам он известен только в какой-то своей части, в определенных ракурсах. Что-то известно лучше, что-то хуже, что-то вообще не известно. Чем шире социальный опыт, тем более определенны наши представления о реальности, тем больше социальной обоснованности в нашем «придумывании мира». Но эта линия размышлений над эффектами социологии знания не могла не привести к более точному представлению о том, как действуют механизмы социального контроля на когнитивном уровне, а затем и о том, как вообще устроен социальный контроль.
Теория Бергера—Лукмана позволяет прояснить целостность нашего восприятия реальности, хотя любому более или менее понятно, что его знания о мире неполны. И в то же время рядовой человек обычно не задается вопросом о том, что представляет собой реальность и насколько ей соответствует его знание. В самом деле, в любом возрасте и при любом уровне практических знаний, образованности, начитанности и т. п. мы воспринимаем свой обыденный мир целостным, завершенным. Почему? Потому что мы на основе имеющихся неполных данных конструируем его в своем сознании, и эта конструкция позволяет нам достаточно уверенно действовать и оценивать действительность. Конструкция мира тогда оказывается успешной, когда ожидания от него более или менее совпадают с тем, что появляется в жизни, что представлено нам как ситуация. Дело, следовательно, не в полноте исходной информации, а в значимости той ее части, которая позволяет принять верное решение.
Чем же ценен предложенный Бергером и Лукманом подход в теоретико-методологическом ключе? Во-первых, он и эмпирически, и теоретически обращен к повседневности, являющейся для социологов наиболее сложным полем наблюдений и интерпретаций. Во-вторых, он направлен против теоретической эквилибристики с «системами», их «динамикой» как чем-то мыслимым вне субъективной человеческой составляющей. В-третьих, в методологическом плане концепция Бергера и Лукмана опирается на диалектику, приоритет введения которой в социальную мысль авторы признают за Марксом. В-четвертых, Бергер и Лукман «заново открывают» такое социологическое понятие, как «целостный социальный факт». Наконец, в-пятых, при таком понимании социологической проблематики она вновь возвращается в первоначальное лоно философской мысли, но на ином уровне и с иным назначением.
